Текст книги "Дом с химерами"

Автор книги: Юрий Иваниченко

Соавторы: Вячеслав Демченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Складское побоище

В бомбоубежище, словно в средневековую крепость, «славянские витязи» отчего-то вломились немецкой «свиньей». В двери бомбоубежища они прогрохотали армейскими ботинками, будто копытами тевтонских коней, и клин их угрожающе нацелился на тщедушную фигурку в глубине склада. Звякнули цепи, сверкнули шипы, запахло резиной.

Хотя к чему бы такой ажиотаж? Бедному Мамуке и так впору было испепелиться в святом пламени их праведного гнева, – столь горящими были взоры исподлобья неандертальских лбов: «Вот, мол, он – чёрный Эгрегор, терзающий нашу светлую Навну! Вот из-за кого мы не можем никак протрезветь и начать работать!»

Даже Ильич, глядя на это угрюмо-светлое воинство, наложил на себя неловкое крестное знамение.

– Чего будем делать? – шепнул он Точилину, также отжатому к стене. (Пара гоблинов мимоходом обнюхала их на предмет родства крови и оттеснила в чёрную тень, – «на сторону света».) – Если узнают, что мы менты, зачислят в евреи, – напомнил Ильич.

Ничего не отвечая, Арсений увязался вслед за «рыцарской свиньей». И, как только раздался первый поощрительный вопль: «Гаси чернозадых!» – почему-то во множественном числе, хоть предмет их преступной страсти был одинёшенек, – Арсений встрепенулся. Чуть подскочив на месте, он влепил такого пинка в один из кожаных задов заднего ряда, что встряска волной передалась к изголовью «свиньи». Та даже недоуменно хрюкнула, подалась и с трудом, будто толкаясь самоё в себе, развернулась.

– Чё за?!. – невнятно промычал щербатый предводитель.

– Центральное РУВД! – провозгласил Арсений, воздев над головой красную книжечку. – Предупреждаю… – О чём он там её предупреждал, «рыцарская свинья» вслушиваться не стала. Несколько секунд она посовещалась хрюкающим ропотом, опять-таки сама в себе, и удар в глаз оборвал декларацию старшего оперуполномоченного: – В случае… Будете задержаны…

– Гаси ментов! – вскинулся над «свиньей» новый лозунг. Завязалась кровавая битва… Но после первой же пары выстрелов в ходе сражения «свинья» утратила гордое звание «рыцарской». Растерянно замерла и даже звучно пукнула где-то в тылу.

– А ну, на выход, тать! – сурово скомандовал Кононов, демонстративно дунув на ствол «макарова», из которого всё ещё вился сизый дымок.

Испуганное хрюканье прокатилось по отпрянувшей «свинье». Утратив боевую монолитность, она мгновенно приобрела вид поросячьей толпы, которую шугнула от кормушки пьяная свинарка. Сначала, с визгом и давясь друг через друга в странном желании каждого оказаться в заднем ряду, толпа ринулась в обратную от Кононова сторону – в глубь склада. Но там каким-то образом оказался Точилин, щедро раздававший зуботычины направо и налево одной левой. «И слава богу, что не правой», – здраво оценила толпа глянцевый блеск пистолета в его правой руке. Слегка помявшись в нерешительности, недавняя «рыцарская свинья» пристыженно последовала за пастухом Кононовым на выход.

Эту картину и увидели два бомжа, мирно беседующие на помойке близ склада «Абреков». Один оперуполномоченный вёл за собой понурую толпу, другой, неутомимо и со злым вдохновением, подгонял её сзади пинками. Ярость его была вполне понятна, ведь у капитана Точилина под глазом красовался приличный – в смысле изрядный, – сине-багровый синяк. Пинками же Арсений распределил задержанных вдоль стены. Как водится: руки на стену, ноги шире, зад отставить, чтоб удобней было шарить по карманам и поддерживать дисциплину.

Наверное, именно это построение и было зря. Привычные к подобному итогу большинства своих мероприятий, скинхеды быстро очухались. Это тебе не две неожиданные вспышки с грохотом в подземелье, где и бежать-то особо некуда. Тут мысли о побеге явно стали затёсываться в кожаные головы. Скинхеды начали переглядываться из-под рук, упёртых на стену, зло коситься по сторонам, зловеще перемигиваться. Дело явно клонилось к массовому побегу, не столько из расчёта, что всех не перестреляют, сколько из чувства сохранения собственного достоинства… какое ни есть.

– Ну-ка, без фантазий! – пресловутым оперативным чутьём почуял неладное капитан Точилин, начавший повальный обыск с одного края шеренги. Лейтенант Кононов потвёрже расставил ноги, словно на огневой позиции тира, пересчитывая стволом «макарова» бритые головы.

Но главными действующими лицами оказались не они…

Глава 15. Бас, тенор и одноглазый Кузя

Михалыча – приятеля своего и сожителя, в невинном смысле этого слова, то есть разделяющего ночлег в комнатёнке, пропахшей псиной, – Роберто не видел уже дня три. И тут…

– Вильгельм! – порицал вожака своих воспитанников отставной оперный бас не окончательно угасшим оперным басом. – Не ешьте эту гадость, Вильгельм. Во-первых, что за пример вы подаёте стае. А во-вторых, эта гадость непременно испортит вам печень – и что я потом скажу попечительскому совету? Ладно бы, Кристофф, он безнадёжно испорчен, но вы-то…

Но Вильгельм только стыдливо жмурился. А отставной йоркширский терьер Кристофф, выдворенный в отставку в связи с замужеством хозяйки, продолжал неутомимо грызть «эту гадость», то ли и в самом деле не слыша обидных слов давно не стриженными ушами, то ли игнорируя воспитателя. И тут слева от терьера, на россыпи консервов с маслянистыми этикетками «тушенка свиногов.», выросла знакомая тень, но не столь же обширная, что и тень справа, – то есть не такая, как тень самого мэтра Роберто.

– А-а, молодой человек! – живо, насколько это возможно при его весе, обернулся к хозяину новой тени «собачий пастух». – Вот уж не знаю, радоваться ли вашему тут появлению! Ну да всё равно рад.

На отставного оперного гранд-баса из-под кустистых бровей смотрело его же отражение, разве что чуть перефразированное и уменьшенное. Та же иерейская борода за пазухой такого же чёрного пальто, та же одутловатость лица, пропечённого улицей, как луковица на сковороде, тот же сплин в очах. Разве что рыхлость Михалыча была характера воскового, болезненного, да шляпа на нём была не легкомысленно соломенная, а совковая, пронзительно знакомая всякому участнику происходивших во времена оны, сиречь недавно, первомайских демонстраций, – если кому охота была смотреть на трибуну.

– Что это вы – то рады, то не рады, – буркнул Михалыч.

Ещё одним отличием от оперного баса был его тенор, то и дело срывающийся в плаксивый фальцет.

– Вы не ночевали, Михалыч, – развёл пухлыми ладошками Роберто. – И я, грешным делом, уже решил, что вы, известный ловелас, вернули себе и жену, и положение в обществе. И в её обществе сейчас нежитесь на лазурных берегах Гондураса.

– Смейтесь, смейтесь, – это был как раз тот случай, когда ворчливый тенор сорвался на рыдающий фальцет. – Вам бы всё издеваться, старый вы Мефистофель.

– Нисколько, нисколько, – замахал пухлыми ладошками отставной оперный бас Роберто. – Я совершенно искренен.

– Бросьте, «вам скучно, бес», – также замахал, в свою очередь, уменьшенный двойник, изображая протест. – В этой стране только в рождественском кино случается ренессанс: «Кто был никем, тот станет всем…». Снова и опять.

– Чтоб снова стать никем, – соглашаясь, покачал соломенной шляпой Роберто.

Покачал фетровой шляпой и Михалыч:

– Увы, «не ту страну назвали Гондурасом».

Они синхронно вздохнули. У обоих было более чем достаточно поводов для вздохов. Равно как воспоминаний о временах сладостных и недавних, в сущности.

– Так куда ж вы подевались из нашего славного подвала «отходов партии»? – очнувшись от ностальгического забытья, живо напал с расспросами Роберто. Как водится у них, у итальянцев, и даже не у совсем прирождённых, придвигаясь лицом к лицу, так что педикулёзная живность в обеих их бородах оживилась, готовясь к переселению.

– Не могу сказать, – отпрянул, выдерживая номенклатурную дистанцию, Михалыч. – Не обессудьте, товарищ. Но, что могу сказать, так это…

Он не успел сказать даже то, что мог. Железные двери склада, которому помойка была обязана своим рождением и процветанием, вдруг с замковым лязгом отворились.

За выходом из бомбоубежища «русских людей» в сопровождении знакомых оперов они, большой и малый бомж, наблюдали спокойно. Вплоть до момента, когда у выстроенных вдоль стены скинхедов не началось брожение. Намерение толпы скинхедов уловил «собачий пастух», наверное, оперным чутьём. В том смысле, что пресловутое «ружьё на сцене» уже закачалось, готовое к обязательному выстрелу.

– Вильгельм, оформи! – негромко скомандовал он вожаку своей стаи.

Собачья орда, доселе наблюдавшая за движением человеческой массы с незаинтересованным любопытством, мгновенно преобразилась. Вздыбив холки и угрожающе опустив головы, псы мягким крадущимся шагом двинулись в сторону обыска. Так что, когда громила, на дальнем краю от Точилина, завопил с присвистом сквозь щербатые зубы: «Ломим!» – и несколько задержанных отпрянуло от «стены плача», взорам скинхедов предстала совершенно лагерная картина. Даром, что вместо однородно злобных немецких овчарок их окружало выставочное собачье ассорти. Потенциальной угрозой они явно превосходили иную конвойную роту времен дедушки Сталина. Злобная такса, добродушные ротвейлеры, невменяемый бультерьер с одним глазом, флегматичная борзая, психованный фокстерьер и с десяток решительно непредсказуемых дворняг. А во главе – громадный дог с выражением такого заскорузлого голода на морде…

– Это что же, товарищ, ваши друзья? – спросил нервным шёпотом Михалыч.

Надо понимать, не про стаю спросил, с каждым членом которой был знаком хотя бы шапочно, а про полицейских. Не в обыкновении у бомжей заводить подобного рода дружбу.

– Не поверите, сударь, это опера Центрального райотдела и при этом вполне приличные люди, – также шёпотом отозвался Роберто. – Я бы даже рискнул сказать, интеллигентные. Этот лысоватый, кажется, даже ваш коллега. Цитирует Ленина ни к селу ни к городу…

– А другой кого цитирует?

– Себя. И тем более оригинален.

И всё-таки попытка побега состоялась. Всё тот же щербатый предводитель, видимо, поняв, что за организацию побега ему светит по меньшей мере по печени, вдруг с истошным, но нечленораздельным воплем ринулся-таки прямо на собачье оцепление. Причиной переоценки им своих возможностей был допотопный «наган», который щербатый вырвал из-за пояса джинсов.

Но воспользоваться им вполне не успел. Несмотря даже на то, что опешивший от грома выстрела, хотя и нисколько не раненный Вильгельм с ребёрным хрустом выкатился из-под его ботинок. Кто же знал, что бультерьер Кузя не только слеп на один глаз, но и глух на оба уха? Так что сопеть он хотел на всякую вашу пальбу. Ему б только руку с пистолетом увидеть, а там дело инстинктивное. Поскольку инвалидность свою героическую пёс Кузьма приобрел, будучи любимцем одноименного криминального авторитета, почившего в бозе на очередной «стрелке» в конце 90-х.

– Откуда «наган»?! – занёс рукоятку отнятого револьвера над поверженным вожаком скинхедов капитан Точилин, грозя сделать щербатость его крупных зубов поводом для клички Щербатый, располовинив их остаток.

Случилось это сразу же после того, как одноглазого и глухого Кузьму удалось науськать на преследование остальных скинхедов, нарочно отпустив их на все четыре стороны. И попадавших в поле зрения его единственного глаза с трёх сторон бультерьер пригонял по одному борцу с засильем «понаехавших чурок» в минуту.

– Выкопал… – заскулил Щербатый. И по мере того, как Кузя загонял обратно под стену если не бездыханных вовсе, то бесштанных его соратников, он становился всё разговорчивей. – Немцев копаем, оружие реставрируем, продаём, – скороговоркой старьёвщика вырисовывал щербатый предводитель род деятельности обыкновенного «чёрного археолога», специализирующегося на немецкой (что вполне в духе защитника русской нации) форме, и торговле восстановленным оружием.

– Боеприпасы к оружию тоже продаёте? Патроны, например? – поинтересовался Арсений, уже не замахиваясь «наганом», а только сидя подле на корточках и с брезгливым любопытством рассматривая Железный крест под горлом, медную бляху немецкой полевой жандармерии, нашедшуюся под кожаной косухой, татуировку свастики на шее…

– Конечно. А как без боекомплекта? – не без скромной гордости за «фирму» согласился Щербатый.

– Бронебойно-зажигательный, например, Б-32?

– На такое спрос невелик, – с уважением к профессионалу поделился опытом щербатый «оружейник». – Лучше уж сразу винтовочную гранату. Но один раз, правда, был заказ… – замялся он.

– И кто заказал? – в трепетном предчувствии истины капитан даже забыл подкурить вынутую сигарету.

– Я… – раздался трагический тенор над его головой.

– Но почему? – спросили чуть ни хором оперативники, оборачиваясь на уменьшенную, очевидно, нездоровую и состарившуюся копию гранд-баса Сургутской оперы, ежели такая опера существовала в природе.

Глава 16. Вот почему

Михалыч, Савченко Михаил Михайлович, отнюдь не был ни ворошиловским стрелком, ни ветераном Финской или тем более Маньчжурской кампаний, ни даже пионером-героем – так и не довелось. Ни с гранатой в руке, ни с дедушкиным топором в спине – не успевал по возрасту. Хоть и на его молодость времена приходились самые, что ни есть, революционные. Если, конечно, маркетинговые войны «Пепси-Кола» и «Кока-Кола» за рынки СССР и впрямь счесть демократической революцией начала 90-х. Но сам М.М. Савченко на сей счёт никогда не обманывался. И, проходя с пустой авоськой как мимо революционных баррикад, так и контрреволюционных танков, ворчал: «Делать вам нечего, товарищи?.. Мы-то тут при чём?». Как-то сразу он, уже кандидат в «Михалычи» не по возрасту, а по образу жизни – то есть стеклотару ходил сдавать, – понял, что «мы-то тут не при чём». Это вон их дело, тех, кто на танках ораторствует.

Но гнев, не то чтобы совсем праведный, но в известной мере обоснованный, копился очень долго. Хотя начался с чувства почти собачьей преданности.

В партийной номенклатуре нынешний банкир Георгий Иванович Варге высоко не взлетал, не столько даже фамилия (и кудрявее видали) – имечко не пускало. Ибо был он на самом деле никакой не Георгий Иванович, а самый взаправдашний Генрих Иоганн, а это уже не Первый секретарь обкома получается, а гауляйтер какой-то. Так что прозябал не вторым даже, а третьим секретарем, за идеологию ответственным. А что тут такого? Генрих Гиммлер тоже цвет нации воспитывал.

Впрочем, поскольку должность эту Варге принял, когда от «морального кодекса строителя коммунизма» остался только повод для диссидентских анекдотов, – особо не усердствовал. И бдительного ветерана НКВД выслушает, грозно сведя брови, – о том, как сосед советскую власть хулит; и с соседом тем же, разгладив морщины, хохотнёт над анекдотом про Брежнева. А ещё более развеселится, узнав, что оба соседа, как выясняется, служили в смежных отделах.

Когда пришла пора в очередной раз «грабить награбленное», в 90-х, вдруг выяснилось, что на этот раз «грабить награбленное» придётся самим грабителям. Выходило как-то неловко. Первому не с руки, его и так с постамента чуть ли не с «Дубинушкой» ухнули; второй тоже как-то шибко примелькался – как отдашь фабрики и заводы человеку, который и без того директорами помыкал, как холопами? Тут и стали вспоминать о третьих, о которых мало кто чего знал вразумительно. И даже о ещё более отдалённых персонажах. Заме по науке, например, у которого чуть ли не в частном владении пребывали проектные бюро и экспериментальные заводы. Заме по торговле, который знал все входы и выходы Промторга, Коопторга и Общепита. Заме по производству, который ни черта в жизни своей не произвёл и оттого нигде не засветился. И даже вспоминать о завотделом по общим вопросам, о котором вообще никто ничего не знал, но который знал всё и обо всех. И вот в их-то руки и ухнула, как в песок, вся советская экономика, которая якобы где-то куда-то рухнула.

Длинная эта преамбула нужна только для того, чтобы объяснить, что бывший третий, идеологический, секретарь Демидовского обкома вполне мог, походя, раздавить одного из братьев своих меньших, М.М. Савченко, бывшего третьего секретаря Демидовского горкома. И не просто раздавить, а прямо-таки переехать рифлёной шиной своего шикарного «бентли». Причём настолько незаметно для себя, что и сейчас бы не заметил.

Примерно так, как не замечал, что время от времени следит за его модно антикварным автомобилем ствол действительно антикварной СВТ, заряженной ещё более древним бронебойно-зажигательным патроном Б-32. Чтобы уж наверняка, чтоб вместе с машиной в куски и синим пламенем…

Бывшего третьего секретаря Демидовского горкома Михаила Михайловича Савченко 91-й год застал уже вполне сложившимся «товарищем», и даже из числа гораздо больших товарищей, чем прочие товарищи. По крайней мере, много большим тех товарищей, которые подолгу выстаивали очередь у оконца «Стеклотары» и мимо которых кандидат в ещё большие товарищи проходил, брезгливо морщась.

…И к которым вскорости присоединился.

Случилось это, когда горкомовского третьего заочно обласкал третий обкомовский (оба Демидовские) и потянул за собой в Москву, на повышение. Обласкал, явно опасаясь зама своего, которого ему, по традиции, надо было бы за собой сволочь. Сволочь такую. Верного прихвостня и соратника. Знал Георгий (Генрих) Иванович (Иоганн) и знал не понаслышке, что верный его соратник давненько копит яд компромата в ядовитых железах, и резонно побаивался, кабы не впрыснул прихвостень яду прямо под хвост благодетелю. Как бывало сплошь и рядом. А вот об аналоге своём нижестоящем, горкомовском, ничего не знал, окромя анкетных данных примерной партийной агиографии. Подумал, что и без того рад будет до потери штанов и совести безвестный Демидовский третий стать ещё более безвестным и нумера невесть какого, но – Московским.

И правильно думал. И рад был тов. Савченко М.М. переезду в номенклатурную квартирку, фонда хоть и резервного, но в самом, что ни есть, сердце Москвы. До такой степени рад, что уже ногами сучил, угадывая, как бы «оправдать верой и правдой» в номенклатурном понимании, как вдруг – ка-ак гэкачепэнётся всё вокруг…

И о Михаиле Михайловиче, с его верой и правдой, не говоря уже о совести, все позабыли. Все. Не только абстрактная Родина-Мать, которая у нас спокон веку сыновей своих в дырявом лукошке носит, но и конкретный Георгий Иванович. Привёл тов. Варге тов. Савченко к мечте его – и бросил у порога. Как мечты, так и собственных апартаментов, когда тот появился на нём (на пороге) растерянный, де: «А как же я? Как коммунист коммунисту? Как друг, товарищ и брат друзьям своим и братьям, товарищи?»

И сколько потом ни приходил, ни бил спьяну в те двери ногами, ни приползал потом униженно… Один раз только и услышал от господина Варге резолюцию по личному своему делу: «Зацепился в Москве – и радуйся». А где ж зацепился, чем? У него ж никаких навыков нет, да и с разворотливостью как-то не очень, а стартового капитала и нужных связей в Белокаменной, в отличие от Демидовска, вовсе нет? Даже образование и то настолько комсомольское, что чего там в дипломе написано, он прочесть, может, и способен, а вот всерьёз понять, а уж тем более чтобы воплотить, приложить к какому-то делу – уж совсем никак.

«Всем тяжело», – поучал тов. Варге тов. Савченко. «Всем тяжело, но как-то по-разному», – подметил Михаил Михайлович. Товарищу Варге, может, и тяжело было в господина обратиться, из кресла видного партаппаратчика в кресло невидного поначалу кооператора кряхтя пересесть, из чёрной «Волги» в красную «девятку». А вот товарищ Савченко как пересел из кресла его заместителя на табуретку кухонную, так и засел. Да много ли на той табуретке сиднем высидишь? Пару лет негоже было бывшему хоть и третьему да секретарю горкома скрести веником загаженные рыночные задворки или коробейничать импортным ширпотребом в подземных переходах, да на третий – стерпелось.

Ему. Но не молодой жене с московскими перспективами, так внезапно потускневшими. Ушла молодка в перспективу. И к кому? Как в анекдоте, к соседу.

Но это потом выяснилось, когда бывший политрук и товарищ, а теперь, со всех сторон, господин Варге, стал соседом всё так же, по-прежнему, «товарища» Савченко. Только ведь нынешний «товарищ» – не чета прошлому. Если прошлый товарищ в господа не выбился, то это нечто кафкианское, а то и таракан музейный, приклеенный к изнанке жизни, как к новым обоям на старой стене. Что в случае товарища Савченко оказалось особенно наглядно. Поскольку в Кривоконюшенный переулок Генрих (теперь можно) Иоаннович (теперь – пожалуйста) въехал с другой стороны. Парадной. С того фасада гигантского дома № 2/13/9/20, что обращён к огням проспекта, – а Михал Михалыч как оставался с его (дома) изнаночной стороны, которая за последние десятилетия из резерва московского горкома вовсе в трущобы выродилась, так и остался. Теряя постепенно этажи и метражи, мебель и здоровье, стыдливость и брезгливость. Тогда как с парадной стороны – эвон, каков прогресс! Апартаменты в два и более этажа, а коли мало, то и пентхаус с бассейном, окна оранжерейные, частные лифты, огни рекламы, будто там антиподы какие живут…

– И ведь жена, сучка блудливая, – вздыхал Михалыч, – знала, что он где-то тут, со своим комсомольским запалом и задором прозябает, но не поинтересовалась. Ни то что сама – охранника своего не подослала в облупленную дверь постучаться: жив ли? Курицы в чёрном трупном пакете не подбросила…

Так что переезд судьбоносного обидчика по тому же адресу 2/13/9/20, где прозябал Михаил Михайлович, никакого злорадства у него не вызвал. А вот долгой, как подлунный волчий вой, злобы, – хоть отбавляй.

– «Но есть и божий суд, наперсники разврата! Он ждёт…» – закончил декламацию признательных показаний Михаил Михайлович, и протянул обе руки на предмет нацепить наручники. – Всё равно теперь сыщете, а мне бежать куда? И так «На дне», прямо по Горькому.

И поведал обыденную историю о том, как срывал поначалу душу на гастрономе ненавистного владельца и с ненавистным названием, растрачивая предпоследние копейки. А потом приобрёл на последние у бригадира «чёрных копателей», у вот этого, который морду воротит, вполне исправную, только приклад надколот, снайперку СВТ и дюжину патронов. Как присмотрел подходящую лёжку на чердаке соседнего дома…

Смахнул слезу на бороду Собачий пастух, душа тонкая, театральная; завыли, заскулили его собаки, души непосредственные, сочувственные…