Текст книги "Скачу за радугой"

Автор книги: Юзеф Принцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Ладно, – кивнул Вениамин и прыснул.

– Ты что?! – обиженно вскинула голову Людмила.

Вениамин молча показал ей на шедшую по дорожке Ползикову. Она сгибалась под тяжестью двух ржавых спинок от кроватей.

– Здравствуйте, Людмила Петровна! – радостно крикнула Ползикова. – Куда тащить?

– Что это? – удивилась Людмила.

– Лом металлический! – Ползикова с грохотом свалила к ногам Людмилы свою ношу.

– А кто тебе велел лом собирать?

– Мальчишки сказали. Из нашего отряда. Премию, говорили, будут давать!

– Ваше мероприятие? – обернулась Людмила к Вениамину.

– Да как тебе сказать… – замялся тот. – В общем, наше.

– Согласовывать надо, – недовольно заметила Людмила.

– Куда складывать? – вытирая пот со лба, спросила Ползикова.

– Неси пока на хоздвор, – распорядился Вениамин. – Потом разберемся!

– Да я там и взяла! – заморгала ресницами Ползикова.

– Неси обратно! – нетерпеливо приказала Людмила.

– Ладно… – вздохнула Ползикова. – Я бирочку со своей фамилией повешу. Можно?

– Вешай, – разрешил Вениамин и отвернулся.

Ползикова потащилась обратно, а Людмила, заглянув Вениамину в лицо, спросила:

– Ты что смеешься?

– Кто? Я?! – удивился Вениамин.

– Легкомысленный все-таки ты человек! – пожала плечами Людмила.

– Это точно! – ответил Вениамин и ушел, помахивая топориком.

Генка сидел на пеньке и разглядывал желтое пятнышко в густой зелени веток. Встал, подошел поближе. Это был совсем уже пожелтевший березовый листок.

«Осень скоро»… – подумал Генка.

Он сорвал листок и растер его между пальцами. Листочек упруго сворачивался и не хотел рассыпаться.

«Крепкий еще!» – отчего-то обрадовался Генка.

Потом за его спиной будто застучал здоровенный дятел. Генка обернулся и увидел Вениамина, который шел к нему, постукивая обушком топора по стволам березок.

Генка хотел уйти, но передумал и с независимым видом опять уселся на пенек.

– Привет! – сказал Вениамин.

– Здорово… – ответил Генка.

Вениамин присел на траву.

– Вот… Топориком разжился.

– Вижу…

– Надо бы еще пару рубанков достать.

– Ладно, – безучастно кивнул Генка.

Вениамин вопросительно посмотрел на него.

– Слушай, Ген… Только честно. Что с тобой?

– Все нормально.

– Я ведь вижу.

– Я дело делаю?

– Делаешь.

– Ну и нечего меня рентгеном просвечивать!

Оба замолчали. Потом Генка усмехнулся и сказал:

– Не бойся. Штучек больше не будет.

– Каких штучек?

– Паруса алые, марсиане и вообще… Больных нет!

– Тяпа так говорит? – нахмурился Вениамин.

– Не все равно кто? – поднялся Генка.

– Подожди!

– Да ладно! Чего там! – оборвал его Генка и ушел.

Вениамин сидел, обхватив худые колени руками, смотрел вслед Генке и насвистывал какой-то невеселый мотив.

Генка прошелся по лагерю, постоял под окном пионерской комнаты, послушал, как Оля переругивается с Тяпой из-за каких-то гвоздей, и направился на хоздвор, к дяде Кеше. Тот был в лагере за ночного сторожа, колол дрова, разгружал мешки с продуктами, чинил крыши и заборы.

Вот и сейчас он стоял над верстачком в сарайчике и стругал длинную доску, напевая себе под нос.

В сарайчике пахло стружкой, табаком, разогретым столярным клеем.

– Пришел? – обернулся к Генке дядя Кеша. – Погоди маленько, я сейчас…

Генка присел на березовый чурбачок и засмотрелся на стружки, кудрявой лентой ползущие из-под рубанка.

Впервые Генка заглянул сюда случайно и долго стоял в дверях, завороженный легкостью, с которой дядя Кеша орудовал остро отточенным топором. Еще тогда ему показалось, что дядя Кеша и есть тот самый старик, про которого рассказывал Поливанов. Уж очень похожи у них были руки! Корявые, с распухшими суставами пальцев, которыми, казалось, и пошевелить-то было трудно, руки эти вдруг молодели, как только брались за инструмент.

Генка никогда и никому не сказал бы про свою догадку, да он и сам сомневался в этом, но каждый раз, когда под руками дяди Кеши длинно шелестела стружка или звенел о бревно топор, Генке казалось, что это он, дядя Кеша, ходил по лесам и дорогам, ставил деревянные обелиски со звездой на забытых могилах, а живет сейчас у них в лагере так, для передышки, чтобы снова пуститься в свой горький и гордый путь.

«Ходил, ходил и задержался в этих местах! – думал Генка. – Может ведь быть такое?»

Он осторожно выспрашивал у дяди Кеши про его житье-бытье и был разочарован, узнав, что живет дядя Кеша в одном с ним городе, чуть ли не на соседней улице, а на лето приезжает сюда подработать к пенсии и пожить на свежем воздухе. Сыновей у него никогда не было, а выросли две дочки, которые повыходили замуж и уехали одна на Север, а другая, наоборот, куда-то в Среднюю Азию.

Ничего у дяди Кеши с тем стариком не сходилось, но Генка для себя твердо знал, что они все равно как братья-близнецы. Двойняшки. Только у одного были сыновья, а у этого дочки.

Генка еще тогда, в первый свой приход, решил попросить у дяди Кеши, чтобы тот поучил его плотницкому делу. Пусть Тяпа не задается! Но просить ему ни о чем не пришлось, и на второй или третий день дядя Кеша сам показал ему, как надо держать рубанок. Теперь, когда Генка приходил, дядя Кеша вынимал из кучи в углу какую-нибудь бросовую доску и уступал свое место у верстака Генке.

Генка широко и плавно вел рубанок, вилась стружка, кольцами ложилась на пол, дядя Кеша покуривал, сидя на березовом чурбачке, и Генке казалось, что он тоже становится седым, неторопливым в движениях, знающим себе цену умельцем. Но рубанок вдруг застревал, рвал древесину, дядя Кеша недовольно кряхтел, а Генка думал о том, что никогда не сумеет доказать Тяпе, что способен на большее, чем играть в ковбоев или плыть на кривобоком плоту под парусами из грязной мешковины.

А Тяпа и не думал о Генке! Важно развалясь, он сидел за столом в пионерской комнате и водил грязным пальцем по листку, вырванному из тетради.

– Так… Значит, гвозди есть?

– Мало, – сказала Оля.

– Надо еще надергать! – распорядился Тяпа.

– Везде повыдергивали, – угрюмо отозвался Пахомчик и поднял забинтованный палец. – Вот!

– Не умрешь, – хмыкнул Тяпа и обернулся к маленькой двери чуланчика. – Эй, фотограф, скоро ты?

– Печатаю! – послышался из-за двери голос Шурика.

– Давай пошевеливайся! – Тяпа поскреб затылок и сказал, ни к кому не обращаясь: – Вообще-то влипли мы, конечно!

– С чем влипли? – спросила Оля.

– С землянкой этой, – ухмыльнулся Тяпа. – Одурачили нас, как маленьких!

– Почему это? – не понял Пахомчик.

– Работать потому что надо! – объяснил Тяпа. – Вкалывать! Тайну еще какую-то выдумали. Так хоть бы в газетке пропечатали. Все польза! В школе бы не придирались. А то каким-то стариком сумасшедшим голову задурили, а мы и уши развесили!

– Я тебя ударю сейчас. Стулом, – очень тихо сказала Оля.

– Ты что? – испугался Тяпа. – Ну чего ты? Вот больная!

– Ничего ты не понимаешь! – схватилась за голову Оля. – Ну ничегошеньки!

– Все я понимаю, – надулся Тяпа. – Из-за Генки психанула!

Оля смерила его взглядом и отвернулась.

– Тупой ты, Тяпа, – вздохнул Игорь. – Как бревно!

– За бревно и схлопотать можешь! – поднялся Тяпа.

– Я сейчас выйду! – закричал из чуланчика Шурик. – Слышишь, Оля? Пленку засвечу, а ему вмажу! Ты только не плачь!

– Я не плачу, – подошла к дверям чуланчика Оля. – Я не плачу, Шурик. Успокойся!

– Ты мне не верила! – продолжал кричать Шурик. – Никто мне не верил! А он хуже фашиста!

На пороге комнаты появилась Ползикова. С интересом послушала Шурика, потом сказала:

– Вы чего раскричались?

– Репетируем! – не глядя на нее, ответила Оля.

– Убить его мало! – бушевал в чулане Шурик.

– Кого убить? – вытянула шею Ползикова.

– Говорят тебе, репетируем, – буркнул Пахомчик.

– А кто там?

– Шурик.

– А-а! – разочарованно протянула Ползикова и пошла к чулану.

– Сюда нельзя, – преградила ей путь Оля.

– Это еще почему?

– Нельзя, и все.

– Ну, знаешь, Травина! – Ползикова затеребила конец своей косички. – Ты уж совсем… Мне дневники отрядные нужно взять. Людмила Петровна велела. Ясно тебе?

– Ясно, – спокойно сказала Оля. – Завтра возьмешь.

– Издеваешься, да? – Губы у Ползиковой задрожали. – Думаешь, я не понимаю? Дура, да? Ябеда? Это потому что про Орешкина сказала? А я боялась! Ты не боишься, а я боюсь. Вот боюсь, и все! Я с вами хотела, а вы меня как… как прокаженную какую-то…

Ползикова всхлипнула и выбежала из комнаты.

– Сейчас Людмилу приведет, – мрачно сказал Пахомчик.

– Вы посидите, я сейчас… – направился к выходу Тяпа и остановился, увидев вошедшего Вениамина.

– Как дела? – спросил у него Вениамин.

– Порядок, – уныло сообщил Тяпа.

– Ты куда собрался?

– Да я так… – замялся Тяпа. – Прогуляться.

– Орешкин не приходил? – оглядел комнату Вениамин.

– Нет, – мотнул головой Конь. – Он вообще… – И осекся под взглядом Оли.

– Нина! – послышался за окном голос Людмилы. – Ползикова!

На пороге пионерской появилась Людмила.

– Здравствуйте, – сказала она. – Это что за сборище?

– План работы составляем, – ответил Вениамин.

– А почему они в таком виде? – придирчиво осмотрела собравшихся Людмила. – Пахомов, что у тебя с рукой?

– Удочку строгал… – отозвался Пахомчик. – Порезал.

– Мачерет, ты тоже удочку строгал?

– Ага, – кивнул Игорь. – То есть нет… Я эту… лапту…

– Грязные все, в опилках… – поморщилась Людмила. – Коновалов, почему у тебя дыра на брюках?

– Об гвоздь я… – застеснялся Конь.

– О какой гвоздь?

– Ну… выпрямляли когда… – попытался честно объяснить Конь. – Сел я на гвоздь…

– Смотреть надо, на что садишься! – посоветовала Людмила. – Ползиковой тут не было? Послала ее за отрядными дневниками, а она как сквозь землю провалилась.

Ребята переглянулись, а Людмила направилась к чуланчику.

– Ой, не надо туда! – вырвалось у Оли.

– Ты, кажется, что-то сказала, Травина? – остановилась Людмила.

– Там Шурик карточки печатает, – сказала Оля.

– Какие карточки?

– Для фотогазеты, – вмешался Вениамин. – Дружина на прополке.

– Молодцы! – похвалила Людмила и постучала в дверь чуланчика. – Озеров, открой!

Дверь открылась, и на пороге появился Шурик, держа в обеих руках лист картона с мокрыми еще фотографиями. Он бережно пронес его на середину комнаты и положил на стол.

– Вот! – торжественно указал он на фотографии.

Все молчали, стараясь не глядеть на Людмилу.

Она подошла к столу, долго рассматривала фотографии, потом обернулась к Вениамину:

– Что это за люди? Вот этот… С бородой, например… Или этот… С усами… Что это такое, я спрашиваю?

– Ой, Людмила Петровна! – охнул Шурик. – Я не ту пленку напечатал. Это мой дядя… Это брат. Старший. А это еще один дядя. Двоюродный!

Конь от удовольствия затопал ногами. Людмила обернулась к нему:

– Выйди отсюда, Коновалов! Не умеешь себя вести! И вы тоже идите. Все!

Ребята, с трудом сдерживая смех, бросились к двери.

Людмила пожала плечами и опять принялась разглядывать фотографии. Потом спросила у Вениамина:

– Слушай… Это правда его родные?

– Родные, Люся, – очень серьезно сказал Вениамин. – Самые близкие!

X

Танцы кончились. Об этом поселок известили собаки. Из-под всех подворотен лаяли они на расходившихся из клуба людей.

Потом зачихали и затрещали моторки – выехали на ночную ловлю рыбаки. Был обычный субботний вечер. Над лесом медленно плыла луна. По дороге, держась обочины, разгуливали парочки. Звучал в темноте транзисторный» приемник. Светился одинокий фонарь на перекрестке. Асфальт под ним был серый, а деревья и кусты вокруг черные.

Вениамин и Людмила свернули с асфальта на шоссейку; сразу стало темней, и Вениамин включил фонарик.

Людмила сбросила туфли и, держа их в руках, шла сбоку дороги, по траве. Она притоптывала босыми ногами и тихо смеялась.

– Ты что? – направил на нее фонарик Вениамин.

– Трава… – зажмурилась от света Людмила. – Пальцам щекотно!

– Слушай, Люсь… – помолчав, сказал Вениамин. – Ты, оказывается, веселая. И танцуешь здорово! А в лагере совсем другая. Почему?

– Чудак! – опять засмеялась Людмила. – Там ведь не танцы. Работа!

Она, пританцовывая, запела модную песенку.

– А у тебя правда хороший голос! – заметил Вениамин.

– Был! – отмахнулась Людмила и запела еще громче. Потом замолчала и, чуть слышно вздохнув, сказала: – Ты бы слышал, как я раньше пела! Мне в консерваторию советовали поступать.

– А ты что же?

– Я-то?.. – не сразу ответила Людмила. – А я работать пошла. И на вечерний, в педагогический.

– Почему?

– Потому.

Больше она не пела, и так, молча, они дошли до лагеря.

У ворот Людмила надела туфли, сразу стала выше ростом, походка у нее изменилась. Они прошли по главной аллее мимо щитов с пионерскими девизами и остановились у тропинки, ведущей к дачам вожатых.

– Надо бы палаты обойти, – сказала Людмила.

– Да спят все! – махнул рукой Вениамин.

– Вообще-то тихо, – прислушалась Людмила. – Но мало ли…

– Я проверю.

– Честно?

– Честное пионерское!

– Ладно! – засмеялась Людмила. – До завтра!

* * *

Тяпа объелся. Как сытый удав, лежал он на койке и переваривал три порции макарон с сыром и ватрушки с творогом. Чай был не в счет. Заснуть после такого ужина было невозможно, и Тяпа объявил о своем решении сегодня же ночью унести с хоздвора доски.

– Сейчас двинем! – отдуваясь, распорядился Тяпа. Ребята согласно промолчали. Только Генка сказал:

– А как же дядя Кеша?

– Сторож, что ли? – отозвался Тяпа. – Дрыхнет без задних ног!

– А если проснется? – спросил Шурик.

– Чего ему просыпаться? – пренебрежительно скосил на него глаза Тяпа. – Ночь на дворе!

– Так ведь он ночной сторож! – заметил Шурик.

– Серый ты, Шурик… Как тундра! – лениво отозвался Тяпа. – Думаешь, почему он ночной называется? По ночам спит. На улице. А если днем, в помещении, то дневной!

– Ну, а вдруг? – заупрямился Шурик.

– Вдруг да кабы! – отмахнулся Тяпа. – Пока он в тулупе своем разберется, мы уже на коечках храпеть будем.

Никто больше возражать Тяпе не стал, и все замолчали.

Генка не выдержал:

– На него же подумают!

– Отбрешется! – зевнул Тяпа.

– А если его за это под суд? – сжал кулаки Генка.

– Под суд! – хмыкнул Тяпа. – Доказать еще надо!

Генка отвернулся к стене и замолчал.

– Ты только не вздумай шум поднимать! – пригрозил Тяпа. – Накроемся, с тебя спросим. Слышишь?

Генка ничего не ответил. Он лежал и думал о том, что если нарушит клятву, то предаст ребят и задуманное ими дело, если же промолчит, то никогда больше не сидеть ему в сарайчике у дяди Кеши, не вдыхать запах смолистой стружки и разогретого столярного клея, не видеть дяди Кешиных сильных и бережных рук, и пусть он не тот плотник, что ставил деревянные обелиски на неизвестных могилах, все равно, предавая дядю Кешу, он предаст и того, неизвестного ему старика.

Генка вскочил с койки и направился к двери.

– Куда? – встревожился Тяпа. – Держи его, пацаны!..

…Преследователи выскочили из дома сразу вслед за ним и кружили вокруг, зная, что убежать далеко он не мог. В их глазах он уже был предателем, но думал сейчас не об этом, а о том, как выбраться из ловушки и совершить задуманное.

Он сделал неосторожное движение, хрустнула под ногой сухая ветка, темные фигуры бросились к дереву, он прыгнул в сторону и упал, споткнувшись о чью-то подставленную ногу. Луч фонарика ослепил его…

– Руки ему за спину! – скомандовал Тяпа и погасил фонарик.

Конь шагнул к лежащему на земле Генке, но перед ним встал Пахомчик.

– Ну, ты… – угрожающе сказал он.

Конь попятился. Пахомчик помог Генке подняться и обернулся к Тяпе.

– За что ему руки ломать?

– Продать хотел! – запыхтел Тяпа.

– Много ты знаешь! – буркнул Пахомчик. – Он с нами пойдет.

Откуда-то из темноты вынырнул Шурик и встал рядом с Генкой. Так они и пошли: в середине – Генка, с боков – Пахомчик и Шурик. То ли сторожат, то ли оберегают – понимай как хочешь! Генка догадывался, что Пахомчик вступился за него, чтобы дать ему последнюю возможность оправдаться перед ребятами. Предательства ему не простили бы.

Но странное дело! Генка не чувствовал себя виноватым. Он думал только об одном: как предупредить дядю Кешу. Двигались они гуськом, друг за другом, прячась в тени деревьев. Шедший впереди Тяпа изредка посвечивал фонариком. Генка оказался в середине цепочки. Последним шел Конь.

…Лошади цепочкой шагали по узкой тропинке, и только шляпы ковбоев виднелись над высокими метелками маиса.

Пленника везли в середине. Руки его были привязаны к седлу, и сидел он сгорбившись, будто падал на шею лошади…

«Научил на свою голову!» – подумал Генка: так расставлял он свою «семерку», когда они вели пленника. Вспоминал он это, как что-то очень давнее, снисходительно и грустно, понимая, что никогда не вернется к нему полузабытый им великолепный Крис, и чуть жалея об этом.

«Ложись!» – услышал он громкий шепот Тяпы и вместе со всеми упал в траву.

В темноте мелькнул луч фонарика. Кто-то обходил дачи.

«Веня!» – с надеждой подумал Генка, собрался было вскочить и побежать туда, к дачам, но Пахомчик, будто догадавшись, положил ему ладонь на плечо и еще плотнее прижал к земле. Генка двинул плечом, сбрасывая его руку, но Пахомчик навалился на него и, горячо дыша в ухо, зашептал:

– Не позорься, Ген… Проходу не дадут… Слышь, Ген?.. Не позорься!

Луч фонарика исчез за корпусами дач, ребята поднялись с травы и, пригнувшись, побежали к хоздвору.

Генка бежал вместе со всеми. С двух сторон его прижимали плечами Пахомчик и Шурик. Сзади тяжело сопел Конь. Они добежали до кухонных построек и залегли в кустарнике. Доски были сложены в штабеля за сарайчиком, где столярничал дядя Кеша. Чтобы подобраться к ним, нужно было перебежать через двор, на который выходили окна кухни и дощатой пристройки, где жили повариха и две ее помощницы, а в одной из комнат завхоз Аркадий Семенович устроил себе кабинет. Там у него стоял шкаф с конторскими книгами и стол, за которым он выписывал накладные и считал что-то на больших счетах. Бывал он здесь редко и только днем, а жил в дачке начальника, на другой ее половине. Но сегодня окно его конторы было почему-то освещено.

– Может, погасить забыли – предположил Конь.

– Посмотри! – приказал Тяпа.

Конь пригнулся, добежал до пристроечки, прижимаясь спиной к стене, добрался до окна, осторожно заглянул в комнату и вернулся обратно.

– В шашки играют! – доложил он.

– Кто?

– Завхоз и этот… сторож.

– Не спится им, – проворчал Тяпа. – Ладно! Пускай играют. Мы тоже: фук, фук – и в дамки!

Тяпа как-то подленько засмеялся и скомандовал:

– Давай по одному!

Он первым перебежал двор и скрылся за сарайчиком. Оттуда послышался его тихий свист – и через двор побежал Игорь. За ним освещенное пространство двора пересек Шурик. Когда и его скрыла густая темнота, Пахомчик шепнул:

– Давай, Гена… Только не чуди.

А стоящий за Генкиной спиной Конь сипло подтвердил:

– Точно! Это самое… Без шуток!

Генка сунул руки в карманы и медленно пошел мимо пристроечки, стараясь, чтобы его тень упала на освещенное окно. Но увлеченные игрой Аркадий Семенович и дядя Кеша не обратили на него никакого внимания. Генка все так же медленно дошел до сарайчика и услышал свистящий шепот Тяпы:

– Выламываешься?..

Генка пошел прямо на него, Тяпа едва успел шагнуть в сторону, споткнулся о доски, с трудом удержался на ногах и, различив за спиной Генки подбежавшего Коня, пригрозил:

– Смотри, мало не будет!

Генка будто только этого и ждал, замахнулся, но Конь перехватил его руку, а подоспевший Пахомчик оттер Генку плечом.

– Нарочно шум поднимает! – брызгая слюной, шипел Тяпа.

– Хватит вам! – хрипловато сказал Пахомчик и еще дальше отодвинул Генку плечом. – Дело надо делать.

Тяпа, недовольно сопя, осветил фонариком штабель и распорядился:

– Вот эти берите. По два человека на доску. И чтоб ни звука!

Выбранные Тяпой доски ничем не напоминали те бросовые дощечки, которые дядя Кеша давал Генке на порчу. Те были хилые, сучковатые, тонкие. А эти толстые, длинные, тяжелые. И ровные-ровные. Одна к одной. Отличные доски! И стоили, наверно, немало.

Сцепив зубы, Генка смотрел, как несли их через двор сначала Игорь с Тяпой, потом Пахомчик и Шурик.

Хоть бы Муха залаяла! Собака, называется. Ни слуха, ни чутья. Не собака, а медведь в берлоге. Дрыхнет без задних ног! Когда Тяпа с Игорем, держась у самой стены, проходили мимо окна пристройки, Генка твердил, как заклинание: «Споткнись! Споткнись! Урони доску!»

Но две темные фигуры медленно скрылись за углом кухни, за ними еще двое, а вокруг по-прежнему было тихо.

– Пошли! – скомандовал Конь и взялся за доску.

Генка поднял свой конец и, машинально стараясь ступать в ногу с Конем, чтобы доска меньше раскачивалась, пошел через темный двор. Он смотрел на спину шедшего впереди Коня и думал о том, как будет стоять дядя Кеша перед разоренным штабелем, виновато и покорно смотреть на рассерженного начальника, давать объяснение следователю. Генка представил себе, как дядю Кешу поведут через весь лагерь в сопровождении милиционера, замычал от отчаяния, остановился и ткнул концом доски в спину Коня. Конь споткнулся и, выронив доску, упал. Генка бросил свой конец. Доска тяжело ухнула о землю.

Распахнулось окно, и в нем показалась круглая голова Аркадия Семеновича. В сенях пристроечки уже топал сапогами дядя Кеша. Конь вскочил и побежал в темноту, а Генка, выпрямившись во весь рост, остался стоять в освещенной полосе под самым окном.

Подбежал дядя Кеша, увидел лежащую на земле доску, схватил за шиворот неподвижно стоящего Генку, узнав его, вдруг сник, отвернулся, принялся шарить по карманам, ища папиросы.

Вытащив мятую пачку, он закурил и присел на крыльцо, стараясь не глядеть на Генку. Тот стоял и слушал, как с треском ломаются кусты под ногами убегающих ребят, как негромко и сердито кричит Аркадий Семенович. Потом он увидел свет приближающегося фонарика и вышедших из темноты Вениамина и завхоза. Аркадий Семенович сердито отдувался и потирал ладонью бритую круглую голову, а Веня что-то говорил ему, успокаивая и объясняя.

Аркадий Семенович увидел Генку, взмахнул короткими ручками и, захлебываясь, залопотал, как рассерженный индюк:

– Что вы мне говорите? Какое недоразумение? Вы видите, кто это? Это – Орешкин. Где Орешкин – там скандал! Вы его задержали, Иннокентий Савельевич? И правильно сделали! Будем оформлять через милицию. И не уговаривайте меня! Все!

Генка слушал его и никак не мог сообразить, кто такой Иннокентий Савельевич, который его задержал. Потом понял, что это дядя Кеша. Тот, по-прежнему не глядя на Генку, сказал:

– Не задерживал я его… Сам столбом стоял.

– Испугался! – подхватил Аркадий Семенович. – Естественно! Еще не так испугается. Ай-ай-ай! До чего ты дошел, Орешкин!

– Вот что! – решительно вмешался Вениамин. – Пусть он идет. Я вам сейчас все объясню.

– Что вы мне объясните? – махал руками Аркадий Семенович. – Я что, не вижу? Это же кража!

– Иди, Гена, – твердо сказал Вениамин и обернулся к Аркадию Семеновичу. – Найдет его милиция, если надо будет. Никуда он не денется. – И опять повторил: – Иди.

Генка медленно пошел по двору. Проходя мимо крыльца, на котором сидел дядя Кеша, остановился, хотел что-то сказать ему, но тот отвернулся, делая вид, что ищет, обо что погасить окурок, и Генка пошел дальше.

Веня потянул Аркадия Семеновича за рукав, отвел подальше, к сарайчику, и доверительно сказал:

– Аркадий Семенович, ребята не виноваты. То есть они, конечно, виноваты, но, если разобраться, то виноват я, а они не очень виноваты.

– Благодарю за объяснение! – иронически хмыкнул Аркадий Семенович. – Вы думаете, я что-нибудь понял?

– Нам нужны доски! До зарезу! Для очень хорошего дела! Для настоящего дела, понимаете?

– Это же не горбыль. Это не дранка. Это семидюймовка. Я вырвал этот лес буквально из-под земли. А вы его тащите на какие-то цацки! Зачем вам семидюймовка? Вы что, строите себе дачи?

– Я больше ничего не могу сказать. Дал слово! Но вы поверьте мне, Аркадий Семенович! Это очень доброе дело!

– И вам нужна обязательно семидюймовка? – не успокаивался завхоз.

– Не обязательно! – улыбнулся Вениамин. – Но ведь они не знали.

– Все они знают! – фыркнул Аркадий Семенович. – Рядом лежал горбыль. Так горбыль они не берут, а тянут отборный лес. Зачем вам доски?

– Я дал слово, Аркадий Семенович! – прижал руки к груди Вениамин.

– Я спрашиваю – не для чего, а зачем? – опять рассердился завхоз. – На крышу, на стену, на пол?

– Нары надо сбить.

– Нары? – удивился Аркадий Семенович. – Вы что, сами себе тюрьму строите? Кому в наше время нужны нары?

– Аркадий Семенович! – засмеялся Вениамин.

– Я же не спрашиваю. Я высказываюсь. Имею я право на собственное мнение или нет?..

– Имеете.

– Так вот, – торжественно сказал завхоз. – Горбыль вам не подойдет. Семидюймовку я вам не дам. А тес я вам дам! От разобранного сарая. Присылайте детей.

– Ничего не получится! – вздохнул Вениамин.

– Почему?

– Надо, чтоб вы не знали.

– Чего? Где лежит мой тес? Что вы мне шарады загадываете?!

– Вы не должны видеть, когда они его возьмут.

– Ну, хорошо… Я сложу доски за кухней и скажу, что это для ваших мальчиков.

– Не надо ничего говорить.

– А если они опять попадутся?

– Пусть только попробуют! – пригрозил Вениамин. – И спасибо вам большое, Аркадий Семенович!

– Вы же знаете… Для хорошего дела… – По голосу было слышно, что завхоз улыбается. – Но зачем вам нары, слушайте? Возьмите лучше два столба и поставьте качели! Это идея, а?..

– Качели в следующий раз! – уверил его Вениамин и заторопился: – Пойду к мальчишкам. Только, Аркадий Семенович… Про сегодняшнее никому. Ладно?

– Что с вами поделаешь! – вздохнул завхоз. – Но зачем вам все-таки нары?

Вениамин рассмеялся и, включив фонарик, быстро пошел через хоздвор к дачам.

Темные фигуры мальчишек маячили у крыльца. Они ждали Генку. В спальне поднимать шум не годилось, и перехватить его решили на подходе. В случае, если Генка придет с Вениамином, разговор пришлось бы перенести на завтра, но ответить ему все равно придется.

Генка пришел один. Он знал, что ему предстоит, но увиливать от прямого разговора не собирался. Еще издали увидел он стоявших у крыльца мальчишек и, не замедляя шаг, направился к ним.

– Ну? – остановился он перед Тяпой.

Какая-то отчаянная решимость переполняла Генку. Он готов был драться с ними со всеми, выслушивать самые обидные слова. Ему казалось, что ничего хуже того, что с ним уже случилось, произойти не может.

– Ты не очень… – сказал Тяпа. – Донукаешься!

– Бить будете? – усмехнулся Генка.

– Следует, – угрюмо заметил Конь.

– Давайте! – согласился Генка. – Кто первый? Ты, Конь? Или все на одного?

– С этим успеется, – вмешался Пахомчик. – Поговорить нужно.

– Поговорим, – кивнул ему Генка.

Но все молчали. Молчание было враждебным. Генка чувствовал это, но не сделал даже попытки к примирению. Он тоже стоял и молчал.

– Ты что же это?.. – заговорил Конь. – Нарочно меня толкнул. И доску уронил нарочно! Скажешь, нет?

– Нарочно, – ответил Генка.

– Слыхали? – растерялся Конь.

И опять нависло тяжелое молчание. Слышно было, как дышит Тяпа и нетерпеливо переступает с ноги на ногу Конь.

– Наговаривает он на себя… – неуклюже попытался вступиться за Генку Пахомчик. – Не мог он нарочно.

– Мог! – злобно и быстро заговорил Тяпа. – Все он мог! На какого-то сторожа нас променял! Его жалеет, а нас продает!

– Темную ему! – выкрикнул Конь и бросился на Генку.

Пахомчик успел оттолкнуть его, Конь отлетел в сторону, упал, поднялся и опять кинулся на Генку, сжав кулаки и наклонив голову к груди. Генка встретил его коротким прямым ударом. Конь мотнул головой и остановился.

– Ну!.. – выдохнул он. – Ну!.. Выходит, его правда? Так, Пахом? Так, да?

Пахомчик молча отошел в сторону. Конь подобрался и вдруг закричал, как кричат опьяненные дракой люди, подбодряя себя и других, негромко, протяжно и страшно:

– Бей его, пацаны!

Черные фигуры набежали на Генку, смяли вставшего перед ними Шурика, в темноте слышались звуки ударов, короткие вскрики, сопенье. Потом раздался предупреждающий свист Пахомчика, и когда Вениамин, светя фонариком, подбежал к даче, на крыльце сидела мирная группа ребят. Только кто-то шмыгал носом, вытираясь рукавом, и все тяжело дышали, как после быстрого бега.

– Дрались? – подозрительно спросил Вениамин.

– Да нет… – не сразу отозвался Тяпа. – Поговорили.

Вениамин недоверчиво осветил его фонариком. Тяпа отвернулся. Конь громко высморкался.

– Примочку холодную сделай, – посоветовал ему Вениамин и выключил фонарик. – Почему без меня за досками полезли?

– Работа стоит, – буркнул Пахомчик. – А до закрытия лагеря всего ничего!

– Это ты правильно… – задумался Вениамин и обернулся к Тяпе. – Почему дрались?

– Да так… – Тяпа зло покосился на Генку. – Накрылись мы из-за некоторых! Где теперь доски брать?

– Будут вам доски, – перехватил его взгляд Вениамин и нахмурился. – Что-то мне, братцы, не нравитесь!

Он вздохнул, помолчал и сказал:

– А ну – спать!