Текст книги "О маленьких рыбаках и больших рыбах"

Автор книги: Юрий Цеханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Что же ты не сумел перейти. Парень-то перешел же!

Вспомнились мне слова пастуха, я их и повторил:

– Так ведь он плотовщик! А плотовщики и на одном бревне плавать умеют!

А Шурка мне на это:

– Эка невидаль, и я могу на одном бревне проплыть.

– Да, как же! Бревно-то ведь вертится!

– А вот будем купаться, я тебе покажу!

А потом встал и говорит:

– А ну, ребята, купаться!

Спустились мы с высокого берега и вышли в ту самую калитку, возле бани, в которую мы вчера с Екатериной Васильевной вошли.

Разделись на лодках, они лежали тут же на берегу.

Купаться хорошо – песчаный берег полого переходит в ровное песчаное дно, и можно далеко в воду зайти, прежде чем она до горла дойдет. Только что мы в воду зашли, подошли еще два мальчика. Как я потом узнал, Ваня Минин с острым носиком и хитренькими глазками и смуглый, как цыган, с кривыми ногами, серьезный, даже мрачный с виду, Андрейка-Колесо. И они живо разделись и стали купаться.

Вижу я, все ребята в воде чувствуют себя как дома: и плавают, и ныряют, и топят друг друга, и верхом катаются друг на друге. Наконец, заплыли далеко-далеко. И впереди всех Шурка – так красиво плывет «по саженкам», совсем как большой. Да и другие ребята тоже хорошо плавают. Вон даже Вася, и тот булькается, булькается, а от старших не отстает. Только один я полощусь на мелком месте. Плавать я тогда почти совсем еще не умел, да и купаться мне редко приходилось – на Ярбе у нас мало было мест для купания, и мама не позволяла.

Очень обидно мне стало, что я так от ребят отстал, и решил я обязательно научиться как следует плавать. А ребята меня на смех подняли. А потом стали «учить плавать» – попросту затащили на глубину и отпустили. Еле-еле я выбрался опять на мелкое место. Но я нисколько не рассердился на них, наоборот, даже был доволен, что все-таки сам выбрался с глубины. А ребята снова надо мной стали смеяться и представлять, как я плыл с испуганным лицом и вытаращенными глазами.

Увидел я, что неподалеку лежит бревно большое, наполовину вытащенное на берег, и говорю Шурке:

– А вот ты хвастал, что сможешь на одном бревне проплыть. Ну-ка, проплыви вот на этом бревне.

А Шурка сжал презрительно губы и говорит:

– И проплыву! Давай, ребята, стащим бревно в воду.

И ведь проплыл. Поставил как-то по-особенному ноги, не на самом горбыле, а чуть-чуть по бокам бревна, оно под ним и не вертится. А он стоит и плывет, только руками балансирует. Вот, думаю, молодец, какой Шурка! Мне бы так! А говорю другое:

– Да, так-то просто, босому-то. А плотовщики-то в сапогах плавают!

А он мне:

– А тебе, – говорит, – и босому не проплыть, так ты молчи уж лучше!

Возражать мне нечего было.

В это время Володя Вершин показывает рукой на реку и говорит:

– Ребята, глядите-ка, уклеек-то сколько привалило!

Посмотрел я туда, куда он показывает и вижу, масса мелких рыбок ходит около самой поверхности воды и непрерывно хватает что-то. На гладкой воде все время то тут, то там круги расходятся.

А Шурка и говорит:

– Давайте, ребята, уклеек удить!..

Вылезли мы все на лодки одеваться. Да и пора уж было – до того мы накупались, что у всех посинели и носы и губы.

– Давай, ребята, мух ловить, – говорит Шурка. – Уклеек удить будем.

На Ярбе мне иногда попадались уклейки. Но нарочно их там никто не удил, а тем более на муху.

Мух мы наловили скоро. Насадил я их в спичечную коробочку. Только вот беда – станешь коробочку открывать, чтобы посадить новую муху, а старые в это время улетают. Шурка меня научил так сделать: голову им сдавить перед тем, как в коробочку сажать – тогда они летать уж не могут, а ползают.

Посмотрел я, как устроена у Шурки удочка, которая у него так и звалась «уклеечная». Очень просто и удобно сделана: удилище тонкое, легкое, рябиновое и длинное, а вместо лески простая катушечная нитка навязана, крючок маленький-маленький, так и называется «мушечный». Дома, в моей «рыболовной коллекции», были такие крючки, но, собираясь в Людец, я о большой рыбе мечтал и не взял их с собой, Шурка мне свой дал. В двадцати-тридцати сантиметрах от крючка надет на нитку поплавочек пробковый, маленький, продолговатый. Уклейки ведь ходят под самой поверхностью воды, и надо, чтобы насадка, муха, или совсем поверх воды плавала, или, если намокнет да утонет, не уходила бы глубоко в воду.

Наладил я себе «уклеечную» удочку и побежал на реку. Ребятишки уж все там были. Кто с лодок удил, а другие, и Шурка в том числе, засучили повыше штанишки и прямо в воду забрели, в «забродку», значит, удили. Я тоже их примеру последовал.

Уклеек весело удить. Только закинешь леску, а к мухе уж и бегут наперегонки две-три рыбки, а то и больше. День был ясный, и в воде хорошо видно, как они хватают муху и друг друга отталкивают. Особенно интересно, если муха не утонет сразу, а некоторое время плавает, – сейчас же ее со всех сторон эти рыбки начнут хватать, только круги по воде идут. Но поймать уклейку не так уж легко – чуть зазеваешься, она сорвет муху с крючка и уйдет.

А клюют они по-разному: одни топят поплавок, а другие только в сторону его тащат. Многих уклеек я упустил, потому что дергал их из воды слишком сильно. Губы у них слабые, непрочные, дернешь посильнее и оторвешь губу – уклейка взлетит только над водой и снова уйдет в воду. Но уклеек так много было, что упустишь одну, другая сразу берет.

Как только накопилось в нашем тазу (Шурка принес банный эмалированный таз) несколько уклеек, стал я их рассматривать. И сразу же одну особенность подметил. Уклейки эти сильно по цвету отличались от тех, которые мне в Ярбе попадались. У уклеек из Ярбы спина иссиня-черная, а здесь уклейки гораздо светлее, спина у них желтовато-коричневая. Потом я узнал, что это не только с уклейками, но и с другими рыбами всегда так бывает: в реках с темной водой и рыба более темная, чем в реках со светлой водой.

К нашей компании еще три-четыре мальчика присоединились, и такая пошла у нас веселая рыбная ловля! Постоянно то один, то другой вытаскивает рыбку, а то и две-три зараз.

Другая рыба, кроме уклеек, почти не попадалась. Только однажды мрачный и молчаливый Андрейка-Колесо, который удил в стороне от всех, вдруг закричал восторженно басом:

– Ребята! Рыбина-то какая! – и показывает издали какую-то большую рыбу, как мне показалось, с пол аршина. Конечно, мы все к нему бросились смотреть, что он поймал. А Шурка говорит:

– Это чоша! [8]8
  Иначе чехонь, косарь.


[Закрыть]

Я такой рыбы не видал еще, в Ярбе она не попадается. На косарь похожа, на тот тупой нож, которым лучину щепают. Большая, а совсем легкая, потому что тощая очень, как будто уже высушенная. Потому и попалась на катушечную нитку.

Много мы с Шуркой наудили уклеек. В нашем большом банном тазу их, вероятно, было больше сотни, когда Екатерина Васильевна позвала нас обедать.

А после обеда опять принялись удить. Да так почти до самого солнечного заката и проудили. И днем на реке хорошо было, а как наступил тихий безоблачный вечер, так и уходить с нее не хотелось. Да и клев уклеек не прекращался, и наш большой таз был снова ими полон. Еле-еле нас Екатерина Васильевна зазвала домой. За ужином подала она нам большие сковороды жареных уклеек. Ничего, довольно вкусная рыбка.

V

На другой день Екатерина Васильевна нас рано разбудила:

– Вставай, – говорит, – сарданапалы! Вас уж давно товарищи дожидаются.

Оделись мы с Шуркой, вышли на крыльцо. Солнышко уж высоко над садом поднялось. На крыльце, действительно, ребятишки уже сидят. Вся наша вчерашняя компания налицо: и Володя, и Вася Вершины, и востроносенький Ваня Минин, и Андрейка-Колесо. У Володи – мешок с хлебом, а Ваня и Андрейка сидят возле небольшого ящика деревянного, а в ящике веревка какая-то кругами свернута.

– Это что такое? – спрашиваю.

– А это перемет, – отвечает Володя, – отец привезти велел. Ставить вечером будем.

– А посмотреть его можно?

– Можно, не спутай только!

Перемет оказался немудреной снастью – длинная, нетолстая бечевка, а к ней на равном расстоянии, около аршина, короткие волосяные лески, поводки привязаны, а на них крючки крупные, вот и все.

– А сколько, – спрашиваю, – всего крючков на перемете?

– Поболе ста будет.

– Вот здорово! Если на каждый крючок по рыбинке сядет, так много можно наловить.

Володя засмеялся.

– Этак-то хорошо бы было! Только так не бывает. Штук десять-пятнадцать попалось бы, так и то хорошо. Рыба-то ведь крупная на перемет попадает, его на глубину ставят!..

– А какая?

– Всякая – стерлядь, лещ, судак, язь. Где поставишь.

– А как его ставят, перемет-то?

– А вот увидишь сегодня, как мы с отцом его ставить будем.

В это время Екатерина Васильевна позвала нас чай пить. А за чаем спрашивает:

– Вы что же, сарданапалы, до вечера, что ли, теперь пропадете?

– До вечера, – говорит Шурка.

– Ну, ладно, так я вас и ждать не буду.

Дала она нам корзинку с какой-то едой, мы свои удочки с собой захватили и отправились.

В лодку уселись так: Шурка на корму с правильным веслом сел, Володя и Ваня – в весла, Вася – на самый нос, а мы с Андрейкой – на среднюю скамейку пассажирами.

Поехали. Плыть надо вниз по течению Володя и Ваня дружно гребли, и лодка ходко пошла вдоль берега. Миновали скоро сад, перевоз, церковь, а за ней потянулись по высокому берегу домики Людца. Сижу я на своей скамейке и очень непривычно себя чувствую – раньше на лодке мне почти не приходилось плавать. Смотрю, как легко и дружно гребут Володя и Ваня. И хочется мне не только сидеть пассажиром, а и самому что-нибудь делать. Говорю Володе:

– Садись на мое место, а я вместо тебя грести буду.

А Шурка мне сзади говорит:

– Да ведь не умеешь ты!

– Ну, так что ж, учиться буду. Да и не велика эта трудность.

– Ну ладно, – говорит Шурка, – пусти его, Володя. Пока у берега едем, пусть он побулькается.

Ах, думаю, чего он смеется надо мной! Я вот покажу ему, как я не умею грести. Подумаешь, большое дело – весло поднять да в воду опустить!

Переменились мы с Володей местами. Взялся я за весло, поднял его высоко над водой, занес далеко назад, опустил в воду и нажал что было силы. И сразу же жестоко ушиб себе руку о рукоятку другого Ваниного весла. И хоть виду не показал, что больно, но востроносенький Ваня все же заметил это, сощурил лукавые свои глазенки и говорит:

– Что? Каково?

Но я ему ничего не ответил. Все внимание мое было обращено на весло, которое в моих руках неожиданно оказалось и тяжелым, и неповоротливым, и непослушным. Никак я не мог поспеть за Ваней и грести с ним наравне, хоть и старался изо всех сил. Нет, думаю, грести не так уж просто!

Впрочем, мало-помалу дело у меня стало налаживаться. Стал я держать весло правильнее, перестал ушибаться о другое весло, и гребля пошла у меня ровно и все лучше и лучше. Шурка даже похвалил меня снисходительно.

Село позади осталось, а на реке у противоположного берега бакены показались: три красных, а пониже их на крутом повороте Сны – два белых.

– Ну, на ту сторону поедем, – решил Шурка. – Садись, Володя, в весла вместо Шурки, а ты, Андрейка, Ваню смени!

Хоть и устал я порядочно и руки себе намял, а с весел мне не хотелось уходить – только-только попривык я к ним и временами уже не худо греб, сам это чувствовал. Но Шурку все ребята слушались, и я послушался.

Володя и Андрейка налегли на весла, и лодка быстро пошла поперек реки. В это время из-за мыса пароход показался.

– «Владимир» снизу идет! Рано как! – объявил Вася Вершин.

Пароход был чуть-чуть виден, но я еще вчера заметил, что людецкие ребятишки все пароходы умеют издали отличать, и не только пассажирские, но и буксирные. Присмотрелись к ним.

Пароход подходил все ближе и ближе. Скоро и для меня стало ясно, что, если это и не «Владимир», то во всяком случае пассажирский пароход. В это время мы уже были на середине реки, возле первого красного бакена. А Шурка вдруг говорит:

– Давайте, ребята, на волнах покачаемся! – и повернул лодку носом вверх, чтобы течением не сносило, а Володя и Андрейка стали грести потихоньку. Лодка почти неподвижно остановилась на середине реки.

А пароход совсем близко, прямо на нас идет. Мне даже страшно стало. А ребята как ни в чем не бывало смеются и на пароход смотрят.

Совсем близко мимо нас прошел «Владимир». Я успел рассмотреть, что на штурвальной рубке опять стоит на вахте мой знакомый бородатый лоцман.

Как только пароход миновал нас, налетела на нашу лодку первая волна и на дыбы ее поставила, а за ней мелкие волны, так и пляшет на них наша лодка. А Шурка командует:

– Греби, греби, ребята, на большие валы! – и направляет лодку туда, где только что пароход прошел, а Володя с Андрейкой на весла налегли.

Гляжу, а вдоль реки, там, где пароход шел, след остался – колышутся два ряда пологих спокойных валов – это пароход колесами прогребает и оставляет после себя такие валы. Подъехали мы к ближайшему ряду, Шурка повернул лодку вдоль реки, поперек к валам, и начало нас с вала на вал, словно с горки на горку, плавно подымать и спускать. Хорошо! Как, думаю, он все умеет, этот Шурка! Настоящий сын капитана!

Валы становились все более и более пологими, наконец, и совсем их не стало заметно, а лодку нашу за это время течение пронесло и мимо второго, и мимо третьего красного бакена.

Смотрю, на берегу крошечная избушечка стоит, в одно окошко, но как следует избушечка – бревенчатая и с тесовой крышей. Косяки окна выкрашены яркой зеленой краской. Рядом стоит высокий полосатый шест с железным флюгером в виде флага, а на нем изображены крест-накрест топор и якорь.

Шурка направил лодку к этой избушке, и скоро мы были совсем близко от нее.

Вижу, около избушки на скамейке старичок сидит, посвистывает и нам улыбается, на фуражке у него, как и на флюгере, тоже топор и якорь, усы и борода аккуратно подстрижены, рубашка розовая ситцевая, а на ногах опорки. Спрашиваю я у Шурки:

– Это и есть Яков Иванович?

– Он самый. Ишь, сидит, как соловей посвистывает.

Ткнулись мы в берег против избушки возле большой лодки. А Яков Иванович нам сверху, с берега ласково так говорит, точно журчит:

– А, молодчики, молодчики приехали! Милости просим! Милости просим, – а потом вдруг без всякого перехода как закричит громовым голосом: – Вот я вас, дьяволята, прутом хорошенько выхожу! Зачем под пароход лезете! Мало вам реки-то! Утонуть хотите!

Я даже вздрогнул от неожиданности. А остальные ребята и ухом не повели, как будто так и надо.

А Яков Иванович уж снова сверху журчит ласково:

– Хлебца мне привезли. Ну, спасибо, спасибо! Соскучился я без свежего-то хлебца.

Как будто, у него два голоса – один ласково так журчит, а другой, как труба, гремит.

Вылезли ребята на берег, а мы с Шуркой остались вдвоем на лодке – с удочками своими возимся. Собрал Шурка удочки и говорит:

– Лодку-то привязать надо. Сумеешь, что ли?

Мне даже обидно стало.

– Что ты, – говорю, – обо мне думаешь? Неужели я так уж ничего и не умею. Конечно, привяжу!

– Ну, смотри, привяжи. Да чтобы не унесло, а то лодка у нас чужая, – вылез из лодки и поднялся на берег.

Кончил я возню с удочками, положил их возле на берег и принялся лодку привязывать. Замотал хорошенько веревку на колышек да еще к цепи, которой была привязана лодка Якова Ивановича, конец веревки припутал. Ладно, думаю, теперь крепко будет. Нарочно развязывай, так не скоро развяжешь.

Поднялся и я на берег, поздоровался с Яковом Ивановичем. Мне он понравился – лицо открытое, глаза веселые, добродушно так смотрят из-под колючих бровей. А ему уж ребятишки сказали, кто я такой.

– Так ты в Людец погостить приехал? – говорит Яков Иванович. – К Бутузовым? Доброе дело! У нас, в Людце-то, хорошо. Вот хоть бы у меня – смотри, благодать какая! – и обвел вокруг себя рукой.

А кругом, действительно, хорошо. С одной стороны широкая река блестит на солнце, с другой – все те же луга, которыми я так любовался издали в первый день моего приезда в Людец. Неподалеку в излучине реки, где она размыла высокий яр, бор подошел к самому берегу.

А домик Якова Ивановича (он будкой его называл) стоит на гривке, сзади него большая заводь – длинный узкий залив вытянулся вдоль речного берега. Устье его тут же, недалеко от будки, а другого конца и не видно, за поворотом скрывается.

Почти в самом своем устье заводь была перегорожена сетью, растянутой на забитых в дно кольях. А около нее – небольшая лодочка.

– Это у вас что такое? – спрашиваю Якова Ивановича.

– А это заездок, рыбное хозяйство мое. Весной в заводь-то язишки зашли, я и забил заездок, запер их да верши поставил. Только хитрая рыба язь не идет в верши. Хоть что хочешь делай! Вечером или утром на заре подойдут стадом к заездку, постоят да опять в заводь уйдут. Да еще что выдумали: через заездок прыгать! Право! И ведь перепрыгивают некоторые. А другой какой прыгнет, да и ткнется мордой в сеть, и опять в воду упадет, а не то в сети запутается и повиснет. А я его и подберу.

– А удить язей в вашей заводи можно? – спрашиваю.

– Отчего нельзя – можно. Только язя надо удить вечером или утром ранним, на самой на зорьке. Язь рыба ночная. Он по ночам и кормится, а днем на глубине стоит. Мелкий язь, подъязок, он и днем берет, а крупный – ни-ни.

VI

Пока мы с Яковом Ивановичем так разговаривали, ребятишки разбрелись кто куда со своими удочками. Кто на реке пристроился удить, а кто на заводи.

А Шурка к нам подошел и говорит:

– Яков Иванович, можно на вашей лодочке на ту сторону заводи переехать?

– Можно. Я тебя сам перетолкну, а то уедешь да пропадешь. Ищи тебя! А мне лодка скоро понадобится – верши смотреть. Пойдем!

– Шурка, – говорю, – и я с тобой пойду, ладно?

– Ладно, пойдем!

Стали в лодку садиться, а нас Вася еще окликнул:

– Меня берите еще с собой.

Перетолкнул нас Яков Иванович на ту сторону заводи, а сам обратно переехал. А Вася и говорит хитро:

– А я потому с вами поехал, чтобы он меня червей не послал копать. Пусть Володька один копает.

– А для чего червей? – спрашиваю.

– Для перемета. Перемет вечером хочет ставить. А для перемета червей-то надо много. Целый горшок! Вот я и ушел.

Пошли мы все втроем вдоль берега заводи по густой, высокой, выше пояса, пахучей траве. И сама заводь вся заросла разными водяными растениями – у берега осока и ситник стеной стоят, а на глубокой воде плавают листья кувшинки и стрелолиста. Местами до самой воды берег зарос ивовыми кустами, а кое-где они растут и из воды.

Вспомнился мне зимний вечер и рассказы дедушки про больших окуней. Я и говорю Шурке:

– Обязательно тут большие окуни должны быть.

– Кто тебе сказал?

– Никто не сказал, а я сам вижу. Место тут такое, что окуни должны быть. Я вижу!

– Много ты понимаешь! Я тут сколько раз удил. Маленькие окуньки, правда, берут, а большие никогда не попадались.

– А по-моему, – говорю, – есть. Давай попробуем! Вон у того куста.

– Пробуй, – говорит, – коли охота. А я на свое место пойду. Там сорога крупная, язики берут.

Что ж, думаю, пусть идет. А я здесь попробую. Дедушка ведь не обманывал же меня. А место здесь как раз такое, как он говорил.

Шурка и Вася куда-то дальше прошли, и скоро из-за прибрежных кустов их стало не видно. А я спустился к облюбованному мною кусту и стал разматывать свою большую удочку.

Закинул. Сразу не понравилось – мелко. Посижу все-таки, думаю. Клюнуло. Тащу, окунек небольшой. Снова закинул. Сижу и жду. Не клюет долго. Сижу тихо. Вдруг в двух шагах от меня как плеснет вода, так волны вокруг и пошли. А через минуту, напротив меня, под другим берегом заводи такой же плеск послышался почти одновременно в двух местах. Какая-то рыба большая, думаю.

Сидел, сидел, не клюет. Скучно стало. Решил идти к Шурке, хоть и досадно было, что он опять (который уж раз!) прав оказался.

Шурка и Вася неподалеку были. Шурка, как увидел меня, спрашивает насмешливо:

– Ну, где же твои большие-то окуни?

– Мелко там очень, потому их и нет. А место с виду для них подходящее. А ты поймал его?

– Да у нас тоже плохо. Васютка подъязка поймал порядочного. А я – только трех маленьких сорожек. Плохо клюет сегодня – жор начался.

Вася достал из корзинки довольно крупного язика, показал его мне и говорит:

– Как он, Шурик, у меня рваться-то начал! Насилу вытащил.

А я спрашиваю Шурку:

– Как ты сказал – «жор начался»? Что это за «жор»?

– Будто не знаешь? Ну, щучий жор. Щука жрать начала. Слышал, как она бьет, плещется? Вот мелкая рыба и попряталась и не клюет.

– А разве щука не всегда другую рыбу ловит и ест?

– То-то и есть, что не всегда. Жор у ней бывает раза три в лето. Первый жор – рано весной, второй – вот сейчас, а третий – в конце лета будет, А когда так и четыре раза бывает, а то и пять. Когда как.

В это время как раз снова раздался плеск неподалеку от нас, да такой сильный, что я даже вздрогнул. А Шурка говорит:

– Ишь, что делает! Кабы жерлички были, вот бы поставить.

– У меня, – говорю, – есть жерлички, я из города их привез.

– Что же ты мне не сказал? Взяли бы их с собой и были бы сегодня со щукой. Завтра давай поставим их. А сегодня, видно, без рыбы будем.

А я все о своем думаю.

– Шурка, – говорю, – ты не знаешь местечка здесь, на заводи, где бы и глубоко было и кусты бы из воды росли?

– Ишь, как тебе большого-то окуня захотелось! Ну, вот там глубоко – против перевоза, у дамбы. Там дамба через заводь сделана, дорога проложена. Только там удить нельзя – заросло так, что и воды не видно.

– Пойдем, Шурка, туда! Я еще раз попробую.

– Что ж, пойдем! Здесь не клюет, все равно надо на тот берег попадать, по дамбе перейдем.

Идти довольно далеко пришлось. Шли, шли, так далеко зашли, что опять против Людца оказались. Прямо против перевоза. Через заводь здесь, действительно, была проложена дамба с трубой для прохода воды под самой ее срединой. Оба бока дамбы густо обросли ивовыми кустами – должно быть, она из фашинника была сделана, он и пророс. Померял я удилищем глубину у дамбы – довольно глубоко, аршина два-три. Только вот беда – так густо растут кусты, что и лесу забросить некуда. Впрочем, возле самой трубы удалось мне найти местечко с квадратный аршин, просвет такой между кустами, а рядом с ним второе такое же, прямо против трубы.

– Шурка, – говорю, – давай попробуем удить? Я здесь, а ты вот здесь, рядышком.

– Да, как же, стану я крючки засаживать! Я лучше на Сну пойду, там буду удить. Пойдем со мной! Я там хорошее местечко знаю.

Как ни привык я Шурку слушаться, но на этот раз не послушался – уж очень живо встали в памяти дедушкины рассказы. Место точь-в-точь такое, как он говорил; и глубоко, и кусты, и листья кувшинки за ними плавают, а вот и синяя стрекоза шуршит сухими крылышками над водой.

– Нет, – говорю, – не пойду. Здесь останусь.

– Охота крючки терять да леску рвать, так оставайся. А только ничего ты здесь не поймаешь.

И ушел. И Вася за ним поплелся.

Стал я опять разматывать большую удочку, а сам волнуюсь: неужели и здесь ничего не будет и Шурка опять прав окажется?

Размотал удочку, червяка насадил хорошего и спускаю осторожно лесу в просвет между кустами.

Что это? Поплавок только коснулся воды и, не останавливаясь, под воду ушел. Не задумываясь, потянул я лесу обратно. Есть что-то! И большое! – конец удилища в дугу согнулся, а леска натянулась и дрожит. И у меня задрожали руки и колени сами собой подгибаться стали, а сердце забилось так, что вот-вот выпрыгнет.

С трудом вытащил рыбу – он! Окунь большой! И как раз такой, как в мечтах мне представлялся: красивый, с темно-зеленой спинкой и с красными, как огонь, перьями.

Схватил я его дрожащими руками, снял с крючка и держу, а куда девать, не знаю – корзиночка у нас была одна с Шуркой, а он ее унес. А окунь сильный, из рук так и рвется, в карман его не сунешь. Наконец, догадался: положил окуня на средину дамбы, подальше от воды, снял с себя рубашку, рукава узлом завязал, а низ тоненькой веревочкой (в кармане нашлась) стянул туго и тоже завязал.

И получился у меня мешок. В него и посадил окуня.

Снова забросил леску. Полминуты не прошло, как поплавок ушел опять под воду. Даже не покачнулся перед этим ни разу, а как стоял, так как будто и утонул.

Тащу. На этот раз не тут-то было. Чувствую, что бросилась рыба в сторону, и не могу я ее своротить, к себе повернуть. Заводит мою леску прямо в кусты, и ничего не могу поделать.

Так и случилось. Дошла леса до кустов и остановилась и даже поплавок всплыл на поверхность воды. Подергал-подергал я леску – не пускает что-то. Ясное дело: крючок зацепился.

А сильно дергать в таких случаях не полагается, это-то уж я знал: как раз и лесу оборвешь, и без рыбы и без крючка останешься. Что делать?

И сделал я на этот раз, хоть и не намеренно, но как раз то, что и нужно было сделать. Положил удилище зацепившейся удочки на кусты, а сам за другую удочку взялся, хоть и болело у меня сердце, что у нее и леска тоньше и крючок меньше. Забросил ее и скоро еще одного окуня поймал, такого же крупного, как и первый.

Пока я с ним возился и насаживал нового червяка на крючок, смотрю – а удилище-то от зацепившейся удочки вдруг зашевелилось и по кустам поползло. Схватился я за него обеими руками и еле-еле выволок на этот раз окуня. Да какого! Раза в полтора крупнее двух первых.

Опять у меня руки задрожали и колени подогнулись. А окунь подпрыгивает и тяжело шлепается на самом краю дамбы и рот широко разевает. И опять, как когда-то, бросился я на него всем телом и прижал к земле, причем колючки его больно укололи мой голый живот.

Но на этот раз я зря бросился, – когда окунь успокоился и перестал метаться, то оказалось, что он так глубоко проглотил крючок, что я долго с ним провозился, прежде чем смог его вынуть.

Только что я кончил возню с окунем, смотрю, неподалеку Шурка с Васей показались. Шурка мне кричит что-то. Что – я так и не разобрал, а сам ему закричал:

– Шурка, иди скорее сюда! Окуни-то здесь какие, во! – и поднял в руке самого большого, показываю.

Шурка медленно подошел.

– Да, – говорит, – это окунь!

А Вася даже рот раскрыл от изумления.

– Вот так рыбина! Молодец, Шурик!

А Шурка подтверждает:

– Молодец! Мы тут живем, да этого места не знали, а ты приехал и с первого же раза нашел.

Сказать не могу, какой большой гордостью меня Шуркина похвала наполнила!

И Шурка пристроился с удочкой к другому просвету между кустами рядом со мной, и пошла у нас ловля! Я другой такой и не запомню. Без перерыва то я, то он окуней вытаскивали, и все крупных! А Вася у нас подручным стал – пойманных окуней в «мешок» сажает и смотрит за ними.

Одна беда – уж очень часто крючки попадают на «задевы». Одна удочка у меня скоро совсем вышла из строя – зацепилась крючком так прочно, что ничего я с ней не смог поделать. Пришлось оставить ее без употребления. Шурка тоже скоро крючок оборвал на своей удочке, а она у него всего одна была, а запасных крючков ни у него, ни у меня нет. Взял он Васину удочку, а на ней была леса тонкая, слабая, и первый же окунь покрупнее оборвал ее и сам ушел и часть лески с крючком утащил.

А Шурка только что во вкус вошел, что называется.

– Дай, – говорит, – свою удочку мне. Ты уж вон сколько наудил!

– Ни за что, – говорю, – не дам! Сам хочу удить.

Шурка спорить не стал, – понимает, что на моем месте и он бы не дал. Взял мою зацепившуюся удочку, что на кустах лежала, и стал пробовать освободить крючок. Только ничего у него не выходит. А поудить ему, верно, сильно хотелось.

Тогда он придумал.

– Надо, – говорит, – «отцеп» сделать! Крючок за «задеву» снизу зацепился. Иначе как «отцепом» его не отцепишь.

– А это что за отцеп такой? – спрашиваю.

– А вот увидишь!

Взял Шурка тоненькую гладкую, без сучков, ивовую веточку, согнул ее в кольцо и перекрутил концы, чтобы кольцо не разгибалось. Потом привязал к кольцу камешек, весом около полукилограмма, связал остатки своей и Васиной лесы и к этому шнурочку Кольцо привязал. Взял с кустов удилище, приподнял толстый его конец а вершину наклонил и надел на удилище кольцо с камнем, а конец шнурочка держит в руке. Кольцо поползло по удилищу вниз, соскользнуло на лесу и по лесе спустилось под воду до самого крючка. Камень своей тяжестью и отцепил крючок. А кольцо Шурка вытащил обратно за шнурочек.

– Видал? – говорит. – Вот тебе и отцеп! Так всегда и делай, когда «засадишь» крючок. Только кольцо лучше, чтобы железное было или свинцовое, тяжелое – тогда не надо и камня привязывать.

Снова началась у нас рыбная ловля. Десятка два мы наловили с Шуркой крупных окуней. И дальше продолжали бы ловить, да только в конце концов оборвали на задевах оба последних крючка.

– Ну, ладно, – говорит Шурка, – хватит! Пойдем к Якову Ивановичу. Я есть хочу, а еду я у него в будке оставил.

И я почувствовал, что очень есть хочу. Захватили мы свою добычу и пошли. В моей рубашке, которую я в мешок превратил, было фунтов десять-двенадцать окуней. Даже нести тяжело, по очереди несли. А идти далеко пришлось.

VII

Наконец, подошли мы к будке. Яков Иванович сидел на своей скамеечке, перебирал перемет и напилочком крючки подтачивал. Нашему улову он очень удивился.

– Вот это рыбачки! – говорит. – Вот это рыбка! Молодцы, ребятишки! Молодцы! А я-то живу здесь, да не знаю, что у меня под боком такая рыба есть. Все язей жду, а окуней-то и проглядел.

А мне не терпится – хочется другим ребятам показать своих окуней, а ребят нет.

– А где же, – говорю, – другие-то ребята: Володя, Ваня, Андрейка?

А Яков Иванович говорит:

– Я их всех червей копать услал! – да как закричит вдруг своим громовым голосом на Васю: – А тебя, курицын сын, я хворостиной ужо выхожу! Куда тебя унесло? На Володьку одного всю работу свалил. Хорошо ему Ванюшка с Андрейкой помогают, а то что бы он один делал.

А Вася нисколько не испугался, только сделал лицо обиженное и говорит:

– Ну, чего ты на меня кричишь? И вовсе я не курицын сын, а твой да мамкин!

Весь гнев Якова Ивановича прошел. Расхохотался он так, что даже затрясся и покраснел весь.

– А ведь и верно! Мой сын, а не курицын! Правильно! Хо-хо-хо!

Теперь и я понял, почему никто не боится Якова Ивановича, когда он кричит своим громовым голосом разные страшные слова – я заметил, что даже в это время его глаза смеются из-под колючих бровей и не со зла он кричит, а так… для порядка.

Яков Иванович кончил, наконец, смеяться, велел высыпать окуней из моей рубашки в ведро, потом поглядел на мою спину и говорит:

– А ведь ты, Александр Иванович, сгорел весь без рубашки-то! Вся спина у тебя сожжена. Пойдем-ка скорее в будку, я тебе свою рубашку дам, у меня чистенькая есть. А то неладно будет – больно! А свою-то рубашку замой в реке, на солнышке она живо высохнет!

Надел я рубашку Якова Ивановича – она оказалась много ниже колея, и рукава пришлось подвернуть Вышел к Шурке и Васе. Они посмеялись над моим видом, а потом Шурка говорит мне: