Текст книги "Опусы или опыты коловращения на двух континентах"

Автор книги: Юрий Скрипников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Скажите, доктор Миттлайдер не упоми-нал о каких-нибудь ушибах или травмах голо-вы? -

Ответить легко. В первую ночь, когда мы ночевали в отделении веселых челюстников, Миттлайдер рассказал, что примерно за месяц до приезда в Союз соседка попросила его обре-зать сучья на деревьях в ее саду. Дед полез на дерево, сук обломился, он упал и ударился голо-вой. Рассказываю все это врачам.

– А он не говорил, с какой стороны го-ловы был ушиб? -

– Говорил. С правой стороны. А что? – в свою очередь спрашиваю я.

– Дело в том, что клиническая картина его состояния не соответствует поставленному диагнозу. При опухоли мозга у него должен раз-виться делирий. А мы этого не наблюдаем. Воз-можно, что у него не опухоль мозга, а гематома. Но чтобы точно сказать, нужно провести еще одно обследование. На это нам нужно обяза-тельно получить согласие доктора. -

Бормочу, что вряд ли удастся сейчас раз-будить Миттлайдера, потому что заснул он только утром и то после большой дозы снотвор-ного.

– Нужно разбудить и прямо сейчас. -

Свое согласие Миттлайдер дает сразу, хо-тя сомневаюсь, что он ориентируется в обста-новке. Его тут же везут на обследование.

Я оказываюсь в крохотной экранирован-ной камере, забитой аппаратурой.

– И что будет?, – спрашиваю тихо.

– Мы ввели ему в кровь особый красящий состав. Если у профессора гематома, мы ее сей-час увидим. -

Проходит несколько минут. Врачи напря-женно всматриваются в экран.

– Есть. Вот она, – спокойно говорит сидя-щий у экрана. На экране мозг Миттлайдера, а на нем обширное темное пятно.

– Скажите профессору, что нам нужно его согласие на немедленную операцию". -

– "Пусть делают то, что считают нужным, – не задумываясь отвечает Миттлайдер.

Рядом с американцем появляется толстая дама с опасной бритвой в руке. Оказывается, нужно выбрить тот участок головы, где будет проводиться операция.

В нашей стране меня никогда не переста-нет удивлять сочетание высочайшего професси-онализма и самой бездарной любительщины. Ес-тественно, что тетка вознамеривается повернуть деда на бок, чтобы создать себе удобства в рабо-те. Естественно, что она и слышать не желает про какие-то гематомы и про то, что больного нельзя двигать с места. Естественно, что рядом никого больше нет.

– Если я его не прикончил, когда уронил, так мамаша точно добьет, -вздыхаю про себя. Делать нечего, приходится подключаться. Осто-рожно приподнимаю голову американца, под-ставляю под нее ладонь с растопыренными пальцами. Так и держу на вытянутых пальцах, пока брадобрейка неторопливо водит бритвой и одновременно многословно повествует мне о своих домашних неурядицах.

Дальше все идет в убыстренном темпе. Миттлайдера перевозят в операционную. Мне выдают салатного цвета рубаху со штанами и марлевую повязку. До сих пор не понимаю, по-чему меня пустили в операционную. Ясно и по-нятно, что нужды в услугах переводчика на дан-ном этапе уже нет. (Спустя какое-то время, впрочем, до меня дошло, что в больнице меня, скорее всего, принимали за кегебешника, прис-тавленного к американскому профессору. Такая версия объясняет все – роскошную палату и лю-безные объяснения персонала, необыкновенную легкость, с которой я проходил в реанимацион-ное отделение и присутствие в операционной). Как бы то ни было, я в операционной.

Нахожу в углу местечко, откуда, никому не мешая, можно видеть все.

Разговаривавший со мной утром хирург начинает сверлить череп небольшой блестящей дрелью. Интересно, а если он пару сантиметров лишних прихватит? Ну и работенка, аж мороз по коже. Постепенно возникает овал из отверстий, отстоящих друг от друга на один-два сантимет-ра.

Хирург берет в руки мохнатый, напоми-нающий гусеницу шнур.

– Что это такое? – шепотом спрашиваю стоящего рядом анестезиолога. Оказывается, это особая пила. Вводишь шнур в просверленное от-верстие, а его конец загибается, чтобы можно было извлечь из следующего отверстия.

Хирург начинает пилить, соединяя от-верстия между собой. В операционной совсем тихо.

Часть черепа откидывается наверх – сов-сем, как крышка старинной пивной кружки.

Вижу мозг. Миттлайдер спокойно дышит под наркозом, а я смотрю на его мозг. Гематома, по сути дела, такой же кровоподтек, который по-лучится, если вы ударите себя молотком по ног-тю, забивая гвоздь.

Быстрым движением хирург делает крес-тообразный разрез. Хлещет черная кровь. Много крови.

Вот, в общем-то, и вся операция. Смотрю на часы. Прошло сорок минут с тех пор, как Миттлайдеру дали наркоз. Пока врачи, накло-нившись над мозгом, делают что-то еще, спра-шиваю анестезиолога: – А что, если бы он не дал согласия на операцию? -

– Делали бы без его согласия – по жизнен-ным показаниям. Здесь счет уже на часы шел. -

Спрашиваю, что будет дальше.

– Сейчас мы ненадолго выведем его из наркоза, а потом опять погрузим в сон. Организ-му нужен покой, чтобы оправиться от послеопе-рационного шока. А через сутки он проснется. -

Так все и получается – почти. Потому что через сутки он не проснулся. Привести Мит-тлайдера в сознание не удается.

Какое-то время врачи делают вид, что все идет, как нужно. Потом заволновались. Мит-тлайдер остается без сознания.

Темп моей жизни в больнице резко изме-нился. Теперь делать особенно нечего. Раза два в сутки меня зовут в реанимационное отделение, где я пробую говорить с Миттлайдером, а врачи наблюдают за его реакцией. Приборы показыва-ют, что сознание приближается к тому порогу, где он должен придти в себя. Но только прибли-жается.

Стоит отвратительная февральская пого-да со снегопадами, оттепелью и гололедом. Из Америки прилетают жена Миттлайдера и его дочь. Раз в день американки приезжают в боль-ницу. В нарушение всех наших порядков их пус-кают в реанимационное отделение. Они разгова-ривают с Миттлайдером, зовут его по имени, бе-рут за руку. Он остается без сознания.

Так проходит около десяти дней. Созвали консилиум, но никакого решения нет. Чувству-ется, что впереди нестандартный поворот, что здесь возник тупик.

Однажды вечером мне звонит из Заокско-го ректор.

– Юрий, принято решение вывезти док-тора Миттлайдера во Францию. Сегодня из Па-рижа вылетает специальный самолет, который после дозаправки в Праге приземлится в Туле. -

В Туле нет гражданского аэропорта. Не-большой местный аэродром находится в распо-ряжении военных.

За окном уже который час метет метель. Звонок.

– Мы договорились с военными и полу-чили разрешение сажать французский самолет в Туле. Они посылают батальон солдат на рас-чистку взлетной полосы. -

Ох и намашутся ребята лопатами!

Возникает еще одна проблема. Дело в том, что все радиопереговоры с иностранными самолетами ведутся на английском языке. Рек-тор семинарии блестяще знает английский. Но чтобы сажать самолет на аэродром, нужно вла-деть совершенно специфической терминоло-гией.

– Пытаюсь быстро освоить терминоло-гию, – сообщает он мне.

– Михаил Михайлович. Вы, наверное, не знаете, но я был в свое время военным перевод-чиком и с этой терминологией знаком, – говорю я. У самого начинает учащенно биться сердце. Это ж сколько лет тому назад было!

Для проверки ректор задает мне несколь-ко вопросов. Как, например, будет "глиссада планирования"? Ну, уж такие-то вещи я помню!

– Очень хорошо, готовьтесь. Это неболь-шой самолет и на весь полет уйдет часов пять. Как только мы получим сообщение, что он до-заправился в Праге и вылетел, за вами приедет машина. -

Потянулись длинные часы. Один, второй, третий. Звонок. Ничего нового. Глухая ночь. За окном метет. Еще час, потом еще один. Что-то там не складывается. Где-то в пять утра звонок. Усталый голос ректора: "Летчики соглашаются сажать самолет только в Москве. Они не полетят в Тулу".

Почему только в Москве? Ведь здесь все готово....

Следующий день проходит в сумбурной суматохе. Пытаются договориться насчет сани-тарного вертолета. Выясняется, что на всю Тульскую область их только два и оба зарезер-вированы для партийной верхушки. Адвентист доктор Миттлайдер здесь никак не вписывается. В больнице два реанимобиля, но водитель одно-го из них ушел в отпуск и забрал с собой ключи. Запасные найти не могут и машина, естественно, на приколе. Вторая еще с утра уехала по вызову в район и пропала с концами.

Не помню, по какой уж причине, но Мит-тлайдера нужно доставить в Москву, в больницу французско-российской кампании, к пяти утра следующего дня. Самолет вылетит из Парижа только после подтверждающего звонка из боль-ницы. Если в пять часов утра звонка не будет, все откладывается на три дня до понедельника, а с этим тоже возникают какие-то сложности.

Часов в восемь вечера приезжает реани-мобиль из Москвы. С ним молоденький и очень уверенный в себе врач-реаниматор, Дима. Представитель французской кампании, он снаб-жен набором оборудования и медикаментов, ко-торые нашим и не снились. С видом доброго де-душки Дима раздает тульским врачам все, чем безболезненно может поделиться. У врачей го-рят глаза.

Около десяти часов все готово. Приез-жает ректор и с ним жена и дочка Миттлайдера.

Выносят завернутого в потертое солдатс-кое одеяло Миттлайдера. Рядом идет Дима, рит-мично сжимая в руках какую-то штуку, напоми-нающую футбольный мяч. От нее тянется шланг к трубке в горле Миттлайдера.

Тронулись. Реанимобиль впереди, мы за ним. Дорога – атас полнейший! После метели потеплело, а к вечеру чуть подморозило и полу-чился каток. За два часа проехали километров пятьдесят. Вдруг огоньки идущей впереди ма-шины рвануло влево, потом вправо. Останови-лась.

"Шина лопнула", – говорит по-английски ректор. Физически ощущаю, как на заднем сиде-нии сжались в комок американки.

Водитель реанимобиля ставит домкрат, откручивает гайки, тянет на себя колесо. Сколь-знув на льду, домкрат падает, машина придав-ливает его сверху. Водитель еле успевает отдер-нуть руки.

Нас четверо мужиков – правда, ректор весьма субтильного сложения и для поднятия тяжестей не годится, а водителю нужно будет быстро ставить колесо. Вдвоем нам не совла-дать. Реанимобиль тяжелый сам по себе, а внут-ри Миттлайдер и врач Дима, и медсестра – мно-говато.

Пока начальство думает, выхожу на се-редину пустынной обледенелой дороги. Попро-бую голосовать. Минут через десять появляется здоровенный МАЗ. Осторожно притормаживая, останавливается. Объясняю ситуацию. Водитель отвечает:

– Да все это понятно. Но мой домкрат сю-да не годится. –

Сзади останавливается еще один МАЗ. Дальнобойщики – ребята дружные. Я говорю: – Мужики, там, в реанимобиле, америка-нец-профессор. Его нужно срочно, к пяти утра, доставить в Москву. -

Окружаем реанимобиль – четверо здоро-венных дальнобойщиков, водитель "Волги" и я. Стараясь не скользить на льду, приподнимаем зад машины и держим несколько долгих секунд, пока водитель накидывает колесо на диск и на-живляет гайки. Есть, сделали. Черт, тяжелая она, зараза!

– Спасибо, ребята, выручили. -

Добираемся до Измайлово без двадцати пять. Звонок во Францию. Размещаем Миттлай-дера и едем на квартиру брата ректора, чтобы немного поспать.

Звонок. Самолет вылетел из Парижа. Еще два часа. Звонок. Дозаправился и вылетел из Праги. Все, можно ехать. Из Измайлово реани-мобиль мчится через всю Москву в Шереметье-во, с сиреной, с мигалками, со всем антуражем. А мы за ним.

Проезжаем прямо на летное поле. Ма-ленький, ярко раскрашенный, аккуратненький, как игрушка реактивный самолет. Выпрыгивают два подтянутых санитара в красивой униформе. Да, это вам не тульские челюстники в синих на-колках!

За санитарами спускается уверенного ви-да молодой врач. Вместо рваного серого одеяла Миттлайдера заворачивают в блестящую, вор-систую "космическую" ткань серебристого цве-та. Несут к самолету. Смотрю на старика. Лицо землистое, с заостренным носом и закрытыми глазами. Из носа, из горла тянутся трубки.

Французы ловко и легко ставят носилки в самолет. Захлопывают дверь.

Ледяной ветер пронизывает мой плащик насквозь. В иллюминатор самолета видны изму-ченные лица американок. Улыбаются. Машем им на прощание.

"Поехали", – говорит ректор.

Прошло полгода. Я в зале прилета Шере-метьево. Я встречаю Миттлайдера. В толпе вижу знакомую зеленую бейсбольную кепку. Дед за-мечает меня, широко улыбается и машет рукой.

Что за история без послесловия? Тогда, зимой, во Франции Миттлайдеру сделали еще одну операцию. Потом его переправили в Аме-рику, где было еще две операции. Спустя три месяца он вернулся в Россию.

Ну и еще одна маленькая деталь.... Жена Миттлайдера мне рассказала, что после того, как мы уехали из Шереметьево, таможенники не вы-пускали самолет два часа, все обыскивали его. Что можно искать в специально оборудованном эвакуационном самолете? Не знаю. Спирт, на-верное.

Во всей этой истории больше всех повез-ло Миттлайдеру. Как оказалось, он вообще не помнит ничего из своего визита в Союз зимой девяносто первого года.

И, как говорится, десять лет спустя. Мит-тлайдер по сей день жив-здоров. В Россию при-езжал несколько лет подряд. Последний раз я ему звонил уже здесь, в Америке. Ровесник Ок-тября продолжает работать – только уже дома, в одном из университетов своего штата, Юты.

Миннесота

2001 г.

Flashbacks*[1]

О

тец любил читать на сон грядущий. Я за-бирался под одеяло и, устроившись у не-го подмышкой, тоже читал при свете ры-жей настольной лампы. Я читал быстрее и, ожи-дая, пока он доберется до конца, еще раз маши-нально пробегал глазами страницу сверху дони-зу. Может быть поэтому хорошо помню его лю-бимые книги – "Порт-Артур", "Даурию"....

Отец был человеком прямым, резким и крутым. Мы очень даже побаивались его. Са-мым ужасным было ожидание прихода родите-лей с родительского собрания. Разбор полетов мог вылиться в банальную порку.

Зато если нужно выпросить, допустим, 50 копеек на книжку или на пластилин, я с мальчи-шеской хитростью безошибочно подкатывался к отцу. Мама нас не баловала.

Потом я стал взрослеть и отдаляться от отца. Как, наверное, свойственно всякому под-растающему поколению, мы считали всех взрослых законченными идиотами. Они, естест-венно, обращали то же определение к нам (впол-не, впрочем, справедливо).

Отец умер, когда мне было семнадцать. Мама сидела у изголовья гроба, гладила его по щеке и тихо причитала. Только что приехавший из станицы старший брат отца, Иван Василье-вич, войдя, снял шапку и высоким звонким го-лосом сказал:

– Вот, как довелось свидеться, брат! – Наклонился, сверкнув лысиной, поцеловал отца в лоб и заплакал.

Мне было страшно. Время от времени я уходил в комнату наших соседей по коммуналке и, не пьянея, пил вино. Возвращался и, съежив-шись, продолжал сидеть в комнате с занавешен-ным темной тканью зеркалом.

Потом был страшный февральский день с мокрым снегом южной зимы, и на кладбище но-ги разъезжались в бурой, налипавшей на ботин-ки жиже.

Потом на долгие-долгие годы я закрыл эти дни и запечатал, не допуская туда даже себя. Вспоминаю сейчас, тридцать пять лет спустя.

С азартом бросившись во взрослый мир, только ближе к сорока я начал понимать, как все эти годы не хватало отца, насколько он мне был нужен.

В этом веселом ярком мире я учился, же-нился, служил в армии, разводился, опять учил-ся и опять женился.... Даже карьеру какую-то начал строить, но с счастью был вовремя пере-хвачен зеленым змием и этой западни избежал.

Дальше калейдоскоп. Меня крутило, вер-тело, тащило волоком, катило, мотало туда и сюда, взад и вперед. В этом коловращении мель-кали беспробудно пьяные дни и похмельная тос-ка, участковые и наркологические отделения, друзья-приятели и пункты приема стеклотары.

Мама, приехав в Москву, увозит меня в Краснодар, где, исполненный благих намерений, я соглашаюсь вшить торпеду.

Знаете, что такое торпеда? В ягодицу за-шивают капсулу. Там препарат, который инер-тен, пока в организме нет алкоголя. Обычная реакция на алкоголь – тихая и спокойная оста-новка сердца через непредсказуемый отрезок времени. Но бывают и другие варианты. По сути дела, это классическая русская рулетка. Торпеда держит тебя трезвым под дулом пистолета.

Итак, я подписал бумагу о том, что озна-комлен со всеми этими мрачными перспектива-ми и осознаю последствия.

Возвращаюсь в Москву и держусь два месяца. Потом, вздохнув, беру в магазине своего дома на Кутузовском бутылку лимонного лике-ра и отправляюсь на троллейбусе к Ольге, которая живет напротив Бородинской панорамы.

Ничего ей, естественно, не говоря о тор-педе, разливаю ликер по рюмкам. Протягиваю руку, а в голове крутится: "Интересно, это моя смерть или нет?" -

Выпиваю, ставлю рюмку на стол. Закури-ваю. Жду. Вместо костлявой с косой появляется приятное ощущение расслабленности и уюта. Когда мы с Ольгой прикончили бутылку, рас-сказываю о торпеде. Разозлившись, она выго-няет меня. Естественно – я помру, а ей объясняй-ся, почему в квартире вдруг мертвый мужик ока-зался!

Через неделю пьянки торпеда дала о себе знать страшной аллергией на алкоголь, которая продолжалась недели две. А вообще, повезло. Торпеда могла меня отправить на тот свет и год спустя. Но не отправила.

Мама не сдается, вытаскивая меня вновь и вновь. Я же упрямо тянусь к отраде жизни сво-ей – портвейну. По сути дела, на этом моей био-графии положено было бы закончиться. Но обернулось иначе и получил я билет на второй сеанс. Господь Бог Саваоф глянул на мою опух-шую рожу и молвил: "Ладно, из первого захода у тебя полная лажа вышла. Попробуй-ка еще разок". И я начал жить с чистого листа.

Мама радуется моей новой жизни и при-вычно боится за меня. Когда я опять пробился к переводам, приезжает ко мне в Серпухов, и я взахлеб рассказываю ей о том, как все здорово.

А потом мы прилетаем в Краснодар со Светой. Свете страшно знакомиться с мамой и от страха она еще красивее.

Назавтра Светин день рожденья. На рын-ке покупаю огромный букет пышных цветов у первой же тетки. Через секунду я уже отбиваюсь от десятка дюжих казачек, которые азартно уго-варивают скупить цветы и у них. В трамвае стою на задней площадке, а пассажиры рассмат-ривают меня и гигантский букет – кто исподтиш-ка, кто открыто и откровенно.

Потом приезжаем в Краснодар семьей, с детьми. Вечерами мы с мамой сидим на кухне и долго-долго разговариваем или смотрим фото-графии из старых альбомов.

Дальше Америка. Обещал, что вернусь через полгода, а вернулся через шесть. Выру-чала безукоризненная и дешевая американская телефонная связь. Мама все время волновалась, что я долго разговариваю с ней по телефону.

Прилетев в апреле прошлого года в Крас-нодар, я поразился, как она постарела и ослабла. Брат давно уговаривал маму перебраться к ним, она же не соглашалась – ждала меня, боялась, что мне у брата будет тесно. Она уже не выходи-ла из квартиры и почти не вставала. Перед моим отлетом мы перевезли ее к брату. Когда я захо-жу прощаться, мама испуганно вскрикивает:

– Юрик! Как в аэропорт? Ты же только завтра улетаешь! -

– Да, как же, ма? Сегодня. Я же тебе несколько раз говорил! -

А она тянет ко мне руки и смотрит в от-чаянии.

Улетал я в уверенности, что мы больше не увидимся. Но я еще застал маму, когда вер-нулся в декабре.

И вот она умерла. За неделю до своего дня рожденья. Три дня назад. Теперь я больше ни для кого на этом свете не ребенок. Теперь ма-ма не спросит по телефону: "Ну, рассказывай, сыночек. Как Светочка, как детки?" -

Я так и не попросил у нее прощенья за отнятые годы и не сказал спасибо за данную мне вторично жизнь.

Теперь моя мама вместе с отцом, на том же месте, где вечность тому назад, мозглым фев-ральским днем шестьдесят седьмого года я, ис-пуганный губастый мальчишка, бросил горсть липкой земли на затянутый красным гроб отца.

На нашем телевизоре среди других стоят две фотокарточки. Одна датирована 1 мая 1944 года. На обратной стороне выцветшими черни-лами надпись: "Рота связи к-на Скрипникова". Серьезные солдаты в белесых гимнастерках. В центре мой отец, в полевой фуражке, с орденом Красной Звезды на груди. В нижнем ряду улы-бающаяся двадцатилетняя мама в кокетливо сдвинутом набок берете – гвардии младший сер-жант. Через полгода у них родится первенец, мой брат.

На второй фотографии наша семья в пя-тидесятые годы – мы с братом, красавица мама и отец, Яков Васильевич.

Сейчас я удивительно похож на отца, каким его помню. А мой Яшка удивительно похож на меня.

Миннесота

Май 2002

ОПЫТЫ КОЛОВРАЩЕНИЯ НА ДВУХ КОНТИНЕНТАХ

К бабушке

С

квозь тяжелую муть полусна меня про-бивает дрожь. Ломит затекшую спину. Открываю глаза и приподняв голову от руля, смотрю сквозь ветровое стекло на темный бетон обширной пустой стоянки. Противный вкус во рту. Холодно.

На заднем сиденье спят Света с Яшкой. С тоской думаю: "Я виноват, что мы оказались здесь на парковке для дальнобойщиков черт-те где, в неведомой точке Ростовской области. Ку-да я их затащил по дурной своей самонадеяннос-ти и как теперь нам из всей этой хреновени вы-бираться?" -

Одно ясно – здесь мы ничего не высидим. Только замерзнем до утра.

Вылезаю из машины. Подсвеченные лу-ной облака и лес вокруг. Закуривая смотрю на часы – час ночи. Ладно, вздыхай, не вздыхай, а, как говорится в классическом анекдоте, что там думать, прыгать надо. Отбрасываю щелчком бы-чок и направляюсь в сторону шоссе. И тут же тихо, встревоженно из машины Света:

– Ты куда? –

– Пойду голосовать, попробую поймать кого-нибудь на шоссе. Закройся в машине. Я скоро. -

Да, скоро.... Найти в час ночи на шоссе сумасшедшего, который не только остановится ради одинокого мужика, но и согласится дота-щить нас на буксире куда-нибудь в цивилиза-цию. Задачка, прямо скажем, из области нере-альности.

А началось все так просто, как бывает только у лучащихся оптимизмом; как бывает у не ведающих страха и сомнений – то есть, как бывает у новичков или идиотов (или комбина-ции таковых).

В апреле 1994-го года Яшке исполнилось два года и затеялись мы поехать в Краснодар, порадовать бабушку Сашу.

Сказано, сделано. В пять часов утра тро-гаемся в путь из нашего поселка на границе Московской и Тульской области. (Положа руку на сердце, очень уж нам чесалось вкусить свобо-ды, обретенной с покупкой машины).

Красный "форд-фиеста" перешел в нашу собственность на серпуховском рынке. И купил я его, как покупают галоши – не разглядывая. Машина приглянулась – маленькая, складная та-кая. Под капот я, естественно, не смотрел, а если бы и заглянул, никаких знаний от этой операции своей головушке я бы не прибавил. Хотя когда-то, давным-давно, еще в ВИИЯ, получил я води-тельские права (которыми ни разу не воспользо-вался), познания мои в автомобильной сфере были весьма нетвердыми. Конечно, я понимал, что там мотор есть, и крутит он все, что ни по-падя, и подшипники кругом в машине понатыка-ны. И, куда ни плюнь, железки к ней прикру-чены и всякие разности. Но знания эти были, как бы сказать... весьма расплывчатые, неконк-ретные это были знания.

Ангел-хранитель милостиво оберегал нас со Светой в первые осень и зиму дерзновенного проникновения в мир автомобильной свободы.

Почему мы не угробились сами и не уг-робили нашу "фиесту" – миниатюрное творение немецких мастеров – не знаю. Честно призна-юсь, не знаю. Никакого разумного объяснения этому нет. Мы застревали по уши в грязи, мы улетали в сугробы, я потерял управление на большой скорости, резко тормознув и одновре-менно вывернув руль перед особо грозной уха-биной, Свету в три оборота вертануло на обле-денелом асфальте в Серпухове... Всего не пере-числишь, что случалось с нами в ту зиму.

Как бы то ни было, мы остались живы, и, освоившись на ближних маршрутах, решили дерзнуть на дальние.

И, вот, едем.

Одолели Тульскую область, форсировали дороги Липецкой, которые, похоже, так и не ре-монтировались с тех пор, как их разбомбили в 42-м году.

Теперь по Ростовской катим. Уступаю место за рулем Свете и перебираюсь назад к смирно глазеющему по сторонам толстощекому Яшке. Нужно бы поспать – все же, выехали в рань-раннюю. Но машина несколько тесновата, поэтому, как ни верчусь, а удобного положения найти не могу. Смотрю в окно и думаю, как здо-рово иметь свою машину. Хотим – едем, хотим – станем. Хозяева жизни, почти новые русские.

Слышу какой-то слабый щелчок. Через несколько минут Света тревожно говорит:

– Слушай, что-то температура ненормальная. -

– Какая? -

– За красной чертой. -

– А-а, черт! Сворачивай с дороги немедленно. -

(Женщины сигналам машины не дове-ряют. Как поступает более или менее разумный водитель, если, допустим, загорелась красная лампочка перегрева двигателя? В любой си-туации в течение считанных секунд прочь с дороги и глуши двигатель. Женщина же всем этим штучкам не верит, точнее не связывает абстрактность какого-то красного света с воз-можными последствиями его появления. Она считает, что если нажать на газ, а, еще лучше, зажмуриться при этом, то все как-то образуется. Но это так – мысли вслух).

Останавливаемся на обочине. Поднимаю капот, вытаскиваю щуп, проверяю уровень мас-ла. Никакого уровня. Вообще ничего.

Непонятно, куда девалось масло, но по-правимо. У меня в запасе несколько банок. Зали-ваю. Понимаю, что что-то у нас не так, а что прикажете делать?

Теперь сажусь за руль сам. Минут десять, и опять стрелка температуры поползла вверх.

Опять остановка, опять вытаскиваю щуп. Что за черт? Опять на нем ничего! Хотя, погоди, погоди…. Ничего не понимаю – на щупе вроде как вода и намного выше обычного уровня мас-ла, раза в три выше. Ну, и? Что сие знамение обозначает? И радиатор парит..... Из него-то ку-да вода подевалась?

Ничего не придумав, пожав плечами, опять заливаю масло, заливаю воду и трогаюсь. Естественно, скоро температура опять зашкали-вает.

А впереди-то пост ГАИ! Дай-ка я у них спрошу. Как-никак, раз машины останавливают, значит что-то в них соображают.

Поднимаюсь в будку, объясняю ситу-ацию. Сидящий в будке мордастый лейтенант молча и без особого интереса рассматривает ме-ня. А рядом водила, видно с грузовика, стоящего на обочине.

– Так ты говоришь, вода на щупе и уро-вень раза в три выше обычного? – спрашивает водила

– Ну да -

– Так у тебя прокладку головки цилинд-ров пробило. -

Прокладку головки цилиндров.... Звучит-то как красиво. Ну и? И что из этого следует для нас?

– И что делать? -

– Да ничего, заливай воду в радиатор и ез-жай дальше. Как температура поднимется, опять заливай. Только не гони. -

Ну, так это не так плохо. У меня несколь-ко пластиковых канистр. Сейчас мы их все во-дой позаливаем. И ехать буду потихоньку. Но ехать же, не идти.

Ой, что-то не то водила мне насоветовал. Заливаю и еду. Еду и заливаю. Но за раз проез-жаю не больше километров пяти – потом мотор начинает греться.

Впереди подъем. Вижу, как ползет вверх стрелка температуры, но надеюсь одолеть подъ-ем до того, как загорится лампочка. Ни черта – загорается на середине подъема. Ну чуть-чуть еще! Все, мотор глохнет.

Приехали

Какой-то "уазик" дотаскивает меня до стоянки дальнобойщиков.

Уже начинает темнеть. Пока суд да дело, смотрю по карте, где мы оказались. Километрах в пятнадцати от чего-то Шахтинского – то ли это Каменец-Шахтинский, то ли еще что-то в таком роде.

И что дальше? Усталость берет свое и мы решаем просто залечь в машине спать, а потом уже будем думать.

Ночью, проснувшись, я в полной мере осознаю, во что мы вляпались. Мужик с "уази-ка" пояснил, что с "жигулем" не было бы проб-лем поменять прокладку, а для иномарки и ду-мать нечего. До Заокска, откуда мы выехали, ки-лометров 800. До Краснодара примерно 600, то есть, ни туда, ни сюда. Но и не добраться тоже нельзя – не помирать же нам здесь на безымян-ной высоте!

С такими мыслями и вышел я на шоссе в час ночи пятнадцатого апреля тысяча девятьсот девяносто четвертого года.

Минут через пять вдали появляются огоньки. Поднимаю руку и освещаю себя фона-риком – почему-то мне кажется, что так моя фи-гура будет вызывать больше доверия.

Меня сразу же поджидают сюрпризы – останавливается ВСЁ, что проезжает по шоссе в этот глухой час. Первыми два мотоциклиста, ко-торые, естественно, помочь ничем не могут (но посочувствовали). Потом грузовик, но ему куда-то сворачивать сразу.

Третьим, буквально через пятнадцать ми-нут, останавливается крутого вида мужчина на крутого вида иномарке. Объясняю ситуацию и думаю: "Да, так он и поедет с неизвестным мужиком на какую-то стоянку! А вдруг там еще три-четыре хлопчика поджидают?"

Опять ошибка. Деловой мужчина коротко говорит:

– Трос есть? Садись, показывай. -

Вот стоянка и вот наш подсвеченный лу-ной грустный маленький одинокий "фордик".

Пока я цепляю трос, парень предлагает: -Пусть жена с малым ко мне садятся. За-мерзнут же. -

Света качает головой:

–Нет, мы с тобой. -

Эх, неопытность моя! Я же совсем не умею ездить на буксире. Без мотора гидроусили-тель руля не работает, и руль поворачивается с трудом. Без мотора плохо работают тормоза. Машина разгоняется и накатом норовит ударить моего буксировщика. Изо всех сил жму на тор-моз. Рывок троса и все повторяется. От напряже-ния я весь мокрый. (Кого тащили, поймет. Я не знал даже, что в такой ситуации нужно ставить ручку на третью передачу. Я вообще ничего не знал).

Не имею представления, сколько длилась битва с тросом, рулем и тормозами, но дотащил нас крутой мужик до поста ГАИ в этом самом Шахтинске. Мой избавитель спрашивает:

– На буксире не ездил? -

– Нет, не ездил -

– Я так и понял. Ну, ничего, под конец немного приспособился. Ладно, отсюда уже сам крутись. -

Отмахивается от предложенных денег и уезжает.

Объясняюсь с капитаном-гаишником. Он толкует про какую-то гостиницу на другом кон-це города.

– Капитан, ну какая гостиница? Видишь, в машине жена и сын двухлетний. Ну, куда мне сейчас с ними? -

Хмыкнув, капитан отходит к темнеюще-му неподалеку грузовику. Возвращается минут через пять с водителем.

Опять объясняю, что к чему. Невидимый в темноте водитель без всякого энтузиазма отве-чает:

– Ладно, хрен с тобой, до Батайска дотянем. Пусть жена с ребенком к нам сядут. У нас тепло. -

Не хочет Света. Тогда мужики передают нам лоскутное одеяло. Хорошо, теперь им сзади тепло будет. Ну, а я и так сейчас согреюсь.

Цепляю трос, двинулись.

Нет, плохи, плохи мои дела.... Чует серд-це, не может это кончится добром. Не по зубам задача. Хорошо, если только машину разнесу, а то и своих угроблю. Но, как говорится, глаза бо-ятся, а руки делают.

Очень скоро аккумулятор садится и фары постепенно гаснут. Теперь я в полной темноте. С диким напряжением вглядываюсь в задние га-баритные огни грузовика. Накатываюсь – по тор-мозам. Рывок. Какое-то время вроде приспосаб-ливаюсь, потом опять накатываюсь. Тормоза почти не работают. Так проходит, наверное, час. После очередного рывка тишина и удаляющиеся огни впереди.