Текст книги "sВОбоДА"

Автор книги: Юрий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Примерно так (она видела по телевизору) невесомостью наслаждались на тренировках космонавты, когда та на некоторое время устанавливалась в просторном салоне специального самолета, переведенного в режим свободного падения. Земля влекла своим притяжением самолет вниз с невообразимым ускорением, но внутри самолета переставала действовать сила гравитации. Помнится, Аврелия задумалась: неужели это происходит со всеми падающими самолетами, и несчастные пассажиры перед неизбежным преодолением притяжения жизни преодолевают еще и притяжение Земли?

Для чего?

Чтобы врезаться в землю, войти в нее, как нож в масло, член в вагину, жизнь в смерть?

И другая глупая мысль посетила Аврелию: если рай существует, то он там, где нет земного притяжения. В сладкой, как сахарная вода, невесомости плавают обитатели рая.

Образ сахарной воды преследовал Аврелию с детства, точнее с ранней юности. Она услышала о ней в детстве, от отца, вернувшегося из заключения. Отец вошел в дом на закате, стреляя глазами по сторонам и как будто к чему-то принюхиваясь. Он был сутулый, с острым соболиным личиком, вздернутыми плечиками (но, может, такое впечатление создавал тесный, явно с чужого плеча, подростковый какой-то пиджачок) и с наколкой на тыльной стороне ладони: «Люди – карты Бога».

Аврелия в пору увлекалась стихами Андрея Вознесенского. Ее потрясла своей смелостью строчка: «Чайка – плавки Бога». В ту пору слово «Бог» писали с маленькой буквы, но Вознесенскому удалось добиться, чтобы в его книге оно было с прописной. Аврелия была впечатлительной девочкой, и, разобрав смысл расплывающихся голубых букв на отцовской руке, немедленно вообразила себе залитый солнцем пляж, бога в белоснежных перьистых плавках, играющего в живые карты-люди с кем-то не очень различимым в ярком свете, но понятно с кем. Они играли в очко. Богу, как догадалась Аврелия, не сильно везло. Каким-то образом ей удалось заглянуть игрокам в карты, и она увидела, что черная масть преобладает. Каждая светящаяся карта Бога немедленно покрывалась двумя-тремя темными, как ночь, картами партнера.

Отца не было дома три года, и за это время Аврелия успела от него отвыкнуть.

Она смотрела на отца, и ей совершенно не нравилось, что этот сутулый, заостренный, плохо пахнущий, но при этом сам к чему-то принюхивающийся, человек будет завтракать вместе с ней на кухне и, вероятно, поселится во второй комнате их двухкомнатной квартиры, а мать перетащит свою кровать в комнату Аврелии.

Отец всегда чем-то занимался по ночам. Пробираясь ночью в туалет, Аврелия видела под закрытой дверью полоску света, слышала, как он кашляет, а иногда из комнаты доносился хрип радиоприемника. Аврелия не понимала, что мог расслышать отец сквозь мощные целенаправленные помехи. Иногда они были в виде ровного моторного гула, в котором, как в кислоте, деформировались, растворялись слова. Иногда, видимо, когда вражеские голоса произносили что-то сверхклеветническое – в виде нарастающего злобного рычания. Помнится, один раз Аврелия даже описалась от страха прямо в коридоре. Ей показалось, что сейчас дверь откроется, и на нее бросится… страшный оборотень.

Из разговора отца с матерью Аврелия поняла, что он прямо сегодня должен уехать в Житомир на похороны отца своего друга. Изли, объяснил отец, сидеть еще два года, к тому же ему недавно объявили взыскание за отправление религиозного ритуала в неположенном месте, а именно в комнате политпросвещения. Поэтому администрация не отпустила его на похороны отца. «Когда Изли узнал, что его отец умер, он так расстроился, что отдал мне весь свой сахар», – сказал отец.

«Изли? Он что, не русский?» – без большого интереса уточнила мать. Она не сильно обрадовалась возвращению отца. Как, впрочем, не сильно огорчилась, когда три года назад того забрали.

«Еврей, – ответил отец, – и не просто кошерный, а сектант – то ли хасид, то ли мискаид».

«А зачем он отдал тебе весь свой сахар?» – Аврелии показалось, что все это каким-то образом связано с воображаемой игрой в живые карты на залитом солнцем пляжем. Ей вдруг подумалось, что если бог проиграет все светящиеся карты, то у него не будет другого выхода, кроме как играть на… перьистые плавки. Аврелии сделалось стыдно за эти кощунственные мысли, но она утешила себя тем, что имеет в виду не конкретно Иисуса Христа, а одно из бесчисленных проявлений божественной сущности, которые в той или иной форме присутствуют всегда, везде и во всем.

«По их учению сахар – эквивалент счастья, – объяснил отец, – но одновременно и абсолют горя. Изли поделился со мной своим горем, чтобы мне досталось немного счастья».

«И поэтому ты едешь в Житомир на похороны человека, которого ни разу в жизни не видел?» – удивилась мать.

«Я не мог отказать, – вздохнул отец. – Когда я попросил Изли, чтобы он перестал рыдать и рассказал мне что-нибудь о своем отце, он сказал, что его отец – он всю жизнь прослужил бухгалтером в потребкооперации – был не просто хорошим человеком. Когда дети просить пить, сказал Изли, он давал им не простую, а сахарную воду!»

«Я думаю, у бухгалтера потребкооперации для этого имелись все возможности. Но это, конечно, повод, чтобы ехать в Житомир, – согласилась мать. – Ты повезешь туда сахар? Или… привезешь сахар оттуда?»

«Я подумаю, – отец, тревожно зыркнув по сторонам, извлек из кармана початую пол-литру, разлил остаток в два стакана. – За встречу!» – глухо ткнул свой стакан в стакан матери, как (при осаде крепости) бревно в непробиваемую стену.

«Подожди, я достану чего-нибудь, – сказала мать. – Не будем же мы закусывать водку… сахаром?»

«Ничего. Я могу без сахара», – отец выпил залпом, поставил стакан на стол, надел на плечи рюкзак и пошел к двери.

Он не вернулся из Житомира.

Когда, через год или два, его снова посадили, мать оформила развод. Отец безропотно подписал все бумаги, отказавшись от раздела имущества и даже оформив завещание на Аврелию. Будучи девушкой практичной, Аврелия поинтересовалась у матери, что означает это завещание. «Завещать воздух, – ответила мать, – легко и приятно. Точно так же, как говорить правду, которая никому не нужна. Особенно, когда сидишь в лагере, зарабатываешь семнадцать рублей в месяц в мебельном цехе, и сам же их прожираешь в тюремном ларьке. Это завещание означает, что тебе придется хоронить его за свой счет. А если он умрет раньше меня – за мой, то есть, за наш».

Аврелия встретилась с отцом через много лет на похоронах матери. Отец к этому времени еще сильнее (и, видимо, непримиримее) заострился, стал похож на заржавевший, вытащенный из доски гвоздь. Но при этом поседел неестественной какой-то – ангельской, а может, сахарной, – белизной, как если бы верх гвоздя был обмотан ватой. Аврелия была начитанной молодой женщиной, а потому ей немедленно вспомнился роман Ремарка «Черный обелиск». Там у одной проститутки был столь упругий анус, что она на спор выдергивала задницей торчащие из стены гвозди, которые спорщики и наблюдатели предварительно обматывали ватой.

Это советская власть – гигантская жопа – выдернула, как гвоздик, моего бедного отца из жизни, подумала Аврелия, превратила в законченного уголовника. Она обрадовалась, заметив его осторожно, а может, острожно (кажется, он снова то ли только что освободился, то ли жил в ссылке, и ему было запрещено появляться в Москве) пробирающегося между могил. Теперь Аврелия знала, почему на его сахарную голову летят не только злые осы в образе ментов и прокуроров, но и добрые пчелки в образе брошенных дочерей.

«Принес сахар? – спросила она, когда он приблизился. – Если время твоего отсутствия исчислить сахаром, то ты должен принести целый мешок».

«Увы, – погладил рукой черный мраморный крест с летящим ангелом отец, – я не поил тебя в детстве сахарной водой. Прости меня».

Аврелия обратила внимание, что наколка «Люди – карты Бога» исчезла с руки отца. Причем, операция была проделана очень аккуратно: без белых, остающихся после скальпеля, шрамов, или красных – после выжигания – пятен. Неужели, подумала она, бог проиграл все свои светящиеся карты и больше не садится за игру? Или он, подозрительно покосилась на отца, сэкономив на сахаре, разорился на пилинг?

Аврелия уже открыла рот, чтобы послать незнакомого человека, приходящегося по случаю ей отцом, куда подальше, а именно во (по народной лексике «на») внутренние и частично внешние органы человека, внутри которых перерабатывались и сахар, и вода, но вместо этого вдруг произнесла совершенно другое: «Значит, я буду поить тебя сахарной водой в старости. Считай, что ты вернулся домой… в сахарный дом».

Ей вдруг пришла в голову мысль, что пока жив отец, остров ей не грозит. Хоть бы он жил… вечно, подумала Аврелия.

Часы воды были главными в ее жизни.

Аврелия плыла по ним, как по реке с непобедимым течением. Река впадала в море, посреди которого находился остров – конечный пункт плавания.

Сахарные же часы стали ее личными внутренними часами, отсчитывающими мысли и чувства. Аврелия когда хотела, тогда их и заводила, как хотела, так и крутила стрелки. Часы воды указывали направление, как компас, как будильник пробуждали к действию, властно втягивали Аврелию в круг своей воли, границы которой терялись во Вселенной. Сахарные часы, подобно компьютерной игре, скрашивали ее одинокие чаепития, сглаживали разницу между двумя сущностями – нереальным «эквивалентом счастья» и всегда подкрадывающимся незаметно, но наблюдаемым издалека «абсолютом горя». Какой-нибудь посредственный автор – эпигон Милорада Павича – мог бы написать про Аврелию примерно так: «Сахарные часы пробили полдень ее жизни, и небо над ее головой затянулось соляными тучами слез, из которых ударили молнии гнева обманутых. Но часы воды хранили ее, объяв прозрачными, непроницаемыми для электричества, одеждами. Часы воды всегда превращали отчаянье обманутых в туман, внутри которого она могла творить новые обманы».

Часы воды пробили поздним вечером на закате, когда в ее письменном столе зазвонил мобильник, зарегистрированный на виртуальное предприятие – «Линию воды».

Аврелия в тот день задержалась на работе. Она сама не знала, зачем сидит в кабинете, разглядывая из окна плавящуюся в закатном летнем солнце (как светящиеся живые карты Бога) медную крышу отеля «Hyatt». Сумеречная небесная сиреневая волна настигала укатывающуюся прочь золотую монету солнца. Бог снова проигрывал. Вот так и быстроногая прибыль, рассеянно подумала Аврелия, всегда приходит к финишу первой, оставляя позади других, жадно тянущих к ней лапы, бегунов, а затем бесследно исчезает в лабиринтах стадиона, не дожидаясь почестей. Хотя, укатываясь в неведомые пределы, монета-солнце щедро золотила протянутые к ней ладони крыш, башен, шпилей, всевозможных мансард и прочих архитектурных излишеств. Это отчасти примиряло помешанный на прибыли мир с тем, что быстроногая прибыль неизменно приходит к финишу первой и тут же исчезает. Мир превращался в толпу рассвирепевших самцов, жадно бросающихся на истаивающий золотой след самки. Глядя из огромного окна кабинета на закатную панораму летней Москвы, Аврелия поняла, куда после финиша эвакуируется быстроногая прибыль, где ее истинный – прохладный и чистый – дом: в часах воды!

В этот момент зазвонил мобильник.

Некоторое время Аврелия определяла источник звука. Неведомый звонок был сродни ночному стуку в дверь, а потому не сулил ничего хорошего.

Она забыла про этот телефон.

Аврелия не подзаряжала его несколько месяцев – со времени последнего налогового отчета о деятельности, точнее, бездеятельности «Линии воды». В отчете все было по нулям.

Налоговая девушка сказала ей, что если до конца года у фирмы не будет объема работ, то Аврелии лучше ее ликвидировать. Или взять кредит, а потом объявить фирму банкротом. Власть в Москве сейчас какая-то дурная, левая рука не знает, что делает правая нога, продолжила умненькая девушка, можно будет реструктурировать задолженность по кредиту в долговые обязательства, да и разместить их под проценты в каком-нибудь дышащем на ладан банке. Банк сдуется, и след кредита зарастет травой-муравой. Я могла бы помочь вам на старте какого-нибудь серьезного проекта, сказала девушка, наша организация теперь работает по новым правилам, мы должны оказывать содействие малому и среднему бизнесу. Это ведь наше общее дело – развивать в России инновационную экономику третьего тысячелетия…

Каким образом дешевому телефону удалось сохранить за месяцы пыльного бездействия зарядку, а Аврелии – расслышать сквозь толстый натуральный бук письменного стола мышиный писк звонка, было тайной. Это было, как если бы столетний дед вдруг запрыгнул на молодуху, а некто безнравственный заснял безобразие на видео и выставил на всеобщее обозрение в Сеть.

Но Аврелия давно знала, что любое совпадение – знак повышенного внимания судьбы. Его можно в упор не увидеть, но нельзя проигнорировать. Точнее, можно, но на свою беду.

– «Линия воды», – уверенно, со сдержанной начальственной уверенностью произнесла Аврелия в серую от пыли трубку. – Генеральный директор – Аврелия Линник.

– Звучит почти как «Аврора Крейсер», – с нескрываемой иронией отозвался из трубки довольно приятный мужской голос. Аврелия редко ошибалась, определяя возраст мужчин по голосам. От тридцати пяти до сорока двух, подумала она. И еще отметила едва уловимый акцент. Собеседник или долго жил за границей, или русский язык был для него не единственным родным. – Я имею в виду отнюдь не вашу национальность, – пояснил он. – Я – интернационалист в нормальном понимании этого слова, то есть ни в коем случае не пролетарский интернационалист. Зовите меня Святославом Игоревичем. А в виду я имею только то, что крейсер «Аврора» все еще находится на… линии воды. Если бы я был Остапом Бендером, – продолжил он, – я бы ни мгновения не сомневался, что вы – не Аврелия Линник, а «Линия воды» – существует исключительно на бумаге.

– Значит, вы, Святослав Игоревич, не Остап Бендер, который хотел получить долю от неправедно нажитых миллионов. Вы – Корейко, который хочет пристроить капитал в надежное место. Вам не о чем беспокоиться. Вы сделали правильный выбор, – подбодрила собеседника Аврелия.

– Еще нет, – поправил ее мужчина. – А беспокоиться всегда есть о чем. Деньги, как женщины, любят беспокойство, потому что это разновидность заботы о них.

– Излишнее беспокойство, как безумная любовь, иногда приводит к противоположным результатам, – тактично заметила Аврелия, легко и естественно играя (хотя почему, собственно, играя?) роль владелицы фирмы-однодневки, готовой предоставить клиенту любые услуги за его счет. – Вы совершенно правы: деньги любят беспокойство. Но еще больше – на уровне подсознания, как сын мать, а дочь отца – они любят закон. «Линия воды» всегда и все делает по закону.

– Вы полагаете, к деньгам применимо понятие «подсознание»? – удивился мужчина. – Неужели финансы живут по законам доктора Фрейда?

– О да! – с пафосом ответила Аврелия. – Счастливы те, кому удается постигнуть, а затем воспользоваться этими законами на практике.

– Неужели с помощью гипноза? – спросил мужчина.

– К сожалению, деньги не поддаются гипнозу, – вслушиваясь в слова собеседника, Аврелия пришла к выводу, что он – русский, живущий в Штатах, но часто бывающий в Европе. – Они сами – лучший в мире гипнотизер. Сколько тысяч лет они гипнотизируют людей, превращают одних в преступников, других – в благотворителей. Мы все живем под их гипнозом. Честно говоря, – призналась она, – я не знаю, по каким признакам они отбирают для себя партнеров, но думаю, что один из них – уважение к закону…

– Воды? – уточнил мужчина.

Аврелия поняла, что все предопределено, хотя даже приблизительно не представляла себе, что именно предопределено. Она ощутила себя «законсервированным» агентом, к которому явился с неведомым заданием связной из центра… воды, чтобы отправить ее… на остров?

– Сахарной воды, – Аврелия по собственной инициативе усложнила пароль.

– Не будем спешить, – мягко охладил ее пыл мужчина. – Решение о сотрудничестве еще не принято. Но если мы с вами договоримся, сахара вам хватит до конца жизни. Хотя, – добавил после паузы, – я не знаю, сколько ложек вы кладете в чашку.

– Я полагаю, – строго ответила Аврелия, – либретто пройдено. Хотелось бы увидеть всю партитуру.

– Она вас не разочарует, – заверил мужчина.

– Я люблю серьезную музыку, – сказала Аврелия. – Мне бы хотелось услышать что-то вроде «Тангейзера», или «Золота Рейна». Если вы пригласите меня на оперетту, водевиль, или какой-нибудь смешной современный балет, я… верну билет.

– Музыка денег непредсказуема, – заметил собеседник, – она редко бывает однозначно легкой или однозначно тяжелой. Камерной – да, но только как награда избранным. Редко кому выпадает честь наслаждаться в одиночестве искусством выдающихся исполнителей. Для музыки денег характерно смешение жанров и стилей, произвольный выбор инструментов. Можно вспомнить гениальное определение: сумбур вместо музыки. Иногда она начинается как шлягер, рэп, или похабная частушка, а заканчивается торжественно и неотвратимо, как гимн. Иногда, наоборот, начинается как бессмысленная какофония, а заканчивается как… комическая опера, или музыкальный театр абсурда.

– А очень часто, – добавила Аврелия, – начинается как преступление, а заканчивается как наказание.

– Никто не собирается нарушать действующее российское законодательство, – успокоил ее мужчина. – Если мы обо всем договоримся, вы убедитесь, что мы – надежные партнеры. Крейсер «Аврора» должен выстрелить по Зимнему Дворцу. Матросы должны взять штурмом Бастилию.

– Разве Бастилию брали штурмом матросы? – удивилась Аврелия.

– Почему бы и нет? – засмеялся мужчина. – Вода во все времена – колыбель революции, а люди воды – революционеры.

– В таком случае мне хочется знать, как называется ваша… смелая партия? – У Аврелии чуть не сорвалось с языка: «Неужели партия воды?»

– Обязательно узнаете. Вы получите по электронной почте полный пакет документов и описание проекта. Я сегодня же доложу руководству о нашем разговоре. Окончательное решение принимаю не я. Не буду скрывать, Аврелия, деятельность, точнее, девственность вашей фирмы произвела на меня самое благоприятное впечатление. Как и вы, Аврелия. Мне бы очень хотелось, чтобы мои поручители остановились на… «Линии воды».

– Вы полагаете, что я тоже девственница? – поинтересовалась Аврелия.

– Вы – больше, чем девственница, – ответил мужчина. – Вы возвращаете девственность погрязшему в финансовых и прочих пороках миру.

– Но девственность фирмы, – задумалась над комплиментом Аврелия, – не лучший для нее способ выиграть тендер, если конечно, речь идет о тендере.

– Мне тоже нравится опера «Тангейзер», – не стал углубляться в тему тендера собеседник. – Я наслаждался ею много раз в разных странах. Мне кажется, что в русской транскрипции «Тангейзер» претендует на нечто более существенное, нежели имя миннезингера. В этом слове как будто сливаются напор природной силы воды – «гейзер» и мощь военной машины – «танк». Если все сложится, мы назовем наш совместный проект именно так – «Тангейзер-М», я имею в виду Москву. Мы свяжемся с вами в самое ближайшее время, Аврелия!

Поставив телефон на подзарядку, Аврелия, воспользовавшись другим телефоном, распорядилась немедленно очистить от субарендаторов и привести в порядок съемный офис по адресу, где была зарегистрирована «Линия воды».

Солнце к этому времени уже исчезло за горизонтом (горящим над Москвой зонтом). Зонт, если и горел, то синим пламенем, в котором никогда не сгорает то, что люди хотят сжечь сильнее всего. Утратив всякую надежду догнать золотую монету солнца, над Москвой синим пламенем, как две конфорки, горели человеческая алчность и – человеческая же мечта о справедливости.

Аврелия вспомнила, что Тангейзер (такой же мифический персонаж германского фольклора, как Доктор Фауст и Рейнеке-Лис) встретил во время своих странствий Венеру и некоторое время жил с ней в волшебном гроте, услаждая богиню пением и не только. Потом он участвовал в музыкальном конкурсе, но его решили лишить заслуженной награды, из-за чего вышел конфликт с Римским Папой, видимо, возглавлявшим жюри конкурса. Сочувствующая Тангейзеру, Венера сделала так, что посох, на который опирался Папа, вдруг зацвел, и все поняли, какие силы стоят за Тангейзером и где истина. Все сходится, подумала Аврелия, золотую монету солнца, быстроногую прибыль догнать нельзя, но ее можно растворить в живой воде! И тогда зацветет не только посох, но сама жизнь!

Аврелия почувствовала, как молодеет кожа на руках. С рук, как с гуся вода, сошли морщины, ладони сделались мягче, а линии жизни, ума и судьбы соединились далеко за запястьем, как три реки в одном море на географической карте. Подойдя к большому зеркалу на стене кабинета, Аврелия выставила подбородок вперед, задрала голову. Досаждавшая ей глубокая морщина на шее исчезла, растворилась в белой упругой коже.

На полу в кабинете лежал синий, как пламя, ковер со сложным белым орнаментом. Покачав бедрами, повертев коленями, Аврелия легко, как в юности, когда ходила в секцию художественной гимнастики, опустилась на шпагат.

Она почувствовала себя счастливой. Она не могла сгореть в синем пламене. Она сама была пламенем, в котором должно было сгореть… что?