Текст книги "Черное зеркало"

Автор книги: Юрий Волузнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

– Да, Ирочка… Раз она знает, что я теперь с вами, то и вас в покое не оставит…

Иришка растерянно смотрела на Ларису.

– Что же теперь делать?.. – всхлипнула она. – Я не хочу!.. Я боюсь… Ты все про каких-то эсэсовок, про маньяков… Я думала, это только так… в кино… Я ничего не понимаю…

Лариса взяла из рук Иришки бутылку, отхлебнула еще немного. Потом посмотрела на нее как-то сочувственно и обреченно.

– Слушай, Ирка. Давай-ка я тебе все расскажу. По порядку. С самого начала…

– Давай, Лариска. Так, думаю, даже лучше будет…

Где-то через час рокеры, блаженно оттягивающиеся на этом забытом Богом клочке изуродованной земли, один за другим недоуменно начали оборачиваться в сторону вишневого автомобиля, из салона которого доносился громкий, нестройный, прерываемый истерическими всхлипываниями женский плач. Подойдя поближе, они смогли увидеть, как две молодые, красивые и в значительной степени пьяные женщины, крепко обнявшись и поглаживая друг друга, мерно покачивались на переднем сиденье автомобиля, время от времени содрогаясь от несдерживаемых рыданий…

Глава 10

Город тонул в ранних ноябрьских сумерках.

С болью в боку, испытавшем на себе удар тяжелого ботинка, Хильда доковыляла до остановки. Дождалась битком набитого трамвая и, втиснувшись в вагон, с полчаса мучилась зажатая между ворочающимися телами, с нетерпением и яростной злостью ожидая ближайшей станции метро.

Дамская сумочка, перекинутая через плечо, как-то неловко перевернулась и, плотно прижатая к телу, больно врезалась в ушибленный бок жесткими выпуклостями лежащего в ней пистолета.

Проклиная все на свете, Хильда боялась, что, случайно задетый каким-нибудь неуклюжим пассажиром, пистолет вдруг выстрелит самопроизвольно в одну из этих копошащихся туш. И одновременно, с тайным наслаждением, страстно желала этого.

Но все обошлось. И, подъехав к метро, трамвай выдавил наконец из себя всю эту тяжело дышащую людскую массу, мгновенно расползшуюся по окружающему пространству.

Неимоверно уставшая от долгого стояния в неудобной, какой-то вывернутой позе, Хильда зашла в ближайший сквер, чтобы передохнуть на скамейке. Но вблизи от входа в сквер все скамейки были либо затоптаны следами, либо на них уже сидел кто-то, и ей пришлось дойти до конца аллеи, чтобы найти наконец никем не занятую и не слишком грязную. Усевшись и вытянув ушибленную ногу, она в конце концов смогла спокойно закурить и обдумать случившееся.

Сейчас ей хотелось погрузиться в такое состояние, при котором ее отключившаяся от суетного напряжения мысль смогла бы беспрепятственно, мгновенно пронизав пространство, оказаться именно там, где ей сию минуту во что бы то ни стало необходимо было находиться самой. Возле Ларисы.

Обычно это у нее получалось и, благодаря многолетнему опыту, не требовало особых усилий.

Но сегодня, как Хильда ни старалась, ничего у нее не выходило. Что-то мешало ей, назойливо вклинивалось в мозг и сводило на нет любые попытки. Она явственно ощущала возле себя чье-то присутствие.

– Кто ты? – прошептала она.

– Нас много, – прошелестело вокруг. – Мы рядом. Мы всегда возле тебя…

Порыв ветра качнул обнаженные ветки деревьев. Шуршащей волной пробежался по кустам. Покатил по земле спутанные клочки засохших травяных нитей… И все стихло.

Хильда снова попыталась сосредоточиться. Но смутный образ Ларисы, едва появляясь перед ее мысленным взором, вдруг начинал дрожать и расплываться, как бы растворяясь в многочисленных расфокусированных образах, которые то проносились мимо, захваченные неким вихревым потоком, то назойливо кружились перед глазами, словно стараясь оградить от враждебного взгляда свою подопечную.

Хильда собрала всю свою волю и, словно лазером, попыталась пронизать скопление, мельтешение ополчившихся против нее видений. Горячей сверкающей стрелой своей неукротимой энергии она внезапно прошила плотный туман, раздвинула тяжелые завесы и, пробив преграды всепроникающим лучом сконцентрированного желания, наконец четко увидела свою Ларису…

– Простите, не помешаю? – раздался громкий насмешливый женский голос.

Хильда вздрогнула. Обернулась. Видение, словно выпорхнувшая из рук птичка, мгновенно исчезло. Рядом никого не было.

Хильда узнала этот голос.

В последний раз она слышала его в тот самый день, когда рылась в чужой квартире, куда проникла в поисках исчезнувшей видеокассеты. Это был голос Илоны. И последние ее слова…

Хильда поняла, что продолжать бесполезно. Неведомая враждебная сила встала у нее на пути и сумела остановить ее всепроникающий взгляд. Она поднялась со скамейки и быстро пошла прочь.

Все существо ее горело злобой. Желание убивать, кромсать… Изо всех сил лупить чем ни попадя. Кого бы то ни было… Это желание нарастало с каждым ее шагом. Она лихорадочно выискивала, на ком сорвать эту злобу. Выплеснуть все накопившееся в груди бешенство…

Выйдя из сквера, она медленно брела по тротуару. И, дрожа от нетерпения, от лихорадочного возбуждения, искала малейший повод, чтобы обрушить хоть на кого-нибудь яростный шквал своей ненависти…

Освещенная ярким сиянием стоящего рядом киоска, у пивного ларька толкалась группа замызганных мужиков. Хильда презрительно скосилась в их сторону и вдруг остановилась как вкопанная.

Перед ней стоял Иван Лешак.

Нет, естественно, не он. Тот умер уже давно… Но то же лицо, та же самая мощная фигура. Те же синие глаза и густая светлая шевелюра, правда взлохмаченная, растрепавшаяся и засаленная немытыми пальцами.

Словно и не прошло тех долгих пятидесяти лет с той поры, когда она, юная, красивая, изнасилованная им… И по странной прихоти судьбы полюбившая его, гладила такие же точно волосы и мечтала о нем, о своем в столь необычном облике явившемся ей Зигфриде…

– Что, дура, уставилась?!. – огрызнулся мужик, оторвавшись от кружки. – Канай отсюда! Пиво в глотку не лезет!..

Теперь он был пьяный. Какой-то опухший. Грязный, обношенный…

И такая мразь имеет наглость быть похожей на того, кого она когда-то любила!..

Вот кто должен ответить, заплатить за все. И за своего двойника. И за неудачу в сквере…

Ханыги, стоящие рядом, подобострастно расплылись в беззубом смехе, заблеяли:

– Слышь, Шалый, тетка к тебе клеится…

Затем повернули свои оплывшие физиономии к Хильде:

– Пожалей сиротку, тетенька. Подкинь на пивко…

Шалый пьяным, похотливым взглядом медленно прополз по ее телу, словно раздевая с ног до головы.

– А ничего. Еще крепенькая… – осклабясь, загыкал он, отхлебывая из кружки. – Сойдет…

Хильду брезгливо передернуло. Побледнев, она медленно раскрыла сумочку.

– Не жмоться, тетка! – нетерпеливо заерзали ханыги. – Отстегни на пузырек… Или на парочку…

Хильда достала пистолет. Сняла с предохранителя.

Булькнув в последний раз, смех застрял в горле. Мужики осеклись. Вытянулись. Замерли, застыв на месте, ошалело уставившись в черный глазок ствола…

– Ты что, дура!.. – беззвучно, одними губами прошептал перетрусивший Шалый.

– Гутен абен, майн либе Иохан!.. – пробормотала Хильда. И пулю за пулей разрядила всю обойму в широкую грудь.

Шалый огромным грязно-бурым продырявленным мешком медленно, словно приседая на корточки, опустился на землю, затем перевернулся на бок, дернул несколько раз стоптанными драными ботинками, затем как-то вытянулся, будто стараясь лечь поудобнее, и затих…

Когда, словно ветром сдунутые, ханыги робко высунулись из ближайшей подворотни, Хильды уже не было. Только латунные гильзы мертво поблескивали на асфальте и ядовито пахло пороховым дымом…

По пути к дому Хильда зашла в отделение милиции и заявила о пропаже своей машины.

Этим же вечером наконец-то подходила к своему новому, давно ожидавшему ее пристанищу и Лариса.

Прошла, наверное, целая вечность с тех пор, как она была здесь. Поход за паспортами после множества приключений в конце концов завершился.

Она зашла в густые заросли возле дома. И хотя было уже темно, без особого труда отыскала осколок кирпича. Поковырялась в земле и вытащила из своего тайника заветные ключи. Теперь можно было спокойно отдохнуть в своем заблаговременно подготовленном убежище.

Она вылезла из кустов, равнодушным взглядом скользнула по ухмыляющейся физиономии какого-то парня и поспешила в заждавшуюся ее квартиру.

Войдя в нее, Лариса первым делом проверила, все ли на месте. И деньги, и драгоценности спокойно лежали там, где и были оставлены несколько дней назад. На диване валялись небрежно разбросанные тряпки. Будильник давно остановился. В туалете, как и тогда, весело журчал тоненький ручеек. На кухонном столе черствел батон и стояла чашка с недопитым кофе.

Лариса отбросила тряпки, плюхнулась на диван и с наслаждением закурила. Свои любимые «LM». Непредвиденные приключения окончились, и можно было подумать о будущем.

Было, конечно, немного жаль, что Хильда отобрала пистолет. Но в нем уже и не было особой необходимости. В конце концов, если хорошенько сосредоточиться и не паниковать, то в экстремальных случаях вполне можно обойтись и без оружия.

Зато теперь наконец-то в сумочке лежали оба паспорта. Были деньги. Были молодость и красота. И появился весьма уже значительный жизненный опыт. И все это наводило на мысль, почему бы и в самом деле ей не стать Светой Ермаковой. Затем выскочить замуж за какого-нибудь старого богатого дурака или купить загранпаспорт и исчезнуть куда-нибудь, раствориться в бескрайних просторах доселе малоизведанного мира…

Что толку впустую бессильно махать руками! Не лучше ли просто взять и сбежать от всех. От Хильды с ее бешеными девками, от бандитов с их проблемами и разборками, от Иришки с ее рокерами… Которые хотя вроде и поверили в невиновность Ларисы, но кто может знать, какие шальные фантазии со временем придут в их сумбурно шевелящиеся мозги?..

Продолжать с ними общение у нее не было ни малейшего желания. Представившись одной из невинных и покорных жертв своей маниакально зацикленной наставницы, Лариса рассказала им и о Хильдином подвале, и о ее ритуальных шабашах, чем вызвала у скорых на расправу юнцов желаемое для нее чувство справедливого негодования и спровоцировала рокеров на борьбу с этой кровожадной хищницей.

Конечно, можно было бы и принять ее предложение, став всесильной и неприступной Верховной Жрицей… Но Лариса подсознательно чувствовала, что добром все это не кончится. Какой-то внутренний голос шептал ей, что власть Хильды подходит к концу. И наращивать ради сомнительного триумфа свою и так уже достаточно отягощенную карму просто не желала. А точнее, боялась. Ведь, в конце концов, в мире существует определенный баланс. И все свои нынешние подвиги рано или поздно придется отрабатывать…

В том, что попытки рокеров отомстить Хильде за подругу обречены на провал, Лариса ничуть не сомневалась. Жестокая фурия раскидает их, как беспомощных щенят. И в лучшем случае превратит их в послушное себе стадо. Но отговаривать их от этой затеи, мысль о которой распалила их азарт, подогретый вином и травкой, она не стала. Да просто-напросто и не смогла бы этого сделать. Так что пусть хоть перегрызутся между собой…

Да за примером, лишний раз доказывающим их тупое упрямство, далеко и ходить не надо.

Как Лариса ни отговаривала, парень, перехвативший после Хильды управление автомобилем, упрямо настоял на том, чтобы забрать эту машину себе. Или в крайнем случае разобрать ее на детали, а затем продать на толкучке. Спорить с этими щенками было бесполезно. Их обостренное детское самомнение и категоричность не допускали никакого вмешательства извне. И какие бы то ни было благоразумные советы оказывались пренебрежительно осмеянными и тут же начисто забывались.

И поэтому Лариса, буквально на пальцах доказывавшая, что эту машину во избежание лишних неприятностей было бы лучше отогнать куда-нибудь подальше и без сожаления бросить, в итоге безнадежно махнула рукой.

– Клевая тачка! – заявил рокер. – Втюхаю кому-нибудь. Я не лох какой-нибудь, чтобы от бабок отказываться…

«Ну и черт с тобой!» – подумала Лариса.

В машину больше не села, а пристроилась на заднем сиденье одного из мотоциклистов. Попросила высадить где-нибудь в центре, чтобы сразу раствориться в гуще толпы. И, доехав до Гостиного двора, сошла и нырнула в метро…

Теперь же в первую очередь было необходимо как-то обезопасить свое жилище от чьего бы то ни было вторжения и привести себя в цивилизованный вид.

ЗЕРКАЛЬНЫЙ КОРИДОР

Глава 1

Хильда сидела у окна своей комнаты и, не зажигая света, задумчиво глядела в бездонное темное небо. В ее душе росло какое-то непонятное, непривычное, а поэтому и тревожное чувство.

Ей было не по себе. Она давно уже отвыкла от всяких размягчающих сердце сантиментов. Она была холодной и жесткой. И сейчас злилась на себя за эту слабость, которая вдруг овладела ею. Но, к своему удивлению, не могла не сознаться, что ничего не в силах с собой поделать. Это было не свойственно ее натуре и поэтому крайне раздражало…

Ей трижды плевать было на того грязного ублюдка у пивного ларька, посмевшего оскорбить ее в тот момент, когда она и без того была вне себя от бешенства. Он заслужил то, что получил.

Но ей почему-то стало жаль тех подвыпивших и бесцельно слонявшихся по набережной парней, остановленных необычным зрелищем и беззлобно посмеивавшихся над странной парочкой… Что-то похожее на совесть зашевелилось внутри Хильды.

Можно было бы просто-напросто послать их подальше, нагло и свободно рассмеявшись в их глупые лица.

Но этот пистолет, отобранный у Ларисы и так некстати оказавшийся под рукой, решил все. Он как бы сам захотел и потребовал этого убийства. Своим присутствием он словно затуманил сознание Хильды в тот момент, дал команду, и ее сиюминутное раздражение двумя смертоносными пулями выплеснулось из его ствола…

Ей было не по себе. Хильда не любила, когда ею командовали.

Но вместе с тем она получила и удовольствие. Всегда, когда она ощущала эту приятную тяжесть оружия в своей руке, Хильда испытывала какое-то сладостное томление в груди, какое-то почти эротическое наслаждение, и ей хотелось без конца нажимать на спусковой крючок, чтобы как можно более продлить, растянуть мгновения этого доводящего до потери сознания оргазма…

Но сейчас она чувствовала нечто вроде раскаяния.

Она вдруг вспомнила Романа, своего бывшего неизменного спутника, молчаливого и послушного, беспрекословно выполнявшего любые ее прихоти. Она вывезла его, скрывавшегося беглого зека, из сибирских лесов и повсюду, куда ни забрасывала ее судьба, таскала за собой. Он был бесконечно благодарен ей, предан, как верный пес, и безропотно сносил любые ее насмешки над собой за свою незамысловатость и неуклюжесть, насмешки, порою доходившие до откровенного издевательства. Вероятно, он по-своему даже любил ее, но никогда не смел и приблизиться к ней и даже малейшим намеком обнаружить это чувство, очевидно справедливо считая себя недостойным такой незаурядной личности, какой и в самом деле была Хильда, но в глубине души, втайне надеясь, что когда-нибудь все-таки это чувство найдет в ее сердце ответный отклик…

Но Хильда была занята своими проблемами. И Роман ей был нужен всего лишь как покорный слуга, а точнее, оруженосец или денщик. Он все знал о ее делах. Но даже и словом не смел ни в чем противоречить ей, а наоборот, всячески помогал во всем.

И даже тогда, когда Хильде пришлось избавиться от родителей Ларисы, которые с некоторых пор начали догадываться об истинной подоплеке столь странной дружбы их дочери со своей пожилой преподавательницей, он помогал ей заметать следы…

Она полностью доверяла Роману, считая его своей бессловесной тенью и даже не подозревая, что у того могло когда-нибудь появиться свое собственное мнение. Если бы кто-то даже и сказал ей, что Роман может самостоятельно мыслить, она с презрением отвергла бы подобное предположение.

И когда она вдруг стала замечать за ним какие-то странности, несколько отдаленно напоминающие задумчивость, то несказанно этому удивилась. И первое время просто ядовито насмехалась над его неожиданной блажью, постепенно перераставшей в какие-то новые формы поведения. Хильду крайне забавляли его участившиеся хождения по церквам и внезапно обнаружившаяся страсть к духовному чтиву. И тем более она долго хохотала, когда ее верный пес вдруг смущенно признался, что однажды поставил свечку в храме за спасение ее души…

Она с трудом, но все-таки простила ему то, что он по своей глупости передал злополучную кассету Ларисе, из-за чего в итоге и началась вся эта катавасия. Но после того как он посмел помочь бежать этой потаскушке Марине, после этого его столь неожиданного и откровенного предательства Хильда обезумела от бешенства и безжалостно пристрелила его…

А сейчас, стоя у окна темной комнаты, почему-то жалела об этом.

Нет, ни о какой любви не могло быть и речи. Но за эти долгие годы она как-то привязалась к нему, испытывая необъяснимое снисходительно-покровительственное чувство, словно самоутверждаясь в его присутствии, наслаждаясь контрастом и сознанием своего неоспоримого превосходства. И честно признавалась себе, что без этого увальня ей стало как-то то ли скучно, то ли одиноко…

Да, у нее был сын. Но его она тоже не любила. Мало того, даже вроде стыдилась его. А скорее, брезговала им. И ей было неприятно, что от их связи с Лешаком, от истинной, чистокровной арийки и здорового красивого русского мужика мог появиться на свет подобный урод.

Естественно, та сцена, представшая перед глазами двенадцатилетнего мальчишки, сильно повлияла на его рассудок. Но психика психикой, а в любом случае стопроцентно здоровый человек смог бы устоять перед впечатлением даже и от более кошмарной картины. Поневоле оставалось предполагать, что у этого ее отродья уже изначально имелась какая-то патология и предрасположенность к помешательству… А со временем появились и вообще не лезущие ни в какие рамки, странные и мерзкие поползновения, сопровождающиеся плохо скрываемыми недвусмысленными намеками…

И поэтому, когда представилась хоть какая-то возможность, Хильда отдалила сына от себя, купив ему однокомнатную кооперативную квартиру. Пусть сам с собой юродствует!..

Через некоторое время правдами и неправдами она выменяла эту квартиру на другую, двухкомнатную. В центре, на низком первом этаже старинного дома, с подполом, в который можно было спуститься через прихожую. Выбирая эту квартиру и приложив немало усилий, чтобы заполучить ее, Хильда прекрасно знала, что из этого подпола можно было проникнуть и в более потаенные места, надежно укрытые от постороннего глаза в утонувших глубоко под землей фундаментах давно уже разрушенных зданий.

Там она и поселила Иохана, своего сына, – в качестве своеобразного сторожевого пса, дармовой рабочей силы и непосредственного участника своих кровавых жертвоприношений.

А они были необходимы. Так заповедовал ей Шаман.

Хильда невольно вздрогнула при упоминании его имени. И быстро постаралась думать о другом.

– Подберезкина Галина Николаевна… – прошептала она. Усмехнулась.

Она никогда не видела и не знала эту Подберезкину. Все документы на ее имя Хильде принесли люди Шамана. И она, естественно, не стала интересоваться, каким способом они добыты. Было гораздо важнее то, что документы оказались настоящими и добротными. И то, что по ним она живет до сих пор, не привлекая ничьего внимания. А подлинное имя самой Хильды было надежно похоронено где-то в таежной глуши. Или в тундре… Под этим именем ее знал только Лешак.

И знала Мария…

Словно и не прошло более полувека. Хильда ясно, словно вчера рассталась с ней, увидела Марию перед своими глазами. Эту нежную, темноволосую девочку с большими карими с поволокой глазами, которую ей пришлось оставить в Шяуляе во время отступления. И именно тогда, в тот самый проклятый день ее парабеллум дал первую осечку…

Хильда закурила. Долго смотрела в глубину ночного неба. Мысли лениво ползущей лентой тянули и тянули за собой все новые воспоминания…

Зато этот пистолет не дал осечки в другой раз. Уже много-много лет спустя. Всего две недели назад. В тот день, когда Хильда, войдя в Ларисину квартиру и увидев лежащее на ковре неподвижное тело какой-то неизвестной девицы и не обнаружив на месте украденную Романом видеокассету, поспешила к Илоне, предполагая, что этот непутевый Игорь мог по ошибке унести ее туда. Дубликаты всех ключей у нее на всякий случай имелись уже давно. При столь длительном и тесном общении изготовить их не представляло ни малейшей проблемы. А она любила иметь под рукой все, что так или иначе когда-нибудь сможет пригодиться.

Хильда с любопытством рылась в квартире Илоны. Не найдя этой кассеты, она в конце концов махнула на нее рукой и просто-напросто хотела узнать, как живет и чем, собственно, дышит внучка Вани Борзенкова, а попросту Лешака, бывшего предмета ее неожиданной и столь кратковременной страсти.

Она увлеклась семейным альбомом и погрузилась в рассматривание фотографий, с досадой отмечая, что это могла бы быть и ее семья, ее дом, ее внучка… И внезапно услышала за спиной насмешливый голос:

– Простите, я не помешаю?..

Первое, что оказалось под рукой, – это был бронзовый канделябр. И она долго, со все нарастающей яростью била и била им по рыжеволосой голове, пока не увидела перед собой валяющийся в крови бездыханный труп. Хильда сняла с себя окровавленную одежду, тщательно вымылась в ванной и, надев на себя что-то из Илониного шкафа, снова взглянула на покойницу. И, не удержавшись, выстрелила ей в голову.

Затем повертела в руке пистолет с именем Ларисиного отца на латунной пластинке, тщательно обтерла его и положила на стол, на самое видное место. После чего, запихнув перепачканную в крови свою одежду в полиэтиленовый мешок, она в нелепом для ее возраста наряде вышла из квартиры…

И вот этот пистолет опять-таки вернулся к ней.

Хильда вспомнила насмешливые, а затем вдруг испуганно глядящие на нее глаза Илоны… И с ужасом поймала себя на мысли, что ей до боли жаль эту взбалмошную, веселую девушку, которую она прекрасно знала так же давно, как и Ларису…

Хильда ничего не могла понять. С какой стати жаль?.. И, главное, кого? Еврейку!.. Внучку той ненавистной твари, которая заменила Лешаку ее, Хильду фон Зигельберг!.. Откуда у нее возникла эта жалость? Что случилось?.. Неужели полувековая жизнь в этой безалаберной стране настолько смогла изменить ее характер? Неужели и она, немка, офицер СС, неожиданно для себя самой насквозь пропиталась этой славянской блажью?!.

В ее душе нарастал протест. Такого не может быть! Такого не должно быть! Невероятно, чтобы ее сердце, ее воля были размягчены этим губительным для всякого дела чувством. Не хватало еще ей, подобно распустившему нюни Роману, бежать в церковь и ставить свечки за упокой души всех своих жертв! Церкви не хватит…

Она усмехнулась этой мысли.

И вдруг успокоилась.

– Стареем, милая моя, – прошептала она. – Стареем…

Откуда-то из глубины души все более отчетливо проступало осознание того, что все это охватившее ее необъяснимое сентиментальничанье, сочувствие и сострадание – не что иное, как всего лишь незаметно подкравшаяся жалость к самой себе. Осознание неотвратимо уходящей жизни, которую никогда не наполняло самое элементарное человеческое чувство – настоящая, естественная любовь. Инстинктивная, подсознательная тяга к созданию своего собственного семейного очага и мечта о самом заурядном филистерском уюте…

Вся жизнь ее была наполнена непрекращающейся борьбой. Сначала – война. И она, упоенная фанатически проникновенными словами вождей, как только позволил возраст, не раздумывая бросилась в самое пекло, мечтая о величии фатерлянда и стремясь внести свою лепту в дело спасения его от жидовско-коммунистической заразы.

Тогда было не до любви.

Затем плен, где она оказалась, так и не успев познать это чувство. Все ее связи с противоположным полом носили характер самого элементарного, животного насилия. Разве что с Лешаком, который первым преподал ей опыт подобного общения и к которому она испытала какое-то подобие долгожданного чувства… Но это пронеслось мимолетным вихрем и исчезло в снежном мареве холодных пространств Восточной Сибири и в кислой вони замшелых лагерных бараков.

Сначала были какие-то пересылочные пункты, эшелоны с дощатыми вагонами, конвоиры, охранники… А затем женский лагерь, где пришлось попросту бороться за самовыживание среди таких же, как и она, изголодавшихся по любви и нетерпеливых баб…

Потом – долгожданное освобождение. Закопченная изба в таежной глухомани, побег и скитания по необъятным просторам чужой страны, каким-то чудом одержавшей над ее родиной странную победу. Странную, поскольку после своего поражения ее родная Германия окрепла и объединилась, а победитель чуть ли не добровольно с грохотом развалился, оказавшись не в силах и попросту не сумев снести бремя своего былого величия и теперь смущенно выклянчивая подачки у своего поверженного врага.

Хильда язвительно улыбнулась:

– Так им и надо, этим ленивым, тупоголовым свиньям, волею случая ставшим обладателями шестой части земной поверхности, но так и не догадавшимся стать хозяевами в собственном доме…

И поэтому – черт с ними, с этими парнями!

Она с облегчением заметила, что недостойное сильного человека чувство вины за свой поступок, это неожиданное наваждение начинает отступать, словно ядовитый туман, рассеянный порывом свежего северного ветра.

Она встрепенулась. Расправила плечи. Быстро отошла от окна. Включила свет.

Она еще молода. Она сильна. Она еще может бороться.

Хильда повернулась к зеркалу и гордо посмотрела на свое отражение. Затем скинула халат и некоторое время любовалась своим телом, поворачиваясь к зеркалу то одним, то другим боком.

– Иная не дотянет и до сорока, чтобы так сохраниться, – удовлетворенно прошептала она. – Разве что морщинки у глаз… И сами глаза… Их выражение. Много повидали эти глаза… Спасибо Шаману – передал свое знание… Никогда и никто не посмеет сказать, что этой даме больше пятидесяти… И уж тем более за семьдесят…

Она торжествующе рассмеялась.

Подошла к стенному шкафу, порылась в его глубине и достала свой любимый наряд. Натянула юбку, блузку. Повязала галстук и надела на плечи китель. Крепко сжала в руке парабеллум и вернулась к зеркалу.

На нее смотрело ее собственное отражение. Она стояла перед ним и не могла наглядеться на себя, в своей элегантной черной форме младшего офицера СС. Стройная, подтянутая, почти такая же, как прежде. Целеустремленная и до конца верная присяге, данной великому Рейху – Хильда фон Зигельберг.

Она переложила пистолет в левую ладонь и высоко вверх вскинула правую руку…