Текст книги "Скачу за радугой"

Автор книги: Юзеф Принцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

XI

Кто из ребят первым произнес это колючее слово «бойкот», Генка не знал. В ту ночь, после драки, все долго не могли уснуть. Конь шлепал босиком по полу: ходил к бачку в коридоре менять примочку на носу. Тяпа зловещим шепотом рассказывал вычитанные где-то истории о том, как во время войны партизаны и подпольщики мстили предателям.

Игорь поддакивал. Пахомчик и Шурик молчали. Генка лежал, слушал и не заметил, как заснул.

Утром с ним никто не разговаривал. Днем тоже. И вечером. И так все эти дни. Его просто не замечали. Он был как человек-невидимка. Сквозь него смотрели, переговаривались и только по счастливой случайности не натыкались на него.

Генка видел, как переживал за него Шурик, как хмурилась и порывалась подойти Оля, но так и не решилась, обманутая его независимым видом.

Генке было плохо. Хуже некуда! И если бы не затеянная ими история с землянкой, он бы сбежал. На этот раз его ничего бы не остановило!

Он слонялся вокруг хоздвора в надежде встретить дядю Кешу и объяснить случившееся, но то ли тот приболел, то ли уехал в город, только ни возле кухни, ни около сарайчика его не было видно, а заходить внутрь Генка не решался.

* * *

А лагерь готовился к закрытию.

Девчонки из кружка рукоделия с таинственным видом бегали из спален в клуб и обратно, пряча от мелкого дождя куски какой-то блестящей материи.

На веранде, уныло свесив голову над мехами баяна, разучивал «Турецкий марш» Колька Пузырьков из второго отряда. Физкультурник Юра покрикивал на ребят из акробатического кружка, а те, поблескивая голыми мокрыми плечами, старательно лезли друг другу на плечи и, покачиваясь, стояли так несколько секунд, пока пирамида не разваливалась.

Юра сердился, хлопал в ладоши, ребята опять лезли друг на друга, и опять пирамида рассыпалась, а Юра, поглаживая свои пижонские узкие бачки на круглых гладких щеках, что-то объяснял, приседая на длинных ногах и вскидывая руки, будто поддерживал кого-то.

Людмила готовила с первым отрядом отрывок из «Молодой гвардии», и Вениамин довольно легко убедил ее, что занимать второе звено – отъявленных нарушителей дисциплины – в ролях молодогвардейцев непедагогично. Людмила согласилась с этим, и «семерка» получила относительную свободу действий.

А дел у них было много. Разведка донесла, что поливановский племянник Пашка таскается по поселку с военной планшеткой, в которой носит грузила, крючки и чуть ли не червей для рыбалки.

К нему был направлен Шурик, и они быстро столковались. Пашка оказался страстным собирателем марок, Шурик отдал ему две свои занзибарские, а тот вручил ему планшет. Оба расстались довольные сделкой… Правда, Пашка считал, что затрепанный планшет не стоит того, но помалкивал.

Нужны были автоматы. Не настоящие, конечно! Где их возьмешь? Но хотя бы деревянные, с дисками, выкрашенные в черный цвет. Делать их самим было долго, и хлопотно. Пришлось Вениамину пойти на очередную хитрость. Он опять подкатился к Людмиле и заявил, что много думал о воспитательных мерах по отношению ко второму звену и решил, что самым результативным наказанием будет заставить их играть в «Молодой гвардии» фашистских автоматчиков. Людмила разулыбалась, сказала, что Вениамин «растет как педагог», и разрешила взять приготовленные для военной игры «Зарница» тяжелые, почти всамделишные автоматы.

Но все это были «семечки», как говорил Тяпа. Главным же было то, что восстановить землянку оказалось совсем нелегким делом.

Им удалось обстругать доски и сбить новые нары, долго возились с дверным косяком и кое-как справились с этим. Но оставалось самое трудное – накат. Они бились над крышей всю последнюю неделю. Обессиленные, злые, с трудом ворочали они тяжелые бревна и нее чаще и чаще ссорились, понимая и боясь признаться, что вся их затея под угрозой.

И все эти дни Генка работал бок о бок с незамечающими его ребятами. С ожесточением, стиснув зубы, из последних сил.

Собственно, более или менее сносно владели топором и рубанком двое: Тяпа и Генка. Остальные были на подхвате. Вениамин с плотницким инструментом был не в ладах и суетился иногда без толку, только мешая. Тяпа незаметно приглядывался к Генке, удивляясь его, сноровке, и старался спихнуть ему всю тяжелую работу. Генка обтесывал топором бревно, Тяпа прибивал обструганные и подогнанные доски дверного косяка; Пахомчик, Конь и Шурик с Игорем пытались втащить уже обтесанные бревна на крышу землянки. Вениамин и Оля задержались в лагере.

– Раз, два! Взяли! – командовал Пахомчик, налегай всей грудью на самодельный рычаг, сделанный из толстого березового сука. – Еще взяли!..

Сук с треском сломался, бревно покатилось вниз, Пахомчик едва увернулся от него.

– Будь оно трижды!.. – Он кинул на землю обломок сука и, вытирая пот со лба, устало сказал: – Разве этой палкой поднимешь? Лом нужен!

Все посмотрели на бревно, потом на зияющий проем на крыше.

– Не успеем до закрытия… – вздохнул Игорь.

– Так работать, где же успеешь, – буркнул Пахомчик.

– Что мы, двужильные? – вмешался Тяпа. – Я и так на кило похудел!

– На Веню посмотри… – отозвался Шурик.

– А что мне твой Веня? – Тяпа бросил молоток и уселся на бревно. – Ему выгодно, он и старается!

– Чем это ему выгодно? – растерялся Шурик.

– Мало ли! Может, он характеристику себе зарабатывает. Человек во всем выгоду пиит. Это мы лопухи!

– Сам додумался? – поморщился Пахомчик.

– От умных людей слышал, – заявил Тяпа и покосился на Генку, словно вызывая его на спор и заранее наслаждаясь молчанием, которым встретят слова Генки. Но тот продолжал орудовать топором. Только удары его стали резче.

Шурик перехватил взгляд Тяпы и, с трудом сдерживаясь, сказал:

– Умные, называется…

– А что ты про жизнь знаешь? – взвился Тяпа. – Книжки всякие наизусть выучил и туману напускаешь! Вроде некоторых!

И он опять, уже с прямым вызовом, посмотрел на Генку.

– А ты что знаешь? – вскочил Шурик. – Про выгоду? Ну иди у иностранцев резинку жевательную выклянчивай и толкай в школе по рубчику!

– Это спекуляция! – не сдавался Тяпа. – А я про расчет говорю.

– Копейки считать? – настал на него Шурик.

– Не копейки, а вообще… Свой расчет надо в жизни иметь.

– Хватит! – оборвал его Пахомчик. – Работать надо.

– Вот, вот! – сплюнул Тяпа. – Вкалывайте. Труд облагораживает!

Где-то неподалеку, на просеке, послышалось тяжелое урчание грузовой автомашины, потом мотор стих, кто-то шел к ним, с шумом раздвигая кусты.

– Кто это ломится? – насторожился Пахомчик.

Из кустов вышел рослый небритый парень в замасленной кепке, в клетчатой ковбойке с распахнутым воротом, в сапогах.

– Так… – протянул он. – Вот они где, бревнышки. А я-то обыскался. Половина на месте, половину как кошка языком слизнула! – Он сдвинул кепку на затылок, огляделся и почти добродушно сказал: – Забаву себе нашли? Избушку на курьих ножках ладите? А ну, брысь отсюда!

Ребята медленно отошли в сторону. Только Генка будто не слышал, продолжал тесать бревно.

– Подай-ка топор! – приказал ему парень.

– Зачем? – поднял голову Генка.

– Халупу вашу раскидаю и бревна вывезу, – ухмыльнулся парень.

– Куда вывезете? – спокойно спросил Генка.

– На кудыкину! – начал сердиться парень. – Мал еще с меня допросы снимать!

– Это не ваши бревна.

– Твои, может?

– Государственные.

– Ты, видать, юрист! – оскалился парень. – Обэхээшник! Я вот вашему начальству в лагере доложу, чем вы на порубке занимаетесь.

– А я вашему, – упрямо наклонил голову Генка. – Вы ведь из совхоза?

– Ну?

– Лес воруете. Вы эти бревна нарочно подальше закатили. Штабель на той неделе еще увезли.

– Ах ты, щенок! – парень сжал кулаки и пошел на Генку. – Я вам сейчас!..

Первым побежал Тяпа. За ним Конь, Игорь и Шурик. Потом не выдержал и Пахомчик.

– Беги, Генка! – крикнул он и скрылся за деревьями.

Генка поднял топор.

– Не подходи!

– Да ты что, малый! – остановился парень. – Свихнулся. А ну, брось топор!

– Не подходи лучше! – повторил Генка.

Парень взглянул на его побледневшее лицо, похлопал себя по карманам, ища спички, закурил и, щурясь от дыма, мирно заговорил:

– Слушай, пацан… Ты не петушись. Давай по-хорошему. Я тебе бревешек подкину при случае, а за эти люди уже рассчитались. Понимаешь? Неудобно получается. Вам игрушка, а человеку сруб надо ставить. Так что гуляй. Ты меня не видел, я тебя не знаю!

Генка смотрел на него и думал о том, что если он испугается сейчас и уйдет, то одним своим шагом перечеркнет то огромное, о чем не расскажешь словами, ради которого ходит по русской земле старик-плотник и лежит где-то здесь, в заросшей мхом земле, мальчишка-разведчик, его ровесник.

– Ну? – спросил парень.

– Не уйду, – хрипло сказал Генка. – Гад! Ворюга!

Лицо парня стало жестким, глаза сузились, он согнул ноги в коленях и мягко, по-кошачьи, пошел на Генку.

…Он стоял за стволом рыжей сосны, сжимая в руке гранату, а рядом с ним стоял Васёк.

Так близко, что он различал веснушки на его побледневших упрямых скулах и чувствовал своим плечом его худое плечо.

Вражеское кольцо сжималось. Они еще не видели фашистов, но угадывали их мягкую поступь, вдыхали чужой их запах, слышали, как тяжело дышат они, стараясь не выдать себя.

– Пора… – шепнул Васёк.

Они подняли гранаты и пошли вперед, все еще чувствуя плечом друг друга…

– Ты что, сдурел? – Парень пятился от наступающего на него Генки и кричал: – Ответишь! Слышишь? Ответишь!..

Генка молча шел на него, пальцы его, сжимавшие рукоять топора, побелели, мелко тряслась от страшного напряжения рука. Наверно, у него так же тряслось и лицо, потому что парень не выдержал, повернулся к нему спиной и, ломая кусты, побежал к просеке.

Генка выронил топор и, закрыв лицо руками, опустился на землю.

Он не слышал, как подошли и окружили его ребята, и только когда Вениамин осторожно тронул его за плечо, Генка поднял голову. Увидел Олины глаза – тревожные и вопрошающие, улыбнулся ей и, облизывая пересохшие губы, почувствовал соленый привкус на языке.

– Губу прокусил… – растерянно сказал Генка и поднялся. Его шатнуло в сторону, он удивился и схватился за Вениамина.

– Чего это со мной?

– Пройдет, – обнял его за плечи Вениамин и обернулся к ребятам. – А вы что же? Товарища бросили…

– Тяпа первый побежал… – смущенно сказал Шурик. – Мы за ним!

– Что, мне больше всех надо? – насупился Тяпа.

– Хорош!.. – покачал головой Вениамин.

– А вы меня не стыдите! – огрызнулся Тяпа. – Мне ваша эта принудиловка – во как! По горлышко! Не имеете права детский труд эксплуатировать!

– Что?.. – растерялся Вениамин.

– А то! – обнаглел Тяпа. – Я, если хотите знать, имею право в газету про вас написать. На нашем горбу вылезаете!

– Ах ты!.. – кинулся к нему Пахомчик, но Вениамин остановил его:

– Погоди, Пахомов.

Вениамин зачем-то снял и снова надел очки, повертел шеей, как будто ей стало тесно в незастегнутом вороте рубахи, и чужим, осевшим вдруг голосом сказал:

– Уходи, Тяпунов. И больше сюда не приходи.

– И уйду! – буркнул Тяпа. – Подумаешь!

– Иди, иди! – шагнул к нему Пахомчик. – Не отсвечивай.

Тяпа затравленно оглянулся и медленно пошел к просеке.

– Денежки не забудь за статейку получить! – крикнул ему вслед Шурик.

Тяпа не ответил.

Вениамин присел на бревно и долго сидел молча, ни на кого не глядя. Потом устало сказал:

– Может быть, действительно бросим эту затею? – Он подождал ответа и еще тише добавил: – Виноват я перед вами, ребята… Не рассчитал силенок… Не успеть ведь нам, а?

Вениамин говорил, не поднимая головы, но все смотрели не на него, а на Генку. Потом Пахомчик спросил:

– Как, Гена?

Генка посмотрел вокруг, увидел выжидающие, доверчивые, смущенные лица, что-то горячее вдруг прилило к груди, поднялось к горлу, он отвернулся, моргая ресницами, будто смахивал попавшую в глаз соринку, улыбнулся, как не улыбался давно, и просто сказал:

– Надо делать, ребята.

XII

Ползикова наткнулась на землянку случайно.

Людмила доверила ей раздать в совхозном поселке пригласительные билеты на торжественное закрытие лагеря. В наглаженном клетчатом платье, с шелковым красным галстуком на груди, Ползикова шла лесом, прижимая к груди Людмилину папку на молнии.

Вообще-то Ползикова не любила ходить одна по лесным дорогам. Мало ли что может случиться! В прошлом году две девочки из их лагеря встретили здесь дикого быка. Они долго бежали от него, заливаясь слезами и петляя между деревьями, а бык бежал за ними по просеке и жалобно мычал. Потом говорили, что это была всего-навсего чья-то заблудившаяся корова.

Но говорили это, наверно, так просто, чтоб не волновать детей.

Но сегодня был такой теплый и солнечный день, так весело щебетали птицы после прошедшего дождя, что Ползикова решила не идти проселком, а свернула в лес, на просеку.

За дальними стволами деревьев, на опушке леса, в золотых лучах солнца клубился утренний туман. Он рассеивался в чаще, и тогда словно проявлялся фотографический снимок – все яснее и яснее становились силуэты дальних деревьев и просвет между ними.

Оттуда слышался стук молотка, визг пилы, ухал топор о бревно.

Ползикова бы прошла мимо, – подумаешь, работает кто-то на лесной делянке! – но услышала ребячий гомон и различила голос Оли. Она радостно кричала: «Смотри, Ген, что я нашла!»

Ползикова замерла, как собака в охотничьей стойке. Прислушалась, склонив голову набок. Казалось, что одно ухо у нее стало торчком. Она потопталась на просеке, разыскивая тропинку, и быстро-быстро, от ствола к стволу побежала на голоса.

* * *

Карта лежала в самом дальнем углу землянки, за проржавевшей печуркой, в ворохе прошлогодней листвы, и, выметая, Оля и обнаружила этот пожелтевший, стертый на сгибах лист с красными карандашными пометками.

Это была карта области, и ребята легко нашли на ней и станцию, откуда уезжали они в город, и совхозный поселок, и речку, протекавшую мимо лагеря. Но знакомые эти названия казались чужими и далекими, будто окутанные дымом войны.

Ребята затихли, разглядывая карту, и не заметили подошедшую сзади Ползикову.

– Что это у вас здесь?

Ползикова с интересом рассматривала обшитый сверим тесом вход в землянку, раскиданные на земле среди щепок и стружки пилы и топоры, разглядела вывешенные на просушку ватники и шинель и составленные в пирамиду автоматы у дверей.

– Что, а? – повторила она.

Все растерянно молчали. Пахомчик опомнился первым и пошел на нее, заставляя отступить к опушке. Ползикова пятилась, спотыкалась и, оглядываясь, говорила:

– Чего ты?.. Ну, чего ты?..

– Так нельзя! – сказала вдруг Оля. – Иди сюда, Нина.

Ползикова нерешительно подошла к ней. Оля взяла ее за руку и повела внутрь землянки. Пробыли они там недолго, а когда вышли, глаза у Ползиковой влажно блестели, она не прятала их, как всегда, а смотрела открыто и прямо на стоявших перед ней, перепачканных опилками и землей мальчишек и улыбалась им.

И мальчишки вдруг увидели, что у нее голубые глаза, льняные волосы и смешная ямочка на одной щеке. Ползикова коротко вздохнула, не переставая улыбаться, отчего ямочка задрожала, а лицо сразу стало добрым и беспомощным, и сказала:

– Можно, я с вами? Разрешите, я с вами буду?!

Генка растерянно оглянулся на мальчишек. Те стояли, хмурясь и покусывая губы, стыдясь чего-то или радуясь, не поймешь, и только Оля часто-часто кивала головой.

Ползикова прижала руки к груди и, совсем уже по-детски, попросила:

– Пожалуйста! Ну пожалуйста!

– Ладно, – буркнул Генка и отвернулся.

Взял топор и принялся старательно тесать уже обтесанное бревно.

* * *

Клятву с Ползиковой не взяли. Вспомнили об этом уже к вечеру, перед самым ужином, но без особого волнения, почти безразлично, и Генка понял, что устали ребята до невозможности. Он повторил про себя слова клятвы и удивился тому, что, недавно еще гордые, мрачные и красивые, они показались ему вдруг нарочными, как раскрашенный картонный домик. Наверно, трудное дело, которое они делают, оказалось главнее всех красивых слов. Правда, оставалось самое главное: тайна! Она поддерживала их, не давала сдаваться, заставляла тянуться из последних сил. Но если тайну эту узнала Ползикова, может быть, раскрыть ее можно и дяде Кеше?

Генка представил себе, как подобреют его глаза, когда он увидит восстановленную землянку, как будет оглаживать своими твердыми ладонями свежевыструганный дверной косяк, выстукивать обушком топора бревна, как обернется к Генке – и дрогнут в одобрительной усмешке его губы под прокуренными усами. А если дядя Кеша нечаянно проговорится? Тайна перестанет быть тайной, и порвется единственная ниточка, которая еще связывает ребят и поддерживает их силы.

Нет! Надо молчать. Пусть дядя Кеша узнает обо всем потом, когда все будет сделано. Только успеют ли они?

Генка взглянул, на сидевших за столом мальчишек. Они устало клевали носами над тарелками. Только Тяпа жевал за троих и насмешливо помаргивал белесыми ресницами. К землянке он больше не подходил, бесцельно шатался по лагерю, стараясь держаться на виду у Людмилы, но пока помалкивал: боялся ребят.

То ли лампочки в столовой светили вполнакала, то ли мальчишки сегодня особенно устали, но лица их показались Генке осунувшимися и бледными. Он вдруг увидел их сбитые в кровь пальцы, царапины от вынутых наспех заноз, въевшуюся грязь под ногтями.

Его руки были не лучше, а Генка подумал, что если бы не праздничная кутерьма перед закрытием лагеря, все давно бы заметили, что с ними происходит неладное. Генка покосился на стоявшего у стены Вениамина и тоже увидел, или это опять виновато было электричество, как тот худ и бледен.

«Дошли!..» – невесело покрутил головой Генка и встретил встревоженный взгляд Оли. Она кивала на Ползикову, и по ее лицу Генка понял, что случилось непоправимое.

* * *

Вениамин нашел ребят за дачами.

Они сидели в ряд на длинной деревянной скамье у волейбольной площадки и молчали.

– Что случилось? – спросил Вениамин, садясь рядом с Олей.

Та протянула ему пригласительный билет. Вениамин протер очки, повернулся к свету, повертел билет перед глазами, вернул его Оле.

– Ничего не вижу.

– Пригласительный билет. На костер по случаю закрытия лагеря, – ровным голосом сказала Оля.

– Ну и что же? – пожал плечами Вениамин.

– А внизу приписка, – пояснила Оля. – Четвертая просека, шестая делянка. Лесной партизанский музей. Открытие – двадцать восьмого.

– Послезавтра?! – ахнул Вениамин.

– Ползикова начудила! – мрачно подтвердил Пахомчик.

– Я ей про землянку рассказала, – все так же, слишком уж спокойно, продолжала Оля. – А ее Людмила Петровна послала билеты в совхоз отнести. Она и решила инициативу проявить: на всех билетах эту приписку сделала. Печатными буквами. Два часа, говорит, рисовала!

– И отнесла? – испуганным шепотом спросил Вениамин.

– Все, – кивнула Оля. – Один остался. На память.

Вениамин схватился за голову. Потом завертелся на скамье, ища глазами Ползикову.

– Нет ее здесь, – сказала Оля. – Я не позвала. Она ведь по-хорошему хотела.

– На два дня раньше! – Вениамин замычал, как от зубной боли. – Почему?! Кто ей двадцать восьмое число развал?

– Никто, – ответил Генка. – Сама решила. Говорит, чтоб не спутали. Тут открытие, там закрытие!

– Открыватель! – тоненько закричал Вениамин. – Колумб! Косы ей выдрать!

– Дает! – удивился Конь.

А Вениамин, все так же срываясь на фальцет, выкрикивал:

– Да не успеем же! И так не успеваем!

– Не надо кричать, Веня… – поежилась Оля.

– Что ты говоришь? – притих вдруг Вениамин.

– Кричать, говорю, не надо.

– А-а… – опомнился Вениамин. – Извини, пожалуйста.

Он пригладил ладонью свою копоткую челку, зачем-то снял и снова надел очки и ссутулился на низкой скамье, обхватив руками высоко поднятые колени.

– Выходит, один день остался? – нарушил молчание Игорь.

– И две ночи, – добавил Шурик и длинно зевнул.

– Какие там ночи! – угрюмо заметил Пахомчик. – На ходу спим. Как лошади.

Все опять замолчали. Потом Генка распорядился:

– Сейчас отдыхать. Часа через три разбужу. Кто сможет, пойдет.

– Все смогут! – сказал Шурик и опять зевнул, протяжно и сладко.

Генка невесело рассмеялся:

– Давайте по спальням.

Когда поднимались с низкой скамьи, Игорь охнул. Пахомчик насмешливо спросил:

– Кости ноют, дедушка?

– Иди ты… – буркнул Игорь. – Ногу отсидел.

Ребята расходились медленно и все оглядывались на оставшихся Вениамина и Генку.

– Ты молодец, – сказал Вениамин.

– Брось ты!.. – отмахнулся Генка. – Сказать – не сделать.

– А я и сказать не смог. Накричал. Растерялся.

– Я тоже растерялся, – признался Генка. – Пока тебя не было, сидел, думал: что делать? Не успеем? А, Вень?

– Похоже, что нет… – вздохнул Вениамин, опять схватился за голову и замычал: – Позор!

– Да не мычи ты! – стукнул по скамейке Генка и подул на ушибленные пальцы. – Что ты мычишь все время?

– Нервное… – смущенно объяснил Вениамин. – Меня еще мама ругала. Как задачка не получается или злюсь на что-нибудь – мычу. В институте на экзамене замычал. На всю аудиторию.

– Ну и что? – поинтересовался Генка.

– Выгнали, – пожал плечами Вениамин. – Пересдавать пришлось.

– Здесь не пересдашь! – вздохнул Генка. – И бросать нельзя… Нельзя ведь, Веня?

– Ни в коем случае! – задохнулся Вениамин. – Бревна бы накатить, а там всего ничего!

Генка поднялся со скамьи и тоскливо сказал:

– Тяжелые они…

Он медленно побрел к дачам, а Вениамин сидел, смотрел ему вслед виновато и смущенно и все снимал и опять надевал очки.

…Солнце светило прямо в глаза. Он отворачивался, утыкался лицом в бревенчатую стену, но свет все равно бил по векам, заставлял еще плотнее закрывать глаза, и от этого усилия он почти просыпался, но тут же опять засыпал, успевая удивиться тому, что ослепляющие эти лучи не несут с собой тепла. А холодный свет настойчиво пробирался под сомкнутые веки, резал глаза, гнал сон…

«Проспал!» – испуганно ахнул Генка и сел на койке.

Спальня была залита голубым светом. Качалась в окне круглая луна. Генка протер глаза. Это ветер клонил лохматую ветку, а казалось, что луна повисла на ней и раскачивается, сияя от удовольствия.

«Ночь…» – облегченно вздохнул Генка и опять засмотрелся на луну. Она была такой полной, что не помещалась в окне, а светила так, что видны были латунные дырочки для шнурков на ботинках.

Генка спал одетым. Сначала он хотел совсем не ложиться и пересидеть эти три часа на крылечке, чтобы вовремя разбудить ребят. Потом замерз и пришел в спальню. Он помнил, как прилег, не раздеваясь, чтобы отошли занемевшие от долгого сидения ноги, а когда заснул, не помнил. Наверно, сразу, как только голова коснулась подушки.

Но не проспал!

Луна разбудила. Генка вдруг встревожился: не лунатик ли он? Потом сообразил, что лунатики не просыпаются, а ходят по дому и по крышам во сне. Но никого из ребят лунища эта не разбудила. Хотя их сейчас не то что луной – пушкой не разбудишь!

Генка сидел на койке и смотрел на спавших ребят.

Шурик, подложив под щеку ладонь, уютно свернулся калачиком. Пахомчик лежал на спине, вытянув руки по швам. Конь смешно открыл рот и разметал ноги, как будто бежал. Игоря вообще не было видно: укрылся с головой одеялом и посапывал там, как сурок в норе.

На Тяпу Генка не посмотрел.

«Надо будить…» – подумал Генка.

Он подошел к Пахомчику и тихо свистнул. Пахомчик вскочил, как солдат по тревоге, и молча принялся одеваться.

Генка легонько толкнул Коня. Тот повернулся на другой бок. Генка дернул его за ногу. Конь брыкнулся и зашлепал во сне губами. Генка разозлился, выдернул у него из-под головы подушку. Конь спал.

Генка беспомощно оглянулся на Пахомчика. Тот подошел, поднял Коня за плечи, поставил босыми ногами на пол. Конь открыл глаза.

– Очухался? – спросил Пахомчик и на всякий случай шлепнул Коня по затылку. – Одевайся!

Конь сердито засопел и потянулся за рубашкой. А Генка стоял над Игорем и дул ему в ухо.

– Встаю, встаю… – чистым, ясным голосом сказал Игорь и продолжал спать.

Генка рассмеялся. Он точно так же отвечал матери, когда та будила его по утрам. Тем же голосом и теми же словами. Лишь бы выгадать еще хоть пять минуточек сна!

Генка смеялся и тряс Игоря за плечо.

– Уже встал, – объявил Игорь, не открывая глаз, и потянул на голову одеяло. Генка успел сдернуть его на пол. Без одеяла Игорь спать не мог, и Генка спокойно перешел к койке Шурика. Постоял над ним, глядя на его измученное даже во сне лицо, и не стал будить. Только переглянулся с Пахомчиком. Тот понимающе кивнул, и Генка пошел к выходу.

Круглая луна задевала верхушки деревьев. Шифер на крышах поблескивал, как чешуя какого-то диковинного зверя. Посыпанные песком дорожки стали белыми, а трава черной.

Держась у стен дач, ребята вышли к березнячку за изолятором и вдруг остановились.

На пеньке сидела Оля. Воротник лыжной курточки был поднят, руки она держала под мышками, зябко горбилась и была похожа на лесного гномика.

– Ты зачем здесь? – подошел к ней Генка.

– Вас жду, – непослушными губами ответила Оля.

– Зачем? – хотел рассердиться Генка и не смог. – Спала бы.

– Еще чего! – поднялась с пенька Оля. – Я и не ложилась. А вы проспали, да?

– Немного, – признался Генка.

Они разговаривали шепотом и стояли так близко, что от Генкиного дыхания легкие Олины волосы разлетались на лбу и у висков. Генке захотелось дунуть посильнее, чтобы они совсем спутались, он с трудом удержался и, хмурясь, сказал:

– Нечего тебе там ночью делать.

– Есть! – возразила Оля и сама дунула на легкую прядку, упавшую на глаза. – Щепки везде валяются, опилки надо собрать. Да мало ли!

Она вгляделась в стоявших поодаль мальчишек и спросила:

– А Веня где?

– Не знаю, – пожал плечами Генка. – Пошли?

– Пошли! – улыбнулась ему Оля.

* * *

В лесу было тихо.

От выпавшей с вечера росы поднимался туман и белыми полосами стелился по траве. Луна светила так ярко, что были отчетливо видны даже зубчики листьев на верхних, самых тоненьких ветках. Сверкали капельки росы на кустах, голубовато светился мох, молочно-белые березы будто выплывали из низкого тумана, медленно падал пух с осин, все серебрилось и переливалось, и не понять было: зима вокруг или лето?

Ребята шли медленно, ступали легко и мягко, на всю ступню, чтобы не треснула под ногой сухая ветка, не нарушила бы голубую эту тишину.

Генка остановился так неожиданно, что шедшая за ним Оля ткнулась носом ему в затылок.

– Что? – спросила она встревоженным шепотом.

Генка молча пятился к зарослям орешника, тесня спиной остальных.

По опушке бродил человек. Он наклонялся к низкой жесткой траве, поднимал что-то с земли и кидал в ведерко, привязанное к поясу. Иногда присаживался на корточки, раздвигал ладонью траву, посвечивал фонариком и медленно шел дальше.

Генка вгляделся в него и узнал дядю Кешу.

– Выползков ищет… – дыша Оле в затылок, зашептал Пахомчик.

– Кого? – обернулась к нему Оля.

– Червей дождевых, – объяснил Пахомчик. – Для рыбалки. – Он кивнул в сторону старой раскидистой березы. К ее стволу были прислонены длинные самодельные удилища.

– Тихо вы! – шикнул Генка и показал рукой на тропинку, уходящую в сторону от опушки. По ней тоже можно было выйти к просеке, которая вела к землянке. Дорога удлинялась почти вдвое, но другого выхода не было.

Конь, шедший последним в цепочке, оказался теперь первым и с важным видом двинулся по тропинке в глубь леса.

За ним, пригнувшись, чтоб не задеть низкие ветки орешника, потянулись остальные.

Оля оглянулась на отставшего Генку. Он махнул ей рукой: «Иди!» Оля пожала плечами и медленно пошла за ребятами.

Генка встал у самой кромки кустов, почти не скрываясь, и смотрел на дядю Кешу. Ему хотелось, чтобы тот оглянулся, увидел его, удивился, зачем он ночью в лесу, и Генке пришлось бы тогда рассказать ему обо всем. Дядя Кеша не поверил бы, что они сами тесали бревна, строгали доски для нар, навешивали двери, и Генка повел бы его к землянке. Пусть смотрит!

Генка даже шагнул вперед, на опушку, но дядя Кеша уже взял удочки и уходил через сосновый бор к реке. Генка постоял еще немного и прямо через орешник, обдираясь о кусты, пошел к просеке.

Ребята ждали его на повороте, у большого камня, от которого узенькая тропинка вела к землянке. Вид у них был растерянный.

– Заблудились? – насмешливо спросил Генка.

– Слушай! – обернулась к нему Оля.

Генка прислушался. В лесу, в той стороне, где стояла землянка, раздавались глухие удары.

– Лес валят… – сказал Конь.

– Ночью-то? – возразил Пахомчик.

– А что? – вскинулся Конь. – Может, это тот парень… Ворюга этот… Бревна наши раскидывает!

– Пошли! – бросился вперед Генка.

Пахомчик догнал его и, сжимая в кулаке подобранный где-то увесистый сук, задыхаясь, сказал:

– Ты, Ген, первый не лезь… Зуб у него на тебя… Пусти-ка!

Он попытался оттереть Генку плечом, но тот увернулся и, прижав подбородок к груди, бежал вперед.

Когда тропинка стала шире, Пахомчику удалось обогнать Генку, он первым вырвался к землянке и, увидев темную фигуру на крыше, крикнул:

– Эй ты!..

Человек присел от неожиданности и, не удержавшись на краю крыши, неуклюже прыгнул вниз.

Замахиваясь суком, к нему подбегал Пахомчик, сзади наседал Генка, за ним бежали Конь, Игорь и Оля.

– Вы что? – растерянно спросил человек. – Да вы что?! – И, отступая от набегающих на него ребят, вдруг крикнул знакомым тонким голосом: – Смирно!..

Пахомчик ахнул и остановился. Генка налетел на него, и оба упали. На них повалились остальные. И пока они разбирались в чужих и своих руках и ногах, Вениамин стоял над этой пыхтящей и хохочущей кучей-малой и сердито выговаривал:

– Вы что, совсем уже? Дубинками обзавелись? А если бы по голове? Кто отвечать будет?

– За что? – задыхалась от хохота Оля. – За голову?

– Хотя бы! – сердился Вениамин. – Думаешь, она мне не нужна? Пригодится еще!

– Мы решили, что ты чужой! – басил Пахомчик и подталкивал локтем Генку. – Какая это дубинка? Палочка!

– Хороша палочка! – Вениамин взвесил на руке сук, отбросил его в сторону и рассмеялся. – Я же говорил, гангстеры!

– Когда это ты говорил? – подсел к нему Генка.

– Здесь. У землянки, – напомнил Вениамин. – Забыл, как пистолетом размахивал?

Генка притих. Ковбои, маски, пистолеты… Ему вдруг показалось, что все это было не с ним, а с кем-то другим. И давно-давно! Много лет назад. Он смотрел на раскиданные по траве щепки, на кучи опилок, на бревна, лежащие у землянки, на новый дверной косяк. Потом обернулся к Вениамину и спросил:

– Ты что тут один делал?

Вениамин снял очки, долго протирал их рукавом клетчатой ковбойки и наконец сказал:

– Да так… Бревна ворочал… – Помолчал и добавил: – Ты прав. Тяжелые они… Очень.

Генка улыбнулся ему и встал.

– Начнем, что ли?..

* * *

Дядя Кеша отсидел зорю впустую. Клева не было. То ли уже выпадали холодные утренники и надо было дождаться, когда солнце встанет повыше, а ждать было некогда, то ли просто не везло, но попались ему лишь две мелкие плотвицы да окушок. Выкинул их обратно в реку: пусть подрастут. Потом закурил, аккуратно смотал удочки и не спеша поднялся на взгорок, откуда тропинка вела через луг к лесу.