Текст книги "sВОбоДА"

Автор книги: Юрий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

«Вперед ребята, я постерегу вещи, – сказал Вергильев. – А то… ходят тут всякие»…

«Ну да, понаехали», – с интересом посмотрел на него Слава.

«Остаешься? – удивился шеф. – Ты пропустишь самое интересное!»

«Слава запечатлеет для истории», – кивнул на сумку с фото– и видеоаппаратурой Вергильев.

«Ты был бы рядом со мной в кадре», – у шефа блестели глаза, он нежно и трепетно, как стан девушки, поглаживал карабин. Ничто, включая срочную радиограмму с извещением об отставке (если бы ее каким-то образом сюда доставили), не могло испортить ему настроение.

«Я не тщеславен, – усмехнулся, устраиваясь в спальном мешке поудобнее, Вергильев. – И… не кровожаден», – он пожалел, что так сказал, но уже было поздно.

«А кто сфотографирует меня, Славу и медведя?» – вкрадчиво поинтересовался шеф, оставляя Вергильеву шанс передумать.

«Нет проблем», – Слава повел плечом, на котором, помимо карабина и расчехленной фотокамеры, висел штатив. Похоже, этот парень предвидел все.

Они вернулись через пару часов с прозрачным пластиковым мешком, в котором находилось что-то кроваво-мясное.

«Мы должны это… съесть? – с отвращением посмотрел на мешок Вергильев. – По старой доброй охотничьей традиции?»

«Можем, конечно, – шеф карманной рулеткой пытался что-то измерить внутри герметично закрытого мешка, – но не так, чтобы обязательно. Знаешь, что это? Мишкины гениталии!»

«Зачем?» – ужаснулся Вергильев.

«Их положено предъявить, когда будем отчитываться по лицензии, – объяснил шеф, – ну, что мы застрелили именно того зверя, какого нам разрешили. Увы, – убрал рулетку в карман, – до рекорда, кажется, не дотянули… Три с половиной миллиметра не хватает».

«Никак не добавить? – спросил Вергильев. – Существуют же технологии».

«Я охотник, – мрачно посмотрел на него шеф, – а не хирург-уролог».

«Но дело сделано, – Вергильев понял, что обидел шефа. – Михал Михалыч снят с вершины… медвежьей перевернутой пирамиды».

«Только мое имя не украсит бронзовую доску Всемирного общества охотников, – вздохнул шеф. – Но все равно мне очень жаль, что ты не видел, как…»

Последних слов шефа Вергильев не расслышал из-за шума винтов. Один вертолет – небольшой – опустился рядом с палаткой. Другой – крупнее – полетел дальше.

«Захватит Михал Михалыча, – сказал шеф. – Если не бронзовая доска в клубе охотников, так хоть шкура… убитого медведя на память».

…Вергильев подумал, что и другого медведя, охотиться на которого шеф, спустя пять лет, пригласил Славу, он не увидит. Если, конечно, речь идет о медведе. Он не сомневался, что Слава – специалист широкого профиля.

Уже извлекая из кармана служебное удостоверение, которое (тут тоже не было сомнений) офицер на рамке у выхода ему не вернет, Вергильев спохватился, что у него нет наличных денег.

У банкомата нервно перетаптывался небольшого роста с гладко зачесанными назад, прикрывающими лысину волосами человек. Волос было не очень много, и они не столько прикрывали, сколько свидетельствовали о намерении их обладателя скрыть (хотя бы частично заштриховать) лысину. Так, наверное, явление обтрепанного, недокормленного пограничника свидетельствует о грустной действительности страны, границы которой он охраняет.

Человека звали Львом Ивановичем. Правда, его внешний вид, в отличие от вида предполагаемого пограничника (и страны) свидетельствовал о том, что его-то жизнь, как раз очень даже удалась. Честно говоря, Вергильев не понимал, что мешает Льву Ивановичу заняться пересадкой волос, нарастить в рекордные сроки густую шевелюру.

Наверное, дела.

Он занимался государственными корпорациями при министерствах, которые курировал шеф. Подбирал кадры в советы директоров, следил, как расходуются бюджетные деньги, распределяется прибыль, выплачиваются бонусы, одним словом, был весьма влиятельным чиновником. Сфера его деятельности никоим образом не пересекалась с занятиями Вергильева, а потому у них были легкие, почти дружеские (без дружбы) отношения, какие часто бывают между людьми, которым на государственной службе нечего делить.

– Сволочи! Ты представляешь, установили лимит – сто пятьдесят тысяч в день и ни копейки больше! – обрадовался Вергильеву (не лейтенанту же на рамке с зарплатой в двадцать тысяч выражать свое возмущение) Лев Иванович. – А мне сейчас позвонили, везут на дачу фильтры для бассейна и эти… как их… ионизаторы воздуха. Ну, кто все это придумывает? Лишь бы навредить людям! Что мне, министру финансов звонить?

– Сколько тебе надо? – вытащил из бумажника карточку Вергильев. Он подумал, что, вполне возможно, Лев Иванович пригодится ему в новой жизни. В госкорпорациях платили огромные деньги. Вергильев лично знал двух сослуживцев, сказочно там обогащающихся. Один – в фонде содействия ЖКХ, другой – в корпорации по развитию нанотехнологий, хотя никакого отношения к ЖКХ и нанотехнологиям эти товарищи не имели.

– Не парься, – снисходительно потрепал его по плечу Лев Иванович. – Жена еще заказала гарнитур из вишневого дерева. Почему? А увидела, дрянь такая, у соседа. А кто сосед? Да заместитель председателя Центробанка! Хорошо, если в семь раз по сто пятьдесят уложусь. Ладно, разберусь. Тебе в какую сторону?

В любую, чуть было не ответил Вергильев, ни в одной меня не ждут. Лев Иванович оставался на корабле помощником капитана, а вот его, Вергильева, внезапно списали, спустили по трапу, швырнув в поникшую спину котомку с изношенными просоленными вещичками.

– Своим ходом.

– Уважаю. Мужественное решение, – протянул пухлую, как бы надутую изнутри воздухом руку Лев Иванович.

Вергильев понял, что этот резиновый человечек уже знает про него, но ему плевать, потому что у него давно все есть, а в тех играх, в которых он участвует на стороне начальства, он незаменим. Перевернутая пирамида была поистине многоярусной, и в ярусе Льва Ивановича тоже было весьма комфортно. Помогать он мне не будет, с грустью подумал Вергильев, слишком я для него мелок.

– Лев, почему? – Вергильеву показалось, что как только он отпустит воздушную руку, она, как шар, взлетит к потолку и утащит за собой Льва Ивановича, как корзину. – Скажи одно слово, оно же ключ…

– Все под Богом ходим, – осторожно высвободил руку Лев Иванович.

– Я знаю наизусть три молитвы, – сказал Вергильев, – на Рождестве стоял в храме Христа Спасителя рядом с патриархом.

– Вот и встал не на свое место, – поправил на Вергильеве галстук Лев Иванович, – и ладно бы просто встал, так еще и ошибся с важной бумагой. Ее ждали серьезные люди, а ты ее под сукно. Но может все не так. Что-то тут… – покрутил в воздухе пальцами Лев Иванович. – Хочешь совет? Не делай резких движений. Уйди в тину. Не шевели плавниками. Жди.

– Чего? – тупо спросил Вергильев.

– Для чего-то же все это сделано, – внимательно посмотрел на него Лев Иванович, на мгновение преобразившись из добродушного номенклатурного хохмача и матерщинника в многоопытного погонщика верблюдов, нагруженных мешками с миллиардами из государственной казны, вершителя судеб и знатока подковерных дел.

– Из какой хоть оперы бумага? – быстро спросил Вергильев.

– В том-то и дело, что не из твоей, не из политической. Там что-то было про воду, про какие-то новые технологии то ли в орошении почвы, то ли в водоснабжении. Если понадоблюсь, звони, – двинулся к выходу Лев Иванович, играя на ходу кнопками мобильного телефона. Вергильев не сомневался: Лев Иванович или изгонял из списка его, Вергильева, номер, или переводил его в безответный «черный список».

– Антонин Сергеевич, – вежливо обратился к Вергильеву лейтенант на рамке после того, как тот закончил возню с банкоматом, – я должен изъять ваше удостоверение.

– В курсе, – протянул ему вишневого (как гарнитур, приглянувшийся жене Льва Ивановича) цвета с золотым двуглавым орлом книжицу Вергильев.

– Один советник на вход, другой на выход, – сказал лейтенант. – Диалектика. – Он определенно симпатизировал Вергильеву. Возможно потому, что тот всегда здоровался с ним и никогда не лез через рамку без пропуска, полагая себя важной персоной, которую охрана должна знать в лицо.

– На выход я, – усмехнулся Вергильев, – это понятно. А кто на вход?

– А вот этот спортивный парень. Вы еще на него так посмотрели, как будто знаете. Кто он? Футболист?

– Мастер спорта по… лыжной гонке преследования. Точнее, по зимнему медвежьему многоборью, если есть такое.

– Удачи, Антонин Сергеевич! – козырнул лейтенант.

Отправив водителя к месту своей второй дислокации – в Кремль, Вергильев решил прогуляться по утренней Москве, добраться до Кремля пешком. Такое счастье выпадало ему нечасто.

На Красной площади было тихо, чисто и пусто, как если бы власть и народ, подобно давно разведенным супругам, решительно не интересовались делами друг друга.

Неторопливо шагая по брусчатке, Вергильев вдруг вспомнил, как недавно в служебной командировке, в Туле в одиночестве ужинал в ресторане. За соседним столиком сидели молодые ребята, как понял Вергильев, армейские офицеры. Они отмечали присвоение звания капитана одному из них, недавно вернувшемуся с Кавказа. А еще там была девушка, которая смотрела на капитана влюбленно, но печально, и была другая девушка – жена капитана, которой это очень не нравилось. Капитану эти посиделки, от которых он видимо не мог отказаться, тоже не нравились. Он пил до дна и танцевал исключительно с женой. Его друзья все понимали, а потому всячески пытались развлечь, точнее, отвлечь девушку, которая, как понял Вергильев, работала шифровалыцицей в штабе их части, рассказывая ей разные смешные истории про неполученные награды, невыданные жилищные сертификаты и невыплаченные «боевые».

А за другим столиком мрачно, не чокаясь, выпивали шахтеры, поминая (Вергильев надеялся, что умершего своей смертью, а не погибшего в забое) товарища.

А чуть дальше – молоденькие девчонки – медсестры отмечали поступление одной из них в институт. Две точно были после дежурства, потому что засыпали за столом, не откликаясь на комплименты приглашающих их танцевать офицеров.

А у выхода расположились «дальнобойщики», матерящие дороги, бандитов, милиционеров и высасывающие из них все соки начальство.

Вергильеву, помнится, стало – навзрыд – жалко их всех, собравшихся в этом зале и находящихся за его пределами, едва сводящих концы с концами, зажатых в непонятные тиски, которые, собственно, и были их повседневной жизнью.

По пути в гостиницу он зашел в храм, и долго стоял перед темной иконой, вглядываясь в книгу, которую держал развернутой – лицом к смотрящему – Иисус Христос. Неужели все записано в этой книге, и ничего изменить нельзя, подумал Вергильев. Почему людям так плохо и неуютно? Способны ли они сами о себе думать, защищать себя? Как можно так их ненавидеть, сживать со свету, если они и есть государство?

Это ведь ради них, строго посмотрел в глаза Иисусу Вергильев, а не ради жирующей на яхтах, жрущей на золоте мрази, Ты приходил в этот мир. Но мир и ныне там. Те, ради кого Ты приходил, преданы и обмануты. Странным образом собственная жизнь вдруг сделалась Вергильеву абсолютно недорога. Моргни Иисус, и он бы немедленно отдал ее за этих самых офицеров, медсестер, шахтеров и прочих, кому не было жизни в России. Хотя деньги на ресторан у них откуда-то были. Это… я их предал, бесстрашно глядя в глаза Иисусу, признался Вергильев.

…Вергильев огляделся по сторонам. Красная площадь была по-прежнему пуста. Только степенно прогуливающаяся по брусчатке большая серо-черная ворона с интересом посмотрела на него, одобрительно каркнула, а потом перелетела на самый верх Мавзолея. Там, на державном мраморе, ворона, опустив клюв, о чем-то глубоко задумалась. Вполне возможно, что о социализме, который был плох, но давал жить офицерам, медсестрам, шахтерам и прочему трудовому люду.

И Вергильев, вдохновленный примером вороны, додумал до конца мысль, которую не додумал в тульском храме: он ненавидел эту, исправно кормившую его до сегодняшнего дня, власть.

2

Войдя утром в свой кабинет, врач-психиатр Егоров увидел черную с золотой каймой по краям крыльев бабочку, энергично бьющуюся в прозрачный пластик закрытого окна. Кажется, она называлась «Мертвая голова», но, может быть, Егоров ошибался, и она называлась как-нибудь иначе.

Залетела с улицы, или из коридора, когда приходила уборщица, подумал Егоров. Но уборщицы точно не было в его кабинете. На стеклянном столике возле кожаного дивана стояли две невымытые с вечера чашки, а в пластмассовом ведерке у письменного стола белели клочки изорванной бумаги. Значит, кто-то заходил в кабинет, когда меня не было, предположил Егоров, или… – задрав голову, посмотрел на гофрированную вентиляционную вытяжку на потолке, она прилетела оттуда. Правда, непонятно было, как бабочке удалось при этом сохранить в целости крылья? Но в мире было много непонятного, и если всему искать объяснение, то можно сойти с ума. Бабочка, она сродни Духу Божьему, решил Егоров, летает, где хочет.

Даже сквозь вентиляционные решетки и закрытые окна, сохранив в целости и сохранности крылья.

Честно говоря, Егорову было плевать, что кто-то (возможно) посещал кабинет в его отсутствие. Ничего компрометирующего или секретного неведомый «кто-то» обнаружить не мог. Другое дело, что он мог подложить в укромное место нечто, что потом с победительной радостью обнаружат в нужный момент. Но и это было маловероятно. Егоров не выписывал рецепты на транквилизаторы и антидепрессанты, то есть на лекарства, попадающие под определение «наркосодержащие препараты». В частной клинике с политически выверенным названием «Наномед», он всего лишь консультировал пациентов по разного рода, в основном, психологического свойства, проблемам. Лекарства, если это было необходимо, им выписывали другие врачи после положенных в таких случаях исследований и анализов.

Клиника располагалась в переулке неподалеку от Садового кольца в здании бывшего детского сада с прихватом территории бывшей игровой площадки. Где раньше резвились детишки, теперь росли деревья и стояли скамейки. Ничего не напоминало о близости перегруженного машинами, как шея утопленника тяжелыми цепями, Садового кольца. Память о некогда игравших во дворе детишках была погребена под бетонными дорожками, ухоженным газоном, клумбами и компактной автостоянкой перед клиникой.

Егорову нравилось работать в этом тихом, Богом (Егоров надеялся, что не только Богом) забытом месте. За психологической помощью в клинику, в основном, обращались состоятельные люди. Проблемы нищих российскую медицину не интересовали. Если нищие не могли решить их самостоятельно, им на помощь приходил ОМОН.

Проблемы богатых русских были, во-первых, не очень сложны, а, во-вторых, многие поколения психоаналитиков на Западе давно и изощренно ответили на все вопросы, как богатых, так и внезапно разбогатевших людей. Даже на те, которые они не задавали, но могли задать. Егоров свободно читал на английском, а потому был со своими пациентами как рыба в их замутившейся от денег воде.

Но мысль о том, что могли что-то подложить, установить и подключить, не отступала. То, что незачем – не успокаивало. А просто так, на всякий случай. В России, мысленно дополнил великое изречение Черномырдина Егоров, много чего делают на всякий случай, а получается как всегда, или хуже.

Егоров, как и подавляющее большинство граждан России в первой трети двадцать первого века, не надеялся на лучшее и всегда был готов к худшему.

После суетливого и тревожного, как минет в подъезде, обольщения перестройкой, гласностью и демократией, Россия поверила в худшее и жила, крепко держась за эту веру, не слушая своих вождей, соревновавшихся в возведении телевизионных воздушных замков.

То вдруг выяснялось, что в стране не осталось бедных.

То неудержимо росло народонаселение, словно у баб открылось… второе дыхание.

То какой-то гениальный школьник из Тамбова, понаблюдав за ночным небом в театральный бинокль, засек в созвездии Рака новую галактику, которую в упор не видели астрономы, нацелившие в небо из всех углов планеты километровые телескопы.

То наша женская сборная по крикету, впервые взяв в руки клюшки, или как там называется то, чем бьют по железным шарам в этой игре, обыграла родоначальниц крикета – сборную Англии.

То есть, у страны были достижения, и только существовавший вне телевизионного экрана идиот мог в этом сомневаться. Если в темные века Средневековья худшая – неуправляемая – часть народа обобщенно именовалась «не узревшим Бога скотом», то нынче ее впору было называть «скотом, не узревшим телевизора».

Егоров был именно таким идиотом и скотом.

Он состоял в сетевом сообществе БТ – любителей болгарского табака, а если точнее, сигарет «БТ», которые продавались в советское время в белых пачках, стоили сорок копеек и были по социалистическим понятиям настолько хороши, что не нуждались в ином, помимо двух строгих черных на белом фоне букв «БТ», названии.

Члены сообщества обменивались воспоминаниями об этих восхитительных сигаретах, а также вели напряженный сетевой поиск случайно сохранившихся с советских времен в загашниках пачек «БТ». В начале девяностых в СССР были введены талоны на сигареты, и многие некурящие люди исправно выбирали норму – два блока на члена семьи. Сигареты тогда служили чем-то вроде разменной монеты при главной валюте того времени – водке, которую тоже отпускали по талонам – с непременным возвратом бутылок. В народе это называлось поменять «плохие» на «хорошие». Спустя четверть века то там, то здесь всплывали из небытия (падали с антресолей, обнаруживались за банками с мукой или на полках за книгами) пачки и нетронутые блоки «БТ». Сигареты выкупались представителями сообщества – для этого был учрежден своеобразный «общак» – и распределялись между членами.

Когда же на сетевом горизонте сигарет не наблюдалось, понимающие люди задействовали бэтэшный общак на виртуальных фондовых торгах, добиваясь удивительных по нынешним временам результатов. Егоров, к примеру, по итогам года получил на свою долю в общаке двадцать процентов прибыли.

В социальную сеть БТ объединились люди образованные, профессионально состоявшиеся, преуспевшие в избранном деле. На форуме обсуждалось предложение одного бизнесмена возродить знаменитую марку. Бизнесмен провел переговоры с болгарским правительством. Он утверждал, что для старта проекта потребуется всего два миллиона евро и был готов вложиться, не покушаясь на общак. Но тогда терялся смысл сообщества БТ.

«Мы ловим ускользающий дым не потому, что не можем бросить курить»;

«В один и тот же дым нельзя войти дважды»– такие мнения превалировали на форуме.

Но все это, включая проект возрождения «БТ» и удачную игру на виртуальных фондовых торгах, было маскировочной сетью, надводной частью айсберга, призванной сбить со следа наблюдающие за Сетью структуры. У названия сообщества была еще одна расшифровка – Без Телевизора.Бэтэшники были людьми, сознательно отказавшимися от созерцания ящика. Члены сообщества изощрялись в размышлениях о канувших в Лету болгарских сигаретах, прекрасно понимая, что властям вряд ли придется по душе сам факт наличия в стране организационно оформленной группы товарищей, отвергающих, как первые христиане языческих богов, телевизор. Во времена Юлиана-отступника людям в Древнем Риме платили за посещение языческих (традиционных) храмов дабы отвратить их от христианства. У христиан же этот император повелел отнимать имущество и деньги, дабы облегчить их путь в Царство Небесное, куда, как говорилось в Евангелии, богатею было пробраться столь же проблематично, как верблюду сквозь игольное ушко. Юлиан советовал обобранным христианам уподобиться евангельским птицам небесным, которые ничего не имели, а были любимы Господом.

Руководство Древнего Рима взъелось на христиан потому, что языческие боги многие века являлись по умолчанию посредниками между властью и подданными, то есть тем, чем в настоящее время был телевизор. Разрушение Римской империи началось с тихого и на первый взгляд немотивированного отказа отдельных граждан от посещения гладиаторских боев. Огромный Колизей, где, помимо боев, демонстрировались моды, обсуждались сплетни, велись ток-шоу, продавались и рекламировались произведения искусства, различные товары и лекарства, был античным аналогом телевизора. Причем современный телевизор проигрывал античному предшественнику, честно показывавшему то, что больше всего хотели видеть зрители – смерть в прямом эфире, а уже потом – секс, скандалы и спорт.

Егоров допускал, что Сеть БТ – не единственное объединение ТВ-отказников. Слишком уж многих в России телевидение, как говорится, «достало». Но в то же самое время он понимал, что современные отказники, в отличие от первых христиан, искали утешения не в новой, облагороженной известными заповедями реальности, а в переполненном порнографией Интернете, то есть на вселенской информационной свалке, оглашаемой дикими воплями сумасшедших. Могло ли там прорасти зерно истины? Нет, вздохнул Егоров, скорее телевидение сольется с Интернетом, как Волга с Каспийским морем, Магомет взойдет на гору, истина останется в вине, а власть пребудет вечно. Он кощунственно сомневался в правомерности библейской строчки: «Вначале было Слово». Он полагал, что вначале была Власть, а уже потом все остальное. А может, зерну истины как раз и назначено было прорасти сквозь вселенскую телевизионную и сетевую мерзость, чтобы дальше уже ничего не бояться?

Но пока, вынужденно признавался себе Егоров, сообщество БТ – не архимедов рычаг, способный перевернуть мир, а всего лишь игра взрослых людей, уставших от телевизионной галиматьи. Сеть БТ и прочие объединения ТВ-отказников в лучшем случае были чем-то вроде коллективного Иоанна Предтечи, которому, как некстати вспомнилось Егорову, библейские ребята отрезали голову, а потом куда-то ее унесли на серебряном блюде.

«Каждый волен курить в отведенных для этого местах. Не лезь с дымящейся сигаретой туда, где курить запрещено, и тебя не тронут», – писал некто на форуме.

В переводе с бэтэшного это означало примерно следующее: «В России есть свобода частной жизни. Каждый на свой страх и риск может жить, как хочет, если не лезет в политику».

«И если не кашляет так, что в кармане звенит мелочишка», – уточнял другой бэтэшник, что следовало истолковать, как совет помалкивать о финансовых, да и прочих удачах.

«И если не дает оснований встречному менту или прокурорскому думать, что в кармане скрывается пачка сигарет, не обязательно „БТ“», – дополнял третий, полагавший, что политически стерилизованного бизнесмена легко может пустить по миру, а то и отправить на нары дяденька из правоохранительных органов, положивший взгляд на его бизнес или имущество.

Егоров вдруг задумался, доживет ли он до времени, когда возникнет сетевое (антисетевое) сообщество БТК – Без Телевизора и Компьютера? Он не сомневался, что рано или поздно оно возникнет и, по всей вероятности, будет телепатическим. Егорову постоянно казалось, что окружающий воздух наполнен мыслями. Осталось только научиться их считывать с невидимых страниц и записывать поверх них свои мысли.

Любой член Сети БТ мог выставить на главной странице – она называлась Большая Тема– любой текст. Многие делали это в стихотворной форме.

Сегодня Егоров решил порадовать друзей гекзаметром:

 
По запаху дыма БТ, запретною мыслью воздушной
Мы будем общаться в отсутствии фабрик табачных и спичек.
Прикуривать будет сознанье одно от сознанья другого.
 

И следом – сообщение о бабочке:

 
Сквозь закрытые окна и двери
Дым БТ – дым Отечества горький
В виде бабочки в смокинг одетой
Влетел в мою жизнь,
Но тайны моей не узнал…
 

…Несколько лет назад в пациенты к Егорову определили худенького, сухого, как ящерица, дедка, в советские времена как выяснилось, известного диссидента, неустрашимого борца с коммунизмом, отмотавшего не один срок по лагерям, тюрьмам и ссылкам.

В начале девяностых этот дед не слезал с телеэкрана, был объявлен «совестью нации», примером того, как надо в нечеловеческих советских условиях отстаивать человеческое достоинство. Потом он как-то странно выступил на правительственном приеме по случаю главного государственного праздника – Дня независимости России, куда его пригласили молодые реформаторы. Президент предоставил ему слово, а дед возьми да провозгласи тост «за тех, кто не здесь». «За Россию, которая там! – кивнул он в сторону выхода из зала. – В тоске и в дерьме!» – и вышел под гробовое молчание присутствующих вон.

Потом еще хуже – отказался получать орден за заслуги перед Отечеством.

Несколько лет его было не видно и не слышно.

Многие старики исчезают еще при жизни, постепенно растворяются в ней перед тем, как окончательно выпасть в кладбищенский или пепельный (крематорский) осадок.

Усиленно размышляющему о деде и – параллельно – о Сети БТ Егорову, Бог увиделся в образе курильщика нескончаемой сигареты, с которой непрерывно падал этот самый пепел.

Дед, однако, вернулся в общественную жизнь, правда, радикально изменив свои прежние взгляды. Он даже как будто помолодел, что с недоумением отметили участники политического ток-шоу во время его единственного появления в прямом эфире ТВ. «Неразрешимые проблемы несчастной России не дают мне состариться, – ответил дед, – мой девиз: старость – это отложенная молодость!»

Он назвал российскую власть «коллективным ничто, отнимающим у народа жизнь», но и не пощадил народ, «продавший душу за деньги, которых ему никто не даст, то есть за то же самое ничто». А на вопрос, возможна ли в России революция, ответил, что страну ожидает череда революций, но только последняя из них будет настоящей.

«И что же будет с нами после последней настоящей революции?» – полюбопытствовал ведущий.

«Со всеми разное, – ответил дед, – но вам, скорее всего, не повезет».

«Вы нас расстреляете, как при Сталине?» – крикнул кто-то из зала.

«Любой болезни рано или поздно приходит конец, – задумчиво произнес дед. – Смерть, конечно, гарантия излечения, но, когда терять нечего, больной готов использовать любой шанс. Лекарство будет страшнее болезни, но другого пути у России нет. Я бы назвал это умножением ничто на ничто в надежде получить хоть что-то».

«Ну да, на все воля Божья», – хмыкнул ведущий.

«Бог знает, как лечить безволие», – сказал дед.

«Как?» – прицепился, как репей, ведущий.

«Безволие, – нехотя объяснил дед, – отдельного ли человечка, целого ли народа, как гнойная рана прижигается запредельным, превосходящим всякую меру, злом».

«Круто берете», – покачал головой ведущий.

«Зато потом народ, точнее та его часть, которая идет за теми кто „круто берет“ побеждает в войне, выходит в космос и… так далее», – не стал открывать конечную цель победы в войне и выхода в космос дед.

«А кто не идет?» – спросили из зала.

«В унитаз», – ответил дед.

«Куда в свое время слили СССР?» – нашелся ведущий.

«Кто знает, сынок, что творится в канализационных и цивилизационных трубах, – пожал плечами дед, – иногда фекальные воды в них обращаются вспять».

«Ну да, дай мне отведать от вод твоих», – растерянно произнес ведущий.

Должно быть, это была какая-то цитата, случайно, быть может, даже против воли слетевшая с его языка. Но все случайности в мире закономерны. В зале на мгновение установилась тишина, как если бы каждый задал себе вопрос – отведал ли он от этих вод?

«Библия трактует итоговую экологическую катастрофу, как следствие катастрофы нравственной, – заметил дед. – А нравственную катастрофу как следствие катастрофы социальной».

Естественно после таких разговоров деда перестали беспокоить приглашениями на прямой, да и любой другой эфир.

Он взялся ходить на запрещенные митинги – под рев мегафонов: «Немедленно разойдитесь!», омоновское дубье и автобусы с зарешеченными окнами. Там хватали всех, а его упорно не трогали, так что в оппозиционных кругах стали поговаривать, что ругает-то власть дед ругает, но вот всех бьют, сажают на пятнадцать суток, вызывают на профилактические беседы, а то и просто хватают возле дома, а с деда как с гуся вода. С чего ему такой респект? Не засланный ли казачок?

Отчаявшись угодить под карающую руку власти, равно как и убедить демократическую общественность, что он не знает, почему его не трогают, дед переквалифицировался в протестанты-одиночки, завел блог в Интернете, взяв эпиграфом строки: «Не в правде Бог, а… где?»

«В п…!»– немедленно уточнили сотни молодых сетевых хулиганов, но блог стал популярным. Деда начали даже иногда цитировать в газетах и на радио.

 
«Умру, но власть не полюблю,
А если полюблю – умру!», —
 

такой выбрал дед себе сетевой девиз.

Хулиганская его активность сильно обеспокоила дочь, возглавлявшую до недавнего крупный частный банк, успешно слившийся со Сбербанком сразу после получения гигантской «антикризисной» – на погашение долгов – дотации от государства. Долги, как водится, погасил Сбербанк, исправно пополняемый трудовой народной копейкой, а дотация частично вернулась к добрым людям, ее организовавшим, частично разошлась на бонусы руководству двух объединяющихся банков.

Сейчас дочь старого хулигана служила начальницей департамента в крупной финансовой корпорации.

В середине девяностых, когда дед был в почете и всюду вхож, она, как прочитал в Интернете Егоров, вернула себе девичью (его) фамилию, быстро поднялась по банковской лестнице. И сейчас, как она намекнула Егорову, ей совсем не хотелось, чтобы наверху обратили внимание (услышали по радио, прочитали в аналитических записках и так далее) ее фамилию. Там не будут вникать, кто именно – она или ее отец – рычит на власть. Фамилия была украинская – Буцыло – гулкая, как пустая бутылка или высушенная тыква, несклоняемая и одинаковая для женского и мужского родов.

«У вас анархическая фамилия, – заметил Егоров деду, заполняя на него, как на пациента, формуляр в компьютере. – Буцыло – производное от бутылки и бациллы. Что убивает бациллу анархизма в России? Бутылка! Повальное пьянство народа».

Дед и впрямь был похож на длинную высушенную тыкву с седым хохолком на голове, как если бы тыкву до зимы оставили на грядке, и ее макушку припорошил иней.

«А как твоя фамилия, сынок?» – поинтересовался дед. Руки у него не дрожали, взгляд был осмыслен и ясен. Егоров сделал вывод, что жизнь, хоть и превратила деда в высушенную тыкву, не наполнила ее, как флягу, алкоголем.

Узнав, что фамилия врача, к которому его неизвестно зачем определили, Егоров, дед задумался.

«Змея разишь, – задумчиво произнес он, – только вот какого змея, где он?»

«Везде, – ответил Егоров. – Он везде, здесь и сейчас».

«В тебе! – с непонятной уверенностью заявил дед, немало озадачив Егорова. – Змей, сынок, в тебе!»