Текст книги "О маленьких рыбаках и больших рыбах"

Автор книги: Юрий Цеханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Маруся сразу перестала жаловаться и занялась кладофорой. Долго ее рассматривала и восхищалась и Тараканщика расспрашивала. А потом говорит решительно:

– Борис! Теперь я с тобой поеду, а он пусть останется! – и показывает на меня.

Ах, ты, думаю, какая ловкая! Нет, это не пройдет! И говорю ей:

– А кто грести будет? Ты ведь грести не умеешь?

– Ну и что ж, что не умею? Будет грести Борис!

– А кто тралом ловить будет?

– Будет, будет… Ну, я не знаю, кто будет… А все-таки поеду!

А Тараканщик вдруг говорит серьезно:

– Как ты думаешь, Шурик, лодка выдержит троих? Не перевернется? Не утонет?

Мне это очень понравилось, что Тараканщик со мной советуется, как со знатоком.

Я снисходительно поглядел на Марусю и говорю:

– Выдержит, если вот она в лодке будет сидеть смирно, баловаться не будет.

– Ну, я буду смирно сидеть. И Чарли буду держать, – сказала Маруся досадливо.

– Ты хочешь взять с собой это сокровище? – спросил ее Тараканщик.

– Конечно же! Ведь он не останется без меня!

– Так! – сказал Тараканщик. – Быть нам в воде! Быть? Быть. Так, – помолчал и вдруг говорит решительно: – Ну, хорошо. Лезь в лодку. Но будь осторожна!..

Маруся сразу оживилась, повеселела.

– Я на конец сяду, – закричала она, – вот сюда! – и показывает на нос лодки.

Я, конечно, воспользовался случаем и говорю ей поучительно:

– На «конец»! Какой же это «конец»? Это нос, а не «конец». И нельзя тебе на нос садиться – загрузишь его. Вот сюда садись, на среднюю скамейку.

Маруся так была рада, что совсем не обратила внимания на мой возмутительный тон и послушно села, куда я ей показал. Села, посадила к себе на колени Чарли, и мы поехали.

Я был очень доволен собой – показал-таки себя девчонке.

IV

Хотя наше утлое суденышко было загружено теперь чуть не до самых бортов, я не утерпел, чтобы не хвастнуть перед Марусей своим умением управляться с лодкой. Я снова начал проделывать разные «фокусы» – разогнав лодку, вдруг останавливал ее или круто повертывал в сторону, кружился на одном месте, греб кормой вперед, Маруся, по-видимому, нисколько не боялась воды и с полным одобрением относилась к этим моим упражнениям. Особенно ей понравилось кружение.

– Еще! Ну, еще Шурик! – повторяла она в восторге. – Как хорошо! Ну, теперь разгони лодку быстро-быстро! Вот так! Вот так! – и от удовольствия она громко смеялась.

Глядя на нее, и мне было весело и хотелось смеяться. Но я заставлял себя быть серьезным и даже делал ей суровые замечания:

– Как сидишь! Разве так можно сидеть в лодке? За борт захотела? Сядь на средину скамейки и сиди смирно. И собаке своей не давай возиться!

Но даже эти замечания не сердили Марусю. С самым уморительным видом она, наклонившись к Чарли, говорила ему на ухо:

– Вот какой он сердитый, Чарлик! Смотри же сиди смирно-смирно! А то он тебя…

И она болтала без умолку всякую веселую чепуху.

Тараканщик сидел на корме, молча слушал наши разговоры и улыбался. Наконец, он велел мне ехать к тем кустикам, о которых говорил мне раньше.

Кусты, оказалось, росли на неглубоком месте. Подъехать к ним вплотную было нельзя – водяные травы густо разрослись вокруг них. Весла увязали и путались, и грести стало очень тяжело. Наконец, я умаялся совсем, бросил весла, и лодка остановилась.

Тараканщик наклонился над водой и стал в нее всматриваться. Потом запустил в нее руку и вытащил зеленое растение с тонкими запутанными стеблями и мелкими, как мне показалось, круглыми листиками и спрашивает меня:

– Знаешь, что это такое? Не знаешь?

Растение мне показалось знакомым. Где-то как будто я видел его. Но пока я старался вспомнить, Маруся меня уже опередила.

– Это пузырчатка, – говорит. – Да, Борис? Пузырчатка?

– Правильно! – сказал Тараканщик. – Так! – и подал мне пузырчатку.

Я стал ее рассматривать. Любопытное растение! То, что я у него принял за листики, оказалось мелкими пузырьками, мельче горошины. Одни из них были пустые, а в других была темная муть, как будто жидкая грязь.

А Тараканщик говорит:

– Эти пузырьки – ловчие аппараты. Они устроены, как верши. Понимаешь – войти в них можно, а выйти нельзя. Так?

Я вспомнил теперь, что эту самую пузырчатку мы видели с Федей в нашей книге. В ней был изображен и пузырек в разрезе в увеличенном виде. На рисунке было видно, что отверстие пузырька изнутри усажено вокруг волосками, а концы их сходятся, как горло верши.

– А кого, – спрашиваю, – пузырчатка ловит?

– Всякую водяную мелочь – мелких рачков, водяных блох, клещиков. Собственно, она не ловит их, а они залезают в пузырьки сами.

– А зачем?

– Не знаю. Спроси их. Вероятно, потому, что их очень много. Они и лезут всюду. Может быть, просто прячутся в пузырьках.

– А потом что с ними бывает?

– Потом? Потом они не могут выйти из пузырьков и умирают. И сгнивают в пузырьке, разлагаются. Вот эти гниющие вещества пузырчатка всасывает в себя, питается ими.

– Так вот этой грязью, что в пузырьках, и питается пузырчатка? Не вкусно!

– Многие растения питаются продуктами разложения. Например, грибы…

И Тараканщик рассказал мне, как питаются грибы, а потом спрашивает:

– Ну, ты отдохнул? Отдохнул. Так. Поедем немножко дальше. На чистое место. Здесь нельзя ловить тралом.

С трудом вывел я лодку из зарослей, и мы поехали рядом с ними. Немного подальше оказался чистый проход к кустам. В него я и направил лодку.

Но тут случилось с нами происшествие… Я не совсем ясно помню, как оно произошло – уж очень быстро все совершилось. Кажется, было так.

Поворачивая в проход лодку, я сильно плеснул веслом. Из соседней высокой травы совсем близко от нас с шумом и кряканьем поднялись три крупные утки. Чарли, который до сих пор смирно сидел на коленях у Маруси, вдруг рванулся и бросился к борту с явным намерением выскочить из лодки. Маруся хотела его схватить, протянула руки и всем телом подалась к нему. Этого было достаточно, чтобы наша лодка резко качнулась, черпнула полным бортом воду и пошла ко дну. Под водой она выскользнула из-под наших ног, перевернулась и вверх дном всплыла на поверхность. В тот же момент я почувствовал, что стою на дне озера по горло в воде.

Возле меня беспомощно барахталась в воде Маруся. Она была гораздо меньше меня ростом и не доставала дна. Не раздумывая, я схватил ее за руку около плеча и притянул к себе. Она крепко обняла меня руками за шею и прижалась ко мне. Где-то около своего уха я слышал ее частое-частое дыхание. И вдруг я почувствовал себя большим и сильным, а Марусю – маленькой и слабой, нуждающейся в моей помощи. И мне стало так хорошо на душе, что я готов был вот так стоять в воде и держать ее на руках долго-долго, сколько угодно…

Тараканщика я не сразу увидел. Он каким-то образом угодил сперва под лодку, а когда, наконец, выбрался из-под нее, то оказался по ту сторону лодки. Он стоял по грудь в воде и тяжело дышал. Лицо у него было испуганное, глаза широко открыты, с мокрой головы свешивалась ему на лицо веточка рдеста с прозрачными листочками. Около него плавал по воде Чарли и пытался взобраться на черное мокрое дно опрокинутой лодки, но лапки его скользили и срывались.

Авария произошла так быстро, что никто из нас не успел ни крикнуть, ни сказать слова. И в воде мы некоторое время стояли молча и смотрели друг на друга. Испуганное лицо Тараканщика приняло мало-помалу свой обычный вид.

– Так! – сказал он, наконец. – Искупались-таки? Искупались. Что ж мы станем делать?

– На берег пойдем, – говорю. – Берег недалеко.

До берега, в самом деле, было не больше шестидесяти шагов.

– А лодка? А трал? А моя кладофора? – сказал было Тараканщик, но сразу же поправился: – А впрочем, правильно, пойдем на берег. Пойдем? Пойдем.

Он обошел вокруг лодки, подошел, ко мне и принял от меня Марусю, и мы пошли. Я взял одно из плавающих тут же весел и пошел впереди, нащупывая им дно.

Не успел я сделать и десяти шагов, как уже стало значительно мельче, вода была мне только по пояс. Но идти было трудно, ноги вязли в глубоком иле и путались в густой придонной траве. Прошел я еще шагов десять да вдруг запнулся за что-то и упал с головой в воду. Встал на ноги весь в грязи и мокрой травой обвешан. Слышу, Маруся громко хохочет. Поглядел на нее, а это она надо мной. Ладно, думаю, смейся теперь! Небось в воде не смеялась, а вот как крепко за меня уцепилась. А все-таки она молодец-девчонка, не струсила, не разревелась…

Наконец, выбрались мы на берег. Первым, главный виновник нашей аварии, выскочил Чарли. Встряхнулся несколько раз так сильно, что брызги во все стороны полетели, и вот уж он в кустах с лаем гоняется за птичками. А мы пошли к Максиму Андреичу.

Максим Андреич только что проснулся. Спросонок он плохо понял, что говорил ему Тараканщик, потому что начал было со своей любимой поговорки:

– Имеет свою… – но быстро поправился, – неприятность, – и даже глазом на этот раз не подмигнул.

Когда он понял, в чем дело, сказал неторопливо:

– Я вам докладывал: лодка она хорошая, но только требует безопасного обращения.

Вместе с Максимом Андреичем мы пошли выручать лодку и спасать наше имущество, а Марусю оставили у костра сушиться.

В поисках за потонувшими банками мы несколько раз ныряли на дно и шарили там руками между осклизлыми корягами, но достали только две банки и обе пустые.

Так мы и не нашли банки с кладофорой. Тараканщик очень огорчен был.

А водоросль эта, должно быть, и в самом деле редкая – увидеть ее живою мне больше так никогда и не пришлось.

За росянкой

I

Как-то раз рассматривали мы с Федей старый, сильно потрепанный том журнала «Вокруг света». Попалась нам небольшая статья: «Насекомоядные растения». Прочитали мы ее и заинтересовались.

Оказывается, не одна пузырчатка питается мелкими животными, а есть и среди наземных растений такие, которые ловят насекомых и также питаются ими. Венерина мухоловка, например. У нее листочки, как капканы, – сядет муха или бабочка, а листочек моментально сложится вдвое вдоль своей средней жилки и захлопнет насекомое. Есть другое растение – непент, у него листочки в виде кувшинчиков с крышечкой… И еще несколько таких растений было описано в статье. Только все они не наши, а чужеземные. Впрочем, вскользь было сказано в статье, что и у нас на моховых болотах вместе с клюквой растет небольшое растеньице – росянка, с круглыми листочками, на которых есть какие-то особенные волоски. Этими волосками она тоже может ловить комариков, мошек, мух.

Особенно интересным нам показалось сообщение, что росянку можно взять вместе с дерновинкой мха, на котором она растет, положить на тарелку, и, если поливать ее водой, она будет жить. И при этом ее можно «кормить» крутыми яйцами и кусочками мяса.

– А что, Федя, – сказал я, – давай попробуем эту самую росянку найти. Ведь у нас есть моховые болота?

– Сколько угодно. Да ты, Шурик, знаешь. Помнишь, как в Людец шли и под Гришинскую гору спускались? Мы по ней наискосок шли, а если бы прямо вниз спустились, как раз на моховое болото и угодили бы.

– Пойдем, Федя, на это болото! Пойдем! А? Может быть, и найдем росянку! Ведь как интересно! Пойдем?

– Когда?

– Да хоть сегодня! Сейчас!

– Да ты погляди, ведь дождь сейчас будет!

Это была правда – небо еще с утра хмурилось, а теперь сплошь покрылось тучами.

– Ну, завтра пойдем!

Так и решили – завтра с утра пойдем на моховое болото искать росянку.

Но дождь и на другой день не унимался, а меня нетерпение грызло – так мне хотелось найти и принести домой росянку.

К полудню дождь перестал. А когда пришла мама и сели мы обедать – совсем разъяснело.

За обедом я говорю маме:

– Мамочка, мы с Федей за росянкой сегодня пойдем, на болото.

Мама уж так привыкла к нашим постоянным походам, что хотя и запротестовала было и даже голос повысила и глаза у нее круглыми стали, но скоро сдалась. Сказала только:

– Куда ж вы пойдете на ночь глядя? Ведь уж четвертый час! И что за фантазия – идти сразу же после дождя? Сырость, грязь…

На это я ей возразил так:

– Ведь болото, мамочка, недалеко. Мы дойдем до него, найдем росянку и обратно. А что сыро, так ведь на болоте всегда сыро.

Должно быть, маме эти мои немудреные доводы показались достаточно убедительными, потому что она против обыкновения больше не настаивала. А я еле досидел до конца обеда и бросился к Феде.

Мне показалось, что и Федя немного удивился моему намерению идти сейчас же. Но так как у нас как-то само собой установилось, что запевалой во всех наших похождениях был я, то он и не возражал особенно. И мама его, узнав, что меня отпустили, тоже спорить не стала.

Словом, через четверть часа мы с Федей уже направлялись к перевозу через Сну. С собой мы взяли только сачки и корзинку со стеклянными банками и двумя глубокими тарелками. Вся эта посуда была переложена стареньким теплым платком, чтобы не гремела на ходу и не перебилась. Поесть мы захватили с собой только небольшой ломтик хлеба с солью. Ведь мы были уверены, что засветло еще вернемся домой.

До усадьбы Гришина мы прошли без всяких приключений, но шли медленно – дорога глинистая, после дождя еще не просохла, глина к сапогам липнет, ноги в ней разъезжаются. Вероятно, был уже шестой час, когда мы подошли к спуску под Гришинскую гору. Спустившись, по чуть заметной тропинке мы вошли сначала в густую поросль молодых березок, ольхи, рябины. Свежая листва осыпала нас крупными каплями дождевой воды. Потом прошли неширокую полоску мелкого кустарника-ивняка, и перед нами открылось моховое болото.

Невеселое место! Насколько глаз хватает, все одно и то же – однообразный красновато-желтый моховой ковер, а на нем редко-редко расставлены низкорослые корявые сосенки. Какие они жалкие, худосочные! И не зеленые, а серые, как будто подернуты плесенью. Потом я узнал, что стоят такие сосенки на болоте десятки лет, а большими вырасти никак не могут.

Тропинка указывала нам путь и дальше по болоту, туда, где вдали над чахлым сосняком чуть виднелись веселые ярко-зеленые вершины высокоствольного леса, освещенные вечерним солнцем.

Мы пошли по ней. Как странно! Идешь по моховому покрову, как по пружинному матрацу: с каждым шагом он упруго прогибается, а нога с громким чмоканьем по щиколотку входит в мох, выжимая воду. Местами, где сплошной моховой покров был прорван и выступала темно-коричневая топь, на ней лежали мокрые ослизлые жерди. Стоило оступиться, и нога глубоко, выше колена, уходила в жидкую грязь.

– Далеко не пойдем, Шурик, – сказал благоразумный Федя. – Где-нибудь тут будем росянку искать. Поздно уж!

– Давай, – говорю, а сам думаю: а где же тут искать? Кругом все мох и мох, и ни зеленого листочка на нем не видно. Только кое-где торчат тощие сизые метелки какого-то болотного злака. А росянку я представлял себе зеленой – ведь я ничего не знал о ней, кроме того, что она мелкое растеньице с круглыми листочками.

Стою на тропинке и гляжу во все стороны – не видно ли где зелени. Наконец, усмотрел: вот там, меж серых стволов сосняка что-то зеленеет.

Сошел с тропинки и, увязая на каждом шагу, побрел в ту сторону. А Федя спрашивает:

– Куда ты? Далеко не уходи. Смотри в окно [21]21
  «Окнами» на болоте называют небольшие участки открытой топи среди сплошного мохового покрова. В таком «окне» легко увязнуть и даже утонуть.


[Закрыть]угадаешь!

– Ладно. Я сейчас приду. А ты тоже ищи росянку и жди меня.

До зелени, которая мне приглянулась, было довольно далеко. Это были густо разросшиеся высокие болотные травы: тростник, рогоз и другие, не известные мне. Они окружали открытую трясину. На ней местами проступала темно-коричневая ржавая пахучая вода.

Между стеблями высоких трав, внизу, у самых корней ярко зеленела мелкая травка. Я подумал: может быть, тут в этой травке я и найду росянку. Сделал к ней несколько шагов, и вдруг обе ноги мои совсем легко, как легко входит ложка в сметану, ушли в жидкую черную грязь выше колен. Если бы я остался на ногах, я, конечно, увяз бы и глубже, но, почувствовав, что тону, я сразу же, не раздумывая, сел на край мха, с которого только что сошел. Потом вытянул свои увязшие ноги, отполз немного назад и встал весь мокрый и грязный.

Что делать, думаю? Назад идти на тропинку к Феде? А росянка? Очень мне хотелось ее найти и почему-то думалось, что такое интересное растение, как росянка, должно расти именно вот в таком недоступном опасном месте. Поэтому я не пошел к Феде, а стал обходить трясину кругом. Нет ли, думаю, местечка, где можно было бы добраться, не увязнув, до зеленой травки.

Но так и не нашел, хотя обошел кругом всю трясину.

Очень огорчила меня неудача. Остановился я и задумался – где же искать росянку. И в моем воображении, как живая, встала она такою, какой я еще вчера представлял ее себе – глубокая тарелка, в ней мох, а на нем маленькое зеленое растеньице…

Постой! Что же это я! Как же я об этом забыл? Ведь в описании было сказано ясно: росянку можно взять вместе с дерновинкой мха… значит, она на мху и растет, на мху ее и искать надо. А я зачем-то в трясину полез! Вот растяпа!

Крикнул Феде. Он мне откликнулся. Медленно пошел я на голос, а сам все на мох смотрю.

Оказывается, моховое болото не так уж бедно растительностью. Вот целая большая полянка густо заросла темно-зелеными вырезными листьями морошки. На кочках растут кустики голубики, а с ней вместе багульник, от которого такой резкий запах, что в голове мутится. А вот мелкие блестящие кожистые листочки клюквы. На тонких, как ниточки, стелющихся стебельках ее сидят ягодки. Одни красные, как будто мятые, – прошлогодние, а другие еще зеленые – нынешние. Я съел несколько красных ягодок – кисло, но вкусно.

А росянки я так и не нашел. Не растет она у нас, что ли, думаю.

Грустный и разочарованный вышел я на тропинку к Феде. Смотрю, а он со своим обычным задумчивым видом сидит себе на высокой моховой кочке, подмяв под себя кустик голубики. Поглядел на меня из-под своих длинных ресниц и спрашивает спокойно:

– Где это ты так вывозился, Шурик? Не в окно ли попал?

Его спокойствие меня удивило и даже рассердило. Как он может быть таким спокойным, думаю. Росянку-то ведь мы еще не нашли. Неужели ему она неинтересна?

– Ты так все время и сидел здесь, – спрашиваю, – и росянки не искал?

– Да нет, я тоже искал. Да ничего не нашел. Нет ее здесь.

– Давай еще искать!

– А я думал, мы домой пойдем. Поздно уж. Солнышко скоро садиться будет.

– Нет уж! Коли пришли за росянкой, так надо ее искать. Вставай да пойдем оба вдоль тропинки. Ты с одной стороны, а я с другой. И будем искать. Она во мху растет.

Федя не стал спорить. Хотя и не совсем охотно, он поднялся, и мы медленно, поминутно оступаясь и увязая, пошли дальше вдоль тропинки.

Ничего нового я так и не увидел. Все тот же морошечник, клюква и изредка кустики голубики и багульника. Я беспокоился – уж поздно, хочешь не хочешь, а скоро придется прекратить поиски и возвращаться домой. А росянки нет и нет, и, где ее искать, не известно. Так досадно!

Федя шагал неподалеку все с тем же видом задумчивого спокойствия. Я даже ему позавидовал, почему он такой спокойный, а меня вот так всего и разжигает.

II

Так мы с Федей незаметно-незаметно да и перешли поперек через все болото и остановились только тогда, когда мелкий унылый соснячок вдруг кончился, а тропинка поползла на пригорок и затерялась на нем между высокими прямыми стволами громадных мачтовых сосен. Здесь было так хорошо, что у меня на душе стало спокойнее и неудача не казалась уж такой обидной.

– Федя, – говорю, – давай походим немножко по лесу. Уж очень в нем хорошо!

Мы поднялись на пригорок и вошли в лес.

– Тут недалеко малинник, – сказал Федя. – Пойдем малину есть.

Пошли. За пригорком в низинке нам попался ручей с коричневой, как крепкий чай, болотной водой. Вероятно, он и вытекал из болота. По жердочкам Федя перешел его и пошел дальше, а я задержался, мне хотелось помыть немножко свои залепленные грязью сапоги и штаны.

Покончив с этим, я наклонился над водой и стал в ней сачком шарить. Я еще никогда не видел ручья с такой темной водой. Может быть, думаю, мне попадется что-нибудь новое, интересное, чего я еще не знаю.

Вдруг слышу голос:

– Ты что же, паренек, делаешь тут?

Я поднял голову. На другом берегу ручья стоял высокий, тощий старик с длинной седой бородой клином, в холщовой рубахе, с сумой через плечо и свернутым пастушьим кнутом в руках.

– Ты что же делаешь-то? – повторил он. – Али рыбу ловишь?

Опыт уже научил меня, что серьезно отвечать на такой вопрос не стоило – трудно в немногих словах ответить на него так, чтобы не вызвать новых вопросов. Поэтому я ответил то, что он сам мне подсказал:

– Рыбу ловлю, дедушка.

– Рыбу? В ручье-то? – простодушно удивился старик. – Какая ж тут рыба? Ты бы на реку шел рыбу-то ловить. Да не саком бы ловил, а удой. А в этом ручье какая рыба – гольцов и тех, поди, нет.

Что он, думаю, за дурака меня считает, что ли, и говорю ему иронически:

– Да что ты! А я и не знал!

Но дедушка моей иронии, видимо, и не заметил, а еще простодушнее сказал:

– Городской ты, видно, так и не знаешь. А здесь какая рыба!

Помолчав немного, он спросил меня опять:

– Корова тут не попалась ли тебе? Пестренькая такая коровенка. Рог у ней один сломан.

– Не попадалась.

– Ну, а парнишка не встретился ли? Этакой, с тебя будет. Внучок мой, подпасок.

– Нет, и парнишки не видел.

– Эко дело! Коровенка от стада отбилась… Парнишку послал за ней, а и он куда-то запропал. Надо идти искать… А здесь ты ничего не поймаешь. Уду наладь да на реку иди.

Сказав это, дедушка повернулся и зашагал бойко, как молоденький.

Какой чудной старик, думаю. Неужели он серьезно поверил, что я тут рыбу ловлю.

Посмеялся я про себя и снова стал сачком в воде шарить. Но так ничего интересного мне и не попалось. Надо, думаю, к Феде идти.

Окликнул его, сначала не очень громко, потом посильнее. Не отвечает. Я закричал что было мочи. Прислушался, показалось, что где-то далеко-далеко Федя, наконец, отозвался.

Я решил идти к нему. Переправился по жердочкам через ручей и пошел лесом туда, откуда был слышен голос. Для верности еще раз крикнул. Кто-то опять отозвался, все так же издалека. Но Федя ли? Как будто его голос, а может, и не его.

А солнышко уже садилось. В лесу стало быстро темнеть. Пора бы, думаю, и домой возвращаться. Поздно!

Я ускорил шаги и снова закричал. На этот раз мне ответили сразу два голоса, оба одинаковые, мальчишечьи, но с разных сторон – один справа, другой слева. Я остановился. Который же голос Феди? Куда мне идти? Я крикнул еще несколько раз. На каждый мой зов мне отвечал то один, то другой голос, то оба вместе. Так я и не мог решить, с какой стороны откликнулся мне Федя.

Как будто голос слева больше похож на Федин. Решил идти влево.

Долго ли я шел, не помню уж. В лесу совсем стемнело. Идти стало труднее. Ноги путались в валежнике, запинались за кочки, натыкались на обомшелые древесные стволы, лежащие на земле. За рубашку и штаны цеплялись острые сучки, ветки хлестали по лицу. Время от времени я кричал.

Голос, уже только один, отзывался все ближе и ближе, и я отчетливо слышал, что это не Федин голос.

Наконец, когда я крикнул в последний раз, то услышал где-то совсем близко негромкий вопрос:

– Ну, чего тебе? Чего кричишь?

Я остановился, осмотрелся кругом, но ничего не мог увидеть, пока откуда-то из темноты не подошел ко мне мальчик одного роста со мной, одетый во что-то белое, с холщовой сумой через плечо. Я сразу догадался, что это и есть пропавший внучек старого пастуха, и говорю ему:

– Я ведь не тебе кричал, а товарищу своему.

И объяснил ему, почему я кричал.

Спросил его, как пройти к тропинке через болото: Федя меня там, думаю, обязательно станет ждать.

Пастушок просто и деловито, как взрослый, сказал:

– Болото – вот оно, – рядом. Ты иди возле него, обочиной, и придешь к тропе. Да, гляди, не ввались в него, завязнешь.

Очень не захотелось мне одному идти, в темноте, по незнакомому месту. Еще, того и гляди, в болото попадешь.

– Пойдем, – говорю, – вместе. Вместе – веселее.

– Зачем я пойду? Мне туда не надо. Я в деревню пойду, к деду. Может, нашлась уж корова-то. А ты и один дойдешь, тут недалеко.

Сказал, повернулся и через мгновение уже исчез в густой темноте между деревьями.

Остался я один. И так мне вдруг жутко стало, что чуть не бросился догонять пастушка. Но удержался. Думаю, ведь вот он один пошел себе по лесу и нисколько не боится. А я чем хуже его!

Приободрил так себя и тоже отправился в путь. Болото я нашел очень скоро – высокий лес скоро кончился, стало светлее, появился кустарник, и под ногами у меня захлюпал сырой мох.

Я опять вернулся под высокие деревья и осторожно-осторожно, стараясь не выходить из-под них и в то же время не заходить далеко в лес, стал пробираться по краю болота. Идти было трудно. Я оступался поминутно и даже падал. Раза два-три проваливался в ямы с водой. Ушибался, исцарапался весь. А главное, очень скоро устал.

Как далеко мне надо идти, я не знал. А ну, как, думаю, придется мне здесь где-нибудь заночевать одному, без Феди. Даже мурашки по спине пробежали, когда я себе это представил. Чего, собственно, я боялся, и сам хорошенько не знал. И все-таки боялся.

Особенно было жутко, когда я останавливался, чтобы передохнуть. Тогда становилось так тихо, что я слышал, как бьется сердце и стучит кровь в ушах. А через несколько мгновений в этой тишине я начинал различать множество едва уловимых шумов и звуков. Казалось, вокруг меня идет какая-то своя ночная затаенная жизнь. Вот хрустнул как будто сучок под чьими-то осторожными шагами, вот что-то скрипнуло, со стороны болота донесся как будто шепот, а потом глубокий вздох, словно кто-то сделал губами п-пу-ф-ф-ф, вот прожурчала струйка воды и рассыпалась звонкими каплями, вот кто-то жалобно пискнул в кустах…

Я напряженно прислушивался ко всем этим таким непонятным и странным звукам, и мне становилось так страшно, что я готов был бежать сам не зная куда. Но бежать было некуда, со всех сторон меня окружала все та же живая, жуткая темнота.

И я снова начинал торопливо шагать с сильно бьющимся сердцем, стараясь не глядеть по сторонам и не прислушиваться.

На ходу я наступил на сухой сучок, он звонко щелкнул у меня под ногой. И вдруг в двух шагах впереди меня кто-то закричал диким, ни на что не похожим грубым голосом: ка-ка-ка-ка!.. Громко захлопали крылья, потом засвистели, и все стихло. Я обомлел на мгновение, но только на мгновение, а потом засмеялся и вздохнул с облегчением. Я узнал голос – это куропатка. Я ее спугнул, и она улетела. Только и всего. Она и всегда так дико кричит, когда ее спугнешь.

И странно – страх мой вдруг пропал, точно улетел вместе с куропаткой. И я пошел вперед уже спокойно. И даже стал самого себя ругать и стыдить за то, что так боялся.

Новый звук привлек мое внимание: где-то близко-близко негромко и как будто просительно замычала корова. Мычание повторилось несколько раз, и было ясно, что оно доносится с болота. Ага, думаю, это та самая корова, которая потерялась. «Пестренькая такая, с обломанным рогом», припомнилось мне. Что ж с ней делать?

Я попробовал было подойти к ней поближе. Да куда! Как только сделал два-три шага по болоту, сразу же стал вязнуть. Стало быть, и она тоже увязла. Вот бы дедушку встретить, сказать ему.

Пошел дальше. Чувствую, что устал сильно. Хоть бы скорее выйти мне на тропинку, к Феде. Что он меня ждет, в этом у меня сомнения не было: Федя – мой верный друг, не раз меня из беды выручал. Закричать, что ли, ему?

Только успел это подумать, как слышу, кричат… Федя? Федя. Его голос.

– Федя!! – завопил я, да так громко, что далеко-далеко и в лесу и над болотом крик мой отозвался гулким эхом.

– Шу-у-рик! – донеслось до меня явственно.

Ах, думаю, как славно! Сейчас приду к Феде, и все будет хорошо. Уж мы решим с ним, что дальше делать.

III

Федя мне тоже обрадовался. Когда я подошел, наконец, к знакомому пригорку, Федя мне навстречу побежал. И хоть не видно было в темноте, я знал, что он улыбается мне своей всегдашней милой улыбкой.

– А я уж думал, что ты заблудился, Шурик, – сказал он мне.

– Да я и в самом деле заблудился.

И рассказал все, что со мной было, а потом спрашиваю:

– Что ж мы делать будем, Федя? Домой пойдем?

– Нет, Шурик, в такой темноте по болоту идти опасно. Утонуть можно. Давай уж здесь дождемся свету.

На этом и порешили, хоть я и подумал с беспокойством: а что-то мне мама моя завтра скажет! Но делать было нечего.

Уселись мы с Федей на самом пригорке под большой развесистой сосной на мягком сухом белом мху и решили так до утра сидеть, жаль вот только, что спичек у нас нет, нельзя костер развести, а то бы совсем хорошо было. Поделили пополам кусочек хлеба с солью. Пожалели, что мал кусочек. Есть здорово захотелось.

Стало холодновато – мокрые сапоги и штаны дали себя знать. Мы вытащили из корзины теплый платок, завернулись в него оба, да так и сидели, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться.

Издалека донесся низкий протяжный заводской гудок.

– Лесопилка в городе свистит, – сказал Федя. – Одиннадцать часов.

– Батюшки, только одиннадцать! До рассвета еще часов пять ждать.

Перекинулись мы с Федей еще несколькими словами и примолкли. И опять, как тогда, когда я шел вдоль болота, со всех сторон обступила нас живая тишина, наполненная ночными шорохами и шептаниями и тысячью других, еле слышных, необъяснимых звуков. Но сейчас они мне не казались уже страшными, я был не один.

Вдруг где-то близко послышались голоса и шорох шагов, и из темноты поднялись к нам на пригорок две человеческие фигуры, большая и поменьше.

– Кто тут? Люди живые, али кто? – сказал знакомый мне стариковский голос с некоторой тревогой.

А, думаю, это опять старый пастух с внуком своим. И поспешил его успокоить:

– Люди, – говорю, – дедушка, да еще знакомые.

– Ну, коли люди, так хорошо. А вы что ж тут сидите?

– Свету ждем. Через болото ночью идти боимся.

– И верно! Не пройти ночью через болото! Завязнуть можно. Утонуть. А мы вот не спим. Корову все ищем. Сходили только поужинать в деревню, да и опять в лес.

– А я знаю, дедушка, где ваша корова.

И рассказал дедушке, где слышал мычание коровы.

– Ванюшка, – сказал старик внуку, – пройди вдоль болота да прислушайся, где она мычит. Да сюда приходи.

Пастушок послушно ушел, а старик подсел к нам.

– Вы что же без огня сидите? Холодно ведь без огня-то, скучно. У меня спички-то есть.

Скоро костер пылал ярко и весело. Вернулся пастушок и сказал кратко:

– Тут корова. Завязла.

– А завязла, так нам с тобой ничего не сделать. Беги в деревню, ночуй там, а на рассвете мужиков собери, пусть идут корову вызволять. А я, видно, здесь и останусь. Притомился я сегодня. Здесь и ночую.

Пастушок ушел, а мы с Федей обсушились у костра и согрелись. Дедушка дал нам две большие вареные картофелины и по кусочку хлеба с солью. Мы с Федей наелись и улеглись спать под сосной, с головой закрывшись платком. А дедушка так и остался у костра сидеть.