Текст книги "Самая высокая лестница (сборник)"

Автор книги: Юрий Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Валенки

Маленький кособокий автобус довёз пассажиров до реки и уже пустой, облегчённый, быстро побежал обратно в степь, словно обрадованный возвращением домой. Пассажиры перешли на шаткую пристань, где не было ни стен, ни крыши, ни даже обыкновенной скамьи, и стали ждать. Их было семеро, приехавших к последнему парому.

Невысокая, сухонькая женщина с рослым, губастым мальчиком. Рядом с матерью он выглядел крупным кукушонком, который вывелся в гнезде маленькой птички. Мужчина лет сорока, в кожаной куртке и фуражке лесного ведомства. Его лицо было в мелких щербинках порохового цвета, то ли от оспы, перенесённой в детстве, то ли от взорвавшегося в руках патрона. Он вёл козу. Коза шла рядом с ним послушно, как собака. Она и в автобусе держалась вполне прилично. В числе пассажиров, доставленных на берег маленьким автобусом, было трое артистов. Хрупкая черноглазая певица с нежными припухлостями на месте скул и чётко очерченной, как бы нарисованной самой природой, верхней губой. Аккомпаниаторша – круглолицая, румяная, как воздушный шарик, женщина из породы тех, которым всегда бывает жарко. От неё веяло духами, сквозь которые, однако, пробивался сверлящий сквознячок чеснока. С артистами был ещё сумрачный контрабасист с лиловыми от быстро растущей щетины щеками. Чёрный футляр, в котором был спрятан его инструмент, чем-то напоминал кенгуру.

Ещё был старичок. Не в новом, но аккуратном тулупчике цвета бубна, с ровно подстриженной бородкой, с малиновыми бликами на детских щёчках. В руках у старичка был фанерный чемодан с замком-кренделем времён дома Романовых.

Вся честная компания выстроилась вдоль перил и стала ждать парома. Они смотрели па далёкий, едва видневшийся в тумане берег, который своей недоступностью манил всех с равной силой.

Была поздняя осень. Степь пожухла. А вода в реке загустела и дышала глубинным холодом. От реки пахло снегом. Люди старались не смотреть на воду, а смотрели поверх неё, на другой берег, где запоздалыми угольками догорала заря короткого дня.

Парома не было видно. Вместо парома с противоположного берега на семерых пассажиров поползла низкая тёмная туча с пепельными краями. Угольки погасли. Река почернела. Всё вокруг заволокла преждевременная тьма, и пассажиров охватила неосознанная, инстинктивная тревога. Потом кто-то распорол туче бок, и оттуда с дробным хрустом посыпалась колючая ледяная крупа.

Эта крупа больно секла лица, отыскивая самые уязвимые места: веки, мочки ушей, уголки рта. Пассажиры отворачивались, наклоняли головы. Мать заслонила своего губастого кукушонка. Старичок по-хозяйски поднял воротник и выставил навстречу ледяной крупе густую бороду. Только лесник с козой стоял, по-прежнему облокотясь на перила, и дымил толстой самокруткой – козьей ножкой.

А паром всё не шёл. Чёрт знает что за паром! Никогда не придёт вовремя!

Белая колючая сетка опутала берег, реку, небо и стёрла границы между тремя стихиями. А вокруг пассажиров яростно мела и крутила белая отчаянная карусель метели. В какое-то мгновение они почувствовали себя отрезанными от всего мира на неуютном скрипучем ковчеге. И то, что рядом была коза, перебирающая копытцами по деревянному настилу, и благообразный старичок, похожий на Ноя, делало ощущение ковчега ещё более реальным. Куда, наконец, прибьёт его буря?

Сперва люди стояли неподвижно и терпеливо сносили первые атаки метели. Но когда холод всё глубже и глубже стал проникать под не приспособленную к зиме одежду, они забеспокоились.

Грузная аккомпаниаторша прикрыла ладонями алые щеки, словно боялась, что маленькие белые пульки пробьют упругий воздушный шарик и он сморщится. У певицы окоченели колени, и она всё пыталась натянуть на них пальто, но ничего не получалось: пальто было слишком коротким.

– Газеткой, газеткой закрой колени, мо-одница! – послышался из темноты голос старичка.

Певица то ли не расслышала совета, то ли не вняла ему. Она продолжала натягивать пальто на колени.

– Что же делать? Что же делать? – неизвестно кого и зачем спрашивала мать, стараясь телом прикрыть от вьюги своего нескладного кукушонка. Но её тело было слишком мало, чтобы оборонять такого большого.

– Дома натрёшь его салом, – тут же из темноты посоветовал старичок, который всё подмечал.

– Он у меня хворый, – жаловалась мать. – Лёгкими болеет.

– Вот салом самый раз.

– Нет у меня сала.

– А тебе надо держать сало, раз у ребёнка грудь слабая. Ишь как он у тебя посинел…

Старичок растворился во тьме и метели. К расстроенной матери подошёл лесник. Он держал в руках шарф.

– На вот, – сказал он, – прикрой малого.

– Не хочу, – пролепетал кукушонок, но мать уже кутала ему шею, забыв даже поблагодарить хозяина шарфа.

А старичок возник рядом с контрабасистом, который замер неподвижно, обняв своего чёрного кенгуру. Белая крупа лежала на его плечах и на узких носах ботинок.

– Не годится, – сказал старичок, – надо двигаться.

– У меня ноги онемели, – отозвался музыкант; у его голоса был гулкий тембр, словно отражённый могучей декой контрабаса.

– А ты двигайся! Топчись! Вся сила в ногах. Ногам тепло – никогда не простынешь!

И старичок стал проворно показывать музыканту, как надо топтаться и притопывать, чтобы ноги не окоченели.

– Я больше не могу, – прошептала певица, – у меня отмёрзли коленки… Может быть, поблизости есть деревня?

– Ничего нет поблизости, – отозвался лесник. – Идите сюда, погрейте коленки о козу.

– О козу? – удивлённо повторила певица, однако послушно подошла к козе, которая смирно стояла на месте и овальными глазами равнодушно взирала на происходящее вокруг.

Когда человек мучительно голоден, он мечтает не о жарком. Он думает о куске хлеба. В трудные минуты человек хватается за мечты сбыточные, реальные. И заброшенные на пустынном берегу люди думали не о жарко натопленных печах, а о тихом безветренном закутке, о тёплом пальто, о валенках. Хотя даже эти скромные мечты казались неосуществимыми.

И только «Ной» был в порядке. Ходил по пристани. Притопывал. Давал советы.

Мальчик закашлялся. Мать испугалась. Она расстегнула на себе пальто и прикрыла своего птенца крыльями. Но крылья были малы.

Уже давно не было цветущего красного шарика, не стало нежных припухлостей на месте скул, пропали пороховые щербинки, почернел лиловый сумрак окоченевшего музыканта. Все лица стали похожи одно на другое – погасшие, бесцветные, окутанные белой колючей сеткой.

А паром всё не шёл. Желанный берег растворился в ледяной черноте. Может быть, «тот» берег вообще перестал существовать? Люди сбились в кучку, жались друг к другу. Они стояли на пристани в безысходной тоске. Они уже не ждали парома, не надеялись. Потому что у надежды тоже есть свой предел, после которого она иссякает, кончается. Они не надеялись, не мечтали. Предоставили себя судьбе.

И тогда совершенно неожиданно из темноты выплыли мутные огни самоходного парома.

Застучала машина, отрабатывая задний ход. Паром со скрипом навалился на шаткую пристань. Кто-то легко спрыгнул. Появился трап. А люди стояли, словно приняли паром за мираж или не могли оторваться от своих мест. Потом они двинулись, медленно, неуверенно, почти с безразличием. Мать шла, прислушиваясь к хрипам мальчика, а её самоё тряс озноб. Контрабасист медленно нёс чёрного кенгуру. Старичок с фанерным чемоданом вошёл на паром последним.

В полутёмном салоне все расселись на скамейки и долго сидели молча, словно ещё не оттаяли. Было тихо. Только мальчик надсадно кашлял, и его губы были мокрыми. Лесник привязал козу и куда-то ушёл. Вскоре он появился с бутылкой наливки в руке. Он сделал два больших глотка и передал бутылку певице. Она опасливо, словно бутылка была раскалённой, коснулась горлышка губами. Бутылка пошла по кругу. И как-то само собой случилось, что старичок не попал в этот круг. Никто бы того не заметил, но он сам напомнил о себе:

– И я выпью. Вместе мёрзли.

В бутылке ещё оставался глоток-другой, её отдали старичку. Он взял бутылку, но сразу пить не стал, а сказал:

– Я из горлышка пить непривычный. У меня с собой кружка.

Старичок достал из кармана ключ, отпер железный калач и приоткрыл крышку чемодана. И все невольно покосились на чемодан, заглянули внутрь.

В чемодане аккуратно, один к одному, лежали валенки. Новенькие валенки, шершавые, полные несметных запасов тепла. Пар шесть валенок!

– Валенки! – прошептала мать, и на её глазах выступили слёзы. И она прикрыла собой губастого кукушонка то ли от аккуратного старичка, то ли от его товара, который почему-то внушал ей страх.

Старик заметил, что все смотрят на содержимое его чемодана, и поспешно закрыл крышку. Потом он опрокинул бутылку в эмалированную кружку и дождался, пока стечёт последняя капля.

– Сволочь ты, – тихо произнёс лесничий.

Старичок сделал вид, что не расслышал – старичку было в самую пору быть тугим на ухо, – и опрокинул кружку в рот. Аппетитно крякнул. Вытер губы и положил кружку на место.

Малиновые блики на щеках вспыхнули, как ожоги.

Может быть, в эту минуту старик почувствовал себя одиноким и жгуче позавидовал горькому, но крепкому товариществу остальных пассажиров, а может быть, ощутил обычную неловкость, которая скоро пройдёт и забудется. Он надул губы, сел в угол и всю дорогу сидел молча, придерживая рукой фанерный чемодан с валенками, которые могли сделать его товарищем, а сделали врагом.