Текст книги "Конец вечного безмолвия"

Автор книги: Юрий Рытхэу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Глава третья

…Выехали 31 декабря…

1 – 2 января были далеко от Анадыря…

3 января разыгралась пурга. Поставили палатку…

4 – 5 – 6 – 7 января. Пришлось выжидать, и снова в пути…

8 января. Выехали рано. Доехали до чукчей и там ночевали…

9 января. Опять ночевали у чукчей. Выехали ночью, чтобы рано утром приехать, на Белую…

10-го. Сегодня утром приехали в 6 часов на Белую. Явились к вахтеру, он оказался знакомым Галицкому. Мы оставляем его на службе под присмотром местного населения…

Из дневника А. Берзина

Ваня Куркутский громко кричал на собак, щелкая бичом, и даже ударил двух собак.

– Ты чего так торопишься, Ваня? – спросил Берзин своего каюра.

– Пурга нас догоняет, мольч, – ответил Ваня Куркутский. – Доспеет она нас – худо будет. Пурговать придется.

– А разве можно от пурги убежать?

– Мольч, от этой можно, – уверенно сказал Куркутский. – Она морская. По берегу идет, в тундру не лезет.

Август Берзин несколько раз вынимал карманные часы – время шло удивительно медленно, словно девятнадцатый год не хотел уступать место новому, двадцатому.

Незадолго до полуночи он велел остановить нарты и собраться вместе.

– Пошто? – спросил Куркутский.

– Новый год встретим, – ответил Берзин. – Двадцатый год наступает.

– И заодно полозья повойдаем, – деловито сказал каюр.

Собрались у нарты Вани Куркутского. Берзин достал флягу с вином, две жестяные кружки. Пили по очереди, и каждого Август поздравлял с наступлением Нового года. Торопливо выпив, каюры бежали к своим нартам и принимались войдать – наносить на полозья тонкий слой льда.

При первой же ночевке Берзин в полной мере оценил всю практичность чукотской зимней дорожной одежды.

Он проснулся в палатке раньше всех. Конечно, не тепло было, но он не чувствовал себя замерзшим. В своем домике к утру бывало куда холоднее, чем в двойной кухлянке в снегу: палатка защищала только от ветра.

Волтер дал в дорогу особо надежный примус, над которым колдовал несколько дней. И впрямь примус оказался отличным, и пока он шумел, растаивая для чая снег, в палатке становилось совсем тепло и с потолка начинало капать.

После первой ночевки, – несмотря на ветер и снег, решили ехать.

– Догнала-таки нас пурга, – сказал Берзин Ване Куркутскому.

– Догнала, дикоплешая, – выругался каюр. Снег был рыхл и глубок. Каюры и пассажиры шли, держась за нарту, но собаки часто останавливались и ложились, их поднимали ударами бича. Часа через два изнурительного пути Ваня Кур-кутский сказал:

– Оннак, мольч, станем… Все равно никакой езды! Мука одна.

Поставили палатку, а собак расположили кругом, чтобы было теплее. Берзин заметил: при сильном ветре становилось ощутимо теплее. Но вместе с теплом приходила сырость. Больше всего мокли рукавицы.

Сидя у горящего примуса, при свете стеариновой свечки, Берзин записывал события прошедших дней в походный дневник.

За стенами палатки каюры кормили собак, и сквозь вой ветра до слуха сидящих в палатке иногда доносились обрывки речи, рычание дерущихся из-за юколы собак.

За чаепитием разговорились. Один из каюров, Анемподист Парфентьев, вдруг обратился к Бер-зину:

– Пошто на тебя Биссекер суп имеет?

– Какой суп? – не понял Берзин.

– Слость и гнев, – пояснил Парфентьев. – Прямо трясся, когда говорил, чтобы бросить вас в пургу. Так прямо и сказал – как пурга дунет, оставьте их в палатке подальше от Анадыря. Пусть дохнут мерзляками. И посулил, агды воз-вернемся без вас, щедро наградить…

– Ну, а что же не уезжаете? – спокойно спросил Берзин.

– Как можно! – Парфентьев рассердился даже. – Вы же люди, хоть и большаки!

– Товарищ Парфентьев, нет у тебя еще классового сознания, – сказал ему Берзин.

– Нету, – согласился Парфентьев. – Бессекерский и торговцы всегда будут иметь зуб на большевиков, потому что мы отобрали у них богатства и передали народу.

– Не усе, – перебил Парфентьев.

– Что не усе? – спросил Берзин.

– Усе в складах осталось, оннак… Думали, ожидали – раздача будет… Всем поровну, а ничего нету.

– Никакой раздачи не будет! – решительно ответил Берзин. – Все средства производства – сети, невода, катера, кунгасы – переходят в общественное пользование… И строго будет соблюдаться правило: кто не работает – тот не ест.

Четыре ночи провели в палатке путники. Под конец все друг другу надоели, особенно Парфентьев, притворявшийся дурачком, пока Галицкий не обругал его. Каюр обиделся и замолк. Его молчание тревожило Берзина, и он часто по ночам просыпался и зажигал спички, чтобы удостовериться, что все каюры на месте, в палатке.

Теперь жители стойбища почитали Теневиля хозяином, главой и оставляли ему для яранги самое возвышенное переднее место. Но Раулена ставила жилище на привычном месте, а оставшиеся жены покойного Армагиргина по привычке занимали место "переднедомного".

Когда надо было принять важное решение, Теневиль собирал стариков, лучших пастухов и спрашивал у них совета. Сначала выжидали, отмалчивались, но потом привыкли, осмелели. Дела в стаде шли неплохо. Теперь бы не дать оленям разбрестись в ненастье, удержать их у корма да от волков уберечь.

Теневиль пришел в ярангу, и Раулена подала ему гнутый отросток оленьего рога – тивичгын, снеговыбивалку.

Очищая кухлянку от налрпшего снега, он рассказывал жене:

– Метет еще сильно, но проблески уже есть. Пурга тоже устает. Вон уже пятый день беснуется, надо и отдохнуть.

– Эль-Эль шаманил всю ночь, – сообщила Раулена.

– Это он хорошо Делает. Вчера пали три оленя, – вздохнул Теневиль, подумав, что шаману не мешало бы раньше взяться за свой бубен.

Пока Раулена готовила еду, Теневиль играл с сыном, а потом достал заветную тетрадку, купленную в Новр-Мариинске, и углубился в свои записи.

Раулена изредка посматривала на него и думала: "Стал эрмэчином, почти хозяином стада, пора бы бросить детскую забаву, а нет – продолжает чертить, выдумывает новые значки, да и меня не забывает учить".

Теневиль огрызком карандаша что-то начертил и спрятал тетрадку в укромное место.

Весь день Теневиль чинил нарту. Среди ночи проснулся от наступившей тишины. Пурга кончилась. Обрадованный этим, он крепко заснул.

– Нарты едут! – будила его Раулена.

Эти путники могли быть только с Ново-Мари-инского поста. Только оттуда. Но зачем их так много? Похоже, что на каждой нарте по два человека. Видать, тангитаны едут…

Сердце сжалось у Теневиля от дурных предчувствий: может, старый Армагиргин был прав?

Когда первая нарта приблизилась, Теневиль узнал в каюре Ваню Куркутского. От сердца немного отлегло, когда тот как-то весело и громко крикнул:

– Какомэй, мольч, Теневиль!

Еще одно знакомое лицо – со второй нарты поднялся родич Вани Куркутского Михаил Кур-кутский.

Тем временем с нарты. Вани Куркутского поднялся незнакомый Теневилю тангитан, подошел и крепко пожал руку, сказав при этом:

– Здравствуйте, товарищ!

– А где старик-то? – спросил Ваня Куркут-ский. – Пошто не стретил гостей?

– Он в вечности, – ответил Теневиль.

– Какомэй! – горестно воскликнул Ваня Кур-кутский. – Доспел-таки? Помер-то старик! Ушел сквозь рблака, по ейным понятиям. Теперь обитает при северном сиянии. Как он умер-то? – спросил по-чукотски.

Теневиль коротко рассказал все.

– Своею смертию от старости помер, – сообщил Ваня Куркутский остальным. – А кто теперь эрмэчин?

– Все сообща, – ответил Теневиль и предложил: – Давайте сначала распряжем собак, посадим на цепь, чтобы к оленям не убежали. Поедим горячего.

– И то верно! – отозвался Ваня Куркутский. – Намерзлись мы, в палатке матерчатой ночевали пять дней в пургу.

Берзин вошел в чоттагин кочевой яранги и почувствовал, что здесь совсем не так, как в жилище Тымнэро в Анадыре. Не было прочного устоявшегося запаха тюленьего жира и псины. Воздух был свежий, нагретый ярко пылающим костром. Женщина тихо произнесла:

– Еттык.

Маленький мальчишка высунулся из полога и с любопытством уставился острыми глазенками на приезжих.

– Значит, вы говорите, что стадо теперь общее? – спросил через учителя Берзин.

Теневиль кивнул.

– Но есть кто-то главный в стойбище?

– Армагиргин передал мне, уходя сквозь облака, и стадо и судьбу людей, – ответил Теневиль. – И люди просили меня быть главой стойбища, но олени принадлежат всем.

– Выходит, вы нас опередили, – усмехнулся Берзин. – А тут ничего удивительного нет. Идея общего, владения богатством, стадами, заводами, землями живет в недрах человеческого сознания вечно, особенно у неимущих. В том и мудрость Ленина, что он извлек эту идею и создал из нее науку революции. Переведи это – товарищу оленеводу, – попросил Берзин Михаила, Куркутского.

Учитель замялся.

– Трудно это переводить…

– Ну, хотя бы в общих чертах.

Михаил Куркутский попытался, но Теневиль понял одно: приезжие одобряют его действия. На душе стало легче, а тут еще приспела с деревянным корытцем, наполненным свежим оленьим мясом, Раулена.

Гости принялись за еду.

Некоторое время в чоттагине слышалось только чавканье, хруст разгрызаемых костей. Подошли каюры, присоединились к трапезе. В чоттагине было холодно, но понемногу, по мере того как люди насыщались, становилось теплее. Pay-, лена подала в чашках горячий олений бульон, с огорчением сказала:

– Чаем не можем угостить – нету его у нас уже с год. Сами соскучились по нему.

Ваня Куркутский быстро поднялся и, выходя из яранги, весело сказал хозяйке:

– Ставь большой чайник! Заварка у нас есть. За чаепитием Михаил Куркутский рассказал о переменах в центре Чукотского уезда, о советской власти.

Теневиль слушал и не верил своим ушам. Неужели это и впрямь могло случиться?

– Милюнэ научилась писать и читать по-тан-гитански, – сообщил в заключение Михаил Куркутский.

– Какомэй! – только и могли произнести изумленные Раулена и Теневиль.

Большой сход стойбища Теневиля собрали в старой яранге Армагиргина.

– Товарищи! – начал Берзин и подождал, пока Михаил Куркутский произнес уже ставшее знакомым «тумгытури». "Надо бы в следующий раз самому произнести это слово – "тумгытури", – подумал Август и продолжал: – Заря новой жизни взошла над Чукоткой. Советская власть установилась в Анадыре. Власть перешла к тем, кто работает, кто пасет стада, добывает уголь, кто охотится. Что такое советская власть? Это власть народа. Она идет от мудрости всех людей. Советская власть сегодня – главная власть на всем протяжении от Петрограда до Дальнего Востока. Нас послал ревком, чтобы помочь вам избрать новую, справедливую форму правления… Товарищи, у кого какие будут предложения в состав нового Совета?

Поднялся старый пастух Номо. Опершись на гнутый отросток оленьего рога, используемого как снеговыбивалка, он начал медленно:

– Мы рады, что наступило время новой жизни на всей земле, где живут люди… Такое мы слышали только в древних сказаниях как несбыточное, невозможное. И вот оно случилось. Значит, не одни мы думали об этом! Когда нам сказал наш Теневиль, что стадо будет общее, мы поначалу не поверили ему… Ты, Теневиль, не обижайся. Наверное, он чуял, что жизнь идет к этому… У нас нет другого человека, который мог бы быть во главе новой власти, кроме Тене-виля…

– Кэйвэ! Кэйвэ! – раздались одобрительные голоса.

Берзин повернулся к Теневилю и сильно сжал его правую руку в своем кулаке.

– Ну вот – ты, теперь законно избранный председатель кочевого Совета!

Разглядывая кухлянку Берзина, Раулена сказала:

– Похоже, что Милюнэ шила.

Берзин подтвердил ее догадку, и она так обрадовалась, будто письмо получила от подруги.

– Покажи нам, как ты пишешь, – попросил Теиевиля Михаил Куркутский.

– Отчего не показать, – с готовностью ответил Теневиль и полез в кладовку.

Он разложил перед гбстями несколько отполированных дощечек, на поверхности которых чем-то острым были нацарапаны различные значки.

– А можешь нам прочитать, что здесь напи-еано? – попросил Михаил Куркутский.

– Можно. – Теневиль взял доску. – "Приезжал Черепак… С нарты не мог слезть. Думали, замерзший, а оказался пьяный. Торговал у меня красную лисицу".

Теневиль «читал» легко, быстро, едва только взглянув на значки.

– Здорово! – пробормотал Берзин. – Надо же такое! Послушай, товарищ Теневиль, тумгытум, – произнес он наконец чукотское слово, сам удивившись этому. – Скоро откроем школы, много школ по всей Чукотке! Может, твою грамоту распространим на весь народ, а?

– Не знаю, – нерешительно ответил Теневиль. – Может, тангитанская лучше будет?

– Надо будет с учеными посоветоваться, – сказал Берзин. – Я чую – у тебя то, что надо здешним людям!

Берзин впервые ночевал в чукотском пологе, теплом, хорошо выбитом Рауленой на чистом снегу тундры.

Спали крепко и сладко. Можно было высунуть голову в чоттагин, что и сделал Берзин, последовав примеру Теневиля. Все тело было в мягком тепле – постелью служила оленья шкура, а одеялом несколько сшитых вместе пыжиковых шкурок, – а голова на холоде, на свежем воздухе.

На следующее утро после утренней трапезы Берзин поехал в оленье стадо на гоночной нар-;те Теневиля. Нарта казалась игрушечной, ребенок мог поднять ее одной рукой. Но она выдержала тяжесть двух людей, лишь как-то жалобно скрипнув ремнями. На другой поехал с пастухом Номо Михаил Куркутский.

Остановили упряжки поодаль и подошли к пасущимся оленям. Берзин, проваливаясь в мягком снегу, следовал за Теневилем. Стадо было огромное. Оно занимало всю лощину и поднималось за склон соседних холмов. Слышалось приглушенное хорканье, от стада шел какой-то незнакомый густой запах. Весь снег был истоптан оленьими копытами, разрыхлен до самой земли. Лежали сухие травинки, веточки и олений помет.

– Что же они тут едят? – растерянно спросил Берзин, нагнувшись и разглядывая почти что пустую землю.

– Мох, – ответил Теневиль. – Тут хорошее пастбище.

Берзин вырвал из своего дневника листок бумаги и выписал удостоверение Теневилю:

"Дано сие удостоверение от имени Совета рабочих депутатов Анадырского края товарищу Теневилю, не имеющему ни имени, ни отчества, в том, что он избран на законном основании, согласно Революции пролетариата России, Председателем Кочевого Совета стойбища Теневиль. Комиссар охраны Ревкома Август Берзин".

Попрощавшись с обитателями стойбища, цепочка нарт двинулась дальше, вверх по великой чукотской реке.

К концу дня достигли стойбища Кымыта. Три ветхие яранги стояли на возвышении почти у самого берега реки. Два пастуха вышли и безмолвно уставились на приезжих. Они выглядели крайне изнуренными: вяло отвечали на вопросы и не проявили никакого интереса к путникам.

Оживились лишь во время чаепития.

Старший, невероятно грязный, в рваной кухлянке, рассказал:

– С осени нас преследует беда. Сначала болели олени, а потом волки нагрянули.

Берзин в сопровождении Михаила Куркутского обошел все яранги. Люди нуждались в немедленной помощи.

Вернувшись в первую ярангу, Берзин спросил Ваню Куркутского:

– Сколько нам осталось ехать до Белой? – Часов десять, мольч, не более… Погода доспелась, хорошая.

– Вот что: оставим здесь всю юколу и ко-пальхен, который взяли. И пельменей второй мешок. Чаю, сахару…

– Так таких стойбищ на чукотской землице вона сколько! – протянул Куркутский. – Ежели кажное кормить да одаривать – нициво не хватит.

– Надо помочь, – решительно сказал Берзин. – Отдать все, что можем. Это мой приказ! А к ночи выедем дальше. Луна полная – все видать.

– А митинг? – спросил Михаил. – Советскую власть выбирать не будем?

– Да ты погляди на них! – осуждающе сказал Берзин. – Им не до митинга! Их накормить надо! Понимаешь – накормить!

10 января рано утром упряжки пришли в Усть-Белую.

Нарты направили к домику вахтера продовольственного склада, знакомого Галицкого.

Щуплый молодой человек вышел на стук и удивился, увидев столько народу. Галицкий в двух словах объяснил, в чем дело. Вахтер молча провел людей в жарко натопленную комнату, где убирала кровать молодая чукчанка. Она довольно хорошо говорила по-русски.

А перед глазами Берзина все еще стояла удручающая картина стойбища Кымыта.

– Дела откладывать не будем! – сказал он после завтрака. – Идем к Малкову. К вечеру надо послать минимум две упряжки с продовольствием в стойбище к голодающим. Вы что же, не знаете, что там люди голодают? – обратился Берзин к вахтеру.

– Да они все время голодают, – равнодушно ответил вахтер. Его должность была чем-то средним между приказчиком и сторожем. – Привыкли…

– Привыкли? – громко спросил Берзин, и женщина, вздрогнув, обернулась на разгневанного тангитана. – А вот теперь они так жить не будут! Идем к Малкову!

Малков жил в доме, срубленном из анадырской лиственницы.

Малков уже знал о приезде ревкомовцев.

– Здравствуйте, дорогие товарищи! – встретил он, кланяясь.

– Гражданин Малков! – строго сказал Берзин и добавил: – Именем Революционного комитета Анадырского края приступаем к обыску! Давайте, товарищ Галицкий.

Крайне растерянный Малков так и застыл возле двери.

– Товарищи! Да что же это такое?

– Вы знаете стойбище Кымыта? – гневно спросил его Берзин.

Малков молча кивнул.

– Почему вы не помогли им? Почему не дали кредит?

– Так ведь нечем потом им оплатить-то этот кредит! – дрожащим голосом ответил Малков. – Уж очень бедные они.

Весть о приезде представителей ревкома уже обошла все селение. И когда Берзин с Галицким и арестованным Малковым вышли из его дома, то оказались в густой толпе жителей Усть-Белой. Они что-то кричали по-своему, и Берзин чувствовал, что одобряют его действия.

– Товарищи! – крикнул он. – После конфискации имущества вашего эксплуататора и контрреволюционера Малкова мы соберем сход.

Большие богатства лежали на складе у Малкова. Оглядев штабеля мешков с мукой и сахаром, ящики с табаком и плиточным чаем, свертки тканей, Берзин, сказал Галицкому:

– Ежели нам все это считать – застрянем надолго. Сделаем так – заберем ключи, а вы тут останетесь с Малковым и доведете дело до конца.

Недалеко от продовольственного склада, располагался другой – керосиновый. Малкова пока посадили туда, снабдив теплой одеждой и оленьими шкурами.

Сход собрался в малковском доме. Не все желающие поместились, но другого подходящего помещения не было.

Берзин рассказал о революционном перевороте в Анадыре.

Жители села с большим удивлением и напряжением слушали посланца новой власти.

– Вы должны крепко подумать и поставить во главе селения людей, которые могут защитить ваши интересы, людей, которые понимают нужды бедного, трудящегося человека. Через три дня мы снова соберемся, а пока – подумайте!

На другой день описали продовольственный склад Малкова и направили нарты в стойбище Кымыта. Когда вернулись, Михаил Куркутский рассказал, как жители стойбиш?а поначалу не могли поверить, что продукты им дают без всякой оплаты и даже не записывают в долговую книгу.

– Шибко теперча рады ояеняые люди! – рассказывал Ваня Куркутский. – Доспели!

Через три дня на сходе жители Усть-Белой избрали Совет. 15 января, ранним морозным утром, Август Берзин и Михаил Куркутский выехали в Марково, оставив Галицкого и Мальсагова довести до конца национализацию рыбалок, сетей, неводов и других орудий производства.

Берзин не верил своим глазам. После утомительной однообразной плоской белизны, нарушаемой лишь на горизонте далекими горными хребтами, увидеть настоящую березовую рощу и зеленый соснячок, присыпанный снегом!

Селение Марково располагалось в широкой долине, защищенной со всех сторон довольно высокими горами. Леса уходили вдаль, и казалось, им нет конца.

– Послушай, Миша, а не сбились мы е пути? – пошутил Берзин, оборотившись к товарищу. – А вдруг неведомые силы чукотских шаманов перенесли нас в Россию?

– Это и есть Россия, – с улыбкой ответил Михаил Куркутский. – Те, что называют себя чуванцами, – это потомки первых русских землепроходцев, поселившихся здесь лет двести, а то и больше назад.

Избы были добротные, хорошо срубленные, просторный.

С берега реки, где в сугробах хоронились многочисленные лодки, упряжки поднялись в село, просторной широкой улицей проехали до дома, возле которого стоял крепко сбитый молодой человек в кухлянке с широким воротом, за которым виднелась сильно выцветшая тельняшка.

Берзин первым сошел с нарты и подошел к нему:

– Комиссар охраны Чукотского революционного комитета партии большевиков Август Берзин. А это секретарь – Михаил Куркутский.

– Шутите, братцы, – прищурился человек. – В Ново-Мариинске сидит Громов.

– Сидит – это верно, – улыбнулся Берзин. – Но в тюрьме.

– Вы что, правду говорите? – Человек пристально всматривался в лица приезжих.

– Вот мой мандат!

– Мандриков! Владивостокский? Который в учредилку ездил, а потом большевиком стал? Я ведь тоже большевик, ребята! Вы не поверите, но большевик! Как я ждал вас! Чекмарев моя фамилия. Василий, на Балтике служил…

Он дернул за железное кольцо люк возле печки, запалил свечу и нырнул в подпол. Появившись довольно быстро, открыл крышку железной коробочки из-под американского трубочного табака "Принц Альберт" и вытянул оттуда двумя пальцами бумагу.

– Вот мой мандат.

Берзин взял листок и прочитал не без волнения:

"Мандат выдан товарищу Чекмареву Василию Михайловичу в том, что он действительно является чрезвычайным комиссаром по продовольствию в Тургайской области. Всем Советам, ревкомам и исполкомам предлагается оказывать всяческое содействие в выполнении возложенных на него обязанностей – по доставке хлеба фронту и Петрограду.

Что подписью и приложением печати удостоверяется.

Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов-Ленин.

Управляющий делами В. Бонч-Бруевич".

– Но как вы здесь оказались? – удивленно спросил Берзин. – И почему мы ничего не знали о вас?

– Это длинная история, – усмехнулся Чекмарев. – Матрена Ивановна, поставь самовар и вообще ставь все на стол! Сегодня у нас большой праздник!.. В Тургай я, братишки, поехал сразу после победы Октября. Добрались до Южного Урала не скоро: на железных дорогах черт знает что творилось, а дальше, в оренбургских степях, хозяйничал атаман Дутов. Повернули в Кустанай, а там такая неразбериха! Сразу три власти существовало! Совет рабочих и солдатских депутатов, городская дума и пехотный полк! Пошли к солдатам, получили от них поддержку. К концу года отправили два эшелона хлеба. А тут меньшевики да недобитые царские офицеры путаются под ногами. Агитацию ведут против Советов. Решили – надо брать власть в свои руки. И вот в ночь на двадцать шестое декабря семнадцатого года наш отряд и распропагандированные солдаты пехотного полка захватили телефонную станцию, телеграф и другие учреждения. Избрали ревком – меня председателем, а моего друга матроса Иосифа Родзевича – комиссаром связи. Ох, трудно нам пришлось, братишки! Недобитки слухи распространяют, будто мы хлеб в Германию отправляем! Население коситься стало. Да вот еще – по приказу Ленина наш отряд должен был возвратиться в Петроград. Отправили третий эшелон, а тут зашевелилось контрреволюционное подполье. Перестрелку устроили, ранили меня. Но рабочий класс поднялся. Создали новый Совет… А мы – в Петроград. Сижу в казарме, лечусь, а тут посыльный из Смольного. К Ленину вызывают… Пошел. Расспросил, Ильич о делах в Кустанае, расспросил, откуда я родом, я ведь пензенский… Говорю Ильичу: рана затянется – готов выполнять любое задание революции… Весной восемнадцатого года мы вместе с. дружком моим Иосифом Родзевичем были направлены на Дальний Восток. Связались с тамошними большевиками и получили задание выехать сюда. Родзевич на Сахалине застрял, а меня занесло аж. сюда… Вот так, братишки, – закончил Чекмарев свой рассказ. – Сколотил я тут приличную группу, можно было хоть завтра брать власть в свои руки, но решили дождаться вестей с Ново-Мариинского поста… А вы, значит, опередили меня. Молодцы, братишки!

Вечером на общем собрании жителей села Марково Берзин сделал доклад о текущем моменте, рассказад о делах Анадырского ревкома.

По совету Василия Чекмарева жители Маркова приняли резолюцию. В ней говорилось:

"Заслушав доклад товарища комиссара охраны Берзина о перевороте в Сибири, все с великой радостью встретили свержение всем ненавистного кровопийцы Колчака. За его безжалостные расстрелы и вообще за уничтожение трудовой массы как Колчаку, купцам, так и его прислужникам шлем позор и презрение, а передовым бойцам за святую свободу и товарищам, находящимся у нас, на холодном Севере, как-то товарищу Мандрикову, Берзину, М. Куркутскому и другим их сотрудникам, освободившим нас от уз Колчака и его приспешников, шлем свой привет и от всего сердца желаем им успеха в их трудовой работе. В свою очередь мы, изнуренные холодом и голодом, протягиваем вам свою мозолистую руку и все марковцы от мала до велика заявляем во всеуслышание всему народу, что мы стоим за власть Советов, за власть своих рабочих и всеми силами будем поддерживать ту власть, которая нам показала путь к спасению, хотя бы от нас потребовалось для всеобщего освобождения отдать наши жизни.

Да здравствует власть Советов на земном шаре!

Да здравствует Анадырский революционный комитет!

Да здравствуют передовые работники!"