Текст книги "Неприкосновенный запас "

Автор книги: Юрий Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Василь следил за игрой рыб. Зоя Загородько играла с солнечным зайчиком. Они не заметили, как Марат скинул джинсы с ковбоем на заднем кармане и свернул улиткой широкий кожаный ремень. Только когда он оторвался от края моста и полетел навстречу бегущей воде, они увидели.

Марат стоял в воде и тяжело дышал. Вода текла по его широким скулам, по шее, по плечам. Одной рукой он придерживал другую. Он был бледен. Веснушки исчезли с широких скул. Коричневые глаза смотрели куда-то вдаль: они улыбались его мыслям.

– Ты жив? – спросила Зоя Загородько, хотя своими глазами видела, что жив.

– Надо было "солдатиком", – запоздало посоветовал Василь.

– Молчи! – оборвала его Зоя Загородько. – Молчи. Все это глупости. Что у тебя с рукой?

– Не знаю, – ответил Марат.

Он смотрел на друзей, но был озабочен своими мыслями. Голова его гудела. И он еще испытывал холодящее ошеломление, которое началось с того мгновения, когда он оторвался от моста. Его слегка познабливало. Одна рука была тяжелее другой.

Марат вышел из воды и стал одеваться. Он вдруг заторопился. Никак не мог попасть в штанину, смешно танцевал на одной ноге. От мокрой спины на рубашке выступили пятна. Отбитая рука не слушалась. И военный ремень он затянул одной рукой.

– Я поеду на станцию Река, – вдруг сказал он.

Ребята пожали плечами. Что за станция Река, для чего станция Река?

6

– Да, я работала на переезде, когда он взорвал мост. Он появился к утру. Сперва я услышала слабый свист. Как будто под окном пела иволга. Я выглянула. Он стоял под окном. За спиной – мешок.

Марат сидел на краешке табуретки и не сводил глаз с худой старухи. Лицо у нее было желтоватое, цвета подсолнечного масла, редкие волосы причесаны на пробор. Платок с поблекшими цветочками сполз с головы на спину и лег вокруг шеи, как пионерский галстук.

В маленькой комнате стояли кровать, стол, бадейка с водой. В углу покрытый вышитой скатертью телевизор. Полы чистые, некрашеные, с полосатыми домоткаными половиками. За окном – железнодорожные пути.

– Он смотрел в окно. Я не знала, кто он и что ему надо. Не хотела отпирать. Но я баба, а он мужик. А мужики все ходили с оружием. Никакие запоры не помогали. Я спросила: "Чего тебе?" Он ответил: "Отопри". Я отперла.

Зимородок стоял в дверях в смятом пиджаке, с мешком, который оттягивал плечо и, стало быть, был очень тяжелым.

– Здравствуй, хозяйка, – сказал он тихо и опустил мешок на пол.

Его лица почти не было видно. Сторожка освещалась только слабой полоской занимающейся зари. Лица хозяйки тоже не было видно. Она забилась в темный угол.

– Здравствуй, хозяйка, – повторил он.

– Что тебе надо? – послышалось из темного угла. – Нет у меня ничего. Все, что было, забрали. Хочешь бульбы?

– У меня бульбы целый мешок, – сказал он. – Я в дороге подвернул ногу. Нет ли у тебя тряпицы поплотней?

Хозяйка сторожки несколько осмелела. Вышла из своего темного угла. Зеленая заря осветила краешек ее лица и светлую дорожку пробора. То, что незнакомец ничего не требовал, а просил перевязать ногу, успокоило ее. Она нашла тряпицу и почти скомандовала:

– Разувайся!

Он снял полуботинок. Штатский. Со сбитым каблуком. Нога у него была чистой и не пахла прелой портянкой. Она положила под его ступню руку: ступня оказалась холодной, но на подъеме нога вспухла и горела.

– Больно?

– Ты бинтуй. Не церемонься.

Она стала осторожно накладывать виток за витком, а он морщился от боли и говорил:

– Крепче! Крепче! Мне ходить надо!

– Где это ты так ногу подвернул? – спросила она.

– Споткнулся на ровном месте, – ответил он и просвистел иволгой.

– Что ты за птица? – вздохнула хозяйка сторожки и посмотрела ему в лицо.

– Зимородок... Меня мама родила зимой в санях. С тех пор меня зовут Зимородком. Я мешок поставлю в угол?

Этот вопрос означал совершенно другое: "Я у вас останусь?"

– Ставь, – сдержанно ответила хозяйка, и ее ответ означал: "Оставайся".

Вдалеке послышался гудок паровоза. Хозяйка быстро подхватила большой фонарь с красным и зеленым стеклами и вышла на улицу. Мимо сторожки с грохотом мчался эшелон. Колеса пели и отбивали на стыках чечетку. А на платформах под темными чехлами угадывались очертания танков, похожие на застывших слонов с вытянутыми хоботами. Ей казалось, что зеленый огонек притягивает эту гремящую очередь вагонов.

Когда она вернулась в сторожку, незнакомец спал, подняв воротник пиджака.

Она поставила фонарь на пол и села на стул. И так сидела долго, прислушиваясь к его ровному дыханию. Потом какое-то смутное чувство заставило ее подняться, и, стараясь не наступать на скрипучие половицы, она подошла к мешку. Вся разгадка незнакомца была в этом мешке. Она опустилась на колени, развязала узел, запустила руку поглубже и нащупала что-то холодное и твердое, похожее на уголь. Она вынула из мешка незнакомый предмет. Это был брикет тола.

Женщина не дыша оглянулась на спящего. Он сидел на кровати и следил за ней. Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом он сказал:

– Что теперь будем делать?

И засвистел иволгой.

– Он засвистел иволгой, и мне стало не так страшно. Но я поняла, что ввязалась в историю, за которую могут повесить. Он сказал, что ему надо забросить этот мешок на мост. Спросил, медленно ли идут поезда по мосту. Я сказала – медленно.

В это время зазвонил звонок. И хозяйка сторожки, подхватив футляр с флажками, похожий на двустволку, вышла за дверь. Марат пошел за ней.

С той стороны реки, вытянувшись в алую полоску, шел тяжелый состав. Он приближался к мосту. Мост был легким и четким, словно нарисованный черным карандашом на голубой бумаге. Но когда состав побежал по мосту, мост запел. Теперь он был похож на поющую стальную арфу.

– Красивый мост! – сказал Марат.

– Мост как мост, – отозвалась хозяйка сторожки.

Она как-то изменилась: вытянулась, приосанилась. Ее рука с желтым флажком застыла на весу. Но Марат заметил, что рука слегка дрожит.

Поезд пронесся мимо переезда, обдав пылью и грохотом мальчика и хозяйку сторожки.

Когда поезд прошел и мост затих, мальчик спросил:

– Что было дальше?

– Весь день он просидел в картофельной яме. Идем, я тебе покажу эту яму.

Они вошли в дом. Крышка картофельной ямы была под кроватью. Пришлось отодвинуть кровать, чтобы открыть ее. Марат заглянул внутрь. Из ямы пахнуло холодом и прелью. Она напоминала начало подземного хода, идущего в неизвестном направлении.

– Можно залезть?

– Лезь!

Мальчик легко соскользнул в яму. Она оказалась довольно просторной. Картошки в ней почти не было. Марат закрыл за собой крышку и очутился в сплошной тьме. Только в щелку проникал свет, настолько слабый, что не мог ничего осветить, а оттенял тьму.

Марат сделал шаг вперед и нащупал рукой стенку. Он опустился на корточки и спиной почувствовал влажный холод глины. Так Зимородок ждал своего часа. Ему тоже было холодно, и у него затекли ноги. Одна нога болела...

А женщина продолжала рассказ:

– Следующая ночь выдалась дождливая, мглистая. Прожектора на мосту уперлись в туман, и дальше им ходу не было. Мы ждали порожнего товарняка. Зимородок подхватил свой мешок "с бульбой" и сказал: "Пойдем, хозяйка, проводишь меня до околицы".

– Пойдем, хозяйка, проводишь меня до околицы, – сказал Зимородок и поднялся со скамьи.

Хозяйка зажгла тяжелый фонарь и осветила незваного гостя. Ей неожиданно стало жалко этого щуплого парня, который весь согнулся под тяжестью мешка да еще прихрамывал. И не было на нем ни ватника, ни дождевика, а смятый пиджачок. Она заметила, что одна пуговица оторвана, и предложила:

– Давай пришью пуговицу.

Он улыбнулся и сказал:

– В другой раз! Пошли!

– Пошли, – вздохнула хозяйка. – Я выйду первая.

Когда они очутились под дождем у переезда, поезд приближался. Земля вздрагивала от ударов колес.

– Я тебя хочу попросить, – сказал Зимородок. – Ты можешь минуты две подержать красный свет?

– Это еще зачем? – женщина испуганно посмотрела на Зимородка.

– Чтобы поезд притормозил, а то я с кривой ногой не вскочу на подножку.

Она ничего не ответила. Стояла с опущенным фонарем. А он ждал, какой сигнал подаст она машинисту. Состав приближался. Она все медлила. Страх боролся в ней с сочувствием. Наконец она медленно подняла фонарь – выжала его, как гирю. Он тянул руку вниз, но она с усилием держала его на уровне головы красным огнем в сторону надвигающегося эшелона. Состав стал сбавлять скорость. Заскрипели буксы. Зимородок сказал:

– Давай зеленый.

А она все держала красный. И казалось, что сейчас на глухом переезде, перед носом немецкого эшелона, она держит красное знамя.

– Давай зеленый! Все дело испортишь!

Она повернула фонарь. И сразу руке стало легче. А мимо уже медленно плыли вагоны. Он стоял с ней рядом. Но через мгновение она оглянулась его уже не было. Только был – и исчез. Улетел Зимородок...

– Примерно через час грохнуло, я присела на пол, закрыла руками глаза. Дом тряхнуло. Дверь распахнулась со скрипом. Косой дождь вместе с ветром залетел в дом. Я собрала узелок и ушла.

– Он погиб? – спросил Марат.

– Кто его знает, может быть, погиб, может быть, миновала его смерть. У него была легкая рука. За такую руку смерти трудно ухватиться.

След Зимородка оборвался.

Когда Марат уходил, хозяйка сторожки сказала:

– Есть тут у нас старожил. Павлов. Он в милиции работает.

Она оставила мальчику луч надежды.

7

Новый мост взлетел на воздух, рухнули в реку тяжелые, почерневшие от огня фермы. Остановилось движение к фронту. Снаряды на время стали безвредными, а бензин бесполезным, как вода. Сколько солдатских жизней спас Новый мост, задержавший смерть! Многие и теперь живы... Но ведь мост не сам взлетел в небо. Был человек, назвавшийся Зимородком. И было у него имя. Мама называла его тем именем, ребята в школе. И на фронт он уходил с тем именем, а не с птичьим.

Зимородок. Бесстрашная птица с прямым острым клювом. Он ныряет на большую глубину и возвращается с победой. И если он улетает накануне жестокой зимы, то с первыми теплыми днями возвращается к своему гнездовью.

Марат шагал по шпалам. Он спешил, потому что впереди возник просвет. Ему не терпелось отвоевать у забвения еще частичку жизни Зимородка.

В отделении милиции его спросили:

– По вызову?

– Нет, сам.

– Что натворил?

– Ничего я не натворил. Мне нужен товарищ Павлов.

– Так бы и говорил: вызван к товарищу Павлову.

– Да не вызван я...

– Сиди. Жди. Вызовут. Как зовут?

– Марат. Я ищу человека.

– Так бы и говорил.

– Я так и говорю.

– Не груби старшим... Как фамилия человека?

– Нет у него фамилии. Есть прозвище...

– Прозвище? Это по уголовной части. Ну-ка шагай в ту дверь.

Марат постучал "в ту дверь". Из-за "той двери" крикнули: "Заходи!" Марат вошел. В комнате за столом сидел пожилой грузный человек в белой рубахе.

– Здравствуйте. Мне нужен товарищ Павлов.

– Я Павлов.

На голове у Павлова не было ни единого волоска. Он был лыс, как глобус. Загорелый, обветренный глобус.

– Я по поводу Нового моста. Его взорвал...

– Следопыт? – прервал мальчика Павлов.

– Ищу человека... Хочу знать о нем правду...

– Ищешь правду? – Следователь встал и подошел к окну. – И я ищу. Только мы с тобой, брат, разную правду ищем. Я ищу преступников, а ты героев. Издалека приехал?

– Из города.

– Хорошо, – сказал следователь и провел ладонью по лысой голове. Вероятно, эта привычка осталась у него с тех времен, когда на голове росли волосы, может быть, кудрявые. – Я уважаю людей, которые ищут правду. Тебя интересует мост?

– Мост, – сказал Марат, с любопытством слушая следователя.

– Вот он – из окна виден. Новый мост. Три раза его взрывали. И три раза строили заново. В Париже тоже самый старый мост называется Новым. Парадокс!

– Вы знали Зимородка? – в упор спросил мальчик.

– Какого Зимородка?

– Который взорвал мост.

Следователь ответил не сразу.

– Разговор долгий, а мне сейчас выезжать на происшествие. – Он задумался и вдруг сказал: – Поедем со мной?

– Поедем.

Следователь открыл ящик стола и извлек оттуда булку и колбасу. То и другое он разделил на две части.

– Давай подкрепимся. Дорога дальняя.

Марат хотел отказаться, но Павлов скомандовал:

– Ешь без разговоров!

И они оба решительно вышли из комнаты, жуя на ходу булку с колбасой.

Потом они мчались на мотоцикле. Марат сидел сзади в седле, двумя руками ухватившись за ручку. Дорога бежала навстречу из дали, из полей, из леса. Она сбегала с пригорков и бросалась под колеса мотоцикла. И колесо, как жернов, перемалывало дорогу, и сзади поднималось светлое мучное облако. Мотоцикл тарахтел, встречный ветер свистел в ушах, и, чтобы слышать друг друга, спутникам приходилось кричать.

– Когда я был мальчишкой, – рассказывал следователь своему пассажиру, – из-за этого моста чуть на тот свет не попал. Ничего я не взрывал. Дело было иначе...

После внезапного взрыва Нового моста фашисты согнали все население станции Река на вокзальную площадь.

Был жаркий июльский день. Люди стояли в этой бесконечной шеренге. Дети плакали. Женщины лихорадочно смотрели по сторонам, словно ждали откуда-то помощи. Старики стояли неподвижно. Старики всегда кажутся равнодушными. Но на самом деле они так же хотят жить, как и молодые.

– Если вы не скажете, кто взорвал мост, мы расстреляем каждого второго, – сказал немецкий офицер.

Люди молчали. Нет, не все они были твердыми и неотступными. Они не знали, кто этот смельчак, который дождливой ночью взорвал мост через реку.

Так они стояли долго. Под палящим солнцем. Какое-то тупое безразличие овладевало ими. Они ждали избавления. Любого избавления от неподвижного, изнурительного стояния под солнцем. Офицер уходил и возвращался. Наконец он разделил людей на две шеренги.

Люди молчали. У кого-то на руках плакал ребенок. Кто-то надолго закашлялся. Офицер наклонился и сорвал с газона ромашку. Он повернулся к шеренге, стоящей лицом к солнцу, и стал гадать, он отрывал лепестки и приговаривал: "Любит – не любит..."

Глаза людей были прикованы к этой ромашке, которая должна была решить их судьбу. "Любит – не любит..." Лепестков оставалось все меньше. Он отрывал их, как крылышки у небольшого белого мотылька. Наконец он оторвал последний лепесток.

– "Не любит". Слышите – не любит вас, а любит их, – он кивнул на правую шеренгу. – Они пойдут домой, а вы отправитесь на тот свет. В последний раз спрашиваю: кто взорвал мост?.. Можете не плакать! Мне не нужны ваши слезы. Мне нужен человек, который взорвал мост... Приготовить два пулемета. Последняя минута на размышления.

Все сжались, втянули головы в плечи. Стиснули руки в кулаки. И на площади установилась напряженная, глухая тишина. Казалось, люди затаили дыхание, чтобы ничем не потревожить эту тишину, которой суждено было оборваться вместе с их жизнью. Но страшную тишину разорвал не выстрел, а голос. Такой негромкий, глуховатый голос:

– Я взорвал мост!

Люди вздрогнули и испуганно обернулись на голос, как в темноте оборачиваются на внезапно вспыхнувший свет. Они увидели невысокого щуплого парня в помятом пиджаке. Он шел по площади, опираясь на палку. Левая нога его как бы проваливалась в землю, но правая, здоровая, ступала твердо.

Офицер, удивленный не меньше остальных таким поворотом событий, все еще держал в протянутой руке белое крылышко "не любит". А парень шел к нему между шеренгами, и десятки глаз – усталых, заплаканных, печальных, темных, непонимающих, прищуренных, широко открытых – провожали его, дарили ему благодарность и прощальный привет.

– Как тебя зовут? – спросил кто-то из стоящих в шеренге.

Парень на мгновение задержал шаг и тихо сказал:

– Зимородок.

И его имя – непонятное, птичье имя – пролетело от одного к другому по шеренге, становясь таким же дорогим, как слово "жизнь".

– Всем по домам! – приказал офицер. – Его допросить и расстрелять! Быстро! Быстро!

Офицер опустил руку, и белое крылышко, кружась по ветру, опустилось на землю и больше уже не взлетало...

Белые плоские облака плыли над полем, а тени от них темными пятнами двигались по траве и по набирающим силу хлебам. Мотоцикл мчался вперед, и пыль оседала на сморщенные ладошки подорожника.

– И его расстреляли? – спросил Марат.

Следователь ответил не сразу:

– Этого я не видел. Нас разогнали по домам... Какие-то выстрелы я слышал. Фашисты могли расстрелять за кусок хлеба, а тут мост... Разве может быть сомнение?

И все-таки представить себе Зимородка мертвым, лежащим на земле Марат не мог. Удивительный боец в помятом пиджаке на двух пуговицах жил в мыслях мальчика. И эту его жизнь никто не властен был оборвать.

Поезд тихо постукивал на стыках. Марат стоял у окна и смотрел, как рельсы скрещивались и расходились. Одни неслись вперед, теряясь в хитросплетениях станционных путей; другие обрывались в тупиках. Когда же стемнело, у стрелок зажглись низкие фонари, похожие на маленькие сухопутные маячки. Как выбрать себе нужный маячок, который откроет широкий простор, а не заведет в тупик?

Когда поезд с глухим медленным гулом начал втягиваться в фермы Нового моста, за плечами Марата встал Зимородок. Усталый, с бессонными глазами, смотрящими как бы из глубины.

"Человек очень живучее существо, – сказал Зимородок. – В него стреляют – он поднимается снова, а если не может подняться сам, то вместо него встают такие же, как он, только помоложе и посильнее".

"Как это помоложе и посильнее?" – спросил Марат.

"А очень просто: я упаду, ты встанешь на мое место. И опять живет человек, работает, борется. Важно, чтобы ты был похож на меня. Ты вообще-то веришь в чудеса?"

"Не знаю".

"Я в чудеса не верю. Я верю в надежду. Надежда – большая сила. Ты думаешь, человек идет когда-нибудь на верную смерть? Нет! Даже герой. Человек идет в бой с надеждой, что пуля пролетит мимо. Даже когда стреляют в упор, человек надеется. И чем больше у человека надежды, тем больше бесстрашия. Мне всегда помогала надежда. Мне с ней легко жилось и воевалось. Понял?"

"Понял", – прошептал Марат.

Он так и не повернул головы. Он чувствовал, что Зимородок стоит за его плечами, слышал его дыхание, но не повернул головы, а неотрывно смотрел за маячками, которые всплывали из темноты и исчезали за спиной. И звезды в небе тоже казались маячками – негаснущими маячками надежды.

На другой день друзья уже поджидали его на мосту. Они стояли, прислонясь спиной к перилам, портфели лежали у ног. Марат подошел к ребятам. Бросил портфель и тоже прислонился к перилам. Так они все трое стояли молча. Наконец Марат заговорил:

– Мост он взорвал. Значит, парашют раскрылся. Только при прыжке подвернулась нога. Но потом его расстреляли.

– Поймали? – спросил Василь.

– Нет, он сам признался.

– Не может быть! – вырвалось у Зои Загородько. – Как же сам?

– Фашисты хотели расстрелять много людей.

– Заложников? – спросил Василь.

– Людей! – повторил Марат. – Тогда он сказал: "Это я взорвал мост". Людей отпустили, а его повели на расстрел. Вот и все.

– Вот и все! – Василь как бы поставил точку.

– Неужели все? – спросила Зоя Загородько.

– Нет, не все, – решительно сказал Марат. – Я должен узнать его имя. Человек, который совершил такое, не может остаться без имени.

– Конечно, не может, – подтвердила Зоя Загородько. И с этой минуты стала союзницей Марата в его поисках.

Марат нагнулся и поднял портфель. И все, как по команде, тоже нагнулись и подняли портфели. И зашагали по мосту в сторону школы.

И каждый раз, когда казалось, все кончено, оборвались все следы, поставлена точка и нет никакой надежды, оттуда, из далеких военных времен, доносился неумолкающий позывной:

"Я – Зимородок! Я – Зимородок!"

Он ждал ответа. Он звал. Он вселял в сердце тревогу. Нет, нельзя останавливаться. Поиск продолжается. Может быть, можно отвоевать у смерти и забвения еще один вздох, еще один островок жизни Зимородка.

8

– Здравствуйте, люди-человеки! Начнем, пожалуй... Сегодня мы займемся слонами.

По классу прокатился смешок. Займемся слонами! А Сергей Иванович уже расхаживал по классу, слегка наклонив свою большую голову.

– Но до слонов я хотел бы заняться Маратом.

Снова вспыхнул смешок.

– И узнать: где он пропадал, что поделывал, почему пропустил урок?

Марат нехотя поднялся. Как всегда, он был озабочен своими мыслями, и, что происходит вокруг, его не интересовало.

– У него болела рука! – сказала Зоя Загородько, и ее челочка мелькнула на предпоследней парте.

– Я спрашиваю Марата.

Марат переступил с ноги на ногу и сказал:

– Я искал одного человека. А руку я действительно отбил.

– Какого человека? – спросил учитель.

– Его расстреляли фашисты.

Учитель сделал несколько шагов, потом обернулся и сухо сказал:

– Не вижу логики. Зачем же искать человека, если его расстреляли?

И снова поднялась Зоя Загородько. Ее смуглое лицо горело, а редкая челка разметалась по лбу.

– Это был очень хороший человек, Сергей Иванович... А вы этого не хотите понять... Вас интересуют только клювы и хоботы.

У нее не хватило дыхания. Она села и не увидела, как учитель побледнел. Он сказал глухим голосом:

– Да, я этого не хочу понять! Меня интересуют клювы и хоботы, потому что мой предмет – зоология. Если бы я преподавал русский язык – меня бы интересовало правописание частиц. Что здесь удивительного? И на уроке никакие посторонние вещи меня не касаются. Тебе это не понятно, Зоя Загородько?

– Понятно, – недовольно ответила девочка.

– Садитесь все! Будем продолжать урок. Займемся отрядом хоботных.

– Слонами? – спросил Василь.

– Сперва мышами.

По классу прокатился смешок. Но учитель не обратил на него внимания.

– Начнем с мышей. Потому что, хотя слон самое крупное и самое сильное животное в мире, простая, ничтожная мышь может погубить его.

Василь хихикнул. Но Марат ударил его локтем в бок, и тот притих.

По коридору шли директор школы и инспектор роно. Они остановились у дверей класса. Оттуда доносился несмолкаемый шум. И сквозь этот гул слышался глуховатый голос учителя:

– Александр Македонский в своих завоевательных походах использовал боевых слонов. Слоны были танками древних войн...

В это время послышался голос Василя:

– Танки с хоботами и клыками. А вместо противотанковых мин – мыши!

В классе вспыхнул смех.

– И так всегда на уроках Серегина, – недовольно сказал директор. Какой-то балаган, а не урок.

– Неопытный? – поинтересовался инспектор.

– Нет, стаж работы у него большой. Но не умеет он серьезно. Все шуточки! Ему бы следовало перейти на другую работу.

– Подумаем, – сказал инспектор.

– Никакого авторитета у ребят, – продолжал директор и вместе с инспектором зашагал дальше по пустому школьному коридору, в котором шаги отдавались гулко и четко.

А на исходе дня, когда школа опустела, директор застал учителя зоологии за странным занятием: Сергей Иванович съезжал с четвертого этажа по перилам.

– Как это понимать, товарищ Серегин? – вспыхнул директор.

Сергей Иванович молчал, как провинившийся ученик.

– Какой пример вы подаете детям?!

Учитель молчал. Потом провел рукой по волосам и тихо сказал:

– Устал я очень.

И пошел прочь, оставив директора с его сложными педагогическими раздумьями.

Зоя Загородько и Василь шли по улице без всякого дела.

Припекало солнце. Первый летний месяц набирал силу. И зеленая листва, растревоженная ветром, издавала морской шум. Зеленое море, взметнувшееся к синему небу.

Неожиданно Зоя Загородько остановилась и спросила:

– Василь, у меня красивые глаза?

– Не знаю, – признался мальчик.

– Посмотри внимательно.

Василь уставился в глаза девочки.

– Смотрю.

– Что ты видишь?

– Глаза.

Зоя Загородько поправила рукой челку и сморщила нос.

– Эх ты, глухая кукушка.

– За глухую кукушку можешь схлопотать! – тихо буркнул Василь.

Зоя Загородько повернулась на каблучках и пошла, размахивая портфелем. Василь поплелся за ней.

Около тира их окликнула огромная бабка, которая вышла из своего тоннеля, грелась на солнце и занималась своим привычным делом – вязала.

– Где ваш приятель? – спросила бабка, посмотрев на ребят маленькими бесцветными глазами. – Мне он нужен.

– Появился Седой? – поинтересовался Василь.

– Никто не появлялся, – сухо сказала бабка. – А приятеля пришлите.

– Он обязательно придет, – сказала Зоя Загородько, но огромная бабка уже не слушала ее: она ушла в работу, и ребята перестали для нее существовать, словно их не было вовсе.

В тире, за ее широкой спиной, треснуло несколько выстрелов.

– Может быть, нашелся Зимородок? – предположила Зоя Загородько, когда ребята свернули за угол.

– Как же он нашелся, если его расстреляли? – резонно заметил Василь. – Она имя его знает, а нам не хочет говорить.

Через несколько шагов Зоя спросила Василя:

– Василь, у меня красивые губы?

– Не знаю.

– Посмотри внимательно.

– Смотрю.

– Что ты видишь?

– Губы.

А еще через несколько шагов она сказала:

– Знаешь, на кого похож этот Зимородок?

– Не знаю, – признался Василь.

– Он похож на Марата, – доверительно сказала Зоя Загородько. – Только об этом никто не должен знать. Слышишь?

– Слышу.

...К вечеру, когда тир принадлежал взрослым и выстрелы звучали медленно, с расстановкой, Марат стоял перед бабкой. Она говорила ему:

– Вспомнила... У нас в Жуковке был отряд. Там один парень умел свистать иволгой... Имя его не помню... Есть в Жуковке братская могила. Похоронены партизаны. Имена написаны на камне. В Жуковке у меня тетка живет, Жукова Алевтина. У нас почти все Жуковы... Стрелять будешь? Не будешь, тогда отойди от огневого рубежа. Не мешайся.

– Может быть, его звали Зимородок? – спросил мальчик.

Но бабка промолчала. Марат понял, что больше он не добьется от нее ни единого слова. И еще он понял, что надо немедленно ехать в Жуковку.

9

Они шли по узкой лесной тропинке, раздвигая руками ветки. Впереди, переваливаясь с боку на бок, шла тетка Алевтина, такая же огромная и грузная, как ее племянница из стрелкового тира. Темные босые ноги не чувствовали колючек и сучков, которые попадались на тропинке.

За теткой Алевтиной шел Марат. Он был поглощен своими мыслями, и ему казалось, что тетка Алевтина идет слишком медленно. За ним шла Зоя Загородько. Она не спускала глаз с Марата. Она смотрела ему в затылок с тихим восторгом, потому что все, что было связано с Зимородком, переносилось в ее сознании на Марата.

Василь шел последним. По его лицу струился пот, а губа, поднятая домиком, пересохла.

Они шли довольно долго, пока внезапно не вышли на поле. Над полем возвышался холмик с белым обелиском. У подножия холмика тетка Алевтина остановилась и, опустив руки, сказала:

– Вот могилка-то. Все тут. И мой Ванятка здесь похоронен.

Ребята приблизились к обелиску и стали быстро читать имена погребенных. И вдруг Зоя Загородько воскликнула:

– Здесь.

Ей стало неловко своего выкрика, и она тихо сказала:

– Зимородок.

Действительно, на каменной доске, в столбике фамилий было написано, вернее, высечено на камне: "Зимородок".

– Все-таки он погиб, – тихо сказал Марат.

– Марат, – Зоя Загородько положила руку на плечо другу, – ты веришь, что он погиб?

Марат молчал. А Василь сказал:

– Тут дело ясное.

Тетка Алевтина стояла за ребятами. Она ушла в свои мысли и как бы окаменела. Может быть, она думала о своем Ванятке?

И вдруг что-то нахлынуло изнутри, и старая женщина заговорила:

– Девять телег стояло здесь на поляне. Девять гробов. И много народу сошлось в этот день в Жуковку. Стоял август. Я помню число – 25 августа. В этот день каждый год собираются партизаны. С каждым годом их все меньше остается... Словно отряд где-то ведет бой. И не все возвращаются. Так вот, в тот день у разрытой могилы речь говорил Петр Ильич...

Ее память воскресила тот тяжелый военный день.

И зазвучал голос партизанского командира:

– Товарищи! Братья! Не судите нас строго, что мы провожаем вас в последний путь без оркестра, в неструганых гробах. Человек ко всему привыкает. Но привыкнуть к утрате друзей он никогда не сможет. Нам без вас будет труднее в бою, а если пуля пощадит нас и мы доживем до победы, нам будет не хватать вас всю жизнь. Мы никогда не забудем вас. Мы накажем своим детям помнить вас. Потому что во всем, что будет потом, – в новых городах, в новых кораблях, в новых дорогах, – будет частица ваших усилий, частица ваших страданий... Прощайте, товарищи, ваша жизнь оборвалась на полпути, вы не дожили до седых бород. Вы останетесь в нашей памяти навечно молодыми. Вы будете учить наших детей, как надо любить Родину. Пусть будет вам земля пухом... Огонь!

И все, кто стоял над свежевырытой могилой, подняли свое оружие и выстрелили. И гул этого салюта грозной волной прокатился по лесам и полям.

– Почему девять? – спросил Василь. – Здесь десять фамилий. Ошибка?

– Кто его знает. Только хоронили девятерых. Я-то помню, девять телег прогромыхало по дороге. А дед Аким сколачивал девять гробов. Ему теса не хватило, он ходил по дворам...

– Кого же там нет? – спросил Марат, показывая рукой на могилу.

– Этого я не знаю, – призналась старая женщина. – Это знает только Петр Ильич Лучин, партизанский командир.

– Где же он?

– Петр Ильич? Живет в Одессе, на пенсии. Болеет. Жена его партизанская учителка – тоже с ним. А я никого не знаю. Я только Ванятку знала...

Она замолчала. Стала каменной.

– Вот видишь, – сказала Зоя Загородько. – Надо верить.

– Для чего же написали? – все не мог разрешить своих сомнений Василь.

Но ему никто не ответил. Ребята стали медленно спускаться с холма.

Они попрощались с теткой Алевтиной. Но та не заметила их, все стояла неподвижная и углубленная в свое давнее горе.

Каждый раз на пути к Зимородку жизнь создавала новые и новые препятствия, словно хотела испытать выдержку красных следопытов. Отчаяние приходило к Марату и его друзьям. Они вешали голову. И вместе с тем в их поиске было что-то живучее, идущее наперекор всему. Сквозь мутные туманы безвестности светил далекий огонек надежды. Они спешили навстречу Зимородку, словно хотели вернуть ему все, что отняла у него война: имя, жизнь.

На лесной полянке, с которой когда-то взлетел маленький трескучий "кукурузник" с пареньком, не знавшим даже, как обращаться с парашютом, на холме с белым обелиском они узнали о его смерти и захотели вернуть ему жизнь. Как скалолазы, которым каждый неприметный выступ помогает сделать еще один шаг к вершине, они ухватились за слово, оброненное теткой Алевтиной: "Хоронили девятерых".

Хоронили девятерых! Кто же был десятый? Зимородок? И тут перед Маратом возникал человек, маленький, чернявый, в золотых очках.

"Это надо еще доказать!" – говорил он и уходил, щелкая каблуками.

Они шли по лесной тропинке, и следом за ними летели тихие, овеянные непреходящей печалью слова: "И мой Ванятка здесь похоронен".

Но никто же не сказал: "Здесь спит вечным сном Зимородок".

10

Отец Зои Загородько сказал:

– Ждите! Представится удобный случай, свожу вас в Одессу.