Текст книги "Навстречу радуге (СИ)"

Автор книги: Юрий Табашников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

   В коридоре остановился перед большим зеркалом, которое досталось нам в качестве одного из презентов от прежнего хозяина квартиры. Строители отхватили, чтобы поместить большое отражающее предметы полотно, огромный кусок стены в коридоре – целиком проход между дверями, ведущими в зал и на кухню. Высотой, как и длиной метра в два с половиной иллюзорное пространство показывало противоположную стену и тем самым создавало впечатление дополнительного, на самом деле не существующего объёма.

   У зеркала задержался и посмотрел на себя. И не узнал. Отчасти от горестной маски, плотно обтянувшей лицо, а так же от одной маленькой мелочи – за ночь у меня поседели виски.

   Внезапно, наверное, под воздействием влаги изображение напротив задрожало, и вдруг стабильный и устойчивый мираж разбился на тысячи и миллионы маленьких осколков. Мой ушедший и потонувший мир отобразился какой-то знакомой картинкой, сюжетом из общего прошлого в каждом из них. В них всех присутствовал Саша. От того момента, когда я впервые взял на руки почти невесомое тельце до самого последнего дня. Сверкающее прошлое поднялось в воздух и закружилось вокруг меня, а потом разом вонзилось в грудь тысячами острейших обломков, кучно попав в самое сердце.

   Я застонал голосом, в котором не осталось ничего нечеловеческого, голосом смертельно раненного зверя.

   Часы в комоде и на стене, всюду и везде показывали одно роковое и ненавистное время – полтретьего ночи.

   Никогда раньше не мог бы и подумать, что может стать настолько плохо. Кое-как добрался, доплыл, добрёл до своей комнаты. На секунду остановился перед входом и заглянул в соседнюю комнату сына. На большом, недавно купленном раскладном диване возвышалась умело сооружённая обманка для родителей. Перед уходом мой хитрец что-то засунул вместо тела под пёстрое покрывало, что-то положил на подушку вместо головы. Потом накрыл сооружение одеялом. Получилось настолько умело и убедительно, что я первым делом, забыв обо всём, направился к бутафории. Для меня причина создания 'куклы' казалась предельно очевидной. Несколько последних дней, терзаемый непонятыми и непонятными предчувствиями беды я запрещал сыну ночные вылазки в город, а в последний вечер, сбитый совсем с толку смутным беспокойством, и вовсе наложил строжайшее 'вето' на любую попытку покинуть дом. Аргументы приводил довольно веские и серьёзные – я болею, мать на сутках, поэтому никуда его не отпускаю. Помню, он легко и послушно согласно мотал головой, давая слово и ещё одно, потом третье и четвёртое, что будет неотлучно сидеть за компьютером, а после преспокойно ляжет спать. Помню, не мог заснуть в тот вечер и ещё часов в одиннадцать вечера встал проверить правдивость обещания и увидел его сидящего за столом с включенным компьютерным экраном. Заметив меня, Саша как всегда, улыбнулся и небрежно махнул в мою сторону рукой:

   – Иди спать!

   И я пошёл. Чтобы потом вдруг проснуться в кошмаре.

   Теперь же стоял растерянный, совершенно одинокий.

   Моя рука коснулась одеяла и легко пошла вниз, не встречая сопротивления его тела.

   Разочарованный, отвернулся от много обещавшей находки и поплёлся к себе.

   С большим трудом добрался до своей кровати и лёг на неё.

   Сквозь бушующие эмоции пришла совершенно разрушительная и пугающая мысль, что нужно как-то набраться сил и мужества и известить о трагедии моих престарелых родителей. Добираться до них не составило бы большого труда, ведь жили они совсем рядом. Саша часто бывал у них, а в последнее время и вовсе 'зависал' почти каждый день – либо, помогая деду в обустройстве частного дома, либо просто для того, чтобы сладко поспать днём в тиши практически деревенских улиц.

   Впрочем, дело заключалось вовсе не в расстоянии.

   Мне было страшно представить их реакцию. Не хотелось травмировать родных и самых близких для меня людей, ведь обоим давно перевалило за восемьдесят. Мне стало ещё тревожней. Сама собой появилась мысль отсрочить поездку на сутки, потянуть время, подарить им ещё один светлый день. А потом подумал о том, как буду оправдываться в том случае, если они услышат о несчастье от кого-то другого? Вдруг кто-то узнает о трагедии и позвонит раньше меня?

   Я вздрогнул. Пусть лучше услышат всё от меня.

   Когда попытался сесть, решившись незамедлительно разобраться с вопросом, понял, что снова возникли проблемы с ногами. Опять появилась резкая и беспощадная боль в травмированном позвоночнике, в районе пояснице с левой стороны. Ноги подкашивались при каждом шаге, словно кто-то бил по суставам сзади. Тем не мне, как-то доплёлся до телефона и вызвал такси.

   Пока спускался вниз по лестнице, услышал, как хлопнула дверь – вернулась с дежурства Наташа. Я ждал её, ждал всё время, пока был один. Увидел сверху, сгорбившуюся и осунувшуюся. Она поставила сумочку на пол, себе под ноги, повернулась ко мне и заплакала, тяжело привалившись плечом к стене. Я остановился на лестнице. Мы смотрели друг на друга и, не произнося ни одного слова, плакали. Лишь наши плечи сотрясались.

   Мы в тот момент были двумя потерявшимися и забытыми всеми детьми, у которых забрали всё, что нам было так дорого.

   – Я вызвал такси, – сообщил я ей, вытирая слёзы.

   – Куда ты? – она скинула туфли и прошла в зал, к дивану. Одновременно я спустился сверху и последовал за ней.

   – Нужно сказать отцу. И матери...

   – Надо... – согласилась она. Немного помолчала и с непередаваемой тоской произнесла. – Как жить-то теперь... Без него... Вчера вечером насмотрелся какого-то видео в интернете и как дурак скакал, гоготал над всякими глупыми смертями. Один подавился гамбургером, другой ещё умер от чего-то... Я его ругаю, говорю, разве можно смеяться над смертью, разве она простит насмешки? А он... Он смеётся...

   Конечно, над смертью смеяться нельзя ни в коем случае, соглашаюсь с ней.

   Звонит телефон и, подняв трубку, слышу, как оператор сообщает, что у ворот ждёт автомобиль.

   Во всё той же рубашке и джинсах через несколько секунд умываюсь на кухне, прогоняю силой воли слёзы и на полусогнутых выкатываюсь во дворик.

   Подхожу к машине, напоминающую продолговатую синюю мурену, выброшенную на асфальт рядом с домом, называю адрес, сажусь внутрь и погружаюсь в себя, падаю в колодец и мгновенно захлёбываюсь воспоминаниями. В голове роятся, кричат, толкаются и больно кусаются различные мысли. Только вчера, по сути же, если вспомнить – несколько часов назад мы вместе с ним строили вечером очередные планы. О, какие у нас были планы на жизнь, и сколько же их набралось для обсуждения, не пересчитать! Он в очередной раз описывал с жаром и энтузиазмом первооткрывателя Амазонки или Кордельеров те красивых места, что посетил за лето и в тысячный раз обещал:

   – Я тебя, батянька, обязательно отвезу всюду, где побывал. Вот через пару дней права на машину получу, и в сентябре, через недельку вместе и поедем. А если не я, то кто?

  У нас мечты не просто оставались мечтами. О, нет. Они исполнялись, повинуясь воле задумавших их создателей, открывая незнакомые двери, в которые мы торопились войти. Всего-то несколько недель назад остались за спиной ЕГЭ, потом поступление в институт. А через пару дней он должен был получить одновременно права на новый мотоцикл и на автомобиль.

   Насколько помню, он всегда сам зарабатывал деньги. Класса с седьмого получал мелочовку из Китая и продавал её. И сколько бы мать не спрашивала его, что ему купить, неизменно получала ответ, что ничего ему не нужно, что всё у него есть. Наташа никогда не слушала возмущений и отговорок, брала сына за шиворот и тащила в магазины, откуда без покупок они назад не возвращались.

   На машине собирался таксовать, в то же время без страха ожидая повестки из военкомата. Я в последнее время искал для будущей деятельности торговую точку и последние запросы, сделанные им в поисковиках интернета, касались условий открытия ИП.

   А ещё мы с ним говорили. Как всегда обо всём на свете, ведь тем для разговоров, если задуматься вокруг нас многие миллионы. Смеялись над остроумными ответами и слушали музыку или смотрели фильм. У меня никогда не было проблем с сыном, ни на одном этапе взросления, ведь он был, прежде всего, самым главным другом.

   Он хотел создать семью и обзавестись детьми, наверное, очень рано бы одарил нас внуками. Не раз в последние месяцы жизни говорил Наташе:

   – Маманя, ну почему ты так поздно меня родила? Сейчас бы уже с внуками нянчилась.

   И было ещё... Ещё много-много чего-то такого, что мы обсуждали, о чём мечтали...

   Смотря на проносящийся за окном автомобиля знакомый пейзаж, тысячи раз исхоженный с ним на пару, не мог по прежнему поверить, что его больше нет. Я тяжело вздохнул, как выброшенная на берег рыба и вдруг осознал, что вместе с ним умерла большая часть меня.

   Между тем шофёр повернул на знакомый переулок. Я попросил остановиться метров за двести до родительского дома – хотел пройти их пешком.

   Каждая выбоина и кочка на дороге напоминала мне о недавнем таком обычном не ценимым мной и в то же время счастливым, но потерянным прошлым. По довольно безопасному частному сектору по вечно разбитой дороге он бегал совсем маленький, с трудом удерживая равновесие, потом с друзьями с радостным и восторженным выражением лица колесил по округе на велосипеде.

   Во дворике отцовского дома каждый предмет сразу захватывал сознание в плен и уносил в прошлое, в которое я так хотел бы вернуться. Даже бетонированная площадка перед огородом дышала воспоминаниями. У самых ворот всегда стоял мотоцикл. А когда его не было на установленном месте, на каждый день рождения жарил Саше на мангале шашлыки. И последний раз всего-то три недели назад.

   От внешнего мира меня отделял забор, собранный из листов коричневого профнастила. Помню как прошлой осенью под руководством деда, под дождём мы монтировали его. Сашка старался, как всегда, взвалить на себя побольше обязанностей, чтобы я работал поменьше. Дед заранее соорудил из старого металлического хлама длинные прожилины. Их мы прикрепили к ржавым старым столбикам болтами, а потом к получившемуся готовому скелету, ориентируясь на уровень и натянутый шнур, прикручивали лист за листом.

   Собравшись духом, вошёл внутрь двухэтажного домика с утопленными в земле до середины окнами первого этажа. Постройка относилась ещё к началу пятидесятых годов, и поставили её, как говорили местные старожилы на высушенном болоте, где водились самые настоящие ядовитые змеи. Отец с моей помощью и вместе с внуком полностью изменил внешний вид строения. Штукатуреные стены, часто обсыпавшиеся прикрыл сайдинг, состоящий из трёх довольно светлых, приятных тонов. Прежнюю крашеную крышу из крупных листов железа с проступавшими пятнами ржавчины заменили весёлые зелёные пластины кровельной черепицы.

   Попав внутрь дома, медленно, как приговорённый к казни, поднялся по крутой деревянной лестнице на второй этаж. И отец, и мать находились в зале.

   – Юра, что это ты сегодня так рано? – первая заговорила мама.

   Я ответил громко и отчётливо:

   – Саша погиб.

   – Что там опять Сашка? – не поняла или не расслышала она меня, продолжая улыбаться. Мать с отцом всегда искренне радовались, когда я или Сашка приезжали к ним в гости.

   – Саша разбился, – на этот раз довольно сдавленно выдавил я из себя. Голос не подвёл, не дрогнул, но вот слёзы опять предательским образом покатились из глаз в невероятном количестве сами собой.

   Я не успел их вытереть.

   Мать закричала. Закричала громко, натужно, навзрыд.

   – Что? Что случилось? – отец в один миг оказался рядом. В последнее время он довольно плохо слышал, да ещё и давление постоянно мучило по вечерам – всё время за двести.

   – Сашка разбился на мотоцикле, – повторил я горестную весть отдельно для него.

   Дед огорчённо махнул рукой, на миг его лицо исказилось:

   – Я так и знал, что всё этим и закончится.

   Между тем с мамой происходило что-то непонятное и страшное. Ростом она у меня очень маленькая, вечно находящаяся в движении. Однако в тот момент некая невидимая сила выгнула худенькое тело, иссушённое постоянным трудом, холодным ветром и жарким солнцем дугой. Она вытянула перед собой руки, которые, как я заметил, не могла сама опустить. Словно пыталась защититься или оттолкнуть от себя беду. И продолжала кричать. Сквозь рёв прорывалось лишь одно внятное слово, в одно и то же время и стон и зов:

   – Саааша...

   Я обнял её. До этого скорбного дня никогда не обнимал мать. Может только в очень далёком детстве, когда просился ей на руки.

   – Мама, мамочка, успокойся...

   При помощи отца нам удалось усадить её на диван. Её тело совершенно окостенело. Мать продолжала страшно и громко кричать, кричать, не останавливаясь и зовя Сашу, а я сидел рядом и гладил её по спине и голове, прося прийти в себя, вернуться к нам. Мне пришлось отвернуть лицо, чтобы не расстраивать её ещё больше. Ведь слёзы катились градом, а вытирать их у меня не было ни сил, ни возможности.

   – Галя, успокойся, успокойся, ведь уже ничего не поделаешь, – дед действовал продуманно и без не нужной суеты. На короткое мгновение исчез из поля зрения, чтобы чуть позже вернуться с ложкой настойки валерианы в одной руке и стаканом воды в другой. С силой мы с большим трудом влили лекарство матери в рот и заставили проглотить его.

   Часа два сидел рядом с ней, шепча, умоляя, прося не плакать, а дед приводил сотни разумных доводов, что мы ничем не можем ему помочь и продолжал с такой скоростью истощать немалый запас успокоительных средств, что скоро батарея пузатых флаконов несокрушимым бастионом выстроилась на журнальном столике.

   С большим трудом удалось привести её в себя. Теперь Сашина бабушка лишь изредка всхлипывала.

   Я понимал, что должен вернуться:

   – Пап, мне нужно ехать назад, у меня Наташка осталась одна, она нисколько не лучше, – сказал я, обращаясь к отцу. – Справишься?

   Дед горестно махнул рукой, отпуская меня.

   Понимая, что сам вряд ли доберусь до дома – не хватит сил, позвонил и опять вызвал такси. Раньше на такси передвигался очень редко. Раньше. Но не в тот день.

   Полчаса спустя снова увидел Наталью и по её виду понял, что без меня она попыталась найти утешения в спиртном. Надо сказать, что подобрала она себе лекарство из числа наихудших из возможных.

   – Мы даже не знаем, как устроить похороны, – обратился я к ней. – Должны же существовать какие-то специальные службы. Поднимусь, включу компьютер и посмотрю, что можно найти по запросам. Наверняка, у нас немало есть похоронных контор, нужно обратиться в одну из них.

   Торопливо поднялся на второй этаж, включил кнопку загрузки компьютера. Только спустился вниз, как в двери позвонили.

   Я открыл дверь. На пороге стоял высокий мужчина средних лет, темноволосый со скорбным выражением лица. Как ни странно, несмотря на жару, носил он тёмный строгий костюм, что показалось мне сразу довольно необычной деталью.

   Мужчина поздоровался и как-то осторожно попросил разрешения войти. В его голосе слышалось сочувствие, слегка приправленное скорбью и печалью. Антон* первым делом упомянул о том, что он работает в городской похоронной службе. Как получил адрес – так сразу и отправился к нам. Вскоре мы уже втроём сидели за столом на кухне и обсуждали всевозможные детали предстоящих похорон.

   – А я только что собирался искать вас, – признался я.

   Антон терпеливо и с большим тактом объяснил, что похороны могут состояться только через три дня. Проволочка возникла из-за того, что тело забрали для проведения судебной медицинской экспертизы, обязательной при наличии тяжёлых и принёсших смерть травм. К тому же его специалистам и сотрудникам потребуется некоторое время для того, чтобы привести покойника в надлежащий вид.

   Слушая бесконечный поток мелких деталей, которые нужно было обдумать и утвердить, всё не мог поверить, что вот так запросто, не прошло ещё и суток с последней встречи с сыном, а я уже сижу и обсуждаю с посторонним человеком предстоящие похороны. И кого? Моего родного сына!

   Между тем, вероятно под влиянием стресса и исказившего реальность алкоголя Наталья взбунтовалась, и начала протестовать против того, чтобы проститься с ребёнком в специально отведённом зале. Нет, она требовала его к себе на всё время, что можно было находиться рядом с ним. Просила на каждую оставшуюся минуту поместить гроб с Сашей сюда же, в соседнюю комнату, рядом с которой мы заседали.

   – Поверьте, я бы вам не советовал этого делать, – осторожно попытался успокоить её Антон. – Вы просто не представляете, как он сейчас выглядит.

   В свою очередь и я категорически восстал против настолько явно разрушительной идеи. Одна лишь мысль о том, что весь вечер, ночь и половину дня рядом будет находиться гроб с телом сына, была способна лишить последних сил. Мне казалось, что такого испытания мне не дано вынести.

   – Я просто сойду с ума! – заявил я.

   В итоге Наташа согласилась на ранее предложенный вариант с арендованным залом. Затем Антон достал цветной буклет и начал переворачивать страницы. Чего тут только не было! Столетиями отобранные и улучшенные дизайнерами и художниками предметы имели отношение к одной лишь теме – смерти. Венки, венки, венки... Каждый венок нёс на чёрной опоясывающей ленте соответствующую надпись. Были венки от друзей, были от родителей, от дедушки, от бабушки, от тёти и дяди... По-моему я заметил даже посвятительную надпись от любимого пса хозяина... Затем пошли гробы... Мы выбрали самый дорогой и красивый гроб из красного дерева. Он показался мне так хорош, что так и захотелось лечь в такой же рядом с сыном в могилу.

   Закончив показ, Антон договорился о том, когда свяжемся на следующий день. Ещё раз, выразив соболезнование, собрал со стола подписанные бумаги об оказании услуг, все свои мрачные картинки, оставил визитку встал и ушёл.

   Не видя больше надобности в сетевых поисках, я поднялся по белой лестнице наверх. Сверху услышал, как Наташа позвонила своей матери и сообщила о смерти внука. Та долго не могла поверить, предполагая, что Сашка опять придумал очередной розыгрыш, в который втянул и мать. Наташа, срываясь на слёзы, долго убеждала её, что трагедия случилась на самом деле.

   Сидя на кровати, я тоже звонил. Близким и знакомым.

   Потом по скайпу связался с братом, проживающим в Германии. Видел, как на экране вмиг превратилось в мрамор его лицо. Он только и произнёс:

   – Что тут можно сказать...

   А на заднем плане, моргнув цветастым платьем, горько зарыдала его жена.

   Звонки шли и шли. Один за другим. Не знаю, откуда столько знакомых узнало о нашем горе в такой короткий срок.

   Кому как, а мне выслушивать слова сострадания и соболезнования было всё тяжелее с каждым новым сочувствующим голосом. Ведь всё время продолжал же отчаянно цепляться за мысль, что кошмар пройдёт, что я попал в него случайно, попал в чужой дурной сон, где мне нет места.

   У меня практически не было детства в современном понимании слова. На самой ранней стадии сознания, воспоминания прошлого смутно хранила память. Помню, меня отводили затемно, рано утром родители к какой-то старушке в очень древний, почти развалившейся однокомнатный деревянный домик. А сами спешили на работу. Там я играл сам с собой, с клубком ниток или же изучал с ней азбуку. Она кормила и изредка рассказывала сказку. Я уже не помню её, но помню руки, подающую тарелку – морщинистые, с вздувшимися венами на почти высохшей плоти. Забирали меня поздно вечером.

   Потом пришёл черёд садика и школы. Всё свободное время я помогал маме и папе – в поле или в огороде. По ночам читал книги, поздно вечером учил уроки. Школьные премудрости давались на удивление легко, я бегло читал и считал в пятилетнем возрасте. Изредка со мной играл старший брат, но никогда родители.

   С Сашкой же с рождения и до гибели мы находили всегда какие-то общие сумасшедшие – весёлые темы – игры, которые усложнялись от совершенно примитивных к таким, которые требовали определённых знаний и остроты ума. Как раз через Сашку я и получил то, что недополучил раньше. Открыл дверь в детство и попал в мир, с которым был знаком только понаслышке, необыкновенный и очень яркий.

   Я потерял слишком многое. И ничто не могло заместить утрату.

   На фоне постепенного осознания трагизма произошедшего моим сознанием всё больше и больше завладевало одно желание, одна мысль, один позыв:

   'Хочу к нему'.

  Хочу к нему.

   Хочу к нему...

   Похороны

   На следующее утро совершенно перестали подчиняться ноги. Взяли и отказались слушаться. Пытался встать на них и неизменно падал на колени. С трудом, раздавленный и испуганный беспомощностью доползал на коленях до унитаза и возвращался назад в своё унылое логово.

   Новый день не принёс со светом нисколько облегчения. Наоборот, я впал в состояние самого настоящего шока, перестав практически реагировать на окружающий мир и предаваясь одному чувству – всеобъемлющему горю.

   С того зловещего первого дня, который никогда не сотрётся и не затуманится памятью, мы с Натальей попали в некую действующую модель пресловутого 'Дня сурка'. Жить стало невыносимо тягостно, мысли всегда занимал один образ, в то время как здоровье незаметно утекало сквозь пальцы. Весь день на пару мы только и ждали сна, как временного избавления от мук.

   День-ночь. Ночь – день.

   Всегда одно и то же.

   Я плакал днём, я плакал ночью. Когда больше – не могу сказать... По утрам просыпался на мокрых подушках, с застывшими солеными озёрами в районе ноздрей.

   Кто-то могущественный и крайне беспощадный приговорил нас к жизни, в то время как обрёк нашего ребёнка на смерть. Хочу сказать, крайне несправедливый и безжалостный приговор с точки зрения любого самого пропащего родителя или циника. Смерть, которая раньше пугала меня одним своим существованием вдруг превратилась в постоянное искушение, я увидел в ней избавителя и спасителя от бесконечных страданий.

   Невольно принялся вспоминать всех тех, кого не миновала похожая горькая участь. К своему ужасу скоро обнаружил, что из моих бывших знакомых, столкнувшись с нечто похожим никто не смог победить. Так, в тех местах, где я вырос, один очень близкий приятель потерял дочь. В классе слыл заядлым балагуром, красивый и высокий парень женился очень рано, и дочь появилась на свет в то время, когда я только поступал в институт. В двенадцать лет у девочки обнаружили тяжёлую форму рака, спасти её оказалось невозможно. Только сейчас я начал понимать, что пришлось пережить ему, похоронив двенадцатилетнюю дочь. После её смерти у него больше не было жизни. Я встречался с ним позже несколько раз и с каждой новой встречей он выглядел всё хуже и хуже. Пытаясь найти забвение в спиртном, опускался незаметно для себя всё ниже и ниже, хотя до трагедии я знал его весёлым и крепким парнем, которому море по плечо.

   В другом случае нечто подобное произошло с моими учителями в школе. Не буду называть имён. Он и Она. Мужчина и Женщина. Оба люди с большой буквы. Он – решительный, всегда умеющий поддержать и направить, мастер на все руки. Она – секс – символ школы, в меру строгая, в меру добрая, неизменно умная и красивая, тянувшая своих учеников по своим предметам и всегда всей душой переживавшая за нас. Когда уже окончил институт, узнал ужасную новость, которая порядком расстроила и выбила из колеи на долгое время. В один день оба их сына разбились на мотоцикле. Даже страшно представить те глубины ада, что разверзлись в тот день. Он через некоторое время спился, а потом решил избавиться от мук или же забылся на время в неподходящем месте, оказался в районе железнодорожных путей, где проезжающий состав отрубил ноги. Следом и она сошла с ума.

   Словом, перебирая в уме всех тех, кто столкнулся с подобным, я не находил среди них никого, кому бы удалось выплыть.

   Это обстоятельство очень пугало меня.

   Вскоре и Наталья узнала, что у неё на работе есть женщина, на долю которой выпало похожее испытание. Она сразу же направилась к ней с одной целью – узнать, как той удалось продержаться. Всё-таки на сегодняшний день ей шёл семьдесят третий год, сына же потеряла в тридцать восемь. Выслушав Наталью, она ответила, что после гибели ребёнка с головой погрузилась в работу и науку, пытаясь найти в них забытьё от преследовавшего всюду кошмара. Но стоило вернуться домой... Она плакала все эти годы каждый вечер, не в силах забыть потерю. Каждый день. Каждый проклятый день. Мало того, через полгода закончились резервные защитные силы организма и болезни полезли, как из ящика Пандоры одна за другой. Женщине повезло в том, что работала она в диагностическом центре, поэтому две злокачественные опухоли удалось выявить при плановом обследовании на ранних стадиях и удалили их вовремя.

   Скоро на помощь к Наталье, отпросившись с работы, приехала двоюродная сестра из Рубцовска. Она хорошо знала Сашу, и в последнюю длительную вылазку в Горную Колывань он специально завернул к любимой тёти на её прославленную пиццу. Потерю переживала тяжело, но было нечто в её характере, некий внутренний стержень, который позволил Наталье опереться на неё и подготовить всё к прощальной церемонии.

   Вдвоём они посетили кладбище, где Наташа заключила договор с местной администрацией и купила в престижном месте участок под захоронение. Надо сказать, что земляная огороженная площадка, обладателем которой мы стали сама по себе намного превосходила то, что требовалось для тела сына. Нет, мы стали владельцами настолько обширного кладбищенского погоста, что вместить он должен был в конце нашей истории всех троих. В центре мы, конечно, хотели поместить Сашу, наши же места теперь ждут нас заранее – по правую и левую сторону от него. Вместе мы шли по жизни, вместе и будем лежать после неё.

   Впрочем, столь важные покупки и не менее ответственные переговоры с Антоном проходили, надо признаться без меня. Одна скорбь теперь гнездилась во мне. Раздавленный и разбитый, встречая рассвет, я не ожидал, что доживу до заката. Звал смерть, но она стояла где-то рядом, безучастно и безжалостно холодно наблюдая за мной.

   Мне казалось, что у меня не хватит сил присутствовать на траурной церемонии. Однако когда наступил назначенный день, собравшись, я всё же смог подняться.

   На отдельных машинах, в условленное время родственники и друзья съехались к арендованному двухэтажному зданию.

   На дворе стоял очень солнечный день.

   Даже слишком солнечный для конца лета.

   Вокруг здания собралось очень-очень много народа. Так много, что случайному прохожему могло показаться, что проходит прощание с депутатом или с какой-то очень известной личностью.

   Было много венков.

   И ещё больше слёз. Искренних и неподдельных.

   Слишком много для одного человека.

   Не было только музыки – так мы пожелали.

   Запомнилось, что первым к гробу подошёл батюшка. Одетый в тёмную рясу симпатичного вида мужчина с окладистой бородой несколько раз обогнул гроб, помахивая кадилом и отпевая покойного.

   А в гробу лежал мой Сашенька. На нём была одета та самая светлая красивая рубашка, которую он так не хотел носить на выпускном. Ноги, прикрытые материей, я не видел, но знал, что обут он в свои самые любимые кроссовки.

   Я подошёл чуть ближе.

   Он казался таким красивым и одновременно таким безжизненным, совсем как те покойники, что запомнились по ранним экранизациям произведений Гоголя. Постояв у гроба, я не выдержал и вышел на улицу. Несколько бывших однокурсников обнимая меня, пытались безуспешно утешить... Тщетные усилия... Я был с ними недолго...

   Вернулся к гробу.

   Вокруг постамента стояли венки и ещё кругом присутствовали цветы. Повсюду. Целое море срезанной и обречённой на смерть красоты... Они лежали охапками и отдельными связками.

   Подняв голову, увидел его друзей. Я знал их всех. Общался давно и не очень на самые разные темы. Почему-то все они считали, что у Сашки самый лучший отец, и тот гордился мной, я точно знал это.

   Совсем рядом проскользнул Андрей, стараясь не задеть меня:

   – Такой светлый был человечек.

   'Светлый'... 'Человечек'... Именно вот эти самые слова я почему-то потерял и упорно пытался найти последнее время. Они очень точно характеризовало сына.

   А потом я услышал много-много слов, они словно прорвало плотину. Люди говорили, говорили о Сашке, вспоминая его. Никто не мог поверить в чудовищность факта. Одна учительница упомянула о том, что в свои восемнадцать лет он являлся самым настоящим мужчиной, рельефно выделяясь из числа одноклассников. Какое бы ему не поручили дело, всегда с честью справлялся с ним.

   Затем один за другим, как сговорившись, повторяли, что такого другого светлого парня не знали больше.

   Я слушал их и про себя добавлял, что ещё он был таким же, как я хохотушкой и самым лучшим на свете другом.

   Потом подошёл ближе и встал рядом с гробом. Меня поразило выражение лица, застывшая навечно маска – смесь тревоги и невыразимого удивления. Его красивое лицо, теперь мраморного оттенка изуродовала глубокая борозда, прошедшая через правую щёку и в конце своего пути оторвавшую половину верхней губы. Перед тем, как выставить тело в погребальном зале с лицом тщательно поработали соответствующие мастера. Следы пудры и замазки скрашивали полученные раны, но полностью не скрывали их.

   Я не мог больше отойти от гроба. Нагнувшись, гладил в последний раз своего сына по голове, шепча ему слова прощания и прощения, раз за разом целуя в лоб. Он был таким холодным, таким холодным! Кожа казалась на удивление ледяной.

   Когда мои пальцы в очередной раз ласкали родные волосы, они вдруг в районе затылка провалились в глубокую яму в глубину черепа. В ужасную дырень, созданную кем-то хладнокровным и бесчувственным, едва прикрытую лоскутком кожи. Кто-то проник ему в голову и копался там, внутри! Но зачем?

   Потрясённый открытием, я принялся более тщательно осматривать доступные для обозрения участки тела. Ещё больше согнулся и увидел внизу, там, где тело соприкасалось с ложем торчащий вырванный столб позвоночника. Небрежная мастерица кое-как притянула его белыми нитками к коже. Сашка словно попал в лапы голливудских Хищников, которые распотрошили его, а затем совершенно обезображенного вернули родителям.

   Окончательно выпавший из реальности изредка замечал, как рядом время от времени появлялась Наташина мама. Горестно поплакав, она возвращалась к ожидавшей её неподалёку соседке, увязавшейся вслед на похороны. Для того чтобы перекинуться парой слов... об урожае картофеля и помидор в текущем году.