Текст книги "Опусы или опыты коловращения на двух континентах"

Автор книги: Юрий Скрипников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Мороза тоже штормит не на шутку. Он начал глухой ночью, и по серьезному. С силь-ным креном Саша удаляется домой, благо живет он рядышком. Я захмелел, но пока в норме. Я плыву по светлой и доброй волне. Все в по-рядке, никаких неприятностей нет и все устрое-но наилучшим образом. Меня окружают инте-ресные люди, которые не желают мне зла. Это мой мир и он лучше того, враждебного, что за забором пивной. Впрочем, к тому я тоже сейчас расположен благосклонно.

Ружанка разошлась вовсю. У нее есть от-вратительная привычка задирать незнакомых ре-бят, а потом подставлять их под мордобой, пос-кольку у нее вся пивная знакомая. А пивнуха эта весьма крутая, здесь лучше вести себя аккурат-но. Мы с Игорем решаем сделать еще один за-ход в магазин и затариться основательно, чтобы больше уже не бегать. Хочу прихватить с собой три-четыре бомбы и ехать к Ваську. Ну, вот, можно и в путь. Где Ружанка?

– Давай с нами, – предлагаем ей, – душно здесь. -

Закупаем портвейн, отходим к беседке в глубине двора. Только разлили, распили... ура! Вот они – менты, два сержанта.

– Пьете? -

– Пьем. -

Начинаем заговаривать им зубы мирны-ми байками и анекдотами. История знает массу случаев, когда удавалось удачно навешать мен-там лапши на уши и расстаться без ущерба для себя. Нужно только правильно выстроить линию поведения. Однажды, например, мы с Тараканом мирно кушали портвейн днем на ящиках во дво-ре магазина в районе Новослободской. И точно так же к нам прицепились два сержанта. Привет-ливо глядя на синие мундиры, лычки и кокарды, Володя бархатным вальяжным голосом сообща-ет, что мы скульпторы и празднуем успех своих произведений на последней выставке Союза скульпторов СССР. Потом, посуровев внезапно лицом, повышает голос:

–А вот вас, товарищ сержант, я ваять не буду. Не буду и все, и не просите! – Переглянувшись между собой, менты как-то неуверенно советуют нам больше не пить во дворе и тихо удаляются. Черт-те его знает, может быть мы и правда скульпторы? Люди творческие все ёбнутые и вполне могут после выставки пить портвейн из горла во дворе. А ко-му хочется с сумасшедшими возиться? Кто его знает, что они могут выкинуть и какие неприят-ности доставить!

Таракана бы сейчас сюда! Лишь бы Ру-жанка не выступила, на нее милицейская форма, как на быка красная тряпка действует. Одно сло-во, татарка, наследница Батыя.

Встряла, зараза, понеслось... Ну, вот. – Пройдемте в отделение. –

Загружены мы, как бомбардировщики – у меня три бутылки по ноль семь, у Игоря две.

Собрались с силами и пока шли, от души обматерив Ружанку, наказали ей вести себя тихо и пристойно.

– Ваши документы! -

– Пожалуйста -

– Где работаете? -

Бога ради! Проверять? Да проверяйте на здоровье.

Посидели минут 20 на лавочке в отделе-нии, пока они прозванивали в ЦАБ, то есть Цен-тральное адресное бюро. Таким образом вылав-ливают тех, кто находится в розыске и прочих желанных для милиции элементов.

Штраф по 3 рубля. Давайте, родные, кви-танцию. Пишите на работу, может вы этих тро-яков и дождетесь когда-нибудь. Игорек вышел первым. Минут через пять, расписавшись в ка-ких-то протоколах, выхожу и я. Да куда же он, волк драный, делся? Исчез, исчез Игорек. Опять козни зеленого змия. Ладно, три бутылки у ме-ня. Подожду Ружанку. Вот и она.

Все путем? Пошли.

А куда пошли? Есть местечко. Не так да-леко отсюда есть пятиэтажный дом. Его так и зовут – "хитрый дом". Он вроде бы то ли под снос, то ли под капремонт предназначался. Жильцов выселили, а про дом забыли. Отопле-ние действует. Часть квартир занята всякими странными личностями. Одно время Игорь с Жанной там жили, пока не перебрались к его родителям. Туда мы и направим стопы.

Вот же черт, татарка неугомонная, опять увидела ментов и завелась. А что это за будка, собственно говоря?

Ё-пэ-ре-се-те! Это же чешское посоль-ство! Сейчас эта дура на свою и на мою жопу накличет приключений. Чего она прицепилась к ментам в будке? Они уж как собаки оттуда от нее отгавкиваются. Не дай Бог, позвонят.

– Ружанка, ёб твою налево! Ты что, под-руга, совсем охуела? Нас тут повяжут через ми-нуту, – буквально за шкирку оттаскиваю ее от будки. Пьяная-пьяная, а сообразила, затихла. Сворачиваем за ближайший угол, потом опять выходим на свой маршрут.

Ага, вот нужный переулок, здесь Госме-теоцентр, что ли – часы еще здоровенные над тротуаром висят. А вот и хитрый домик. Добра-лись. По темной вонючей лестнице тихо подни-маемся на третий этаж. По-моему, здесь и было логово Игоря с Жанкой. Тихо открываю дверь, прислушиваюсь. Все спокойно, только с лест-ничной площадки через окна с выбитыми стек-лами задувает холодный ветер. Всматриваюсь в темноту. Ну да, все верно, вот топчан с одеялом и стол в углу стоит. Даже стакан есть. Не забыть входную дверь заклинить черенком от детской лопатки. День прошел нормально, а окончание будет еще лучше. Сподобил бы только змий на утро пузырь оставить на опохмелку.

Через четыре дня, когда мы с Васьком ехали в троллейбусе в пивнуху, случайно услы-шали, что умер Брежнев. Это ж надо же, какие дела творятся на белом свете!

Иллинойс

Декабрь 1999 г.

Кохма

В

ы знаете, как выглядит Бутырка? А "Матросская тишина"?

Я тоже не знаю. Мало того, про-жив в Москве десять лет, я даже не знаю, где они находятся. Впрочем, в число городских до-стопримечательностей тюрьмы не входят. Да и побывал я там не в качестве туриста, а как за-конный временный обитатель.

Не будем говорить, как я туда попал. Жизнь алкашеская предоставляет массу возмож-ностей для бесплатного ознакомления с госу-дарственной пенитенциарной системой.

О Бутырке кроме коридоров вспомина-ются только камеры. Особым образом оштука-туренные стены не позволяют на них что-нибудь написать или нарисовать. Окно закрыто обра-щенными вниз жалюзями, поэтому смотреть, собственно, некуда, кроме как на стены и на то-варищей по злодеяниям..

Справа от двери толчок, слева длинный стол. Дальше двухэтажные кровати. Вот и все – обстановка крайне незатейливая. Теперь заби-ваем все это пространство мужчинами в воз-расте от восемнадцати до восьмидесяти лет. Да-ем каждому из них возможность закурить. По-мывка раз в неделю. Свет не выключается ни днем, ни ночью. Ну вот, теперь камера предста-ет в ее обычном виде. Шум, гам, кто читает, кто беседует, кто спит….

Правила крайне незатейливые. Никто не подходит к толчку во время еды. Вот, в общем-то, и все. Я читал о тюремной прописке, но сам ничего подобного не видел. Каждый в камере сам по себе, потому что все временно, да и вооб-ще распускать язык в камере для подследствен-ных не рекомендуется.

Ну, что еще…. Специальные бутырские ложки, литые из алюминия, с очень короткой ручкой и утолщением на конце. Говорят, из них невозможно сделать никакое оружие.

Полчаса на прогулку в бетонном ящике пять на пять метров.

О знаменитой московской пересылке "Матросская тишина" воспоминаний и того меньше.

Там надолго не задерживаются. Тебя все время перегоняют с места на место. Грубо по-крашенные зеленой масляной краской стены. Тусклый или, наоборот, болезненно яркий свет. Никто никого не знает. Пальто и куртки не сни-мают. В руках сумки, сетки, котомки. И курят, курят, курят...

Большая камера. На деревянном столе вырезано: "Славка! Люблю тебя. Не забывай твою Тигру. 10.01.1983".

– На выход! -

В крохотную камеру набито человек де-сять. Все стоят. Кто-то, закрыв глаза, пытается дремать. Кто-то курит. Кто-то смотрит в дверь широко раскрытыми глазами. Обрывки фраз, в основном, матерных.

– На выход! -

Опять камера, но уже с нарами, на кото-рые забираются прямо в пальто. Уткнув головы в воротники, пытаются дремать. Интересно, сколько сейчас времени? Часа три ночи, не ина-че.

Симпатичный парнишка лет двадцати рассказывает мне, как они залезли в школу по-сольства ФРГ, что украли, за сколько что ушло и где они потом гудели по кабакам.

Потом еще школа какого-то посольства. Опять гудели. Потом рассказ, как его взяли опе-ра в штатском – прямо на Новом Арбате, у кафе "Метелица". Завершает воспоминаниями, как его били на следствии. Зачем он мне все это рассказывает? Наверное, просто нужно выгово-риться. Тем более, что парнишка знает, что сей-час нас выдернут в разные стороны, и больше мы никогда не встретимся.

– На выход. -.

Наконец-то суматошная беготня закан-чивается. Получили сухой паек – две большие соленые селедки, кусок черняги и кулечек с са-харом.

Вот и вагон – знаменитый "столыпин". Слева проход, как в обычном вагоне. Только ок-на мелкой сеткой взяты. Справа купе или каме-ры, как хотите, так и называйте. По размерам это купе, только без окна. По обстановке – ка-мера. Полки в три ряда. Нас в "купе" человек пять, поэтому ехать вольготно.

По коридору снует солдат в расстегнутой гимнастерке. На отвисшем вниз ремне кобура с пистолетом. С грохотом открывает камеры-купе, матерясь, выводит в туалет. Потом, матерясь, за-водит обратно.

Едем около суток. Подолгу стоим, потом опять едем, потом опять стоим. Наконец, стоп. Прибыли.

Морозное утро. Серые, не выспавшиеся, заросшие щетиной лица. Снаружи звонкий мо-лодой голос: – Бегом! Бегом, мать вашу пере-мать! -

Моя очередь.

– Бегом, мать… мать… мать…! -

Спрыгиваю с подножки прямо на землю. Метрах в двадцати стоит "воронок". Между ва-гоном и "воронком" двумя рядами солдаты с ав-томатами наизготовку. У некоторых на поводке овчарки.

Автоматы направлены на меня. Овчарки басовито лают в мою честь. Странноватое ощу-щение.

"Воронок" забит до отказа. Оказывается, мы в Иваново. Точнее, зона находится в Кохме – это пригород Иваново. Хотя мне эти географи-ческие нюансы абсолютно до лампочки. А вот и интересные новости – зона местная и голодая. Это хреново.

На вахте нас сортируют. С деловым ви-дом разгуливают прапора. Очень характерный местный выговор с нажимом на "о".

Перед нами офицер. Произносит краткую речь. Суть ее в том, что сейчас нас распределят по отрядам. В каждом отряде есть два отделения – "воровское" и "мужицкое" (хотя он выражает-ся иначе).

– Каждый из вас должен определиться сейчас, куда он пойдет. И чтобы потом не бега-ли с жалобами. -

Начинается суета. Выкликают фамилии; что-то получаем, что-то сдаем. Получаю черную телогрейку, куртку со штанами, шапку и тяже-лые ботинки. Переодеваюсь, сдаю вольную одежду.

Маленький шустрый прапор напевает те-норком: "Малиновки заслышав голосок, при-помню я забытые свиданья…."

Зеки в хорошо подогнанной черной робе. С прапорами общаются запросто. Высокий зек подходит к нам:

– Москвичи, значит! Ну, сегодня ночью вам пиздец придет. Посмотрим на вас завтра, – улыбается.

Весело.

Офицеры в шинелях и без шинелей. Вы-кликают мою фамилию. Сидящий за столом ка-питан задает вопросы. Потом говорит: "В пер-вый отряд".

Вернувшись в толпу, я сразу узнаю, что первый отряд – единственный, где верх держат москвичи. Посмотрим, что дальше.

Зек в начищенных кирзачах ведет нас троих в отряд. Заходим в локалку, потом в ба-рак. Мне определяют место – в середине на верхней шконке.

Прибыл.

Кохма – это, если мне не изменяет па-мять, две с половиной тысячи зеков.

От вахты слева вход в промзону, вправо – в жилую зону.

С одной стороны бараки администра-тивные: столовая, котельная, баня, медчасть, библиотека. С другой стороны, за локалками двухэтажные жилые.

Локалка, это высокий забор из металли-ческих прутьев – как в зоопарке перед клетками с хищниками. Днем локалка открыта, на ночь ее запирают.

Барак двухэтажный, но с обитателями второго этажа у нас разные локалки и разные входы. Поэтому общаемся мы в основном с третьим отрядом, с которым делим этаж и ло-калку.

Наш отряд – две больших помещения. Слово "комната" здесь не очень уместно. Одно помещение – "воровское" отделение, другое "мужицкое". По штату вместимость нашей сек-ции семьдесят шесть человек. В реальности же сто тридцать пять.

Занимаюсь своей одежкой. Как пола-гается, нашил на грудь белую тряпку с номером отряда. Мое личное имущество составляют зубная щетка и восемь пачек "Дымка".

Первую пачку расстреливают сразу. Я еще не могу сориентироваться, как себя вести. Попыхивая моим "Дымком", молодой парень дает единственный и самый ценный совет:

"Почаще мойся, держи в чистоте шмутки, никому ничего не обещай". -

Это уже кредо. Для начала вполне доста-точно.

Два дня новенькому дают возможность отоспаться и прийти в себя. Постепенно осва-иваюсь и осматриваюсь.

У дальней стены барака спят аристокра-ты из совета отряда. Чем ближе к выходу, тем меньше твой вес в этом обществе. Нижняя шконка почетнее верхней.

Меня определили сверху в самой середи-не барака. На две составленные вместе кровати три обитателя. На ночь через проход перекиды-вают деревянные щиты или полати, даже не знаю, как назвать. На них тоже спят.

Ближе к выходу пожилые мужики-ра-ботяги. Еще дальше – люди опустившиеся и переставшие за собой следить. Это "чухны". Рядом с ними, с самого края, прямо напротив входа два пидора – Марина и Наташа.

Нужно искать свое место в этом стран-ном мире. Все определяется какими-то пра-вилами и обычаями, но правила эти расплыв-чаты и ускользают от четкого понимания. На-рушение их, однако, грозит потерей уважения, чего здесь допускать нельзя.

Несомненны только некоторые запреты, например ни в коем случае нельзя открывать чужую тумбочку. Это приравнивается к кры-сятничеству (последствия могут оказаться очень и очень прискорбными). Еще один запрет – нельзя становиться на пол босой ногой. Стя-гиваешь ботинок, снимаешь носок, потом ста-новишься на этот ботинок, потом проделываешь эту же операцию со второй ногой и только после этого забираешься наверх. Откуда такая щепе-тильность? Трудно сказать. Обстановка вроде не располагает. В комнате плотными клубами пла-вает сизый дым. Окурки бросают прямо на пол. Шнырь уберет. При такой скученности нет спа-сения от вшей. Да, от тех самых. Ведь пидоры и чухны за собой не следят, а спят все впритык друг к другу. Поэтому вошь гуляет вольно и свободно.

Вначале появляются гниды. Потом на-чинаешь чесаться. Каждый вечер снимаешь с себя всю одежду и, сидя на шконке, вниматель-но просматриваешь каждый шов. И каждый раз находишь эту погань. Спасения от них нет. Можно только почаще стираться и проглажи-вать одежду, особенно швы. Но это все на день – два, потом играем все сначала.

Так и сидят каждый вечер, ищутся, как обезьяны.

К нашему отделению примыкает "во-ровское". По неписаным законам мы не ходим туда, они не ходят к нам. Но это правило не очень-то соблюдается. Братания нет, но какие-то деловые контакты существуют.

Наша зона общего режима. Максималь-ные срока у "аварийщиков". Это шофера, кото-рые при аварии кого-то искалечили или убили. Самый большой срок на зоне – тринадцать лет. Мужик на самосвале спьяну чуть ли не целую автобусную остановку ликвидировал.

У нас в отряде один аварийщик двинут умом. Иногда он нормальный молодой мужик, иногда "уезжает". Может в середине разговора неожиданно сказать: "Слушай, я техталон не взял. Посмотри в бардачке, в кабине".

А так, кого только нет: сектанты, и ху-лиганы, "домашние боксеры" и грабители…

Вообще обстоятельства, кого и за что по-садили, это дело личное. Никто никого не может расспрашивать. Кто-то рассказывает, кто-то молчит.

Некоторые из рассказов чрезвычайно красочные. Помню, один малый, по имени Во-лодя, несколько вечеров подряд рассказывает нашей кампании о своих похождениях. Не знаю, насколько правдивы все подробности, но в це-лом рассказ чрезвычайно точен психологически.

Началось с того, как Володя подставил свою подругу богатому армянину и как они его глушанули и ограбили.

Армянин среагировал на ограбление очень быстро. Подругу замели, а Володя скрыл-ся. Полдня сидел на автовокзале соседнего го-родка, ждал автобуса, чтобы уехать в другую область, и трясся от страха, зная, что, скорее всего, его уже объявили в розыск.

Потом приключения в Сочи – в основном девочки и кабаки. Потом Нарва и Таллинн – де-вочки и кабаки. В Нарве его взяли. Дали пять лет. Два отсидел.

Зона ивановская и, естественно, очень многие сидят за кражу ткани – "за мануфакту-ру", как здесь выражаются.

Много обычных пожилых работяг, кото-рые залетели в неприятности по пьянке или по недоразумению. Лишний раз убеждаешься, что на зону может залететь практически любой, если так сложатся обстоятельства.

На промзоне работают немногие. Там па-ра каких-то цехов, мастерские, стройка непонят-ная.

Основная же работа, которой занимается наша зона – изготовление плетеных сеток. Тех самых, с которыми хозяйки на рынок ходят. Есть определенная норма (когда есть материал). Кто-то честно плетет сетки, кто-то покупает. Ес-ли хорошая погода, плетут внутри локалки, на свежем воздухе. Если холодно или дождь, пле-тут, сидя на своих шконках.

Хотя зоной верховодят ивановские, в на-шем отряде вся верхушка москвичи, поэтому его и зовут "московским". Естественно, все теплые места заняты ими же. От меня москвичи отвора-чиваются. Срок у меня маленький – "на параше на одной ноге отстоять можно".

Через два дня после прибытия меня вы-зывает отрядный. Капитан, спокойный надеж-ный мужик. Не помню его имени и отчества, но с отрядным повезло. У соседей два офицера – молоденькие лейтенанты. Зеков они открыто не считают за людей. Если он с тобой говорит, то не глядя и не разжимая губ.

Отрядный предложил мне место ночного шныря. Меня это очень даже устраивает.

Дневной шнырь – несчастное существо. Он обязан убирать помещение и следить за по-рядком днем. А кроме того, он на подхвате, вро-де полового в трактире.

Мне же нужно просто ночью не спать. Теоретически я не должен впускать в отделение посторонних, но это просто смешно. Кто меня, собственно, будет спрашивать?

Вторая моя обязанность заключается в том, чтобы мотать на челноки пряжу, из которой плетут сетки.

Зона действительно голодная. Тема про-питания стоит на первом месте.

Столовая большая и чистая. Стены рас-писаны картинами, нарисованными местными талантами. Одна из них прямо напротив нашего стола – березки, на лужайке играет гармонист, а вокруг него пляшут парни и девчата. Все румя-ные, в ярких народных костюмах. Очень радост-ная картинка.

Через две недели со мной случился го-лодный обморок.

Я шел в отряд, а потом все закружилось и стало темно в глазах. Поскольку отключился я рядом со входом, меня оттащили в сторону и прислонили к низенькому заборчику, где я и ок-лемался.

Как ни странно, никак не могу вспом-нить, что же представляла собой кормежка. В памяти все какая-то серая и липкая масса.

Наверное, если поднапрячься, то вспом-ню, но зачем? Одно слово – еды не хватало. От хилого зоновского пайка воровали все, кому не лень. Оставалось как раз, чтобы ноги не про-тянуть.

Итак, я ночной шнырь и мотаю челноки. Это дает мне два преимущества. Во-первых, я не участвую в дневной жизни, то есть, как бы на-шел себе нору. Во-вторых, я получил доступ к пряже.

Как и все остальное, товарно-денежные отношения на зоне выглядят своеобразно. Деньги иметь запрещено, но они, естественно, в хождении есть. Впрочем, это не главная валюта. В основе всех расчетов чай и сетки. Чай меря-ется на "замутки". Это количество чая, достаточ-ное для приготовления кружки чефира. Он на-сыпается в завернутый с двух сторон кулечек. "Замутками" расплачиваются за все. Например, ты желаешь помыться под душем во внеурочное время. Это стоит две замутки. За определенное количество замуток можно купить сетку. Всегда есть люди, которые гонят больше нормы. Они покупают сетки, а, перевыполнив норму, полу-чают дополнительный заработок и ларек. Есть и такие, которые сами сетки не плетут вообще, а только покупают до нормы. Есть вечные долж-ники, которые плетут и плетут, но сами с этого ничего не имеют.

Если выполняешь норму, то имеешь пра-во на отоварку в ларьке. Там есть белый хлеб (на зоновском языке "бубен"), есть консервы, сига-реты, махорка, чай.

"Ларек" – тоже единица в расчетах. На-пример, за определенное количество сеток мож-но купить "ларь" или "пол-ларя". Чай в понятие "ларя" не входит, поскольку это совершено са-мостоятельная валюта. То есть, после отоварки тот, кто продал "ларь", оставляет себе чай, а ос-тальное передает покупателю.

С материалом на зоне туго, поэтому пря-жа в большой цене. Я получаю пряжу у завскла-дом, молодого пронырливого москвича Олега. Поскольку москвичи меня не приняли, он со мной не знается, и лишнюю пряжу не выдает.

Каким-то образом стало известно, что я знаю английский язык. Однажды ко мне подхо-дит невысокий складный ивановский парнишка, киномеханик Коля Петров.

– Ты что, правда, английский знаешь? –

– Знаю. –

– Откуда? -

Рассказываю.

– Чай пьешь? -

Этот вопрос на зоне означает: "Пьешь ли ты чефир?"

– Пью. -

– Пошли ко мне. -

В кинобудке, где стоят два киноаппарата, завариваем в кружке чефир.

Неторопливо беседуем, отпивая горький напиток – три глотка он, три глотка я. Так поло-жено, это ритуал. Скручиваем из газеты само-крутки и вдумчиво дымим махрой.

У Коли просьба. Не могу ли я научить его английскому языку?

Осторожно выясняю, зачем ему это нуж-но. Он играет на гитаре, поет в ансамбле и хо-чет знать слова песен, которые поет.

Соглашаемся, что за определенную плату (естественно, чаем) я буду заниматься с ним каждый день по часу.

И могучий великий английский язык со-служил мне великую службу. Он определил мое положение в зоне.

Дело в том, что Коля киномеханик, а, значит, у него есть помещение. Каждый, у кого на зоне есть свое помещение, уже аристократ. Там можно спокойненько обсудить все, что угодно, там можно отдохнуть или решить какие-то свои дела.

К Коле заходят уважаемые на зоне люди. А раз я имею доступ в кинобудку, на меня как бы падает отблеск их славы.

Мой статус меняется. Смешно? И смешно, и не очень.

В голодной, жестокой и, скажем так, своеобразной обстановке мне нужно остаться самим собой. А для этого нужно найти место.

Через Колю знакомлюсь с самыми раз-ными людьми. Теперь москвичи моего отряда уже рады принять меня. Вопрос, а нужно ли это мне?

Наглый кладовщик Олег с готовностью выдает мне лишнюю пряжу. А значит, я могу купить сетки. А значит, я могу иметь свою махорку, свой чай и, даже, сколько-то сеток, составляющих оборотный капитал и непри-косновенный запас на черный день.

Но нужно быть осторожным, чтобы не расслабиться. С меня этих скромных завоеваний достаточно. И незачем перебираться из ночных шнырей. Так же сижу ночами, мотаю челноки.

В переполненном бараке вонь и духота, храп. Сижу на лавке, читаю.

Открывается дверь, входят двое блатных из соседнего отряда – через локалку перелезли.

Один подходит к спящему пидору Мари-не и дергает одеяло, из-под которого торчат грязные босые ступни.

Блатной молча манит татуированной ру-кой проснувшуюся Марину и вместе с товари-щем выходит.

– Пидор одевается и выходит за ними. Возвращается через полчаса. Не глядя на меня, прячет что-то в свою тумбочку и, согнув голову, лезет на шконку.

– Пидоры – истинная каста отверженных. С ними нельзя разговаривать, к ним нельзя при-касаться. Если пидор каким-то образом коснулся принадлежащей тебе вещи, эта вещь выбрасы-вается. Так же поступают с ложкой, если она упала на землю.

Едят они отдельно, моются отдельно.

В соседнем отряде пидоров трое: Оля, Машка и Анжела.

У нас двое: Марина и Наташа.

Они теряют даже право на то, чтобы к ним обращались в мужском роде.

В этом девичьем коллективе есть своя бандерша – Оля. Если возникают вопросы, тре-бующие обсуждения с пидорами, разговор ве-дется с Олей – это не западло.

У пидоров есть свой уголок в локалке, куда больше никто не заходит.

Иногда ночью от скуки блатные натрав-ливают пидоров друг на друга, устраивая бои гладиаторов.

– Ну-ка, Наташа, врежь Анжеле! -

Наташа мнется. В глазах страх.

– Я кому, сука, блядь, сказал? -

Бьет с размаху.

– Анжелка, блядь, мочи′! -

Пидоры дерутся, толпа смотрит, под-бадривая их криками.

Дальше пидора человеку опускаться не-куда. Это самый край, за которым нет ничего.

Кстати, для меня полная загадка, как эти грязные, забитые и униженные существа могли возбуждать какие-то сексуальные желания. Впрочем, психология сексуальных меньшинств вообще дело темное и непостижимое.

В принципе пидоры должны пробуждать сострадание, но, честно говоря, кроме брезгли-вого презрения я ничего к ним не испытываю. Прежде всего потому, что это джунгли и здесь каждый сам за себя. Они проиграли и заняли самую низшую ступеньку, которая есть в чело-веческом обществе вообще. И когда они выйдут на волю, все равно останутся пидорами на веки-вечные. Не представляю себе, чтобы можно бы-ло вновь подняться до человека, опустившись до такого.

Наш отряд, в общем-то, жестокостью нравов не отличается. В соседнем же, например, бандиты из совета отряда практикуют поголов-ные избиения. Выстраивают по ночам всех в проходе и бьют подряд, никого не пропуская и очень жестоко. Ведешь дело с клиентом из дру-гого отряда, который у тебя покупает пряжу. Раз, а его нету. Потом узнаешь – на больничке.

– А что так? -

– Да, два ребра сломаны – со шконки скинули. -

У нас, естественно, тоже иногда драки, но не часто.

Ну было, что у мужика сердце прихвати-ло – под утро. Пока ходили, пока сообщили в медчасть, мужик умер и часа полтора лежал в проходе, а через него переступали.

А куда его девать? Не вызовусь же я добровольцем вытаскивать его! Да и, куда? В локалку, под дождь?

Говоря о своем отряде, я имею в виду только свое отделение, потому что "воровским" не интересовался и делать мне там совершенно нечего. Несколько раз после прихода очередной партии новичков у нас в отделении появляется очередной избитый. Он выбрал идти в воров-ское, а там его не приняли.

Однажды в силу каких-то неведомых мне причин было решено отправить ночного шныря дежурить на несколько ночей в воровское отде-ление.

Москвич Дима из совета отряда сообщает эту новость и с любопытством ждет, что я ска-жу.

А что я скажу? Ясно и понятно, что меня капитально изобьют в первую же ночь. Я из "му-жицкого" отделения и в "воровском" мне делать нечего.

Но я согласно киваю головой. Не потому что такой смелый или рассчитываю защитить себя, нет.

Честное слово, даже не знаю, почему не отказался. Может быть, не хотел доставлять ра-дость москвичам.

Вечером иду в воровское и сажусь на лавку у входа.

После первого вопроса и моего объясне-ния никто со мной не заговаривает. Блатные только коротко поглядывают на меня.

Незадолго до отбоя меня отзывают в свое отделение.

Кто-то где-то передумал.

Через несколько месяцев Коля Петров уходит на химию. Киномехаником становится его помощник, Саша, мой земляк с Кубани. В первый год на зоне с голодухи у него повылеза-ли волосы. Причем странно, круглыми пропле-шинами. Сашу это весьма беспокоит, потому что через год ему выходить, а он женат.

Теперь можно сказать, что я наладил для себя относительно благополучное житьё. Ни в чьи дела не лезу, ни к кому не примыкаю, ни под кем не хожу.

Человек вообще такой. Вот, Робинзон Крузо, например, – побегал по берегу в мокрых подштаниках, погоревал, повыл, а потом щепоч-ка за щепочкой, досочка за досочкой, и поти-хоньку обустроился. Так и я.

Миннесота.

2001 г.

Аэродром

З

имой восемьдесят третьего года я переехал из Москвы в Краснодар, обменяв комнату на Варшавке на однокомнатную квартиру. Впервые в жизни живу в отдельной квартире. Только представьте себе – комната семнадцать квадратных метров, кухня, ванная, балкон... ошалеть можно. Одно слово – хоромы.

И все мое!

Никаких соседей. Хочешь в трусах хо-дить целый день, ходи в трусах; как хошь, так и ходи – вот она, свобода-то! И холодильник на кухне стоит, "Саратов". Мы с Мишей Чевским его купили с рук спьяну во время отгулов, чтобы было, куда пиво ставить. По-моему, за пятнад-цать рублей купили, а может за двадцать. С ши-ком, на пролётке провезли этот обшарпанный агрегат по городу, восседая рядом с ним, как бу-деновцы в тачанке.

И, представьте себе, работает, как зверь – было бы что холодить!

А, вообще, обстановка осталась спар-таной, те же дрова, доставленные из Москвы. Моя заслуженная тахта, шкаф с оторванной дверцей, ободранный стол, купленный зимой 1973 года и почему-то до сих пор не пропитый приемник ВЭФ (этот непорядок я исправлю че-рез год)...

Квартира находится на Славянской. Так называется один из самых отдаленных районов Краснодара. Из центра туда удобнее всего доби-раться на трамвае, который около сорока минут неторопливо ползет по длинным кварталам ста-рой краснодарской окраины. Проплывают защи-щенные крепкими заборами кирпичные ухожен-ные частные дома. Вдоль тротуара деревья: то-поля, алыча, слива, шелковица.

В самом конце пути неожиданно возни-кает небольшой микрорайон. Прямо у трамвай-ной остановки базарчик. Здесь торгуют вяленой рыбой, семечками, овощами, зеленью, аджи-кой....

За пятиэтажными хрущевками гаражи. Дальше раскинулось гигантское городское клад-бище. Сразу за ним военный аэродром Красно-дарского летного училища.

Аэродром отделяет от кладбища невысо-кая насыпь, поросшая травой и кустами. За ней колючая проволока – для проформы, потому что через нее проходят многочисленные тропки, протоптанные солдатами и работающими на аэродроме гражданскими. Сразу за проволокой рулежная полоса. Чуть подальше – вышка управ-ления полетами и взлетная полоса.

Я подолгу, часами сижу здесь и смотрю, как летают самолеты. Когда есть, что выпить, прихожу с выпивкой. Часто провожу здесь пох-мельные дни, когда дома невмоготу, а идти не-куда да и незачем.

С аэродрома летают истребители. В этом училище не учат летать новичков, здесь пере-учивают иностранных летчиков на наши боевые самолеты. Их стоянку смутно видно с моего места на насыпи. Сначала доносится раскатис-тый грохот турбин, переходящий через какое-то время в свист. По-том на полосе один за другим возникают неясные силуэты самолетов.

Мягкий свист нарастает. Уже видно, что первый – МиГ-21, а за ним две "сушки", истре-бители-бомбардировщики Су-20.

МиГ старенький, обшарпанный, сереб-ристого цвета.

Чуть правее от меня, рядом с рулежкой небольшая будка, из которой возникает солдат в шапке и черной куртке.

МиГ тормозит и, клюнув носом, останав-ливается. Солдат нагибается, что-то проверяет под крылом, потом переходит на другую сторо-ну, присев, тянется рукой к стойке шасси друго-го крыла. Отходит в сторону, буднично, лениво и как бы нехотя отмахивает летчику рукой.

Истребитель медленно прокатывается мимо меня и, блеснув алюминиевым боком, по-ворачивает к взлетной.

На его месте "сушка" в нарядном камуф-ляже из желтых, коричневых и зеленых верти-кальных полос, большие темно-синие номера на носу, окантованная белым красная звезда на ки-ле – все это придает самолету праздничный вид. Вторая "сушка" тоже в камуфляжной окраске, но более скромной, в темно-зеленых и коричне-вых пятнах. На пилонах под крылом у обоих учебные бомбы.