Текст книги "Неприкосновенный запас "
Автор книги: Юрий Яковлев
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)
– Что ж ты молчишь, Инга?
Девочка исподлобья смотрела на артистку.
– Что я должна говорить?
Вопрос смутил Веру. В нем была какая-то неприкрытая отчужденность: она протянула руку, и ежик кольнул ее.
– Ты ничего не должна... Я хотела тебя спросить, поговорить с тобой...
"Не буду! – сама себе приказала Инга и посмотрела на артистку зверьком. – Ничего тебе не скажу! Ненавижу тебя! Никакая ты не мама! Другая! Другая! Слышишь?"
Инга кричала про себя, без голоса. Навсегда онемела. И теперь вообще не сможет произнести ни слова.
Артистка покачала головой. Села в кресло. Закурила.
И вдруг у Инги прорезался голос. Ни к кому не обращаясь, она сердито сказала:
– Мама не курит... Никогда не курит.
– Мама не курит? – Артистка внимательно посмотрела на девочку и решительно погасила сигарету. – Я тоже не буду... курить. Как твоя мама.
Девочка пожала плечами: мол, ей безразлично, будет артистка курить или не будет. Мама не курит, а она как хочет.
– Скажи, девочка, а ты с мамой танцевала по праздникам? – спросила Вера.
– Танцевала, – неохотно ответила Инга. И снова выпустила иголки.
– Давай с тобой станцуем!
Вот еще! Инга с трудом сдержалась, только спросила:
– Так надо?
– Надо!
Тогда Инга сказала:
– Я буду одна танцевать!
– Хорошо. Я сейчас включу музыку.
Инга подошла к окну и стала смотреть на улицу. Было пасмурно, и слегка моросил дождь. От первого, случайно залетевшего в осенний город снежка не осталось и следа. Ветви деревьев, черепицы крыш, провода, телевизионные антенны были окутаны мутными каплями дождя, лишились четких очертаний, расплылись. И чувства Инги были такими же пасмурными и невнятными. Девочке совсем не хотелось танцевать. Ей хотелось как-то незаметно выскользнуть из комнаты и слиться с осенним городом, заполненным мелким дождем-невидимкой. Пусть город примет ее как друга, пусть уведет по мелким озерцам, возникшим на асфальте, на другой конец, где улицы знакомые и люди знакомые и не надо танцевать, когда хочется плакать.
За спиной зазвучала музыка. Инга вздрогнула, но не обернулась, продолжала смотреть в окно, словно не услышала музыки. Но постепенно звуки скрипок и труб все больше и больше отвлекали ее от пасмурного города. Звуки превратились в новые яркие краски, которые на свой лад – весело и отчетливо – перекрашивали город. Они разрушали печальную картину и рисовали новую. Музыка оторвала Ингу от окна. Сперва ее движения не были похожи на танец. Но постепенно ритм оркестра все больше овладевал девочкой. Инга подняла руки, соединила их над головой, повернулась на носке. Качнулась влево, вправо. Притопнула ножкой. Танец переносил Ингу из одной стихии в другую. Поплыли стены. Пол превратился в волчок. И все вокруг закружилось, зажило новой жизнью. Без нескончаемого дождя, голых веток, мутных окон...
– Кто тебя научил танцевать? – спросила Вера, когда музыка кончилась и девочка остановилась.
– Мама.
– Мама, – как эхо, повторила артистка.
– Мне надо идти, – сказала Инга. – Мне можно идти?
6
Когда Инга вышла за ворота студии, у нее было готово окончательное и бесповоротное решение: больше она сюда не вернется! Пусть неугомонная Вика скачет по городу и находит других девочек, которые согласны играть любую роль, лишь бы сниматься в кино. Пусть они называют Веру мамой. Может быть, Вера и в самом деле похожа на их мам. Очень хорошо! На здоровье! А Инга слишком любит свою далекую-предалекую, близкую-преблизкую маму, чтобы позволить чужой женщине называть ее своей дочерью. Инга не будет притворяться, что любит Веру. Бородатый Карелин велел ей быть самой собой. Вот она и будет собой. Уйдет за ворота и не вернется.
Дождь прошел, и в лицо Инге дул сухой с морозцем ветер. Он придавал девочке бодрость и без конца нашептывал о больших снегах, ледяных узорах и узкой лыжне, которая пересекает поле и скрывается в розоватой дали. Может быть, в этой морозной дали и есть мама... Может быть, она вернется домой по узкой сверкающей лыжне...
Впрочем, самой Инге сейчас казалось, что она возвращается домой откуда-то издалека. Идет-идет и никак не может дойти. Устала. Выбилась из сил. Но ничего, скоро начнутся знакомые дома. Она вернется домой и к папиному приходу приготовит ему любимое кушанье: цеппелины. Это бабушка научила ее делать из сырой тертой картошки цеппелины. Говорят, так называют таинственные воздушные корабли, похожие на серебристых рыб. Эти корабли забирают пассажиров и плывут высоко на землей. Их обгоняют самолеты и птицы, им мешают боковые ветры, а они плывут. Что, если открыть окно и выпустить на улицу картофельные кораблики? Пусть летят!
Когда Инга в первый раз в жизни состряпала их, мама воскликнула:
"Ты у меня настоящая хозяйка!"
"Вкусно?" – спросила девочка.
"Очень вкусно! Я никогда не ела таких вкусных цеппелинов!" Папа тоже был доволен. Он запивал кушанье пивом и хвалил. Сегодня на обед тоже будут цеппелины. Пусть папа обрадуется. Пусть он вспомнит хорошие времена, когда была мама. Так, размышляя о цеппелинах, Инга очутилась у своего дома. Когда она шла по двору, к ней подошла ее подружка Леля.
– Здравствуй, – сказала Леля. – Ты теперь будешь сниматься в кино?
– Нет!
"Опять это кино", – с досадой подумала Инга.
– Они только красивых берут? Да? – не отступалась Леля. – Мама мне говорила.
Инге не хотелось говорить о кино, не хотелось даже думать. Перед ее глазами возникла Вера, не похожая на маму. Инге казалось, что она, чужая женщина, навязывается ей в мамы. Нет! Нет! Никогда! И сейчас, во дворе, Инга неожиданно подумала, как избавиться от Веры, от Вики, от всего этого кино. И она сказала Леле:
– Хочешь сниматься? Вместо меня.
– Конечно, хочу! – не раздумывая, воскликнула Леля. – А меня возьмут?
– Твоя мама курит? – спросила Инга.
– А надо, чтоб курила?
– Я скажу артистке, что она похожа на твою маму.
– Скажи, Инга! Моя мама не курит, но если надо для кино... Скажи! Скажи!
И тут Леля не выдержала напора радости, она стала кружиться и напевать:
– Я буду сниматься! Я буду сниматься! Я буду сниматься в кино!
Когда порыв радости прошел, Леля перестала кружиться и сказала:
– Пойдем сейчас.
– Куда... пойдем? – не поняла Инга.
– Туда... где снимаются...
– Мне некогда, мне обед надо готовить.
Инга пришла домой и принялась стряпать. Она так усердно натирала сырую картошку, что ободрала себе палец о терку. Но когда вернулся папа, цеппелины уже томились в кастрюле, наполняя квартиру ароматом.
– Что это так вкусно пахнет? – спросил папа.
– Угадай!
– По-моему, пахнет... цеппелинами!
Запах привел папу в кухню к небольшой белой кастрюле. Папа наклонился, приподнял крышку и втянул в себя жаркий дух кушанья.
– Вот это да! Давай скорей обедать, Инга!
– Разденься и помой руки, – строго сказала дочь. И улыбнулась.
Но папа все не уходил из кухни.
– Сегодня я спас собаку, – сказал он. – Она очень страдала. Думал, не выживет. Но она так печально смотрела на меня, как бы просила помочь ей. Глазами просила... Ее звали Веста.
– Веста? У нее щенки будут?
Папа покачал головой.
– Главное, что она жива... Как хочется цеппелинов!
Папа знал, что в пальто и с грязными руками он ничего не получит. Поэтому быстро вышел из кухни, разделся, вымыл руки. От него пахло лекарствами. Но он не замечал этого запаха. От него всегда пахло лекарствами.
Когда с обедом было покончено и папа помешивал ложечкой в стакане чая, Инга подошла к нему, виновато посмотрела и сказала:
– Папа, я сегодня убежала оттуда.
Папа перестал помешивать чай.
– Как убежала? Тебя утвердили на роль... как бы приняли на работу, а ты убежала. А если бы я убежал с работы?
– Ты лечишь, – сказала Инга и, не зная, что сказать дальше, замялась. Но потом вдруг выпалила: – Она курит! Она противная! Она злая!
– Кто злая?
– Эта Вера... Соловьева. Артистка!
Папа встал с табуретки и заходил по кухне.
– Во-первых, кто тебе сказал, что она злая? Я тоже работаю со злыми. Меня даже кусают иногда. Но что мне делать? Не лечить зверей, убежать?
– Но она совсем не похожа на маму! – отчаянно воскликнула Инга.
– Да, – задумчиво сказал папа. – Мама у нас была одна. Маму никто не заменит. Но нужно жить, Инга. Работать. Учиться. Когда мне бывает трудно и я не знаю, как быть, то я думаю: как бы поступила на моем месте мама?
– Мама не снималась в кино, – возразила Инга.
– Мама любила любое дело доводить до конца. Она бы сказала: "Поднажми, Инга, поднажми!" – Папа задумался, потом улыбнулся своим мыслям и сказал: – Если бы мне предложили сниматься в кино, я бы с радостью.
– Папа, – всполошилась Инга, – папа, но ведь ты ходишь как медведь. Мама всегда говорила...
– Я бы научился ходить как надо, – упрямо сказал папа.
И он попробовал пройти "для кино". Но у него это получилось смешно и нескладно.
7
На другой день, выходя из школы, Инга увидела, как у тротуара остановилась машина с надписью "Киносъемочная".
Инга тут же смекнула, что в машине Вика, что приехала она за ней. И вместо того чтобы идти навстречу, Инга побежала в другую сторону. Она бежала и тащила за собой Лелю.
– Куда ты бежишь? – спрашивала на бегу Леля.
Но Инга не обращала внимания на подругу. Она бежала. Наконец подружки остановились и перевели дух.
– Инга, верно, тебя не взяли сниматься? – вдруг сказала Леля. – Разве нормальный человек сам не захочет сниматься?
Инга молчала. Ей не хотелось говорить о кино.
– А я хочу сниматься. Отведи меня, Инга.
– Не могу, – ответила Инга. – Но ты ходи по улицам, и Вика найдет тебя. Она целый день ходит. Ищет.
– Кто она?
– Девушка такая из кино... Она подойдет к тебе и спросит: "Девочка, хочешь сниматься в кино?" Ты скажешь: "Хочу!" И все в порядке.
– Все в порядке? – недоверчиво спросила Леля.
– Я сказала "не хочу", и то позвали.
Так они переговаривались и не замечали, что за ними идет Вика. Идет и слушает. И сердится ужасно.
Подружки свернули за угол. И Вика за ними. И вдруг Инга обернулась и увидела "девушку из кино".
– Хорошенькое дело! – сказала Вика. – Я за ней приехала, а она...
– Здравствуйте! – заискивающе сказала Леля.
Но Вика не обратила на нее внимания. Она смотрела на Ингу.
– Не поеду! – хмуро сказала Инга.
– Что ты несешь! – Вика уже стояла рядом и держала Ингу за руку, так легонько держала, на всякий случай. – Не поедешь! Я тебя столько времени искала. По лужам бегала всю осень. Мне за тебя премию дали. Что ж, отдавать премию обратно? Сегодня первый день съемок.
И тут Инга тихонько подтолкнула вперед Лелю.
– Вот моя подруга. Ее зовут Леля. Она хочет сниматься.
– Все хотят сниматься, – отрезала Вика. – Но нам нужен образ.
– Она и есть образ! – воскликнула Инга.
– Я буду стараться, – заговорила Леля. – У меня все пятерки, кроме арифметики... Мама считает...
Она говорила без умолку, а Вика не слушала. Она с укором смотрела на Ингу и вдруг потянула ее за руку и буквально впихнула в машину.
– На вокзал! – крикнула Вика шоферу.
– А как же я? – упавшим голосом спросила Леля.
– В следующий раз! – уже из машины крикнула Вика.
Дверка захлопнулась. Машина помчалась, словно опаздывала на вокзал.
А Леля стояла на краю тротуара и смотрела вслед.
– Вот как у них в кино получается, – сама себе говорила девочка, все наоборот. Кто хочет сниматься – не берут, а кто не хочет – пихают в машину...
И тут она не выдержала и заревела.
Инга так и не поняла, зачем надо ехать на вокзал. Не ехать, а мчаться, словно поезд вот-вот должен отойти. Инга не раз бывала на вокзале. Это случалось, когда они с мамой ехали в деревню к бабушке. Вокзал пугал девочку. Она становилась маленькой и беспомощной и жалась к маме. Но когда она садилась в поезд, из окна вагона вокзал не страшил Ингу. Напротив, было очень интересно со стороны разглядывать суетливую, разноголосую жизнь вокзала. Потом поезд трогался, и вокзал начинал уплывать назад, как большой пестрый пароход.
Зачем они теперь едут на вокзал? Уезжать? Провожать? Но ведь на вокзале еще и встречают. Может быть, они едут встречать? Инга чувствовала смутное тепло надежды. Она успокоилась.
То, что происходило на вокзале, было похоже на странный сон, Люди прощались, обнимались, что-то кричали, чтобы было слышно сквозь закрытые окна... Раздавался гудок, и поезд медленно трогался. Кто-то бежал за вагоном. Кто-то прыгал на ходу... Но потом поезд неожиданно останавливался, начинал пятиться и возвращался на свое место. И все начиналось сначала: снова прощались, снова кричали, снова махали руками...
Ингу это так забавляло, что она ни о чем другом не думала. Не замечала киносъемочного аппарата, который вместе с оператором на тележке ехал вслед за поездом. Не замечала милиция, которая кого-то не пускала на перрон. И ее тоже никто не замечал. Забыли про нее. Вот и хорошо. Поезд снова пятится. Сейчас в третий раз начнут прощаться. И так без конца: "здрасте – до свидания".
Неожиданно перед Ингой появились Павел Карелин и Вера Соловьева.
– Здравствуй! – как ни в чем не бывало сказал режиссер. – Выспалась?
– Спасибо, – отозвалась Инга.
– А сейчас за работу. Значит, Вера уезжает. Садится на поезд и... прехала. Ты провожаешь ее. Прощаешься. Бежишь за вагоном и машешь рукой. Не трудно?
– Бежать за вагоном?
– И бежать за вагоном. Все поняла?
– Поняла, – тихо сказала Инга.
– Пойдем, девочка, – сказала Вера.
Они подошли к вагону. И все остальные провожающие подошли к вагонам.
– Давай прощаться, – сказала Вера.
– Давайте, – согласилась девочка. – До свидания.
– Не годится, – из-за Ингиной спины крикнул Карелин. – Представь себе, что ты прощаешься с мамой.
– С мамой? – Инга испуганно посмотрела на режиссера.
– С мамой... Прижмись к ней. Поцелуй.
Инга молчала.
– Ну быстрей!
– Не хочу ее целовать, – выдавила из себя девочка.
– Что же с ней делать?! – отчаянно шепнула оператору Вика. – Никакого воображения! Трудно поцеловать...
И тут режиссер подошел к аппарату, прижался глазом к окуляру и увидел Ингу: растерянную, печальную, недовольную.
"Вот такая нам и нужна!" – подумал режиссер.
Он оторвался от окуляра и скомандовал:
– Будем снимать!.. Где хлопушка?
Инга стояла перед вагоном. Рядом с ней с чемоданом в руке стояла Вера. У обоих был печальный вид. Девочке не хотелось целовать "маму", а "мама" была очень огорчена. Так они стояли у подножки вагона.
Откуда-то вынырнула девушка в комбинезоне. В руке у нее была хлопушка, похожая на маленькую черную классную доску. На доске мелом было написано: "Кадр No 1. Дубль No 1". Карелин скомандовал:
– Мотор!
Девушка хлопнула перед Ингиным лицом, словно хотела прищемить кончик носа, и исчезла.
А Инга все смотрела себе в ноги. И вид у нее был растерянный. Она ничего не хотела делать. Так и стояла, уставясь в одну точку. Вера наклонилась, потерлась щекой об Ингины волосы и вошла в вагон. Поезд тронулся. Инга не побежала за вагоном, стояла как вкопанная. Она чувствовала прилив горечи. А вагоны все плыли, плыли мимо нее нескончаемая стена вагонов... Если бы на этом поезде действительно уезжала мама... Ведь когда уезжают, возвращаются.
Когда Инга отвернулась от поезда, то увидела множество прожекторов, которые светили мерцающим лиловатым светом. Глаза девочки были полны слез. А вокруг стояла напряженная тишина. Слышалась только медленная железная поступь удаляющихся вагонов.
– Стоп! – скомандовал Карелин.
И его команде подчинились все: погасли прожектора, задвигались люди. Даже поезд послушался его. Остановился.
– Дубль? – оператор вопросительно посмотрел на Карелина.
– Дубля не будет, – сказал режиссер. – Ты молодец, Инга! Сыграла отлично.
– Ничего я не играла, – призналась девочка. – Я просто вспомнила маму...
– Да, да, – Карелин положил на плечо руку. – Ты и не должна ничего играть... Тебя кто-нибудь обидел?
Инга вздрогнула от этого вопроса. Слезы высохли. Девочка исподлобья посмотрела на Карелина и сказала:
– Меня никто не обижает. Никто!
Поезд медленно возвращался на свое место.
– Что я говорила! – радовалась Вика. Она вся сияла, словно режиссер хвалил не Ингу, а ее саму. – Талант! Характер! Можно сказать, фильм в кармане!
Потом они шли по пустому перрону. Вика обнимала девочку и приговаривала:
– Ты у меня молодец! Оправдала. Понимаешь, они сначала хотели Брусничкину. Смешно сказать. Брусничкину! Таких, как Брусничкина, я им каждый день могу приводить. А ты – типаж! Характер! Мы им еще покажем, Инга! Мы еще прогремим на всю страну!
Когда Вика выговорилась, Инга спросила:
– Вы не знаете, когда надо класть морковку в суп, когда закипит или раньше?
Вика удивленно посмотрела на девочку:
– Я никогда не варила суп. Все некогда. На ходу перехвачу в буфете... Зачем тебе суп... с морковкой?
8
Несколько дней подряд поезд отходил и тут же возвращался. Хоть бы нашелся один такой поезд, который увез бы Веру. Но поезд слушался не начальника станции, а режиссера.
Инга почти не разговаривала с Верой. Смотрела на нее дичком, выпускала все свои ежовые иголки. Она исколола артистку этими "иголками", и однажды в перерыве между съемками Вера вошла в вагон, где отдыхала съемочная группа, распахнула дверь в купе Карелина и сказала:
– Павел, я больше не могу! Ищи другую актрису! Она ненавидит меня. У нас с ней ничего не получится.
– Может быть, ты сама недолюбливаешь Ингу? – спросил Карелин и внимательно Посмотрел в глаза Вере.
– Я расположена к ней. Но у меня не хватает сил. Мне кажется, я бьюсь о каменную стену. Она смотрит на меня враждебно. У нас с ней несовместимость. Ты знаешь, что такое несовместимость? Когда кровь одного человека не спасает, а губит другого... Может быть, попробуем Брусничкину, пока не поздно?
– Ты же знаешь возможности Брусничкиной, – сказал Карелин и поморщился.
– По крайней мере она все сделает как надо. Скажут: "Поцелуй маму", повиснет на шее.
– Она повиснет, – недобро повторил Карелин. – Но она неестественна. А Инга – личность.
– А если эта личность издевается надо мной?
– Мы, конечно, посмотрим Брусничкину... но не уверен, – мрачно сказал режиссер. И вдруг спросил: – Ты помнишь, как твоя мать вернулась с фронта?
– Помню. Я не узнала ее. Я заплакала.
– Может быть, Инга тоже еще не узнала тебя?
Вера вопросительно посмотрела на режиссера. Но тот больше ничего не сказал. Вышел из купе и плотно закрыл за собой дверь. Вера уронила голову на грудь. В слишком далекое путешествие посылал ее Карелин на поезде, который отходит и тут же возвращается...
Когда мама вернулась с войны, Вере было четыре года и она жила у тети Иры. Она совсем забыла про маму, когда в дом, опираясь на палку, вошла чужая женщина, похожая на солдата. Она прижала Веру к колючей шинели. Вера вырвалась, заплакала и побежала к тете Ире искать защиты. Она так и не подошла к женщине-солдату.
Но когда мама, сломленная усталостью, прилегла на диван и уснула, маленькая Вера опасливо приблизилась к ней и стала разглядывать спящую. Она коснулась ладонью коротко подстриженных волос, погладила грубую мужскую рубашку с завязочками на груди. Вдруг мама стала тихо плакать. Тихо всхлипывая, она плакала во сне. Наверное, ей приснилось что-то страшное. Маленькая Вера растерялась, не могла взять в толк, что делать. Потом она села рядом и стала нашептывать: "Не бойся, я с тобой. Не плачь..." Голос девочки проникал в глубины сна, и незнакомая мама перестала всхлипывать, затихла. Маленькая Вера почувствовала усталость. Прислонила голову к подушке и накрылась шинелью.
Шинель покалывала щеку, как сухая травинка, и от нее пахло перегретым на солнце сеном. От этого тепла в сердце девочки неожиданно оттаял, забился серебряный родник дочерней любви, и она крепко прижалась к плечу матери. И так они спали, закрывшись одной шинелью.
Вагон качнуло. Поезд медленно пополз на свое рабочее место. Вера очнулась и посмотрела в окно. Ей показалось, что она возвращается в родной город после долгого отсутствия.
Перед тем как уехать со съемки, Карелин подозвал Вику.
– Завтра к десяти часам привези на студию Брусничкину, – сказал он.
– Брусничкину? Зачем?
– Это уж мое дело. Ты привези.
– Но ведь Инга талант, личность. Такие девочки на улице не валяются.
Вика пылала. Как будто речь сейчас шла не о посторонней девочке, а о ее близком человеке, которого она любила, верила в него.
– С ней что-то происходит... Но это пройдет. Вот увидите, пройдет... – убеждала она режиссера.
– Посмотрим, – сухо сказал Карелин. – А Брусничкину ты завтра привези.
И он ушел.
Вика стояла одна на перроне, который постепенно из съемочной площадки превращался в настоящий вокзал. Появились пассажиры, носильщики покатили свои тележки. Подали настоящий поезд. А Вика стояла посреди этого людского водоворота, и ей казалось, что идет съемка, большая, бесконечная съемка, а Инги нет.
9
В тот же день Вика очутилась перед двухэтажным зданием с вывеской "Ветеринарная лечебница".
Она решительно открыла двери и вошла внутрь.
Здесь в коридоре сидели люди с больными животными. Собаки лежали на полу у ног, кошки выглядывали из сумок, ежи сухо шуршали в корзинках. Какой-то старичок держал на коленях клетку с огромным попугаем. Попугай тревожно посматривал по сторонам, и из его тесного горла вырывалось одно-единственное слово: "Табак!"
Вика прошла по коридору и неуверенно остановилась перед дверью с табличкой: "Ветврач Орлов". Дверь отворилась, и оттуда вышла девочка с огромным котом. Она прижимала кота к себе, а лапа у него была забинтована.
– Я с киностудии, – сказала Вика ожидающим и решительно вошла в дверь.
Очередь тихо заворчала.
– Есть такие собачки... карликовые пинчеры, – сказала одна старушка своей соседке. – Такую собачку можно пронести в кармане... С киностудии!
Но Вика уже не слышала этих пересудов, она очутилась в кабинете, где пахло какими-то лекарствами, а доктор сидел, склонясь над столом, и что-то записывал в тетрадь.
Вика остановилась. Доктор не заметил ее появления. Тогда она тихо кашлянула. Потом сказала:
– Здравствуйте!
– Да, да, – не переставая писать, произнес доктор. – Что у вас? Собака?
– Нет у меня собаки, – сказала Вика.
– Кошка?
– У меня ничего нет. Я с киностудии...
При слове "киностудия" доктор перестал писать и оглянулся.
Он снял очки и внимательно посмотрел на Вику. Он узнал ее.
– Здравствуйте. Что-нибудь случилось?
Он встал с места и медвежьей походкой подошел к Вике.
– Что-нибудь с Ингой?
– Нет, нет, все в порядке, – поспешила его успокоить Вика. – Так, не ладится немного.
– Не ладится... Ей, наверно, не под силу роль. Ведь она никогда не играла.
– Да ваша Инга – талант! – воскликнула Вика. – Она прогремит. Я понимаю в кинематографе. Но мне необходимо поговорить с Ингиной мамой.
– С мамой?.. – Ингин папа изменился в лице. – С мамой нельзя поговорить. Был свежий асфальт, а самосвал мчался сломя голову. Для самосвала "скорая помощь" как скорлупка...
Папа не сказал о гибели мамы, но Вика все поняла. Она опустилась на белый стул и как бы вся съежилась, потускнела.
– Как скорлупка, – произнесла она одними губами. – А как же Инга?
– Я теперь у нее и за папу и за маму... Режиссер не доволен Ингой? Я-то думал, кино ей поможет, отвлечет...
– Кино ей поможет! – полная решимости, сказала Вика. – И Вера вовсе не плохая. Но ведь она не знала, что мамы нет... Никто не знал. – Вика больше ни о чем не расспрашивала папу, она поднялась со стула и сказала: Извините. Я пойду. А то вас ждут кошки.
– Меня всегда ждут кошки, – тихо произнес папа и долго закуривал сигарету.
– Вы только Инге ни слова, что я приходила, – сказала Вика.
Дверь отворилась, и в кабинет просунулась большая голова дога.
Ах, эта вездесущая Вика, эта девушка из кино, девушка в стоптанных туфлях, с кондукторской сумкой на плече. Никто не посылал ее в эту трудную разведку, никто не поручал дознаваться, что происходит с Ингой. Беспокойное сердце превратило ее в разведчика судьбы – сперва подсказало, что девочка неспроста не хочет жаловать "чужую" маму, потом приказало: иди узнай, разведай. И она пошла.
Теперь Вика все знает, все понимает. Инга для нее уже не капризная девчонка, не ломака, а человек, которого можно понять. Понять и пожалеть.
В первую очередь надо все рассказать Вере. Пусть все знает. Пусть решает, как быть дальше. Если она человек, то решит, как надо. Правильно. И никаких Брусничкиных!
Потом надо поговорить с Ингой.
А Карелину ни слова. Еще схватится за голову. Скажет, нельзя снимать девочку, если у нее горе. Придется Брусничкину. А она, Вика, не может слышать эту фамилию. Брусничкина! А он уже распорядился позвать ее. И завтра утром будет поджидать эту краснощекую, нос картошкой, глаза круглые, словно их начертили циркулем, а потом раскрасили зеленой акварельной краской. Эта Брусничкина все повторит, что покажут. Как попугай. Но сыграть она не сможет. Страдания попугаи не изображают. Долой Брусничкину! Никаких Брусничкиных! Будет Инга – и весь разговор!
И вот теперь Вика идет к Вере. Она не застает ее дома и бежит в парикмахерскую, где, по словам матери, должна быть артистка. Вика находит Веру, вытаскивает ее из-под фена, с сырой головой и ведет в укромный уголок.
Она говорит:
– Слушайте!
И рассказывает про ветеринарную лечебницу, про больных кошек и собак, про доктора Орлова, про "скорую помощь", которую, как скорлупку, раздавил тяжелый самосвал.
Обе женщины всплакнули. Пожалели Ингу и всплакнули. И еще потому, что не знали, что она недавно лишилась матери, и были такими черствыми обе.
Потом вытерли глаза уголками платков, аккуратно, чтобы ресницы не "потекли". Вздохнули. Закурили.
– Вот ведь какая история, – сказала Вика.
– Я была крохой, когда мать ушла на фронт, – вздохнула Вера. – А потом вместо матери вернулся незнакомый солдат в сапогах, в шинели, с палкой. Мне говорят – это твоя мама, а я не верю и реву. Какая же мама, если это солдат!
Когда Инга сбежала со школьного крыльца, ее ждала Вика. Некоторое время девочка удивленно смотрела на Вику, а Вика молчала. Не бросилась к ней, не хватала за руку, не кричала: "Скорей!" Это насторожило Ингу.
– Съемок не будет. Не готовы декорации. Свободный день! – наконец сказала Вика.
Она была какой-то новой, словно ее подменили.
Инга удивленно смотрела на новую Вику.
– Может быть, нужно купить молока? Идем вместе купим, – предложила Вика.
– У нас еще есть, – отозвалась Инга. – Две пирамидки, шестипроцентного.
Они зашагали рядом. Вдруг Вика сказала:
– Инга, я все знаю... про твою маму. Раньше не знала, теперь знаю... Ты не сердись на Веру. Она хорошая. Она тоже не знала. Вера не собирается заменить тебе маму. Просто работает с тобой вместе. Она не задавака, хотя и народная... Вера, можно сказать, ради своей матери жизнь загубила.
И тут Инга в первый раз спросила, а до сих пор только слушала:
– Как загубила?
– Мать-то ее прикована к постели.
– Зачем... прикована?
– Ранена была, вот зачем. Вера всю жизнь отдала матери. Врачи, лекарства. Ты – будущий врач – должна понимать. Она могла бы замуж выйти, жизнь устроить. Видная женщина... Народная артистка...
Инга ничего не ответила. Она еще не поняла, почему Верина мама ранена и почему Вера жизнь загубила.
Так они шли молча.
У одного дома Вика сказала:
– Здесь они с мамой живут... на втором этаже... Видишь два окна?
– А мама все болеет? – спросила Инга, глядя в Верино окно.
– Она на войне была санитаркой. Ранило.
– Разве в санитарок стреляют? – Инга недоверчиво посмотрела на свою спутницу.
– Пуля не разбирает, где солдат, где санитар.
– Почему... не разбирает?
– Не знаю... почему, – призналась Вика. – Я ведь на войне не была.
Они стояли молча. Инга все разглядывала окно. Потом обе побрели дальше.
– Понимаешь, людей жалко. Веру и ее мать. И тут еще вчерашняя история...
– Какая история? – спросила Инга.
– На вокзале. Сцена встречи не вышла. Три дубля – в корзину. Вера плакала...
Инга удивленно посмотрела на Вику.
– Она плакала по кино?
– Да не по кино, по жизни. Ревела она с горя! Надо ей помочь.
– Надо, – не сразу сказала Инга.
Вика остановилась и вдруг крепко расцеловала Ингу.
– Ты у меня девка что надо! Я знала, что ты – человек. Мы с тобой будем друзьями на всю жизнь. У меня тоже мамы нет. Я детдомовская... Я не зря новые туфли сносила... Мы им покажем Брусничкину!.. Мы им такую Брусничкину покажем!.. Я им каждый день могу приводить по Брусничкиной!..
10
– Привела Брусничкину? – спросил Павел Карелин, когда на другой день Вика вошла в комнату съемочной группы.
– Нет, – поджав губы, ответила Вика. – У Брусничкиной ангина. Температура тридцать восемь и две.
– Этого еще недоставало! – вскипел Карелин. – Когда она поправится?
– Не скоро, – спокойно ответила Вика. – У нее осложнение.
– У нас осложнение! Что же нам, закрывать картину? Или переходить в простой?
Карелин пятерней вцепился в бородку.
– Все будет в порядке, – сказала Вика. – Она будет сниматься хорошо.
– Кто будет сниматься?
– Инга. Она будет улыбаться. Она поцелует Веру. Она...
– Да откуда ты все это взяла?
– Я же опытный работник. Я же отвечаю за свои слова. Она придет завтра. И все будет в ажуре. Никаких простоев.
– Прямо не кинематограф, а какой-то аттракцион! Где Вера?
И тут в комнату вошла Вера.
– Я согласна сниматься с Ингой, – подтвердила она. – Я передумала насчет Брусничкиной.
Перед большим серым домом, в котором жила Вера с матерью, стояла Инга и все не могла решиться переступить порог. Она смотрела на два окна на втором этаже, словно хотела увидеть, что скрывается за ними.
Так она долго простояла перед подъездом. Пока наконец решилась и надавила плечом тяжелую дверь. Инга поднялась на второй этаж. Постояла на площадке, не зная, в какую дверь звонить.
Позвонила в правую.
Ей открыла девочка.
– Вам кого?
Хотя они были однолетки, девочка-хозяйка обращалась к Инге на "вы".
– Мне Веру... Веру Федоровну.
Девочка измерила Ингу взглядом и сухо сказала:
– Идемте.
Они шли по длинному коридору, и их шаги гулко отзывались под сводами высокого потолка.
Девочка подвела Ингу к двери и сказала:
– Постучите.
Инга постучала. Тихо, робко.
– Кто там скребется? – послышался изнутри хриплый, низкий голос.
– Заходи! – шепнула девочка. – Не бойся!
И открыла перед Ингой дверь.
Инга увидела женщину, которая лежала на кровати. Рядом стоял столик с телефоном, с книгами и бумагами.
Женщина посмотрела на Ингу.
– Здравствуй, красавица! Ты из семьдесят пятой школы?
– Не-ет... Я из седьмой. Из второго "В".
– Тебя вожатая прислала?
– Не-ет, я сама.
– Садись, – приказала женщина.
Инга послушно опустилась на стул, который стоял около постели, и подумала: это и есть санитарка.
– Ты ко мне по какому вопросу? – спросила хозяйка гостью.
– Я не по вопросу, – сказала Инга. – Меня зовут Инга.
– Слышала, слышала, – оживилась мать Веры. – Ты что, пришла жаловаться... на Веру?
– Я не жаловаться... я не ябеда... Но маму же никто не может заменить...
