Текст книги "Самая высокая лестница (сборник)"

Автор книги: Юрий Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Когда мама вернулась с войны, Гедре было четыре года и она жила у тёти Ирены. Она совсем забыла про маму, когда в дом, опираясь на палку, вошла чужая женщина, похожая на солдата. Она прижала Гедру к колючей шинели. Гедра вырвалась, заплакала и побежала к тёте Ирене искать защиты. Она так и не подошла к женщине-солдату.

Но когда мама, сломленная усталостью, прилегла на диван и уснула, маленькая Гедра опасливо приблизилась к ней и стала разглядывать спящую. Она коснулась ладонью коротко подстриженных волос, погладила грубую мужскую рубашку с завязочками на груди. Вдруг мама стала тихо плакать. Тихо всхлипывая, она плакала во сне. Наверное, ей приснилось что– то страшное. Маленькая Гедра растерялась, не могла взять в толк, что делать. Потом она села рядом и стала нашёптывать: «Не бойся, я с тобой. Не плачь…» Голос девочки проникал в глубины сна, и незнакомая мама перестала всхлипывать, затихла. Маленькая Гедра почувствовала усталость. Приклонила голову к подушке и накрылась шинелью.

Шинель покалывала щёку, как сухая травинка, и от неё пахло перегретым на солнце сеном. От этого тепла в сердце Гедры неожиданно оттаял, забился серебряный родник дочерней любви, и она крепко прижалась к плечу матери. И так они спали, накрывшись одной шинелью…

Вагон качнуло. Поезд медленно пополз на своё рабочее место. Гедра очнулась и посмотрела в окно. Ей показалось, что она возвращается в родной город после долгого отсутствия.

В этот день на дома упала огромная серая сеть мглы, и город замер в ожидании снега или дождя. Гедра вышла из ворот студии и увидела впереди знакомую фигурку девочки. Инга шла, временами подпрыгивая на своих тонких ножках. Гедра окликнула её. Инга остановилась.

– Холодно! – сказала Гедра. – Сейчас бы посидеть у горячего очага. Чтобы трещали поленья…

Инга с любопытством посмотрела на Гедру.

– У нас паровое отопление, – сказала она.

– А я знаю одно место, где топится очаг! Зайдём?

Инга пожала плечами.

– Я бы позвала тебя к себе, – сказала актриса, – но у меня мама болеет.

– Что у неё болит?

– Старая рана. Она на войне была санитаркой.

– Разве у санитарок бывают раны? – спросила Инга и посмотрела на свою спутницу.

– Пуля не разбирает, кто солдат, кто санитар.

– Почему?

Гедра пожала плечами.

Кафе находилось в подвале, и там горел очаг. Весело постреливали высокие сырые поленья. Пламя то взбиралось вверх, то сбегало вниз. От огня шёл плотный жар и приятно пахло дымом. Очаг напомнил Инге бабушкин дом в деревне. Там была большая печь. Даже когда она не топилась, от неё пахло дымком.

– Нравится? – спросила Гедра.

Инга кивнула головой. Они устроились напротив очага. Гедра заказала кофе. Неожиданно она попросила Ингу:

– Расскажи мне о своей маме.

Девочка испуганно посмотрела на Гедру, и глаза её потемнели.

– Зачем? – спросила она. В голосе звучали нотки тревоги.

– Я хочу всё знать о тебе и твоих близких.

– Я лучше расскажу о папе, – сказала девочка. – Мой папа очень интересный человек – он лечит коров и собак. Однажды ему привели больного львёнка. И представьте – он вылечил! Хотя никогда раньше не лечил львят. Интересно?

– Очень. Но я прошу тебя…

– Рассказать, как папа познакомился с мамой? Это тоже очень интересно. У мамы была кошка Флора. Эта кошка упала с балкона. И ей было плохо… Не интересно?.. И вот мама пришла с кошкой к ветеринару. Ветеринар лечил корову. Он сказал маме: «Мне не до кошки!» – «Я буду ждать!» – сказала мама. «Вам долго придётся ждать! – сердито сказал ветеринар. – Я провожусь до ночи». – «Я буду ждать до ночи!» – сказала мама… Не интересно? Ночью он освободился. Мама всё ждала. Он посмотрел на маму и вдруг заметил, что мама красивая. И он всё смотрел и смотрел на маму. А она сказала: «Что вы смотрите на меня? Вы смотрите на кошку». И тогда…

Инга вдруг замолчала и внимательно посмотрела на Гедру.

– Что тогда, Инга?

– И тогда они поженились… На днях папа спас собаку. Её звали Веста… Расскажите о своей маме-санитарке.

– Ты когда-нибудь зайдёшь ко мне, и она сама всё расскажет.

– Когда твоя мама поправится, ты будешь очень счастливой, – задумчиво сказала Инга.

– Она никогда не поправится.

Инга вопросительно посмотрела на артистку. Но промолчала.

Родился месяц. Он лежал на спине, задрав острый носик вверх, и над ним, как побрякушка, сверкала звёздочка. Месяц был тоненький и хрупкий. И чтобы не было жёстко, ему под голову легла тучка. Инга стояла посреди двора и рассматривала новорождённый месяц. Ей казалось, что если она крикнет, месяц отзовётся тоненьким голосом.

Потом она пришла домой и спросила папу:

– Почему в санитарок стреляют? Тех, кто лечит, нельзя трогать, иначе некому будет лечить.

– Ты правильно рассуждаешь, Инга, – после некоторого раздумья ответил отец. – Но в жизни бывает иначе. Сломя голову мчится самосвал. Асфальт мокрый. Шофёр тормозит. Машину заносит. А для самосвала «скорая помощь» как скорлупка.

– Как скорлупка? А на войне?

– На войне, дочка, у всех есть защита. У танков – броня, у пехоты – окоп, только у врачей и санитаров нет защиты. Белый халат и никакой брони.

– А пуля не разбирает, где боец, где санитар?

– Верно. Не разбирает.

– Всё равно я буду врачом, – сказала Инга. И, немного подумав, добавила: – Лучше бы маму ранили на войне…

– Почему? – Папа тревожно посмотрел на дочь.

– Она была бы раненой, но с нами. Понимаешь, папа?

Отец ничего не ответил. Он подумал, что, когда была война, маме было три годика и она не могла быть санитаркой. Но было бы хорошо, если бы она была с ними. Раненой, больной, лишь бы с ними…

Всё последующее время Инга продолжала думать о Гедриной маме, которая на войне была санитаркой. Инга представляла её в белом халатике и в белой косынке, идущей по полю навстречу фашистам. Она шла, а танки стреляли прямо в неё. У неё не было ни брони, ни окопа. Её ранили, а Ингина мама приехала за ней на «скорой помощи». Почему у врачей и санитаров нет никакой защиты? Почему для самосвала «скорая помощь» как скорлупка?

Инге вдруг стало жалко Гедру, словно на войне ранили её, а не её маму.

Потом Инга подумала, какая Гедра счастливая, раз у неё есть мама, пусть раненая.

Потом она подумала о молодом месяце. Наверное, когда он заснёт, то погаснет. И во всём мире станет темно. Без месяца.

5

В центре огромного павильона была построена декорация комнаты. В пустом, полутёмном пространстве комната казалась счастливым островком тепла и уюта. В комнате стояла нормальная мебель, на стенах желтели обои и висели фотографии в рамках. На столе стояла лампа. И хотя она не горела, в комнате было очень светло. Инге показалось, что это её комната сорвалась с места, перелетела через весь город и очутилась в центре огромного пространства. Инге захотелось войти в комнату, закрыть за собой дверь и остаться одной. И тогда вся эта непонятная суета останется там, снаружи. Будет тихо и покойно. Как дома.

Вдруг она увидела Гедру. Артистка была в белом халате – в таком же, как у мамы! Она шла через павильон, а за ней едва поспевала костюмерша с иголкой и ножницами.

– Какой неудобный халат, – говорила Гедра женщине с иголкой. – Я в нём тону. Можно его переделать?

– Подошью. – неохотно сказала костюмерша.

– Он с чужого плеча. Трудно играть, когда с чужого плеча, – вздохнула Гедра.

– Халат как халат, – сказала костюмерша. – У вас всё с чужого плеча. Скупые играют добрых, смелые – трусов…

Гедра как-то странно посмотрела на костюмершу и, ничего не сказав, пошла дальше. Костюмерша воткнула иголку в край синего халата и достала из кармана булку.

И тут раздался голос Арунаса:

– Внимание! Всякая беготня прекращается. По местам!

Жизнь павильона затихла, замерла.

– Инга, подойди ко мне.

Инга медленно подошла к Арунасу.

– Значит, так, – сказал он и стал накручивать на палец прядь своей бороды. – Гедра входит в комнату, ты соскакиваешь со стула, подбегаешь к ней. И говоришь: «Мамочка, как я по тебе соскучилась!» А ты, Гедра, обнимаешь её и говоришь: «Знаешь, что я тебе привезла? Отгадай!» – «Собаку!» – говоришь ты, Инга. «Вот и не собаку, а совсем другое…» Прорепетируем этот кусок. Тише, тише!

Арунас хлопнул в ладоши.

Инга вошла в комнату. Села к столу и стала рисовать. Дверь отворилась. В комнату вошла Гедра в белом халате с чужого плеча. Инга не тронулась с места. «Здравствуй, дочка!» – сказала Гедра. «Здравствуй!» – отозвалась Инга.

Арунас хлопнул в ладоши, как выстрелил.

– Почему ты сидишь на месте? – строго спросил он Ингу.

– Мне так нравится, – ответила девочка.

Все переглянулись.

– Вот ещё фрау-мадам! – сказала Кика, поправляя своя кукольные волосы.

– Тише! – прикрикнул на неё Арунас. Он подошёл к Инге, положил ей на плечо руку.

– Тебе не нравятся эти слова? Ты хочешь заменить их другими? Пожалуйста, говори. Мы слушаем. Какие слова ты бы хотела услышать?

Инга стояла на маленьком пятачке, освещённом десятками софитов. Она жмурилась, то ли от проникающего сквозь веки света, то ли чтобы было удобнее думать.

И вдруг девочка сказала:

– Доченька! Как ты тут без меня?.. Опять гора немытой посуды! Ты каждый день ела суп? Или ты обедала всухомятку? Что-то мне не нравятся твои глазки! Опять начинается ячмень. Придётся делать уколы. Да, да! Ты же знаешь, что я делаю уколы так, что ты и не замечаешь. Правда? Ну-ка, подойди сюда… Ты доросла до моего плеча? Давай проверим. И заодно поцелуемся…

В большом съёмочном павильоне было тихо. Все осветители, рабочие, операторы, ассистентки и помощники одновременно затаили дыхание и слушали голос Ингиной памяти. И только софиты тихо гудели, как потревоженный пчелиный улей…

Инга обвела взглядом всех, кто стоял на съёмочной площадке, и спросила:

– Эти слова не подходят?

– Подходят! – одобрительно закивал режиссёр. – Подходят. Гедра, ты запомнила эти слова?

– Я запомнила… Я поняла их. Только мне надо побыть одной с этими словами.

Она сказала «поняла», как будто услышала что-то очень сложное или произнесённое на другом языке. Да и на самом деле было так. Это были слова, принадлежащие мамите и больше ни одному человеку на свете. Теперь Инга доверила их Гедре, артистке, игравшей роль матери…

– Мне надо побыть одной.

Инга подумала, что Гедре надо побыть наедине не с самими словами, а с мамой. Что-то спросить у неё, посоветоваться.

– Хорошо, – сказал Арунас. – Перерыв. Ровно пятнадцать минут.

Погасили софиты, стало полутемно, и замолчали пчёлы. Все, кто был на площадке, храня молчание, потянулись к дверям. В «комнате» остались только Инга и Гедра.

Гедра опустилась на стул, а Инга медленно прошлась по комнате, села рядом с ней на краешек другого стула и заглянула артистке в глаза.

– О чём ты думаешь? – спросила она. – О словах?

– О тебе.

– Что обо мне думать! Я никогда о себе не думаю.

– Наверное, мы с тобой делаем всё неправильно, – сказала Гедра.

– Наверное, – согласилась Инга. – А ты знаешь, как правильно?

– Это знаешь ты.

– Я?!

– Ты будешь играть правильно, а я пойду за тобой…

– Я не артистка.

– Ты – не артистка. И я хочу тоже перестать быть артисткой, понимаешь? Дай мне твою руку, – сказала Гедра.

Инга медленно протянула артистке левую руку.

– Гадать? – спросила она.

– Нет, – сказала Гедра, – я подстригу тебе ногти.

Инга отдёрнула руку. И спрятала её за спину. Но ей тут жѳ стало стыдно своей невоздержанности. Она опустила руку.

– Ведь мама тебе подстригает ногти? – спросила Гедра.

Инга посмотрела на свою руку:

– Разве у меня длинные ногти?

И она показала руку Гедре.

– Нет. У тебя аккуратные ногти. Мне просто хотелось… Ведь приятнее, когда кто-нибудь подстригает тебе ногти.

Девочка молчала.

– Инга, ты когда-нибудь болела сильно?

– Я даже лежала в больнице.

– А что делала твоя мама?

– Мама?.. Она стояла под окном.

– Ты откуда знала? Ты же не вставала с постели?

– Я чувствовала, вот и всё… Но один раз я решила проверить: может быть, мне кажется, что она стоит? Было уже поздно. Все спали. Горела синяя лампочка. Я встала и чуть не упала… Но я пошла к окну.

– Она была там?

– Она не могла меня обмануть… моя мама. Она стояла! И тогда мне стало её жаль. Я хотела закричать: «Иди домой!» Но все спали. И окна были закрыты. Я лежала всю ночь и шептала: «Мамите, иди домой!» Может быть, она услышит и пойдёт? Ей холодно. Она устала… Утром я снова выглянула в окно.

– Она стояла.

– Откуда вы знаете? – Большие тёмные глаза уставились на актрису. – Откуда?

– Я бы тоже стояла всю ночь.

– Правда?

Вся группа толпилась за дверью, и все приставали к Ару насу:

– Долго мы их будем ждать?

– Время идёт! Скоро конец смены, а ни одного метра не отсняли.

– Может быть, поторопить их?

– Нет!

Арунас стоял у двери, готовый преградить путь каждому, кто попытается проникнуть в павильон.

– Вы ничего не понимаете, – говорил он. – Может быть, сейчас решается судьба фильма.

Потом тяжёлая дверь павильона медленно открылась. Инга сказала:

– Мы готовы.

И сразу все хлынули внутрь, заняли свои места, и глаза, аппараты, осветительные приборы нацелились на маленький островок, где было только два человека – Инга и Гедра, и никто больше не смел вступить на их остров.

– Будем снимать, – сказал Арунас.

– Без репетиции? – спросил оператор и провёл рукой по бритой голове.

– И, возможно, без дублей, – сказал режиссёр. – Начинайте!

Откуда-то вынырнула Кика с хлопушкой. Арунас скомандовал:

– Мотор!

Кика хлопнула и исчезла.

И тогда Инга направилась к своей «маме». Она шла медленно, нерешительно, словно под ногами был не пол, а хрупкий, ещё не устоявшийся ледок, который мог треснуть. Инга подошла к Гедре, легонько боднула её в плечо и стала тереться об него лбом. Плечо было мягким и тёплым, почти таким, как у мамы. И пахло оно чем-то привычным и родным. Инга не слышала, как жужжит пчелиный рой, она забыла, что стоит на маленьком пятачке, к которому прикованы взгляды множества людей. Забыла, где она и что происходит. Только плечо мамы было с ней. Оно поглотило её, оторвало от всего остального.

– Мамите… – прошептала девочка.

Наверное, никто не услышал этого слова. Но оно, столько времени не срывавшееся с её губ, заполнило собой весь мир.

– Мамите… – шептала девочка и всё тёрлась о тёплое плечо и вдыхала его запах.

6

Когда Инга была маленькой, она не говорила: «Пошёл дождь!» «Начались точки», – говорила Инга.

Точки появлялись на стекле, на сером асфальте, на черепице соседней крыши. Точки летели с неба – множество маленьких точек. Многоточие. А потом точки исчезали и появлялись потоки. Мостовые превращались в чёрные реки, по которым, разбрызгивая воду, плыли машины, троллейбусы, трамваи. Безмолвные крыши начинали греметь. А водосточные трубы – серебряные стебли, поднявшиеся от земли до карнизов, – трубили, булькали и извергали маленькие водопады. Пыль исчезала, и всё начинало блестеть, словно город покрасили яркими, невысыхающими красками.

Но всё начиналось с точек.

Маленькая Инга любила поспать. Отец успевал уйти на работу, а она всё спала. И тогда мама будила её бабушкиной присказкой:

«Ранние птички зобик набивают, а поздние только глазки открывают…»

Инга была поздней птичкой.

Летом Инга с мамой уезжали к бабушке в деревню, на берег большого озера, в котором водились угри. Инга называла их ужами, а себя – Королевой ужей. Это мама рассказывала ей сказку про Королеву ужей. А маме когда-то рассказывала бабушка. Вообще жизнь в деревне во многом походила на сказку. В поле росла горящая трава – неопалимая купина, а под окном стояла берёза, которая ночью так сильно пахла молодой смолкой, что Инга находила её в темноте, по запаху.

Рядом с бабушкиным домом жил старый-старый плотник. Он учил Ингу пилить.

«Тяни пилу до конца, – приговаривал он, – чтоб все зубья сыты были».

Пила казалась Инге худой и голодной. И сколько ни пилила – никак не могла насытиться.

Ещё сосед-плотник любил приговаривать:

«Помирать буду – всем прощу. Только еловому сучку не прощу!»

«За что он так рассердился на еловый сучок?» – думала Инга.

В середине лета она с мамой ходила в поле слушать, как поёт рожь. Они ждали, когда поднимется ветер и каждый стебелёк превратится в струну. Струны-стебельки звенели тихо-тпхо…

Это было давно, но почему-то сегодня, шагая по тёмным осенним улицам, Инга вдруг вспомнила о той поре, когда она была Королевой ужей. Возвращаясь со съёмки усталая, она одновременно испытывала необъяснимое облегчение, почти радость. Она не помнила мрачного павильона, в котором собралось много людей. Перед её глазами стоял светлый островок – комната с жёлтыми обоями и фотографиями в рамках. На этом островке они были вдвоём: она и Гедра.

Как это получилось, что чужую женщину она назвала самым дорогим словом «мамите»? Как это слово слетело с её губ? Почему она не удержала его? Только бы отец не догадался о существовании Гедры! Когда Инга думала об этом, кровь приливала к лицу: девочка стыдилась робкого, необъяснимого чувства, которое проклюнулось в ней, как первая весенняя травка.

Надо поспеть домой раньше отца! Чтобы не смотреть ему в глаза. Чтобы не отвечать на его вопросы: «Где была? Что делала?»

Отца дома не оказалось, и Инга облегчённо вздохнула. Она скинула промокшие ботинки и надела мамины тапочки – нога у неё подросла, стала почти как мамина. Потом она открыла шкаф и увидела белый халат, который висел среди других маминых вещей. Инга вынула халат и осторожно надела его на себя. Халат доставал почти до пола, а из рукавов торчали только кончики пальцев. Инга посмотрелась в зеркало. И покраснела. Потом быстро сняла халат и пошла в ванную. Она развела в тазу мыльный порошок и опустила халат. Она стирала его очень бережно: не тёрла, а осторожно гладила ладошкой, словно боялась причинить ему боль.

За этим занятием застал её отец.

– Устроила стирку?

– Да. Я стираю мамин халат.

– Зачем? – Отец нахмурился.

– Просто так.

– Ну ладно, – сказал отец и пошёл к себе.

 

7

Все дни года делились на студии на съёмочные и несъёмочные. В дни съёмок студия преображалась, приходила в движение, напоминала аэродром в лётную погоду. «Внимание…»

К каждому съёмочному дню тщательно готовились, и каждый раз на съёмочной площадке возникали непредвиденные неприятности: у осветителей сгорал софит, ассистент оператора забывал нужный фильтр, в декорациях не закрывалась дверь, помреж заболевал гриппом… Но, несмотря ни на что, кино снималось! Загорался другой софит, появлялся фильтр, дверь становилась послушной, с лихорадкой на губах появлялся помощник режиссёра. Самолёт поднимался в небо!

Прошло два месяца с того дня, как на улице к Инге подскочила Кика и почти силой ввела её в таинственный мир кино. Теперь Инга уже не удивлялась, когда заставала в буфете белых генералов, мирно попивавших чаёк с красноармейцами, и мушкетёров, уписывающих сосиски. И вместе с тем Ингу совсем не занимала мысль, что через год можно будет купить билет за двадцать копеек и посмотреть на себя в кино. Нечто совсем иное влекло девочку к дверям киностудии.

Гедра. Это имя напоминало ей поющую рожь. Когда кажется, что, кроме тебя, никто в мире не слышит этих, едва уловимых звуков. Инга пыталась разобраться, прислушивалась к себе. Но слышала только, как поёт рожь, как звучит имя Гедры. Инге хотелось ещё хоть разочек прижаться лбом к её тёплому плечу. И тогда исчезнет тот день со стайкой девочек, бегущих между белых стволов…

Инга накрахмалила и выгладила белый халат. И он обрёл новизну и свежесть выпавшего за ночь снега.

Как-то вечером отец сказал:

– Скоро наступят зимние каникулы, и ты поедешь в деревню к бабушке.

Инга испуганно посмотрела на отца.

– Я не поеду…

– Это ещё почему? Будешь кататься на лыжах. А после бани будешь бросаться в пушистый снег.

– Нет, нет! Я буду занята!

– Чем же ты будешь занята?

Инга мучительно думала, что бы сказать отцу, чтобы он не настаивал на поездке к бабушке. Потом она придумала:

– У нас в школе спектакль! Понимаешь? Мы ставим пьесу.

– С белым халатом?

– С белым халатом, – ответила Инга. – Я его выстирала и накрахмалила.

Белый халат выручил её. Отец покачал головой и больше ничего не сказал. Весь вечер Инга исподволь поглядывала на отца. Но он больше не заговаривал о поездке к бабушке. Так всё хорошо получилось. Он забыл или ему самому не очень-то хотелось расставаться с Ингой.

Лёжа в постели, Инга долго не могла уснуть. Она думала о Гедре. Она видела её большие глаза, светлые волосы и родинку на левой щеке возле уха. Ах нет, родинка была не у Гедры, а у мамите… Как это она спутала!

На другой день перед съёмкой Инга протянула Гедре пакет.

– Что это? – спросила артистка.

– Это тебе… Возьми.

Артистка удивлённо посмотрела на девочку и неторопливо развернула пакет. В нём лежал аккуратно выглаженный белоснежный халат.

– Халат? – удивилась Гедра.

– Мамин, – сказала Инга. – Я, когда вырасту, буду его носить. А пока ты… Он не с чужого плеча.

Гедра взяла халат в руки и осторожно, словно боясь повредить, надела. Он пришёлся ей впору. В самый раз. Гедра скрестила руки и обняла себя за плечи, чтобы своим телом согреть принесённый с улицы халат.

– Тебе не жалко?

Инга ничего не ответила. Она сказала:

– Я пойду гримироваться. А то Арунас будет сердиться.

Она выбежала. А Гедра всё стояла посреди комнаты, обнимая себя за плечи. В таком положении её застал Арунас.

– Пора, пора, – сказал он. – Через десять минут…

– Войди в комнату и закрой дверь, – сказала Гедра. – Ты видишь, что на мне?

– Халат. – Режиссёр стал наматывать бородку на палец.

– Это халат Ингиной матери… Ты знаешь, что у неё нет матери?

– Нет?..

– Она сирота, – сказала Гедра. – У неё нет матери.

– Она сама сказала об этом?

Артистка покачала головой.

– Я смутно догадывалась, а когда Инга принесла мне халат матери…

– Я заметил, как она тянется к тебе. Но что будет потом? Ты думала об этом?

– Я не думала, – сказала Гедра. – Я боюсь думать.

– В плохих фильмах, – сказал Арунас, – папа женится на женщине, которую полюбила его дочь. Хеппи энд!

– Хеппи энд! Счастливый конец, – тихо повторила Гедра. – Но жизнь не похожа на плохие фильмы. Она интересней, хотя тяжелее.

– Инга любит тебя.

– Может быть, и я её люблю… как дочь…

– Вы не равны, Гедра, – сказал Арунас, пощипывая свою бородку. – У тебя может родиться дочь, а у неё мать уже никогда не появится.

– Но ведь я появилась, – прошептала Гедра. – Роль вышла из берегов.

– Вышла из берегов, – согласился Арунас.

Роль вышла из берегов, но наводнение наступило в тот момент, когда Инга совершенно случайно узнала, что по сценарию – а в кино всё делается по сценарию – Гедра должна будет умереть.

Девочка читала сценарий и раньше. Но тогда ей была безразлична судьба «матери». Теперь «матерью» была Гедра… Она должна будет броситься в ледяную воду, чтобы спасти мальчишку, провалившегося под лёд. Она тяжело заболеет. Напрасно врачи будут биться за её жизнь. Смерть окажется сильнее…

Инга сидела одна в комнате Арунаса. На столе лежал режиссёрский сценарий. Сперва Инга просто листала его, чтобы познакомиться со своей ролью в новом эпизоде. Потом заинтересовалась и стала читать. Странная книжка – режиссёрский сценарий! Например, написано на странице: «Девочка подошла к окну и полила цветы», а рядом на полях обозначено: «5 метров». Вся книжка разбита на метры! Это забавляло Ингу до тех пор, пока она не прочитала: «Врач склоняется над матерью. Слушает её. Потом подносит к её рту зеркало. Говорит: «Всё! Смерть победила!» А рядом написано: «20 метров». За двадцать метров побеждает смерть…

Инга захлопнула книжку и подошла к окну. Она увидела, как медленно падают пёрышки снега. Множество белых перьев. За двадцать метров побеждает смерть… Из окна было видно, как красная черепица постепенно блёкла, угасала и, наконец, совсем пропадала в снегу, как огонь пропадает в пепле. Снег налип к проводам, превратил их в толстые белые канаты. У прохожих на шапках появились белые круги. Нет, это был не первый робкий, неустойчивый снег. Шёл основательный, не собирающийся таять зимний снег. За двадцать метров побеждает смерть… Как она могла победить за двадцать метров? И что такое двадцать метров? Может быть, двадцать больших взрослых шагов?

Инга отошла от окна и направилась к двери. Она пошла по коридору, считая шаги. Насчитала двадцать. Оглянулась. Пошла дальше. Она не замечала встречных. Мимо шёл целый полк солдат – не настоящих, а переодетых, загримированных. Инга прошла сквозь строй. И осталась одна. Перед ней был какой-то тёмный закуток. Она свернула в него. Остановилась. Ей стало нестерпимо горько. Она закрыла глаза и увидела девочек, бегущих в жёлтых платьях. Обгоняя друг друга, они мелькали между белыми стволами берёз. Девочки убегали от чего-то неудобного и трудного, от чего сама Инга не могла убежать, словно её ноги приросли к земле. Потом выплыли старушки, которые подбрасывали и опускали половичок, и каждый раз раздавался выстрел и поднималось облачко порохового дыма. Потом появился усатый грязный человек. Он потёр ладонью рыжую щетину на щеке и уставился на Ингу холодным стеклянным глазом. Инге стало страшно, она открыла глаза, но тот день не исчез, как исчезает тьма, когда в комнате зажигают свет. Он был вокруг неё, плотный до боли, ощутимый. Он стал невидим, но он звучал, шептал в самое ухо разными голосами:

«Мамы больше нет!» – слышался голос папы.

«Почему мамы больше нет?» – отзывался голос Инги, голос, не зависимый от неё самой.

«Мама умерла».

«Как – умерла?»

И тут что-то горько сжалось, подступило к горлу, обожгло глаза, и, чтобы заглушить голоса того тяжёлого дня, Инга крикнула:

– Мамите! Ма…

И тогда рядом с ней появилась Гедра. Откуда она взялась в этом пустом, бесконечном студийном коридоре? Как разыскала Ингу в закутке, где стоят мётлы и вёдра и где целуются нетерпеливые влюбленные?

– Инга, что с тобой?

Девочка ничего не ответила, молча боднула артистку в плечо, прижалась к нему и жалобно пролепетала:

– Не хочу, чтобы ты умирала… Лучше я умру. Пусть они придумают так, чтобы я умерла. А ты будешь прощаться со мной.

– Зачем же тебе умирать, доченька?

– Чтобы ты не умирала!

– Но ведь это не на самом деле, Инга.

– Всё равно.

Гедра обняла Ингу и ещё крепче прижала её лоб к своему плечу. И сквозь одежду чувствовала, как девочка горячо дышит.

– Пусть Арунас спасёт тебя. Арунас может тебя спасти?

Гедра молчала, не зная, что ответить девочке, в сознании которой стёрлась граница между искусством и жизнью. Для неё всё было жизнью – даже нарисованное, загримированное, придуманное, освещённое не солнцем, а софитами и юпитерами. В этом было её существо. Сказка уживалась с настоящим горем.

– Я поговорю с Арунасом. Я тебе обещаю, Инга.

И вдруг артистка почувствовала, как сквозь ткань пробились слёзы. Она почувствовала их плечом. Девочка не всхлипывала и не дышала учащённо, как дышат, когда плачут. В тёмном закутке ничего не было видно. Но Гедра как бы слышала плечом, видела…

– Инга, что это?..

Инга нажала кнопку звонка и прислушалась. Она услышала тяжёлые, неторопливые шаги человека, опирающегося на палку. Потом щёлкнул замок. Дверь медленно отворилась. Перед Ингой стояла высокая старая женщина в сером халате. Пожелтевшая кожа обтягивала острые скулы, у рта залегли глубокие складки, серые глаза строго смотрели на Ингу, как бы спрашивая: чего тебе надо, зачем ты меня беспокоишь?

– Здравствуйте, – тихо сказала Инга.

– Здравствуй! – отозвалась старая женщина. – Ты к Гедре?

– Да… то есть нет… я к вам.

От волнения слова путались и набегали одно на другое.

– Ко мне?.. Тебя кто-нибудь прислал?

– Нет… Я… Я – Инга.

– Ах ты Инга… Гедра говорила мне про тебя. Заходи.

Гедрина мать шла по коридору, опираясь на палку, а Инга

бесшумно двигалась за ней. Они пришли в комнату.

– Я лягу. Ты простишь меня?

Гедрина мать внимательно посмотрела на Ингу, и девочка почувствовала, что глаза старой женщины слегка потеплели. Она легла, с трудом пристроив больную ногу.

– Вам больно? – поинтересовалась Инга.

– Я привыкла, – ответила Гедрина мама.

– К боли?!

– Человек ко всему привыкает.

– И к войне вы тоже привыкли?

– Почему ты вспомнила о войне?

– Вы были санитаркой, и вас ранило…

– Это было давно.

– Вы забыли?.. Моя бабушка всегда забывала, что было раньше.

– Я бы рада забыть, да нога напоминает…

– Что вам напоминает нога?

– Долго рассказывать… Да ты садись, девочка. Садись. Возьми конфету. Там на столе, в вазочке.

Инга опустилась на стул.

– Вас нулей ранили или снарядом?

– Осколочное ранение в голень.

Инга не знала, что такое осколок. И как это можно ранить осколком. Осколком можно порезать палец…

– Я тащила на себе раненого, – сказала бывшая санитарка, – а рядом разорвался снаряд. Я уже не смогла тащить и сама не могла двигаться… Да тебе это, наверное, неинтересно.

– Интересно!

– В рассказе это, может быть, интересно, – сказала Гедрина мать, – а в жизни это было ох как неинтересно… Я лишилась сознания от боли и от потери крови.

– И с тех пор всё больно? – одними губами спросила Инга.

– По-разному, – ответила старая женщина, с трудом поворачиваясь на бок, – с годами худо стало.

– А доктор?

– Что может сделать доктор! Доктор не волшебник! Ты почему не ешь конфеты?

Инга не хотела конфет. Она продолжала расспрашивать.

– A y вас винтовка была?

– Была. Да рук свободных не было.

– Почему?

– Рук не было свободных… для винтовки.

– Чем же они были заняты?

– Я раненых перевязывала.

– Вы на войне не стреляли? Почему же они в вас стреляли?

Бывшая санитарка ответила не сразу. Она внимательно посмотрела на гостью, потом поднялась на локте и сказала:

– Потому что они – фашисты… А у тебя мама тоже доктор? Лечит?

Инга покачала головой.

– Она не лечит… Она уже целый год не лечит… Но мы с папой не болеем. Мы держимся молодцом… Я пойду?

– А Гедру ты не дождёшься?

– Нет, – сказала Инга, – я же пришла к вам.

– Спасибо. Подойди, Инга, вот к той стенке. Посмотри на фронтовую санитарку. У тебя глаза молодые…

Инга подошла к стенке. Из маленькой рамки на неё смотрела санитарка. В пилотке. В гимнастёрке. На петличках – четыре треугольника. Через плечо санитарная сумка. А винтовки действительно не было.

Инга долго рассматривала фотографию. Потом оглянулась. Гедрина мать сидела на постели, опершись двумя руками на палку.

– Ну как, понравилась тебе санитарка?

Инга кивнула головой и снова повернулась к фотографии. И ей вдруг показалось, что из рамки на неё смотрит мама. Её мама – в гимнастёрке, в пилотке, через плечо санитарная сумка. Это в неё стреляли пулями, снарядами и осколками. И она не вернулась домой…

На другой день Инга не пришла на съёмку. И тут произошёл настоящий скандал. Режиссёр кричал на второго режиссёра:

– Где Инга?

Второй режиссёр спрашивал у ассистента:

– Почему нет Инги?

Ассистент побежал к директору картины: