Текст книги "sВОбоДА"

Автор книги: Юрий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Аврелия вдруг вспомнила глупый стишок про идущих мимочего-то, но зря,на склоне дня людей, подумала о нынешних властителях России. Они не проходили мимокорыта, а если опускали в него клюв (рыло, морду, хлебало и т. д.), то не зря,потому что зриликорыто задолго до появления его на горизонте.

«Я смотрю, вы отлично подготовились к походу в… „Смеситель“, так кажется? – поинтересовалась Аврелия у Егорова, кивнув на штаны. – Будете менять прокладку?»

«Вы…» – поднялся со скамейки Егоров, поочередно узнав в ней дочь пациента-маразматика, загадочную Софию, незнакомую Аврелию Линник – генерального директора закрытого акционерного общества «Линия воды», и возможно…

В этом, впрочем, Аврелия не была уверена.

Собственная сущность ей самой открывалась редко и неохотно, как тяжелая заржавевшая дверь… куда? Дальше крохотного, окруженного острыми подводными скалами острова она по своей воле не заглядывала.

Пределом же познания для этого психиатра была… вонь.

Но она недооценила Егорова.

«Боже мой, я думал, что все это выдумки, фантазии сумасшедших… Что вы… делаете в нашем мире?»

Аврелия вдруг обнаружила себя сидящей рядом с ним на скамейке. И не просто сидящей, а еще и позволившей психиатру взять себя за руку. Егоров ритмично поглаживал руку Аврелии сжатыми пальцами, восхищенно и преданно глядя ей в глаза темно-зелеными, как бы расширяющимися, вбирающими в себя окружающее пространство, глазами. Аврелии показалось, что на нее катятся теплые морские волны, и она, как соль (слез?) растворяется в них. Он – сволочь, подумала про Егорова Аврелия, сволочь, отрекшаяся от Христа.

«Неужели вы собираетесь меня загипнотизировать?» – недоуменно поинтересовалась она.

«Я знаю, что это невозможно, – вздохнул Егоров. Медленно подняв руку, он поправил кисточку на пилотке. Затем потрогал рукой собственный нос. – Вонь… – пробормотал он. – Вы чувствуете вонь, или… мне кажется?»

Аврелия кивнула.

Ее начал забавлять этот странный человек.

Он, как вода любой конфигурации сосуд, наполнял собой любую разновидность безумия. Даже ту, которая не подходила под это определение. В данный момент Егоров летел отважной струйкой на раскаленную поверхность печи. Он не боялся в мгновение ока испариться, то есть был готов растворить собственную жизнь в чужом безумии. Аврелия была вынуждена признать, что Егоров хороший, даже слишком хороший психиатр.

«Не может же так… – дыхнул в ладонь Егоров, – у меня вонять изо рта?»

Аврелия пожала плечами, на всякий случай отодвинувшись от него подальше.

«Значит, – печально, но твердо констатировал Егоров, – эта ужасная вонь – я сам! Как с этим жить?»

Это было невероятно, но в его бесстыжих глазах стояли слезы.

Редкая сволочь! – снова мысленно восхитилась Аврелия.

«Успокойтесь, – сказала она психиатру, – вы не Макбет. Кажется, это он говорил, что его грех смердит до небес»?

«Но вы его учуяли, – возразил Егоров, – и прилетели на запах, как муха на…»

«Как ветер, который развеет грех. Так будет проще. Меня мало интересует моральная сторона вашего метода познания. Хотите, – посмотрела прямо ему в глаза Аврелия, – я вас загипнотизирую, и вы мне расскажете, зачем сделали то, что сделали? Или… – выдержала паузу, – вы сомневаетесь, что у меня получится?»

«Не сомневаюсь, – не отвел взгляда Егоров. – В чем я должен признаться? Чего вы от меня хотите?»

«Видеофайл сеанса гипноза с известной вам особой, который вы провели у себя дома».

«Это было по взаимному согласию», – быстро ответил Егоров.

«За исключением того, что ей тогда не было восемнадцати лет, – уточнила Аврелия. – Это статья, господин Егоров, причем, не знающая срока давности».

«Свидетелей нет, – пожал плечами Егоров. – Никто не сможет подтвердить, что это случилось именно в то время, когда ей не было восемнадцати».

«Но есть потерпевшая», – возразила Аврелия.

«Исключено, – сказал Егоров. – Вам известно, чья она жена. Им не нужен скандал и, тем более, порнофильм в Интернете».

«Зачем вы вообще полезли в это дело?» – поднялась со скамейки Аврелия, дружески протянула руку Егорову.

Она решила, что настала пора посетить «Смеситель», обсудить формулу «товар-деньги-вода». Температуру установленной психиатром цены за товар следовало остудить холодной водой доводов Аврелии. Она не была стеснена в средствах и могла предложить Егорову любую сумму. Но Аврелия давно уяснила, что большинство людей воспринимает отступление от правил, в том числе и нежелание покупателя их товара торговаться, как слабость, глупость, или обман. Скорее всего, Егоров не относился к большинству, но она не собиралась это проверять. Мир стоял на том, что доступ к корыту с долларами был строго ограничен.

«Не знаю, – повернул ее руку ладонью вверх Егоров, внимательно посмотрел на тисненый узор так называемых «линий». – Наверное, из ложно понимаемого чувства собственного достоинства. Не люблю, когда меня принимают за идиота. Одно из двух, – отпустил руку Аврелии. – Или вы бессмертны, или… давно умерли».

«Что вам больше нравится?» – спросила Аврелия.

«Она – ваша сестра?» – спросил Егоров.

«Почти, – ответила Аврелия. – Хотя у нас разные родители. Продолжим беседу в „Смесителе“?»

«Как вам угодно, – церемонно поклонился, свесив с пилотки дурацкую кисточку, Егоров. – Я сделаю все, что вы прикажете».

«Тогда к делу. Сколько?» – возможность сэкономить время на «Смесителе» показалась Аврелии интересной.

«Что сколько?» – удивился, несколько разочаровав ее, Егоров.

«Вы – не Буратино, – ответила Аврелия. – Я – не лиса Алиса. Мы – не в Стране дураков. Сколько вы хотите?»

«А… в какой мы стране?» – поинтересовался Егоров.

«В данный момент – в стране оскорбленных женщин», – сказала Аврелия.

«Женщины – самая консервативная часть любого общества, – задумчиво произнес Егоров. – Женская обида – поле, засеянное семенами революции. Революция начинается тогда, когда истощается терпение женщин. Вы хотите собрать урожай?»

«Сколько?» – повторила Аврелия.

«Нисколько. Мне ничего не надо, – поднял руки верх, как сдающийся солдат, психиатр. – Да, я залезал, как вы выразились, в разные дела, но исключительно из-за профессионального интереса и никогда – из-за денег. Наверное, поэтому, – добавил после паузы, – я до сих пор жив. Мы сейчас поедем ко мне домой. Я отдам вам флэшку с файлом. Но послушайте, это же смешно! Да, у меня такое хобби, я записываю свое общение с женщинами, заметьте – далеко не со всеми! – на видео. Это не запрещено законом. Ни один суд не примет эту запись в качестве доказательства. Скорее, наоборот, примет как доказательство, что все происходило по доброму согласию. Ну, а слова… Вам ли не знать, чего только не бормочут женщины в любовном экстазе!»

«А к некоторым из них, – продолжила Аврелия, – так даже возвращается жизнь через этот самый, как вы выразились, любовный экстаз. А что есть жизнь, помимо того, – с отвращением посмотрела на Егорова, – что она – „вонь познания“? Истина в последнем, точнее, божественном измерении. Нет жизни – нет человека – нет истины. Вы решили добыть истину, которая, в сущности, вам не нужна, путем, который завел вас в тупик».

«Я бы не стал утверждать, что это тупик, – возразил Егоров. – Умение погрузить женщину в нирвану множественного оргазма – одна из высших добродетелей мужчины, средство продлить женское терпение и тем самым отсрочить революцию. Мне пришлось принять двойную дозу «виагры». Вы правы, я добыл ненужную мне, скорее даже опасную для меня истину. Но это случилось непреднамеренно, во время эксперимента. Не забывайте, я не только практикующий врач, но еще и ученый».

«Не бойтесь, – брезгливо отступила от Егорова Аврелия, – вы не пострадаете за…»

«Свой длинный член, – подмигнул ей Егоров, – и страсть к познанию. Запись вас не разочарует».

Аврелия побрезговала сидеть в машине рядом с Егоровым, велела ему разместиться на переднем сидении. Пока ехали к дому психиатра – он (оскорбляя Бога) жил на набережной возле Храма Христа-Спасителя, ей пришла в голову мысль приказать дынноголовому водителю-охраннику отпиздить(именно это нецензурное слово показалось Аврелии максимально подходящим для предстоящего действа) Егорова за все его омерзительные проделки. Глядя из машины на проплывающие дома, подернутые пылью деревья, мерцающие сквозь окна экраны (транслировали какой-то важный футбольный матч), Аврелия наслаждалась мысленным созерцанием картины укрощения (избиения) строптивого проходимца-психиатра. Она даже проверила, насколько хороши каблуки на ее туфлях. Они оказались исключительно хороши – литые, металлические, с резиновыми набойками. Аврелии, как уважающему себя художнику, хотелось завершить картину изящным «автографом» – каблуком в яйца психиатра.

Дынноголовый водитель, хоть и не чувствовал вони, но считывал складчатым затылком мысли хозяйки. Не говоря ни слова, он проследовал с Аврелией и Егоровым в лифт, а на лестничной клетке уткнул в спину психиатра пистолет. Другой – свободной – рукой крепко взял возящегося с ключами Егорова за шиворот, как большого нашкодившего кота. Странно, но в это мгновение психиатр показался Аврелии более похожим на… зайца. Но зайцы, если и шкодят, то почти никогда, в отличие от котов, не позволяют хватать себя за шиворот.

Кот, заяц, какая разница, с отвращением подумала Аврелия.

Если бы Егоров в тот момент оглянулся, он бы увидел, что охранник видоизменился: у него удлинились руки, два глаза на лице слились в один, а на спине образовался мышечный бугор.

Но Егоров не оглянулся.

Он был покорен судьбе.

Аврелия снова (на сей раз с некоторым неудовольствием) отметила чрезвычайную (жизнесохраняющую) сообразительность психиатра. Покорность судьбе означала безусловное принятие (любой) судьбы. В этих случаях судьба, как правило, воздерживалась от дополнительных испытаний для судьботерпца.

Егоров медленно поднял руку, включил в прихожей свет. Металлические каблуки Аврелии, еще мгновение назад весело, как бенгальские огни, искрившиеся над полом, погасли. Хитрый психиатр, как… тритон в море?.. ускользнул от возмездия.

«Подожди нас здесь», – велела она охраннику.

«Не найдешь – убью! Я все вижу!» – произнес охранник низким, как из-под земли, голосом, каким не разговаривают люди. Встряхнув для острастки присмиревшего кота-(зайца?)-психиатра, он остался в прихожей.

В комнате Егоров молча выдвинул из-под дивана инструментальный, косматый от свалявшейся пыли, ящик.

Открыл.

Ящик был доверху набит дисками, флэшками, картами памяти и прочей начинкой для электронного хлама.

Неужели везде… бабы? – разозлилась Аврелия.

Глядя как Егоров роется в ящике, отыскивая нужную флэшку, она подумала, что только идиот может искренне верить в то, что у айпадов, айфонов, смартфонов и прочих бессмысленных игрушек, а также социальных сетей – есть будущее. Это было неправильно составленное будущее из одних и тех же букв – с е т ьвместо е с т ь(во всех смыслах слова). То естьвсеобъемлющая «вонь познания-II». Но миллионы людей каждый день бросались в эту вонь, как… тритоны в море? Вот и он, вот и он, – вспомнилась Аврелии подпись под фотографией бывшего президента – заядлого интернетчика и твиттериста, – разрядившийся айфон… А можно: размечтавшийся тритон! – подумала Аврелия. Определенно, тритоны не давали ей сегодня покоя. На фотографии бывший президент был в какой-то детской рубашке и с крохотной (по росту) клюшечкой для гольфа в руках.

«Скоро?» – Аврелия шагнула к привинченному к стене старинному зеркалу в резной – темного дерева – раме, увидела себя во весь рост – высокую, как амфора, на металлических литых каблуках – и чуть не разрыдалась в голос, до того она была хороша. Ну почему остров и… тритоны? – в отчаяньи подумала Аврелия. Когда мир велик и прекрасен, когда в нем столько красивых вещей и столько мужчин, готовых мне их дарить?

«Уже!» – Егоров приблизился к ней сзади, осторожно и нежно, так что Аврелия видела его руки, обнял ее.

Рука с флэшкой медленно, как змея, скользнула сквозь ворот блузки на грудь Аврелии, бережно поместила флэшку в бюстгальтер. Затем руки Егорова опустились на бедра Аврелии, потом ниже, подхватили юбку, повлекли ее, как чехол с орудийного ствола, вверх. Юбка на шелковой подкладке скользила легко, словно бедра (стволы) Аврелии были смазаны маслом.

Аврелия завела свои руки за спину, ощутила твердую, как если бы в штанах прятался молоток, плоть Егорова. Переступила литыми металлическими каблуками через незаметно съехавшие на пол кружевные в блестках трусы.

«Сколько?» – спросила она.

«Что? Опять? Я же сказал…»

«Сколько ты сожрал „виагры“, чтобы так стоял?» – уточнила Аврелия.

«Я бы мог сказать, что хочу узнать истину, – с достоинством произнес Егоров. – Но я не хочу ее знать, потому что…»

«Потому что тебя там… не стояло! – гибко выгнулась, разведя ноги и упершись руками в старинное зеркало, Аврелия. – Ты знаешь, – провела рукой по бюстгальтеру, где, подобно крохотной птичке, угнездилась флэшка, – если что не так, тебе… не жить», – прошептала, задыхаясь, почти теряя сознание.

Проклятый заяц знал, как забивать молотком гвозди.

«Не только мне, – с трудом расслышала Аврелия прерывающийся голос Егорова. – Ты права, меня там не стояло. Но у меня стоял! Еще как стоял!»

10

Вергильев по старой памяти, как в прежние времена, когда состоял на службе и отвечал за такого рода мероприятия, появился на Пушкинской площади за полчаса до приезда шефа. Тот должен был приехать с женой, которая (по общественной линии) попечительствовала проекту «Чистый город – чистые люди», добиваясь дополнительного финансирования от разных фондов, банков и частных инвесторов.

Вергильев несколько раз встречался с ней по делам в офисах у Славы и у Аврелии Линник.

Жена шефа занималась проектом серьезно. Просматривала отчеты о проделанной работе, внимательно читала письма банкирам, руководителям корпораций и прочим важным людям, которые от ее имени составлял Вергильев. К кому-то из этих людей, по ее мнению, не следовало обращаться. Кому-то – надо было писать в иной тональности. Вергильев даже растерялся от столь деятельного ее участия в этом нелепом мероприятии. Он-то (до недавнего времени) не видел в нем никакого смысла, кроме очередного «распила» денег, чему немало способствовал полученный им самим «кирпич» пятитысячных.

Постепенно, однако, Вергильев убедился, что задействованные в проекте люди, по крайней мере, те, с кем он пересекался – жена шефа, Слава, Аврелия Линник – работают не за страх, а за совесть. Тем более что бюджетных, какие проверяет Счетная палата, денег в проекте было мало. Средства же частных инвесторов (за ними следил Слава) пускать на «распил» при столь интенсивном графике работ и столь широком привлечении к проекту внимания общественности было затруднительно.

У Вергильева возникло отвратительное подозрение, что купили его одного. Это ему не понравилось. Он знал, что случайно такое не происходит, и пытался отыскать ответ на вечный (со времени Древнего Рима) вопрос: кому это выгодно?

Получалось, что выгодно всем.

Умножаемый на нечистую совесть, стахановский труд Вергильева (по Маяковскому) мощной рекой «вливался» в труд «Республики воды», как однажды назвал проект Слава. Вергильев, помнится, удивился, но Слава объяснил ему, что для представителей иностранных фирм подобное название звучит предпочтительнее, нежели «Чистый город – чистые люди». Они не понимают, какая сила мешает живущим в городе людям быть чистыми, говоря по-простому, принимать душ. Республика же, продолжил Слава, подразумевает парламентскую демократию, на которой помешаны англосаксы. Вода – намек на то, что настоящая демократия сама ищет – и всегда находит! – форму, в какой выразиться. Намек на ту самую каплю, которая точит камень авторитаризма. Есть такая старая британская поговорка, сказал Слава: «Где вода – там победа». Это про нас, водяных республиканцев!

Вернувшись домой, Вергильев просидел за компьютером час, но так и не обнаружил в Интернете – он проштудировал даже письма адмирала Нельсона леди Гамильтон – следов этой поговорки.

Проект, подобно роману о Понтии Пилате в бессмертном творении Михаила Булгакова, летел к концу. Никто, включая развращенных шоуменов, артистов, телевизионных ведущих и прочих «медийных персон», не посмел проигнорировать письма жены шефа.

«Кирпич» Вергильева оставался в полиэтилене нераспечатанным, как плод в материнской утробе.

…Жена шефа долго смотрела на стопку подготовленных Вергильевым писем «медиа-персонам».

«Вас что-то смущает?» – спросил Вергильев.

«Только одно, – ответила она. – Сам факт отправления писем является подтверждением того, что я знаю этих людей, а они, стало быть, знают, или не знали, но после письма узнали меня».

«Это… лишние мысли при составлении деловых писем, – возразил Вергильев. – Плевать, знают они вас или нет. Они должны всего лишь выполнить вашу просьбу».

«Всю свою жизнь, – задумчиво проговорила жена шефа, – я придерживалась в отношении этих людей другого принципа».

«Какого именно?»

Неужели, подумал Вергильев, придется делать «кирпичу» кесарево сечение?

«Они мне – отвратительны, я им – неизвестна», – ответила жена шефа.

«Золотой принцип, – тревожно согласился Вергильев. – Но письма надо подписать. Подписать и забыть!» – вспомнил он уроки нейролингвистического программирования.

В другой раз жена шефа удивила его в день, когда Вергильеву позвонили из администрации президента и сообщили, что напряженный график не позволяет тому принять участие в церемонии открытия аква-комплекса. Это было спустя несколько дней после начала бурного обсуждения в Сети политологических измышлений Вергильева о законах, якобы внесенных шефом в Госдуму, и ожидаемой реакции на эту провокацию со стороны президента.

Звонок настиг Вергильева, когда он вместе с женой шефа спускался из башенного офиса Славы в лифте.

Пол как будто ушел из-под ног. Вергильев понял, что его план провалился, но не понял – почему? Сволочь, подумал он о себе, как о постороннем человеке, взял деньги и… нагадил.

«Вы побледнели. Что-то случилось?» – вежливо поинтересовалась жена шефа, когда они вышли из лифта.

Она спокойно и строго смотрела на него сине-серыми глазами, и у Вергильева возникло подозрение, что она знает про «кирпич». Ему вдруг сделались родными герои Достоевского, то бросающие пачку ассигнаций в огонь, то выхватывающие ее, обгоревшую, из камина. Вергильев и жена шефа молча дошли до набережной, где ее ожидал «Мерседес» с мигалкой. Вергильева ожидала станция метро «Международная». Но если бы «кирпич» был при нем, он бы не раздумывая бросил его в Москву-реку.

…Он никогда не разговаривал с женой шефа о политике. Лишь раз, помнится, у них зашел разговор о том, как живется в России пожилым людям. Вергильев (это было до «кирпича») назвал российскую пенсионную систему «геноцидом», взялся с жаром доказывать жене шефа, которая если и застала СССР, то в раннем детстве, преимущества советского пенсионного обеспечения. Та молча выслушала доводы Вергильева, потом едва заметно пожала плечами, словно они были на танцплощадке, и Вергильев пригласил ее, а она не была уверена, стоит ли с ним танцевать.

«Неужели, – разошелся Вергильев, испепеляя взглядом бриллианты в ее сережках, – вы считаете, что в современной России народ живет лучше, чем раньше – в СССР?»

«Вас действительно интересует мое мнение?» – с удивлением посмотрела на него жена шефа.

«Честно говоря, не очень. Извините…» – начал остывать Вергильев.

«Я вам отвечу, – сказала жена шефа. – В России один, не имеющий права на существование, строй сменился другим, не имеющим права на существование, строем. А скоро, возможно, его сменит очередной, не имеющий права на существование, строй. И так – до самого конца…»

Почему-то именно эти слова жены шефа вспомнились Вергильеву, когда они стояли на набережной. По Москве-реке плыл белоснежный прогулочный лайнер. Он казался слишком широким для узкой реки. Народ на палубе выпивал и закусывал под музыку. Какая-то девушка в кепке с козырьком помахала им рукой. Конец, если и должен был наступить, то не сейчас, не сегодня.

«Случилось, – вздохнул Вергильев. – Президент не приедет на церемонию открытия. Это… беда».

«Беда? – переспросила жена шефа. – Неужели это так важно?»

«Очень важно», – с тоской произнес Вергильев.

Время уходило. Надо было что-то делать, куда-то мчаться, с кем-то встречаться. Но что он мог – уволенный со службы, без удостоверения, без АТС-1, без служебной машины?

«Почему?» – жена шефа смотрела на Вергильева, как младшая сестра на старшего брата, который знает о жизни больше и, следовательно, может объяснить. Это не была умышленная «святая простота» существующей вне (поверх) быта и забот простых людей небожительницы, а искреннее непонимание правил игры, по каким в данный момент играл Вергильев. Или – включенность в иную игру с иными правилами, с высоты которой «беда» Вергильева представала сущей чепухой.

«Начнем с того, что тогда грош цена нашим письмам… счастья, – вздохнув, начал объяснять он. – Ни одна сволочь не откликнется, не пришлет журналистов. Если из администрации дадут команду молчать, вообще никто не узнает про наше замечательное мероприятие. Но это не главное. Президент обязательно, я подчеркиваю, обязательно должен быть на открытии! И не просто быть, а стоять рядом с вашим мужем, демонстрируя единство власти. Если он не приедет, то…» – Вергильев махнул рукой.

Пусть «младшая сестра» додумывает сама.

«Ну, эта беда поправима, – жена шефа достала из сумочки телефон, отыскала нужный номер. Долго ждать ответа не пришлось. – Это я, – сказала она. – Хочу тебя видеть на открытии аква-комплекса. – Вергильев, естественно, не слышал, что произнес президент, но был готов поклясться, что тот спросил: „А если раньше?“. – Возможно, – сказала жена шефа. – Не будет тебя – не будет ничего. Значит, мы договорились, – убрала телефон в сумку. – Все улажено, – подмигнула Вергильеву, – „Скорая помощь“ успела вовремя. Ответ на письмо счастья получен».

Села в «Мерседес» с мигалкой и уехала, оставив Вергильева в тягостных раздумьях. Ему было не отделаться от ощущения, что не следовало ему слышать этот разговор. Да и уверенности, что «все улажено» у него не было. Обещать – не жениться, подумал Вергильев.

Он прогулялся, насколько это было возможно в вязкой, как клей, и отнюдь не благоухающей по причине жары, (или благоухающей, как плохой клей), толпе по Пушкинской площади.

Вергильев обратил внимание, что среди собравшихся было очень много людей моложе его и почти никого – старше. Ему стало грустно. Захотелось плюнуть на все и уйти. Едва ли существовало более наглядное доказательство, что жизнь, в сущности, прожита, что не для Вергильева гремит «Тангейзер», открывается подземный аква-комплекс, и симпатичная девушка в шортах явно выглядывает из-за дерева не его.

Перед входом в нанотехнологическое чудо была смонтирована небольшая сцена с эмблемой проекта «Чистый город – чистые люди».

Вергильев посмотрел на часы. Через двадцать минут опера уходила на антракт. В антракте и должна была состояться церемония открытия аква-комплекса. Если она затянется, не страшно, опера подождет. Тангейзеру некуда спешить. Журналисты топтались возле установленных камер на выгороженной площадке. Тут же крутились сотрудники пресс-службы президента.

Сбоку от сцены в охраняемой зоне стояла одинокая цельнометаллическая кабина биотуалета, правда, без опознавательного знака. Это было что-то новенькое. Прежде за президентом не возили мобильный сортир. Дверь кабины приоткрылась, из нее вышел человек в комбинезоне. Вергильев успел увидеть, что вместо унитаза внутри кабины – сложная, как в центре управления космическими полетами, электроника. Человек в комбинезоне что-то коротко доложил другому человеку – в костюме и при галстуке, в котором Вергильев узнал Славу. То есть того, кто был Славой, когда они охотились с шефом в Канаде на белого медведя. А сейчас – Святославом Игоревичем Морозом, уважаемым бизнесменом, одним из инвесторов проекта «Чистый город – чистые люди».

– Что это? – кивнул на будку Вергильев, поздоровавшись со Славой.

– Мобильный пункт управления аква-комплексом, – ответил Слава.

– Зачем он нужен? – удивился Вергильев.

– Спроси чего-нибудь полегче. Понятия не имею! – раздраженно поправил узел на галстуке Слава. – Бред! Вчера вечером мне позвонил… – Слава назвал фамилию шефа президентского протокола, – велел сделать так, чтобы президент обязательно мог нажать какую-нибудь кнопку, причем – это самое милое! – недобро усмехнулся Слава, – эту, якобы запускающую аква-комплекс, кнопку следовало установить не в самом комплексе, а… там, где предположительно будет находиться президент. Не слабо, да? – спросил Слава.

Вергильев только развел руками.

У шефа президентского протокола было своеобразное понимание пространства и времени. Он как будто жил в волшебной стране, где погода, время суток, окружающая природа, интерьеры, внутреннее убранство помещений, да и сами люди легко преображались согласно его (президента?) представлениям. То он приказывал травить комаров вокруг резиденции, где останавливался во время визита в областной центр президент. То устанавливал в лесу, где тот прогуливался, акустические приспособления с записью нескончаемого «ку-ку». Президент любил считать, сколько лет ему еще жить и править Россией. По шефу протокола выходило – вечно.

– Но и это еще не все, – продолжил Слава. – Дядя так мне и не сообщил, где я должен установить эту хренову кнопку. В шаговой доступности, так он выразился.

– Здесь больше, чем шаг, – прикинул на глазок расстояние от сцены до кабины Вергильев.

– Шесть с половиной шагов, – мрачно уточнил Слава. – Что мне за это будет?

– Расстрел, – вздохнул Вергильев.

– Всю ночь копали, – не отреагировал на шутку Слава. Похоже, чувство юмора после выполнения распоряжения шефа президентского протокола у него притупилось. – Подводили кабель от генератора «водяного дыма», монтировали этот чертов пульт. Все на живую нитку, – махнул рукой. – Кому это нужно? Неужели он пойдет туда… – с отвращением посмотрел на кабину, как если бы она и впрямь была сортиром, и из нее воняло, – нажимать кнопку?

– Ну, нажмет, а что дальше? – спросил Вергильев.

– Сначала я хотел ограничиться иллюминацией на входе и вокруг на деревьях, – объяснил Слава. – Но ведь светло… Не вечер. Смыв, – произнес упавшим голосом. – Вывели на кнопку смыв и дезинфекцию комплекса. Только… что смывать, если там еще никого не было?

– Не переживай, – успокоил Славу Вергильев. – Он не будет нажимать кнопку. Лучше, – посмотрел на небо, – позаботься о зонтах. Вдруг дождь?

– За дождь тоже расстрел? – поинтересовался Слава.

– С последующей кастрацией, – весело подмигнул ему Вергильев. – Помнишь Михал Михалыча?

Тверскую улицу перекрыли. Через пешеходную часть охрана «пробила» с помощью металлических ограждений «коридор». Недовольные граждане, как рыбы в сеть, тыкались в ограждения по обе стороны «коридора». Полицейские (пока) вежливо рекомендовали им пользоваться подземными переходами. Вергильев понял, что президент подъедет именно сюда, а потом пройдет по «коридору» к сцене.

Но сначала должен был подъехать шеф.

Из оперы, как перья из подушки, вылезали посторонние звуки. Слабый колокольный звон от церкви, где собрались православные коммунисты. Приглушенное эхо речевок от Театра имени Ленинского комсомола. На Малой Дмитровке митинговали какие-то оппозиционеры. Это можно было уяснить по звукам «о-о-а…» (свобода), «е-о-а-ия…» (демократия), «о-о-й…» (долой) и еще «о-ор!» Кто-то, стало быть, по мнению выступавших, был вором. Кто бы это мог быть, подумал Вергильев, неужели… президент? Судя по раскатистому, иногда даже заглушающему оркестр берлинской оперы, эху, народу там собралось немало.

Вдруг стало темно, как если бы крокодил из детского стихотворения Корнея Чуковского проглотил солнце. Он и проглотил, явившись в небе в виде иссиня-черной, двойной какой-то тучи, напоминающей одновременно крокодила с птицей на спине (если такое возможно), и древнегреческую триеру под странным, ввинчивающимся в небо, (нано?) парусом. Туча, правда, была в единственном числе, а потому, если и угрожала дождем, то кратковременным. К тому же до площади «крокодилу» еще надо было доплыть. В данный момент он взял курс на бульвар, определенно заинтересовавшись «Тангейзером».

Охрана на перекрытой Тверской схватилась за рации. Протолкнувшись к ограждению, Вергильев увидел знакомого паренька из службы сопровождения шефа. Тот узнал Вергильева, пропустил за ограждение.

– Президент задерживается, – сообщил он, – наш сейчас подъедет.

Вскоре к площади подлетели сразу несколько кортежей – со стороны Тверской, Большой Дмитровки, Тверского бульвара и Белорусского вокзала. Президентская охрана явно этого не ожидала, но быстро сориентировалась, организовала проход уважаемым людям: генеральному прокурору, министру обороны, московскому градоначальнику, вице-премьеру, отвечающему за энергетику и нефтегазовый комплекс. Кортежи пожиже охрана отправила в объезд.

И только потом подъехал шеф.

– Зачем такой хурал? – спросил Вергильев, перехватывая шефа у машины.

– У него на подписи указ об отставке правительства, – сказал шеф, жестом отгоняя помощника, сунувшегося было к нему с какой-то папкой. – Утром он вызывал председателя конституционного суда для согласования формулировок о переходе к прямому президентскому правлению. Это… почти что государственный переворот. Не знаю, может, уже подписал. Тогда прямо здесь объявит. Если, конечно, – посмотрел на перекрытую Тверскую, – приедет. Я бы на его месте…

Но Вергильев так и не узнал, что собирался сделать шеф на месте главы государства, потому что Тверская огласилась сиренами президентского кортежа.

Прибывшие на церемонию начальники, как и положено, выстроились по пути следования президента. Коридор был узок, поэтому охрана быстро очистила его от посторонних, включая Вергильева.

Он переместился поближе к сцене.

Опера смолкла.

Тангейзер устал, мог бы сказать модернисту-дирижеру революционный матрос Железняк, если бы дожил до наших дней.

Над площадью установилась тишина, нарушаемая лишь свистом ветра и шумом деревьев.

Туча-крокодил разрезала острым носом солнце пополам, как колобок. Половина площади, бульвары, Малая Дмитровка погрузились в предгрозовую тьму. Зато другая половина, по которой в данный момент шел к сцене президент, была ярко, но как-то тревожно освещена.

Разглаженное, без морщин лицо президента было совершенно спокойно. Он застенчиво и приветливо улыбался, словно хотел сказать встречавшим его людям что-то хорошее, ободряющее, но из-за врожденной (народной) скромности стеснялся. Охраны, правда, с ним прибыло втрое против обычного.