355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Рябинин » Мистика московских кладбищ » Текст книги (страница 8)
Мистика московских кладбищ
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 17:12

Текст книги "Мистика московских кладбищ"


Автор книги: Юрий Рябинин


Жанры:

   

Культурология

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

Главный труд всей жизни Ключевского – многотомный «Курс русской истории». Этот фундаментальный труд охватывает весь период существования русского государства от Гостомысла до реформ 1860–1870-х годов. Этот «Курс» тем более ценен, что написан он не сухим научным языком, за пределы которого большинство историков, увы, не умеют выйти, а самым что ни на есть живым, образным, афористичным языком художественной литературы. Не случайно Ключевский в 1908 году был избран почетным членом Академии наук по разряду изящной словесности. Главная, если не единственная, цель художественной литературы – реализация характера персонажа. Ключевскому это блестяще удается осуществить в своих исторических трудах.

Вот как, например, он изображает характер, психологию великоросса, то есть русского человека, как теперь принято говорить: «В одном уверен великоросс – что надобно дорожить ясным летним рабочим днем, что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет еще укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляет великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и впору убраться с поля, а затем оставаться без дела осень и зиму. Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в продолжение осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии…Великоросс лучше работает один, когда на него никто не смотрит, и с трудом привыкает к дружному действию общими силами…Поговорка русский человек задним умом крепок вполне принадлежит великороссу. Но задний ум не то же, что задняя мысль. Своей привычкой колебаться и лавировать между неровностями пути и случайностями жизни великоросс часто производит впечатление непрямоты, неискренности. Великоросс часто думает надвое, и это кажется двоедушием. Он всегда идет к прямой цели, хотя часто и недостаточно обдуманной, но идет, оглядываясь по сторонам, и поэтому походка его кажется уклончивой и колеблющейся. Ведь лбом стены не прошибешь, и только вороны прямо летают, говорят великорусские пословицы. Природа и судьба вели великоросса так, что приучили его выходить на прямую дорогу окольными путями. Великоросс мыслит и действует, как ходит. Кажется, что можно придумать кривее и извилистее великорусского проселка? Точно змея проползла. А попробуйте пройти прямее: только проплутаете и выйдете на ту же извилистую тропу».

Незадолго до смерти Ключевский вошел в масонскую ложу. Посвятили его французские досточтимые мастера – Сеншоль и Буле, возрождавшие в России масонство в начале XX века. Помогал им в этом сын знаменитого в то время московского священника, настоятеля кремлевского Архангельского собора, о. Валентина Амфитеатрова – известный писатель Александр Амфитеатров.

Могила В. О. Ключевского

В советское время, хотя и издавались иногда его сочинения, особенным почтением Ключевский не пользовался. В те годы признание дореволюционного ученого часто зависело от того, какую позицию занимал он к прежнему режиму, – «либералом» был или «консерватором»? Ключевский же, кроме того, что он был вполне благонамеренный гражданин, еще и учительствовал как-то в царской семье: по воле императора Александра Третьего он преподавал историю болящему царевичу Георгию. Какое же почтение могло быть к придворному историку? Равным образом оставалась в запустении его могила в Донском монастыре. Можно наверно утверждать, что будь Ключевский похоронен не в Донском, а в любом другом монастыре, могила не сохранилась бы вовсе. Переносить на Новодевичье останки какого-то царского домашнего учителя вряд ли тогда посчитали бы нужным. И лишь в 1980-е, когда возвратились в повседневную жизнь некоторые дореволюционные и русские зарубежные ценности, и к самому Ключевскому заслуженно вернулся почет, нашлись какие-то добровольцы, взявшиеся ухаживать за его могилой.

Вскоре после революции монастырь был закрыт, братия отправлена на трудовой фронт. Если верить Ивану Сергеевичу Шмелеву, насельники этой обители были далеки от христианского благочестия и подвижничества. Какой-то персонаж «Лета Господня» так о них говорит: «Донские монахи эти самые чревоугодники, на семушку – на икорку собирают, богачей и замасливают…Их бы ко мне на завод, глину мять, толсто…» – и очень нехорошо сказал». Пришло время, и отправили их таки глину мять.

Донской мог бы разделить участь многих своих собратьев – московских монастырей, – то есть сделаться лагерем, общежитием, месторождением ценного камня и т. д., но спасла его от этого неожиданная случайность. В 1922 году сюда был помещен под арест новоизбранный святейший патриарх Московский и всея России Тихон.

Вообще, довольно удивительно, как это большевики так долго – целых пять лет – терпели Тихона живым и на свободе: он был настроен в это время к ним крайне враждебно – анафематствовал в своих посланиях новую власть, призывал подсоветскую паству к неповиновению. Революцию он называл «годиной гнева Божия» и «тяжелыми днями скорби всенародной». Он так говорил о советской России: «Все тело ее покрыто язвами и струпьями, чахнет она от голода, истекает кровью от междоусобной брани. И, как у прокаженного, отпадают части ее – Малороссия, Польша, Литва, Финляндия, и скоро от великой и могучей России останется только одна тень, жалкое имя».

Что сейчас сказал бы Тихон, когда Россия скукожилась до границ Московского царства эпохи Бориса Годунова? Он обращался к пастве: «…Зовем всех вас, верующих и верных чад церкви: станьте на защиту оскорбляемой и угнетаемой ныне святой матери нашей. Враги церкви захватывают власть над нею и ее достоянием силою смертоносного оружия, а вы противостаньте им силою веры вашей, вашего властного всенародного вопля, который остановит безумцев и покажет им, что не имеют они права называть себя поборниками народного блага, строителями новой жизни по велению народного разума, ибо действуют даже прямо противно совести народной. А если нужно будет и пострадать за дело Христово, зовем вас, возлюбленная чада Церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собою словами святого апостола: «Кто ны разлучит от любве Божия: скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч» (Рим. 8, 35)».

Святейший патриарх Московский и всея России Тихон

Но, наконец, большевистское терпение все вышло. «Гражданин Белавин» был взят под стражу и помещен в Донской монастырь. Можно сказать, что Донской все-таки стал лагерем. Но сидел там в заточении единственный невольник.

У северных ворот с надвратной церковью Тихвинской иконы Божией Матери приютилось невзрачное строеньице, бывшее прежде, по всей видимости, квартирой привратника. Там, во втором этаже, всероссийскому патриарху и была выделены две келейки с видом на яблоневый сад. Здесь святейший провел последние три года своей жизни. Единственное, в 1923 году, для разнообразия впечатлений, видимо, Тихон на непродолжительное время был переведен в Лубянскую тюрьму.

Через тридцать восемь дней он вышел из Лубянки другим человеком. Больше патриарх не только не проповедовал какого-либо неповиновения власти, но, напротив, делал с тех пор исключительно верноподданнические заявления. В первом по освобождении из уз послании Тихон говорил: «…Я решительно осуждаю всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно ни исходило. Пусть все заграничные и внутренние монархисты и белогвардейцы поймут, что я Советской власти не враг». Между прочим, патриарх тогда распорядился по РПЦ непременно поминать родной совнарком при богослужении.

Вконец замученный и затравленный и, безусловно, очень переживающий свое вынужденное покорствование богоборцам-большевикам, святейший патриарх Тихон умер по новому стилю 7 апреля 1925 года.

Вся православная Москва устремилась в Донской проститься с патриархом. У самого монастыря выстроилась очередь по четыре человека в ряд длиною в полторы версты. Историк церкви М. Е. Губонин в сборнике «Акты святейшего патриарха Тихона» приводит воспоминания некоего ленинградского протоиерея Н. о прощании с Тихоном в Большом Донском соборе: «…Дубовый гроб стоял на возвышении, посередине собора. Патриаршая мантия покрывала его. Лик Патриарха закрыт воздухом, в руках крест и Евангелие. Руки также закрыты. Тропические растения высились вокруг гроба, и оставались свободными только проходы с обеих сторон, по которым беспрерывным потоком шли двумя бесконечными лентами желающие приложиться. Около гроба, у возглавия стояли два иподьякона с рипидами; дальше два иподьякона с каждой стороны гроба, пропускавшие народ; рядом с ними, у ног Святейшего, по бокам аналоя, на котором сиротливо высился патриарший куколь, еще два иподьякона, из коих один держал патриарший крест, другой – патриарший посох. У возглавицы, около цветов, было несколько венков с надписями, один из коих от епископа Кентерберийского. Народ прикладывается к кресту и Евангелию и целует одежду Святейшего. Сделав земной поклон, и я наклонился над гробом Святейшего, просил открыть руку Патриарха. Стоявший рядом иподьякон исполнил мою просьбу, и я припал к благословляющей и меня когда-то, но теперь лежащей неподвижно руке Святейшего. Рука была мягкая, теплая…Могила приготовилась в теплом храме, около стены, на южной стороне. В соборе не было никого, кроме рабочих, так как вход был закрыт, дабы не мешать рабочим. Меня, как священнослужителя, пропустили беспрепятственно…Глубина могилы не более двух аршин; пол ее был выложен камнем, и рабочие укладывали стены».

У гроба Святейшего

Похоронен Тихон был 12 апреля. Протоиерей Н. вспоминает: «…Гроб был поставлен на носилки. У дверей собора совершалась лития…При пении «Вечной памяти» святители подняли гроб, и процессия двинулась. Вся громада верующего народа запела «Вечную память», и эти мощные звуки неслись далеко за стены монастыря, но никто не сходил с места, пока процессия не обошла вокруг собора и гроб Святейшего не был внесен в теплый собор…В стену над могилой вделан большой дубовый крест, с надписью по-славянски: «Тихон, Святейший Патриарх Московский и всея России».

Существует версия, будто бы вскоре после погребения в Малой Донской церкви патриарха Тихона тайком откопали и перезахоронили на Введенском кладбище. А перед самым визитом патриархов в 1946 году вернули на прежнее место. Но вряд ли все эти слухи соответствуют действительности.

В 1989 году патриарх Московский и всея России Тихон был канонизирован Русской церковью. Естественно, встал вопрос об обретении мощей святого. Но где именно в Малом соборе патриарх Тихон лежит, никто не знал. Как рассказал наместник Донского монастыря архимандрит Агафодор, искали гроб под собором довольно долго. Начали копать в одном месте – нет. В другом – пусто. И когда копать под собором было уже практически негде, кто-то придумал заглянуть под воздуховод, проходящий под полом. Там, естественно, и не предполагали искать, потому что думали: кому же может прийти в голову упрятать патриарха в столь неподходящем для погребения месте? Но едва рабочие стали пробиваться под этот воздуховод, так сразу и наткнулись на патриарший гроб. Сохранился он превосходно. Вот так мощи святого и были обретены.

Теперь они почивают в раке Большого собора. Дважды в год их переносят из одного собора в другой. Это целый обряд. Так и кочуют мощи, не зная покоя. Последний путь патриарха не кончается.

Хоронили на старом Донском и в советское время. Здесь можно найти отдельные захоронения 1920–1980 годов. Причем, как правило, это люди безвестные, – если у них имеются родовые, с дореволюционной поры участки на монастырском кладбище, почему бы и им самим не быть погребенными там же? Но хоронили в монастыре и без права родства: по каким-либо иным соображениям.

Вблизи Большого собора, среди надгробий князей, генералов и высоких чиновников, стоит старинный обелиск-«часовня» с перебитыми, очевидно, надписями. На лицевой стороне там написано:

Верному солдату

пролетарской революции

павшему от предательских

пуль банд КОЛЧАК,

тов. Д. М. СМИРНОВУ

На обратной:

ОТ ЗАМОСКВОРЕЦКОГО

сов. рабоч. и красноарм.

детутат. и комитета

российск. коммунистич.

партии БОЛЬШЕВИКОВ

В 1984 году в Донском был похоронен выдающийся советский архитектор-реставратор Петр Дмитриевич Барановский. Он реставрировал десятки памятников архитектуры по всему СССР, в том числе и такие шедевры, как Андроников монастырь, Коломенское, Крутицкое подворье в Москве, Троице-Сергиев монастырь в Загорске, генуэзскую крепость в Судаке, Пятницкий храм в Чернигове и многое другое.

В 1930-е годы, когда московской старине была объявлена настоящая война, а протестовать против такой политики означало добровольно вызвать к себе репрессивные меры со стороны государства, Барановский, невзирая на возможные последствия, протестовал по всякому поводу. Узнав, что какие-то радикальные градостроители вознамерились разрушить храм Василия Блаженного, – он, де, мешает демонстрациям трудящихся, – Барановский послал телеграмму самому Сталину. И своего добился, – храм на Красной площади не тронули.

Увы, другой храм на Красной площади – Казанский собор – ему отстоять не удалось. Барановский бился за него отчаянно. Ему удалось убедить отступиться от храма даже Л. М. Кагановича – известного ненавистника русской истории и культуры. Но на место Кагановича – на должность первого секретаря МГК ВКП (б) – пришел еще больший ненавистник русских национальных традиций Н. С. Хрущев, и уж он распорядился снести храм. Барановский только что успел снять все замеры с храма и сделать соответствующие чертежи. Благодаря этой документации, спустя почти шестьдесят лет Казанский храм был восстановлен. Это сделал ученик Барановского архитектор О. И. Журин.

Правда, принцип, которым руководствовались авторы проекта восстановления этого храма, очень небесспорный. Этот принцип исповедовал сам Барановский, и, очевидно, он завещал его своим ученикам. Барановский восстанавливал памятники, – например, Пятницкий храм в Чернигове, – в самом исконном, первоначальном их виде, совершенно исключая всякие архитектурные дополнения и находки, сделанные за время существования этих памятников, какими бы ценными эти нововведения ни были.

Если взять две фотографии Красной площади – начала XX века и современную, – то признать в сооружении между Историческим музеем и ГУМом один и тот же Казанский собор неспециалисту вряд ли вообще удастся. Храм восстановили в 1993-м в изначальном, XVII века, виде. Но, если следовать этому принципу, то при реставрации Кремлевской стены нужно убрать шатры с башен – у Фрязиных не было никаких шатров, при реставрации Ивана Великого верхний ярус придется также срубить – он надстроен позже, и т. д.

Когда восстанавливали Казанский собор, многие пожилые москвичи, еще помнившие его прежним, с недоумением спрашивали: что это за церковь новая? или: что за торт аляповатый слепили? – Казанский был совсем другим! И приходилось им растолковывать: да нет же, таким он и был когда-то, в семнадцатом веке, это вы видели уже не тот Казанский, не исконный, переделанный. Но разве этим людям важно знать, что в детстве и в молодости, оказывается, они видели «не тот» Казанский храм на Красной площади? Может быть, у них вообще жизнь прошла не так, как хотелось бы. Но уж как прошла. Что же теперь задним числом менять им жизнь, лишать дорогих, наверное, для многих примет их молодости. В некотором смысле разрушение Казанского собора в 1936 году и восстановление его в 1993-ем имеют нечто общее – и разрушители, и реставраторы не посчитались с памятью живых.

П. Д. Барановский жил с 1938-го в самом Новодевичьем монастыре, в т. н. Больничных палатах – одноэтажном здании XVII века. Там он и умер в 1984 году. Его дочь – Ольга Петровна – пишет: «После смерти отца я более года мучилась над эскизами надгробия и поняла, что в некрополь Донского монастыря не сможет вписаться ни современная форма, ни стилизация под памятники XVIII–XIX вв., находящиеся там. Помог случай. В лесу под городом Киржач Владимирской области отыскался валун, силуэтом напоминающий то ли лежащего лося, то ли медведя. С одной стороны у него имелась созданная самой природой плоскость для надписи (оставалось только отполировать), а сзади – круглая вмятина: как бы для печатки, на которой мне хотелось изобразить вещую птицу Гамаюн (что я и сделала). Птица присутствовала во всех предшествующих эскизах: она сторожит Родину, она из смоленского герба, а ведь и отец из тех же мест. Второй аргумент в пользу установки валуна на могиле: среди отцовых фотографий есть одна: он, восемнадцатилетний, лежит на очень похожем камне на фоне родной Шагирки. И третье: имя Петр в переводе с греческого – камень. Вот так и возник памятник на его могиле».

Хоронят в монастыре и теперь. Но чрезвычайно редко. Поэтому каждые похороны здесь – настоящее событие.

Летом 2000 года, в самую тополиную метель, на старом Донском прошли чрезвычайно многолюдные похороны, уступающие, может быть, только похоронам патриарха Тихона в 1925-м. Хотя собрались на них преимущественно не почитатели покойного, а старушки-богомолки, потому что литию совершал сам патриарх Алексий Второй, а они – старушки – обычно как-то всегда узнают – по своей почте, – где именно будет служить святейший и не упускают случая прийти и посмотреть на «батюшку патриарха». Хоронили, а вернее – перезахоранивали, останки замечательного писателя Ивана Сергеевича Шмелева (1873–1950).

Всероссийская слава пришла к Шмелеву в 1910 году, когда вышла его повесть «Человек из ресторана». Но главные и лучшие свои книги – «Лето Господне» и «Богомолье» – он написал уже в эмиграции. «Лето Господне», – безусловно, одна из лучших книг русской литературы, – церковный годовой круг, индикт, календарь, каким его запомнил ребенок. О шмелевской прозе Анри Труайя говорил: «Иван Шмелев, сам того не сознавая, ушел дальше своей цели. Он хотел быть только национальным писателем, а стал писателем мировым».

Мировую величину похоронили на Сент-Женевьев де Буа. Но уже в наше время стало возможным исполнить завещание Шмелева и перезахоронить его на родине. К тому же этому очень поспособствовали французские законы. У них покойный, как ни удивительно это звучит, арендует могилу на определенный срок. Истекает срок, – аренду необходимо продлевать. Если родня не в состоянии этого сделать, или вообще оплатить новый срок аренды некому, могила отдается новым владельцам. С надгробием и останками прежнего покойного новые владельцы вольны поступать по собственному усмотрению – оставить все на месте или выбросить вон. Шмелев попал в эту же категорию – сентженевьевских землевладельцев, просрочивших аренду. И его могила могла рано или поздно вообще исчезнуть. Для французов, что бы там ни говорил Труайя, Шмелев никакой ценности не представляет.

Любопытно заметить, – когда в 1995 году умер другой русский парижанин – Владимир Емельянович Максимов, его родственники также взяли в аренду участок на Сент-Женевьев де Буа. Но этот участок отнюдь не был свободен. Там уже покоился давнишний арендатор, – с 1945 года там лежал некто Руднев Евгений Владимирович, летчик и полковник. Казалось бы, максимовские душеприказчики могли совершенно очистить это место: оно теперь их собственность, – и при чем здесь какие-то прежние владельцы? Но они заботливо сохранили память об этом человеке, – на новом надгробии Максимова они прикрепили латунную табличку со всеми полагающимися сведениями о предыдущем погребенном.

Крест над могилой И. С. Шмелева. 2000–2008 годы

Неизвестно, поступили бы так же новые владельцы шмелевской могилы. Поэтому останки дорогого для России писателя от греха подальше, были эксгумированы и перезахоронены на родине. Понятно, за сорок с лишним лет немного там, в земле, сохранилось. Все их с совместные с женой Ольгой Александровой косточки свободно уместились в ящичке, размером чуть больше ботиночной коробки. Предал их родной земле в Донском монастыре сам святейший патриарх Алексий Второй.

Над могилой Шмелева и его жены до недавнего времени стоял общий на двоих деревянный крест с двумя медными табличками. Кто-то придумал сделать надписи на этих табличках по старой орфографии – с «ерами» и прочим. Но почему-то в слове «Сергеевичъ» там отсутствует «ять». Совсем недавно деревянный крест был заменен новым гранитным на «голгофе». Все надписи там сделаны уже по новой орфографии.

Одновременно с перезахоронением Шмелева на углу Большого Толмачевского и Лаврушинского ему был открыт памятник. Место для памятника выбрано исключительно удачно: бронзовый Шмелев теперь смотрит на бывшую свою 6-ю гимназию, в которой теперь педагогическая библиотека. Другое дело, что сама скульптура очень небесспорная. Она представляет собой единственно голову, установленную на высокую колонну. Самое лицо имеет такое страдальческое выражение, что кажется, будто скульптор вылепил Шмелева под впечатлением и по мотивам «Герники» Пикассо. Писатель Владимир Крупин в сердцах сказал об этом монументе: «Может быть, его украдут. Все-таки бронзовый…»

Но, пожалуй, самые многолюдные и торжественные похороны последнего времени прошли в Донском 3 октября 2005 года. В этот день здесь состоялось перезахоронение Верховного правителя Российского государства Антона Ивановича Деникина (1872–1947). Причем хоронили генерала с соблюдением всех приличествующих крупному военачальнику почестей – с троекратным ружейным салютом и торжественным дефилированием гвардейцев по узкой монастырской дорожке под марш Преображенского полка. Вместе с Деникиным в родную землю вернулись и останки другого «верховного» – выдающегося русского мыслителя и философа Ивана Александровича Ильина (1882–1954). Как заметил присутствующий на похоронах Н. С. Михалков, пока мы еще даже не можем реально оценить это потрясающее событие. Может быть, в России эту дату – 3 октября 2005-го – когда-нибудь будут отмечать, как окончание несчастного XX века и наступление нового, более благодатного для нашей страны, столетия. А деникинская идея единой и неделимой России, с возвращением на родину ее автора, возможно, наконец, завладеет сознанием русских людей и побудит нас мобилизовать все силы на преодоление катастрофы девяносто первого года.

Антон Иванович Деникин прошел обычный путь русского офицера и военачальника – юнкерское училище, Академия Генерального штаба, командование ротой, полком, бригадой, дивизией, корпусом, фронтом.

Незадолго перед Русско-японской войной Деникин стал офицером Генерального штаба. Это была одна из тех военных синекур, что позволяет, не особенно утруждаясь и вовсе не рискуя, получать чины и награды наравне с офицерами-фронтовиками, а зачастую и прежде них. Но Деникин, как впоследствии писал о нем генерал Брусилов, «не любил штабной работы, он рвался в строй». Он добился перевода в Манчжурию в действующую армию.

Как известно, русская армия не выиграла в ту войну ни одного сражения. Если и были удачи, то лишь на уровне локальных стычек. В одной из таких стычек, названной Цинхеченским боем, Деникин, сильно уступая неприятелю в численности, разгромил японцев, причем последние потеряли до трехсот человек.

Но подлинная слава крупного и талантливого военачальника к Деникину пришла в «Германскую». Начал он эту войну уже генералом. Со своей Железной дивизией Деникин участвовал в Брусиловском прорыве. Например, в одном из сражений, имея четыре тысячи штыков, Деникин только в плен взял почти столько же. О том, насколько успешными были действия генерала Деникина в эту войну, свидетельствуют его награждения. Он получает поочередно Георгиевское оружие, Георгиевский крест 4-й степени, 3-й степени, чин генерал-лейтенанта. Самую блестящую победу Деникин одержал в деле под Луцком в 1915 году. Его дивизия взяла город и захватила при этом в плен 158 неприятельских офицеров и почти десять тысяч нижних чинов!

Заканчивал войну Деникин Главнокомандующим Юго-Западного («Брусиловского») фронта. Он всего месяц был Главкоюзом. А в августе 1917 произошло знаменитое выступление генерала Корнилова против Временного правительства, которое оказалось для Деникина самым важным, самым судьбоносным событием в жизни. Последовав за Корниловым 25 августа 1917, Деникин в ближайшие годы ничего не смог уже изменить в своей жизни и судьбе, даже если бы сам этого захотел. Все последующие его шаги и поступки были результатом участия в корниловском мятеже.

Мятеж тогда не кончился удачей. Его руководители – генералы Корнилов, Деникин, Марков, Орлов и другие – были арестованы и заключены в тюрьму. А после освобождения они пробрались на Дон и начали там создавать Добровольческую армию – главную вооруженную силу Белого движения. Во время Первого Кубанского похода погиб Корнилов. А вскоре умер и другой вождь Добрармии – генерал Алексеев. И во главе Белого дела, неожиданно для самого себя, оказался Деникин.

Теперь многие документы, написанные лично Главнокомандующим Вооруженными силами Юга России, доступны для исследователей. Кроме того, что тексты их выдержаны в сдержанном, не по-военному интеллигентном тоне, непременно бросается в глаза еще одно замечательное обстоятельство: там почти всегда отсутствует восклицательный знак. В то время как, например, бумаги энергичного, взрывного Корнилова полны восклицательных знаков, у Деникина они не встречаются даже там, где, казалось бы, безусловно необходимы. И вот эта черта исключительно верно характеризует Деникина. Да, он был человеком высокообразованным, литератором, между прочим, интеллигентным, обаятельным, как написал о нем генерал Краснов, «с умением чаровать людей своими прямыми солдатскими, честными речами». Но, по всей видимости, в нем отсутствовала та харизма лидера, без которой невозможно увлечь за собой массы.

Деникин лишь в январе 1919-го подчинил себе Донскую армию. А до этого в стане белых, по сути, шла междоусобица, при которой в любой момент могло вспыхнуть настоящее вооруженное столкновение Добрармии с донцами. Казаки вообще доставили Белому делу больше вреда, чем пользы. Атаман Каледин писал, что «в некоторых полках Донского округа удостоверены факты продажи казаками своих офицеров большевикам за денежное вознаграждение». Кубанские атаманы постоянно шантажировали Деникина самостийностью Кубани. Казаки – участники мамонтовского рейда грабили мирное население и зверствовали в тылу красных столь жестоко, что, в конце концов, едва двигались из-за колоссального обоза с награбленным, не говоря уже о том, что они совершенно дискредитировали «освободительную» идею Белого дела. Мамонтовский рейд окончательно убедил совдеповского мужика, что от белых, кроме нагайки и виселицы, ему ждать нечего. И хотя, как военная операция, рейд осуществлен блестяще, в сущности, он стал началом гибели деникинской борьбы. После этого белые армии быстро покатились к югу.

Деникину докладывали, что разложение армии принимает угрожающий размах. Перед ним положили данные, свидетельствующие, что за сентябрь 1919 года белыми были изнасилованы 138 одних только евреек! Причем среди них были девочки 10–12 лет. Большевики за подобные злодейства безжалостно казнили виновных. Белое же командование к этому относилось чаще всего довольно-таки безучастно. Видимо Деникин страшился жестокими репрессиями за воинские преступления вызвать недовольство личного состава ВСЮР. Но результат его мягкости был много худший – он вызвал недовольство миллионов мирного населения. В результате белую армию возненавидели повсюду – ив Совдепии, и на Юге России. На территории, подчиненной Деникину, в период наибольшего его продвижения на север, проживало до 50 миллионов человек. Это больше, чем в то время насчитывалось населения во Франции. И, казалось бы, у Деникина были колоссальные ресурсы для пополнения армии. Но армия его не только не пополнялась, напротив – она таяла от дезертирства в большей степени, чем от боев с красными. Деникин писал приказы, циркуляры, но уже ничего не помогало. Не хватало Антону Ивановичу воли расставить восклицательные знаки.

Больше того, казалось, сама природа восстала против белых. У Булгакова в «Беге» потом Хлудов скажет: «Никогда не бывало, а теперь воду из Сиваша угнало, и большевики, как по паркету, прошли». Но, если бы это был единственный случай. Деникинская армия, заметно уступая красным по числу штыков, вдвое с лишним превосходила ее по саблям. А это давало белым известное преимущество. Потому что, благодаря большей подвижности этого рода войск, белые могли наносить неожиданные удары в слабых участках неприятельского фронта. Как в случае с мамонтовским рейдом. И даже уже в декабре 1919, когда отступление белых приобрело форму катастрофы, у Деникина был случай переломить ход войны. Он посылает навстречу измотанной предшествующими боями и длинными переходами армии Буденного отборную двенадцатитысячную конную группу генерала Павлова. Если бы Павлов сразу же столкнулся с Буденным, то, вероятно, Первая Конная тут бы и прекратила свое существование. И неизвестно, как там дальше развернулись события на Юге России, когда бы у красных совсем не осталось кавалерии. Но Павлов заблудился! В тридцатиградусный мороз он со своим корпусом забрел в какую-то безлюдную степь. И из двенадцати тысяч шашек больше половины попросту замерзли, в том числе и сам генерал Павлов. Верно: «Георгий-то Победоносец смеется!»

Деникин был одним из немногих русских военачальников, кто побеждал не числом. И в японскую, и в германскую, и в гражданскую ему удавалось с меньшими силами одолевать неприятеля. Разумеется, не всегда. Но чаще, чем терпеть поражения. Однако к концу 1919-го соотношение сил белых и красных сложилось слишком подавляюще в пользу последних. Но даже это не главное. Основная причина поражения Деникина в том, что у него не было идейной основы для его борьбы. Он не был монархистом, он не был социалистом. Его лозунг «За Россию единую неделимую!» тогда не нашел вообще никакого сочувствия в народных массах. Массам гораздо понятнее и ближе был лозунг «Земля – крестьянам, фабрики – рабочим!». Мужику из какой-нибудь захолустной деревеньки, до единой и неделимой России не было никакого дела. Это слишком высокая сфера для интересов простого русского хлебопашца. Больше того, этот лозунг принес Деникину тяжелейшую проблему во взаимоотношениях с народами южной России – с кавказцами, с малороссами, с казаками, которые видели в нем проявление великорусского шовинизма. Кстати, Деникину кто-то из его соратников посоветовал пообещать кавказцам независимость взамен на их совместное с белыми участие в борьбе против красных, а после победы отказаться от своих обещаний. Деникин категорически отверг такой совет. Точно так же в 1918-м он отверг помощь германцев, потому что сохранял союзническую верность Антанте и считал германцев такими же своими врагами, как и большевиков. А ведь 1918 год – это было очень дорогое для Добрармии время, потому что большевики еще не окрепли, а из Сибири успешно наступали войска Колчака.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю