Текст книги "Навстречу радуге (СИ)"

Автор книги: Юрий Табашников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

   Из правого уха Саши постоянно сочилась кровь. Она скапливалась лужицей в ушной раковине и Наталья, стоявшая по другую сторону, постоянно вымачивала её носовым платком.

   После недолгого прощания родственников к телу подпустили друзей и знакомых.

   Кто-то вспомнил о том, что Сашку будут с нетерпением ждать все пятиклашки в школе. Вряд ли кто осмелится сказать им правду. К школьным занятиям, в сентябре он обещал вернуться в школу. Дети помладше обожали его, с ними он игрался на переменах, катал, когда на себе, а иногда по дворику на мотоцикле. Я к своему стыду не знал этого... Я только знал, что если Саша пообещал, то обязательно выполнил бы слово.

   Подходящие проститься всё время подносили и подносили цветы и венки. Вскоре их накопилось так много, что они завалили ими последнее ложе, как в сагах о похоронах древних конунгов.

   Немало народу, сказав последние прощальные слова, уходили, но на их место подходили всё новые и новые люди, так что общее количество присутствующих нисколько не убывало. Никогда бы не подумал, что за свою короткую жизнь Саша успел обзавестись таким количеством друзей. А ведь многие даже ещё не знали о его гибели...

   Скорбную вереницу в установленное время прервали четверо крепких мужчин среднего возраста. Они взялись за ручки гроба и понесли его на улицу.

   Потом была длинная дорога на кладбище. Лишь небольшая часть тех, кого я видел в зале, влезла в катафалк, специально арендованный автобус и несколько машин, следовавших за печальным эскортом.

   Я не был знаком до самого последнего момента с тем местом, что выбрала для упокоения нашего ребёнка Наталья. И вообще, на кладбище оказался первый раз в жизни.

   Выбор, который сделала Наташа, впечатлял. Небольшая поляна в сказочном лесу показалась на удивление красивой, достойной кисти пейзажистов старой школы живописи. Деревья окружали могилу ровно настолько, чтобы она поместилась между ними, вместе с ещё несколькими, совсем свежими холмиками, усеянными цветами. Видимо, участок только начали осваивать и для прощания нам предоставили большую площадку в лесу, через полгода напрочь забитую свежими могилами.

   Сашка любил и ценил красоту в любом её проявлении. Наверняка оценил бы то место, что выбрала для его последнего упокоения Наташа.

   Гроб вытащили из катафалка и поставили рядом с заранее приготовленной глубокой ямой. Большой отвал вырытой породы показывал, что за исключением небольшого плодородного верхнего слоя лес вырос на большом массиве древнего морского песка, оставшегося от прошлых катаклизмов вне нашего взора ещё с первобытных времён.

   Упёршись ногами в края ямы рабочие, перехватывая чёрные лямки, поддетые под продолговатый, к тому времени закрытый гроб, спустили его на самое дно глубокой ямы. Нагнувшись, я одним из первых зачерпнул ладонью горсть песка и бросил его на крышку, потом ещё и ещё... Ту же процедуру следом за мной повторили и другие. Позволив оказать последнюю почесть, за дело вскоре взялись местные работники. Быстро и сноровисто они отправляли лопатой за лопатой вынутую породу назад, засыпая вход в страну мёртвых.

   Я отошёл в сторону. Среди общего хаоса чувств время от времени рождались мысли, хватались друг за друга, выстраиваясь в цепочки. Какое у нас получилось ужасное летнее расписание! Весной Сашка самостоятельно подготовился к экзаменам, сдал ЕГЭ. Потом был яркий и очень красивый выпускной в выкрашенном в жёлтый цвет молодёжном театре. Через пару недель последовало день рождение, мы приехали к деду все вместе и как обычно праздновали знаменательное событие в узком семейном кругу – он, я, Наталья, бабушка и дедушка. Затем он умчался к друзьям, обещая скоро вернуться. Даже убегая погулять, будучи достаточно взрослым, Саша старался не задерживаться и торопился вернуться домой пораньше, всё время говоря друзьям и подругам, что больше оставаться не может, что мама с папой будут волноваться.

   После дня рождения поступил в институт. На радостях 'рванул' после зачисления в Горную Колывань. И тут же не дав опомниться после бешеного ритма, через несколько дней нас уже ожидали похороны. Никогда бы не подумал, что первым, с кем придётся расстаться из своей семьи, окажется единственный сын.

   Пока работники кладбища заканчивали для них обыденную, для меня же особо мрачную и страшную работу, а народ столпился вокруг них, я немного отошёл в сторону. Со всех сторон меня окружил город мёртвых. Жильё не прятало в том лесу в себе человека, не обезличивало его номером квартиры или дома. Совсем нет. Каждый покойник смотрел на меня с памятников и обелисков, словно хотел сказать, вот я такой-то прожил столько лет и переехал навечно в новое место. Кто-то давно, а иной и совсем недавно.

   Мысленно знакомясь с новыми Сашкиными соседями, невольно поймал себя на мысли, что сыну с его весёлым характером будет среди них очень и очень скучно, ведь окружали его одни пожилые люди. Однако вскоре среди тех, кто ушёл в преклонном и среднем возрасте, обнаружил и молодёжь. Совсем близко располагалась могила симпатичной девушки, надпись на граните указывала на то, что она покинула любящих родителей в возрасте шестнадцати лет.

   Надо сказать, что после того, как прошёл первый шок, мы с Натальей почему-то совсем не ощущали на кладбище присутствие сына. Первое время, когда убирали засохшие цветы, которые на удивление не хотели умирать больше месяца, мы приезжая в гости, плакали и разговаривали с сыном. Но как-то однажды, оба и в один момент явственно почувствовали, что его нет именно в этом месте скорби. Нас окружала лишь пустота, чужие люди и чужие деревья...

   Пока я стоял в стороне вместе с двумя или тремя Сашиными друзьями, насыпали холм и водрузили временную плиту с надписью:

   'Табашников Александр Юрьевич

   3. 08. 1999 – 27. 08. 2017'

   Мы очень хотели возвести мраморную стелу с его портретом. Сейчас и немедленно. Но как нам объяснили представители местной администрации, в ближайшее время после похорон памятник не ставится, нужно ждать, по крайней мере, полгода пока не осядет земля.

   Временный обелиск и весь холмик тут же заставили венками, которые образовали, опёршись друг о друга, как карты в карточном домике над землёй плотный шатёр. Сверху посыпались цветы. Часть одноклассников и друзей осторожно сложили букеты рядом с венками. Скоро земляной холм стало совершенно не видно под розами и гвоздиками. Лишь кое-где из того чудовищно огромного букета выглядывали зелёные кончики венков.

   Я огляделся. Совсем рядом, тут же, среди деревьев заметил несколько свежих могил. Такого количество погребальной атрибутики, как у Сашки на них не было ни на одной и в половину. Удивительно было то, что кроме тёти из Рубцовска, дяди из Германии, бабушек и дедушки родственников на прощании больше не было никого. Сказать последнее слово Саше пришли малознакомые или совсем неизвестные нам люди.

   В ту же ночь Сашка приснился матери. Он стоял перед ней с виноватым видом и повторял как попугай одну и ту же фразу: 'Я испугался. Я испугался. Я испугался'.

   На следующий день мы опять поехали на кладбище. Не могли побороть той неумолимой тяги, что гнала в последнее место, где мы могли хотя бы в мыслях представить, что находимся рядом с ним. За рулём 'БМВ', недавно найденном на сайте Avito непосредственно Сашей и купленным собственно для него, сидела Наталья. Рядом с ней расположился мой старший брат, а на заднем сидении я с Наташиной сестрой. На кладбище Наталье стало заметно хуже, но она уверила нас, что в состоянии добраться назад. Дорога, ведущая к могилкам, сама по себе не представляла собой ничего хорошего – долгая узкая и чрезвычайно извилистая, а оттого и чрезвычайно опасная. Проехав пару километров я, как и другие пассажиры салона, стали замечать, что с нашим водителем происходит что-то неладное. Наташе сделалось дурно, и она с огромным трудом удерживала автомобиль в рамке очерченной асфальтом прямой. Машину всё больше, несмотря на её усилия, заносило вправо. В конце концов, она уже на полкорпуса ушла на гравированную обочину и лишь слегка дёргалась при движении, пытаясь вернуться назад. Все втроём, на разные голоса, мы принялись убеждать её выровнять машину, но та всё заваливался и заваливался вправо.

   – Остановись! – закричал я, и меня поддержали остальные.

   Наташа нас не услышала.

   Совсем рядом, всего в сантиметре от проносящегося мимо автомобиля, а может и ближе в испуге остановилась медленно идущая по обочине женщина лет тридцати пяти. Автомобиль чудом не задел её.

   – Да остановись же ты! – закричал я, нагнулся вперёд, но уже ничего не успел сделать. Нас всех подкинуло от удара, гулко застонало железо. Автомобиль крылом задел стоящий на обочине грузовик, каким-то чудом Наталья вывернула его вправо и он, окончательно сминая железо на правом крыле, остановился, уткнувшись в металлический бордюр.

   Открыв дверь, я сразу же вспомнил, как Сашка трясся над каждой царапиной на новом автомобиле, теперь же крыло согнулось 'гармошкой'. Представляю, как бы он ругался и психовал! Парни, что сидели в припаркованном небольшом японском или корейском грузовике с характерной продолговатой белой высокой будкой выскочили наружу. Едва услышав, откуда мы появились, переменили тон и предложили наиболее безболезненное решение, на удивление, принявшись даже успокаивать в конец расстроенного нашего водителя. Тем не менее, с тех пор, более чем за полгода Наталья так больше и не села за руль.

   После похорон каждый день к нам кто-то приходил. Шла молодёжь, учителя и совсем уж незнакомые взрослые люди. Вечером появлялись они в одиночку или группами, чтобы затеять один разговор, про нашего сына. И все говорили только хорошее, сравнивая его с лучиком света. А потом, в один прекрасный день где-то через месяц мы обнаружили, что все они вдруг исчезли, и мы остались одни.

   Совсем одни.

   Постепенно я стал замечать изменения в своей внешности. Морщины на лице обозначились более рельефно, вгрызаясь поглубже в кожу. Белки глаз, едва стоило посмотреться в зеркало, выдавая бессонные ночи и тягостные вечера, становились всё более красно-наплаканными. Под глазами образовались порядочные тёмные, немного обвисшие мешки. Где-то дня через два после похорон желудок напрочь остановился и отказался принимать пищу. Даже гортань я не мог заставить проглотить хоть маленький кусочек мяса или толченого картофеля. Неизменно всё, что попадало внутрь, тут же стремилось найти путь наружу. Наталья пропальпировала живот и в районе желудка обнаружила твёрдый ком. За первые семнадцать дней я потерял двадцать четыре килограмма веса, которые так и не смог восстановить по сегодняшний день.

   На лице застыло скорбное выражение, маска, которую я не мог никак снять. Раньше я, как и Сашка, постоянно улыбался и смеялся над чем-либо. Теперь же, наверное, пугал знакомых на редкость унылой и кислой физиономией.

   Впрочем, через неделю уже смог ходить на работу, собрав волю в кулак, с неизменной аптечкой в пакете, наполненной успокаивающими средствами. В то время как я пытался встать на ноги, начала сдавать Наталья. Казалось, силы совсем оставили её. Она плакала день и ночь, останавливаясь лишь изредка. Как мне кажется, в тот момент откровенно шагнула за край, в тёмные области безумия и зависла где-то в сумеречной зоне, с трудом балансируя между явью и иллюзией.

   Осознавая изменения, Наталья обратилась за помощью к специалистам. Подобно тому, как глубинными бомбами атакуют глубоководные субмарины, на её психику обрушили тяжёлые химические препараты. Психотропные средства давали на некоторое время облегчение, непрекращающийся тревожный сон, который не давал взбунтоваться чувствам. Однако в короткие промежутки, когда лекарство ослабляло хватку, Наташа замечала возле себя такие вещи, которые и видеть-то не должна была. Однажды ей послышались знакомые шаги в коридоре. Она стряхнула с себя оцепенение, вскочила с дивана, но никого не обнаружила. Потом поднялась ко мне в комнату, чтобы сообщить новость. Я лишь горестно покачал головой в ответ.

   В другой раз рано утром отчётливо разглядела знакомую фигуру в мотоциклетном шлеме, поднимающуюся по лестнице. Она ворвалось ко мне. Глаза бегали по комнате, искали его, в них жило безумие. Мне стоило немалого труда убедить её в том, что никого, кроме меня в помещении больше нет.

   Мне порой кажется, что она, и не ошибалась вовсе. В стрессовых ситуациях, в моменты наибольшего эмоционального срыва, удару по организму и сознанию, границы между мирами могут стираться, превращаться в неуловимо тонкую плёнку, не способную скрыть то, что обычно нам неведомо.

   Видя её состояние, я сидел рядом с ней изо дня в день, все вечерние часы, гладил по плечу, по голове, прося и умоляя услышать меня и вернуться ко мне. Я был с ней рядом, и я взял на себя все её слёзы. Все до последней капли. В результате в тот момент, когда ей удалось прийти в себя, я обессилено впал в бессознательное состояние.

   День-ночь. Ночь – день.

   Жизнь после смерти.

   Одни лишь чёрные провалы.

   Дед

   Мой отец, Сашин дедушка по любым меркам человек особенный. Так же, как и его бабушка. За свою жизнь им удалось заслужить искреннее уважение окружающих, а феноменальное трудолюбие отметили многочисленными медалями и орденами.

   Немало предприятий сельскохозяйственного назначения на Алтае были подняты и рационализированы в советское время благодаря их труду и энтузиазму, о чём рассказывали ворохи почётных грамот, а так же ежегодные поздравления, приходящие из столицы от имени правительства.

   Помню, кто-то даже прозвал их за безустанную работоспособность дома и на предприятиях 'русскими китайцами'. Как и меня, Сашку с самого юного возраста учили они различным полезным вещам. В семилетнем возрасте внук собирал и пытался копать картошку, а став чуть взрослее, облагораживал под руководством деда дом и дачу. Даже в тот день, когда погиб, весь день провёл у него, помогая в установке дальней стороны забора, выкапывая и бетонируя ямки для металлических столбиков.

   Чтобы вырастить Сашку мы все, его родственники и родители прошли такой длинный путь, посвятили в каждый день столько сил, столько времени, столько души! Мы столько в него вложили, столько вложили и живые и уже мёртвые!

   Помню, как Сашка ещё совсем маленьким ребёнком на выходные летом с удовольствием навещал моих родителей. Дед на дорожке между зарослями малины картофеля и клубники устраивал импровизированный пляж. Накачивал воздух ручным насосом в резиновый бассейн или вытаскивал большую чугунную белую ванну, наполняя её водой. Воду нагревал заранее в бане, а потом подносил её ведро за ведром. С соседней улицы после того, как купальня была готова, приносил песка. И Сашка, хохочущий, с восторгом носился по тёплому прогретому солнечными лучами песку, время от времени с победным криком плюхаясь в воду.

   Дед оставался в отличной физической форме довольно долго. Пока не исполнилось восемьдесят, работал с такой энергией и мастерством, что мне угнаться за ним составляло немалого труда. После же серьёзно заявило о себе давление, которое всё росло и росло, росло и росло, пока не стало ежедневно пробивать верхнюю границу в двести единиц.

   Несмотря на то, что он чувствовал себя очень не важно, первым делом после гибели внука взялся за первостепенную задачу, пытаясь вывести из состояния ступора бабушку. Убрал предметы, что напоминали о погибшем внуке. А затем изо дня в день с упорной настойчивостью поднимал её за локти с дивана, выводил на улицу и вместе, рядом с ней копался на огороде, убеждая что-то делать.

   Земля лечит. Каким-то образом вбирает в себя волнения и страдания. Дней через восемь ей стало легче.

   Примерно в то же время, как всегда основательно и продуманно он создал своеобразную защиту, выработал механизм, помогавший избежать волнений и срывов. Сговорившись между собой, вместе с бабушкой они решили касаться происшествия как можно реже, старались убрать образ покойного из головы, постоянно занимая себя чем-то, в самые тяжёлые моменты просто читая молитву и сосредотачиваясь на ней.

   Следующему дед попытался помочь мне. Несколько раз, насколько позволили силы, приезжал ко мне и находил именно такие слова и такие доводы, за которые надёжно уцеплялось моё сознание и находило путь назад в окружающую реальность. Только один человек смог точно так же достучаться до меня в момент наивысшей точки страданий. Мой старый друг бывший сотрудник ФСБ, прошедший первую чеченскую компанию и чудом оставшийся жить.

   Не прошло и месяца со дня смерти Сашки, как деда разбил инсульт. Конечно, можно списать очередной удар судьбы на возраст, ведь восемьдесят пять – далеко не шутки. Однако я совершенно точно знаю, что причина лежала на поверхности и была известна как мне, так и остальным.

   В тот день как обычно отправился навестить родных. При виде отца сразу понял, что с ним произошло что-то совсем не то, что дело довольно плохо. Он не мог говорить. Вернее, выговаривал слова с большим трудом и едва внятно. К тому же отказала правая рука, пальцы искривились и застыли в скрюченном положении. Правая сторона лица вместе с бровью и глазом заметно поднялись вверх, создавая зрительно жуткую лицевую ассимитричность. Врачи 'Скорой' однозначно поставили диагноз – инсульт и увезли в городской медицинский центр, как раз специализирующийся на подобных случаях.

   Наш дед попал в прекрасную больницу, отлично для нашего времени финансируемую с хорошо подготовленным персоналом. Инсульты в последнее время научились лечить довольно успешно, но в первое время в общей палате он находился в состоянии полной готовности для перевода в реанимацию. Почти каждый день, несмотря на то, что сам едва не терял сознание по дороге, добирался до больницы и поднимался в палату. Мой некогда такой сильный и физически крепкий отец лежал высохший слабый бледный, совершенно обнажённый под одеялом с неизменной стойкой капельницы рядом с койкой.

   Я с болью и огорчением смотрел на него и садился рядом. В тот момент совершенно не был готов потерять следом за сыном ещё и отца.

   Он пытался меня успокоить. По-своему. Смотря в лицо, произнёс в первое же посещение:

   – Так получилось. Сашу надо забывать. – Я увидел тоску в его глазах.

   Рядом с отцом, как и заведено во всех больницах, расположились в строгом порядке койки с другими пациентами. Совсем близко лежал на боку здоровенный мужчина лет пятидесяти пяти, и всё время смотрел на нас. Возле него хлопотала давно увядшая сухощавая брюнетка.

   Во время очередного посещения медицинского учреждения я как всегда уселся на стул возле постели с отцом. В то время не замечал какие-либо улучшения в его здоровье. Я сидел рядом, что-то говорил, а сам думал: 'Ещё и дед'. Только разрушительная мысль проникла в голову, как та женщина, что ухаживала, напротив, за мужем, вдруг спросила прямо без каких-либо смягчающих вступительных монологов:

   – А это у вас сын погиб?

   – Да.

   – Вот горе-то, какое. И у меня видите горе – муж не может разговаривать.

   Мне такое сравнение показалось настолько диким, что я не нашёлся, что ответить.

   Скоро дед поправился и поднялся с больничной койки. Я забрал его в день выписки и привёз домой. Но пробыл он среди домашнего уюта недолго. Через двадцать один день снова попал обратно на больничную койку. На этот раз предательский удар нанесло давление, скакнуло за триста единиц, в ту область и в то состояние, когда запросто лопаются сосуды в голове и останавливается сердце.

   И в очередной раз врачи со 'скорой' госпитализировали пациента в дежурную больницу. Надо сказать, что после довольно удачного лечения в городском центре, дед без опасения согласился на госпитализацию. О происшедшем нам сообщила по телефону моя мать. Понимая, что мы уже не успеем вовремя перехватить его, спросили номер больницы у врача и примчались на место вместе с Натальей минут за двадцать до того, как его привезли. Получилась довольно забавная ситуация. На наш вопрос, не поступал ли больной с указанной фамилией, дежурные врачи лишь недоумённо пожали плечами.

   Примерно минут через двадцать после нашего появления мы услышали грохот, что производят колёсики медицинской каталки и увидели, как пара медсестёр в возрасте поспешили открыть входные двери. Завезли деда, одетого в куртку, шапку, с лицом, похожим на восковую маску. Молодой врач, сопровождающий пациента, не зная, что в коридоре совсем рядом находятся родственники, со смехом произнёс:

   – Я вам тут 'весёлого' дедушку привёз. Давление за триста.

   На следующий день я пробился в нужную палату и пришёл в ужас. Давление сбить удалось, но условия, в которые его поместили, заставили бы содрогнуться любого стоика. Оптимизация медицины показала мне в тот день своё истинное лицо, обнажая все прелести для обычного человека новой чиновничьей идеи.

   Мне показалось, что я попал совсем не туда, куда хотел. Протолкнулся не в больничную палату, а в душную камеру – так спёрт был воздух. Койки расставили по комнатке с такой частотой, что к отцу можно было с трудом протиснуться по очень узкому проходу. Когда же я, сидя на кровати, задавил подошвой ботинка неспешно прогуливавшегося с видом полного хозяина положения по полу второго крупного таракана, уже не выдержал и открыто взмолился:

   – Давай я заберу тебя домой.

   И получил категорический отказ. Долгие годы дед вёл непрекращающуюся борьбу с давлением, с напавшим на организм злым противником. С тщательностью и пунктуальностью заносил в особый журнал различные дневные показатели прибора, меряющего уровень сердцебиения и давления и препараты, что принимал. Теперь же он хотел посмотреть, как будут действовать новые лекарства.

   Забрать его удалось лишь на шестой или седьмой день после поступления. По большой и длинной лестнице он спустился сам, опираясь на перила и сел в ожидавшую у входа машину. Когда же оказался дома, присел на диван и вдруг тяжело завалился на бок.

   Около двух недель мы вместе с матерью выхаживали его, пытаясь вернуть к жизни. Первые дни он не двигался, но что удивительно, всегда находился в сознании.

   Серое осунувшееся лицо с открытыми мутными глазами. И редкий, незаметный вдох и выдох.

   Я обмывал его, стриг ногти, брил и кормил с ложечки. Поднимал, взвалив на спину, и ходил с ним по комнате. Часто, не слыша ответов на вопросы, садился поближе. Однажды, с болью наблюдая за ним, спросил:

   – Плохо, папа?

   А он, едва шевеля губами, прошептал:

   – А ты сам как думаешь?

   Дед не собирался сдаваться. Насколько помню, он не сдавался и не раскисал никогда. Проявляя завидное упорство, находил в себе остатки сил для того, чтобы раз за разом самостоятельно попытаться встать.

   И он вставал с постели. Как то я услышал наверху грохот и бросился по лестнице к нему.

   Он лежал на полу, в паре шагов от дивана. Подняв, помог добраться до кресла. Там, немного отдышавшись, дед признался, что за утро трижды повторял попытки встать и трижды падал. И каждый раз, не успевая поднять руки со всего размаха лицом об пол.

   Тем не менее, его настойчивость давало плоды. Маленькими шажочками через отмеренный промежуток времени он измерял расстояние от одной стены к другой, передвигаясь через три комнаты, проходя десять раз по двадцать метров. И только справившись, с намеченными двумястами метрами позволял себе отдохнуть. Через три недели спустился вниз сам по лестнице и вышел на улицу.

   Глядя на его титаническое упорство, я невольно вспоминал Сашку, невольно думая о том, как легкомысленность, один неверный шажок может лишить человека самого дорого – жизни. Дед же, пытаясь отгородиться от разрушительного прошлого, всё твердил и твердил свою спасительную мантру:

   – Сашку надо забывать.

   Я не мог смириться.

   Забыть сына? Никогда!

   Мне казалась понятной его позиция. Существовало лишь два варианта, как можно было жить дальше. Тот, что он выбрал и который на самом деле, очень помог им с матерью встать на ноги. Второй же путь мог легко раздавить своей тяжестью и заключался в том, чтобы продолжать жить с болью, жить с памятью. И мы с Натальей шли по нему.

   Несколько удивляло то, как моим родителям удалось спрятаться от кошмарных воспоминаний среди ежедневных забот. Но вскоре мы поняли, что внук встал для них в длинный ряд покойников, родных и друзей, которых они похоронили на своём веку. Он стал лишь частью многих ушедших – родителей, братьев и сестёр.

   У нас же всё оставалось по-прежнему.

   День – ночь. Ночь – день.

   Страшные чернильные сны.

   Как я вызвал дух сына с того света и что за этим последовало

   Слово 'любовь' долгое время казалось для меня отвлечённым понятием. Сила любви на самом деле огромна, возможности этого чувства безграничны. При её помощи мы можем открывать двери между мирами, создавать их или разрушать до основания.

   Так на что же всё-таки способна любовь?

   Я расскажу вам.

   В далёком детстве в заброшенной среди бескрайних степей деревушке со мной изредка происходили странные и никак не объяснимые вещи. В четвёртом классе поздно вечером случайно подойдя к окну, увидел на фоне огромного, в то время уже пустого от растительности огорода, висевший напротив лица огромный человеческий глаз, без всякого намёка на другие части тела. Видение, или возможно взгляд из другой реальности порядком напугал меня. Я описал тот случай, как и многие другие в своих произведениях, подарив их все своим литературным героям.

   В намного большей мере некие скрытые способности проявились у старшего брата. Давным-давно, ещё в советское время, когда любое упоминание о мистике, мягко говоря, не приветствовалось, во время одной из лекций в медицинском институте он вдруг ощутил присутствие неких сущностей совсем рядом, за дверью и неожиданно понял, что и они его обнаружили, и он сможет как-то на них повлиять. Со смехом, в присутствии многочисленных зрителей попросил преподавателя посмотреть, стоит ли кто-то за дверью, мол, у него такое появилось чувство, что кто-то подслушивает наружи. Лектор подошёл, открыл двери, но за ней не обнаружил никого. Не было видно ни одного человека и в длинном коридоре.

   – Вы не правы, вы их просто не замечаете, – заявил братец, – сейчас ТЕ, КТО НАХОДЯТСЯ ЗА ДВЕРЬЮ, откроют и закроют дверь.

   По аудитории вихрем промчались многочисленные смешки, преподаватель выглядел очень недовольным, открыл, было, рот, чтобы поставить нахала на место, как двери вдруг начали медленно открываться на глазах сотни изумлённых зрителей и, достигнув крайней точки, с огромной силой хлопнули в обратном направлении, об косяк. От удара упало со стены несколько таблиц и картинок. Побледневший лектор с опаской открыл двери. За ними, как и в коридоре, по-прежнему никого не оказалось.

   Моя мама, в жилах которой течёт и польская, и цыганская кровь очень помогла мне сразу после трагедии, 'отшёптывая' сына от обрушившихся горя и болезней. Неврология крутила мне правую руку, давила на грудь и практически парализовала ногу. Давление, о котором я пару месяцев назад только слышал от отца, внезапно подпрыгнуло под двести единиц, а следом за ним в унисон запело сердце и другие органы. Пытаясь помочь, мать брала стакан с водой, трижды нашёптывала над ней соответствующую молитву-заговор и затем столько же раз брызгала на голое тело каплями из стакана, после того, как я выпивал половину 'заряженного' содержимого. Пока влага не высохла на коже, я должен был в соответствии с древними рекомендациями сидеть молча. Удивительно, но после каждого сеанса ощущал себя намного лучше – как на физическом, так и эмоциональном уровне. Полученного 'заряда', как я скоро вычислил, хватало на вечер до следующего утра.

   Порой слова могут действовать намного эффективней лекарств.

   С другой стороны, по второй семейной линии, как рассказывал отец, тоже существовала сильная энергетическая наследственность. До того как в сельской местности появились больницы предки мои слыли умелыми знахарями. Со всей округи к деду Афанасию выстраивались очереди, и он лечил сельчан и приезжих от многих болезней своей мощной энергетикой и словом.

   До определённого времени я и не подозревал, что и у меня есть какая-то сила, которая, вероятно, передаётся от поколения в поколение.

   Гибель Саши настолько потрясла меня, что не один раз впервые в жизни начал задумываться о самоубийстве. Мало того, пару раз приближался настолько близко к опасной черте, что едва не совершил непоправимое. Мне было всё равно, какие кары обрушатся на меня за поступок. Просто я хотел увидеть Сашу. Жизнь в моих глазах больше не стоила ничего. Каждый осознанный миг сразу после пробуждения воспринимался в виде невыносимой муки.

   Меня останавливали от окончательного шага две мысли. Первая причина заключалась в престарелых родителях, о второй расскажу чуть ниже.

   Через некоторое время после того, как нас разлучили, посетив в очередной раз кладбище и скорбя над могилой, вдруг подумал о том, что может же так быть, что на том свете нет ничего, и мы больше никогда с ним не встретимся.

   Мысль сама по себе с виду простая, на самом деле ужасала.

   Я не знал, как поступить.

   Я не знал, что мне делать.

   И в тот момент, в том одновременно и солнечном и мрачном лесу принялся умолять дать ответ, какой-то знак на мучивший вопрос. Вернувшись домой продолжил возносить к небесам и их обитателям просьбу за просьбой. Три дня подряд засыпал с одной молитвой на губах, желая одного, чтобы Саша откликнулся с другой стороны. Вскоре стал ощущать на физическом уровне, как просьба начала исходить без участия слов прямиком из сердца. Какие-то древние знания подсказывали, как нужно поступить. Они оформили моё желание, мою любовь и тоску в виде мощного теплового луча, исходящего из левой стороны груди. Я, осязаемо лёжа в кровати, ощущал его тепло и каким-то образом знал, что он уходит далеко-далеко, туда, куда не проникает ни мысль, ни слово. Он указывал путь духу сына и призывал его.

   Словно Орфей я спускался в мир мёртвых за Эвридикой три долгих вечера.

   Как заядлый материалист я должен был узнать конкретный ответ, удостовериться лично в том, что читал ранее и в связи с этим предпринять дальнейшие действия.

   Я молился перед сном от всего сердца, со всем пылом, на который оказался способен, и меня услышали.

   На четвёртый день он пришёл.

   Вечером того памятного дня я ощутил на себе всю тяжесть задуманного. Позже мне стало понятно, что для того, чтобы вернуться в наш мир ему потребовалось много энергии, и источником её оказался я.