Текст книги "Конец вечного безмолвия"

Автор книги: Юрий Рытхэу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Хлебни-ка после бани. – Тренев поднес Милюнэ налитую до краев рюмку.

Милюнэ беспомощно огляделась. Она в жизни не пробовала дурной веселящей воды, хотя вдоволь нагляделась на пьяных.

– Дурень ты, – спокойно сказала Агриппина Зиновьевна мужу и отобрала рюмку. – Научишь пить, потом хлопот не оберешься.

– Вы совершенно правы, – заметил Сосновский, – дикарь быстро привыкает к спиртному. Оно для него как наркотик. Потом душу готов прозакладывать за глоток.

– На ней, на водке, и держится вся чукотская торговля! – воскликнул больше всех опьяневший председатель комитета Мишин.

Милюнэ вышла в кухоньку.

Отсюда ей хорошо был слышен разговор.

– Maшal Маша!

Милюнэ сообразила, что это ее зовут. Трудно привыкать к новому, незнакомому имени.

Она быстро вошла в комнату и остановилась в дверях, встретив стену пытливых глаз.

– Ну. что, видели, господа? – торжествующе спросила Агриппина Зиновьевна.

– И где же вы раздобыли такую прелесть? – спросил Оноприенко.

– В королевстве Армагиргина, – ответил Тренев. – Привез ее дальний родич нашего каюра Тымнэро.

– Хороша, хороша, ничего не скажешь. – Мишин встал и потрепал девушку по щеке липкой ладонью.

– Ладно, ступай, Маша, – величественно кивнула хозяйка.

Как смотрели тангитаны на нее! Пронизывали острыми глазами, светлыми, колючими, словно ледяными сосульками.

Несмотря на жарко натопленную кухню, Милюнэ вдруг почувствовала проникающую под матерчатую жесткую одежду стужу одиночества. Уйти бы сейчас в ярангу Тымнэро, посидеть у вольного пламени, не заключенного в каменный мешок, погреться теплым дымом, послушать знакомый чукотский разговор.

– Машка! Неси строганину!

Милюнэ проглотила возникший в горле комок и, стараясь быть спокойной, внесла тазик со строганиной в комнату.

Как тонка тангитанская матерчатая одежда! Сквозь нее все чувствуешь, словно ничего на тебе нет.

Милюнэ торопливо поставила блюдо и вышла на кухню. Устало опустившись на жесткую лежанку, вытерла вспотевший от волнения лоб и снова услышала:

– Машка! Самовар!

Это было чудовищное сооружение – огромное, тяжелое, угрожающе полное каких-то внутренних звуков. Самовар стоял на краю плиты, горячий, с синеющими углями в дырчатом поддоне.

Милюнэ ухватила его обеими руками и потащила в комнату…

Гости понемногу расходились. Оставались игроки в карты.

Они смачно и много курили, пили чай и лишь изредка произносили непонятные слова. Сама Агриппина Зиновьевна играла и громко покрикивала на мужа.

Музыкальный ящик возбудил у Милюнэ любопытство и страх. Когда крутили ручку, внутри Что-то поскрипывало и стонало. Из широкой трубы вылетал хриплый женский голос.

Что же будет дальше с ней?.. Еды, точнее остатков от хозяйского стола, было куда больше, чем она могла съесть. Она припасла мятую жестянку, куда складывала остатки, чтобы передать Тымнэро. Вспоминались голодные годы на берегу большой реки, думалось о будущем, о завтрашнем дне, когда начнется все сначала – тяжелые ведра с водой, стирка, черный пачкающий уголь, зола, при легком дуновении летящая в рот и ноздри… А что же дальше? Что будет дальше?

Слезы накатывались и тихо капали на лоскутное одеяло, о котором еще несколько дней назад Милюнэ не могла и мечтать… Но что дальше?

Вдруг Милюнэ почудилось, что кто-то вошел в кухню. Это был хозяин. Он ощупью пробрался к котлу с талой водой, зачерпнул ковшом и долго пил, икая и кряхтя.

Напившись, сунул ковш в котел. Легко звякнула жесть.

Милюнэ, сердцем чуя опасность, смотрела на хозяина сквозь полузакрытые глаза.

Тренев быстро оглянулся на дверь и шагнул к лежанке. Милюнэ вся напряглась, задержав дыхание.

Тренев подбирался все ближе. Спасительное одеяло, отделявшее Милюнэ от хозяина, сползло на пол. Самое противное было то, что Тренев пытался лизнуть в губы, обдавая запахом перегара, пищи, табака. Тошнота подступила к горлу Милюнэ, наполнила рот горечью.

– Ах ты рыбья душа!

Тренев так и застыл, словно неожиданно прихваченный морозом.

Милюнэ почувствовала, как Агриппина Зиновьевна изо всех сил ударила мужа.

Сжавшись в комочек, Милюнэ ожидала своей доли наказания. В лучшем случае ей придется расстаться с местом.

На восходе солнца Агриппина Зиновьевна, утомленная, охрипшая от ругани, уснула.

Глава четвертая

В отношении снабжения товарами и продовольствием Чукотка в 1917 году опять была отдана на откуп американским капиталистам Камчатский областной комиссар телеграфировал краевому комиссару Русанову, что в качестве снабженца Чукотки может быть рекомендован Олаф Свенсон. В 1917 году Свенсон завез на Чукотку товаров и продовольствия на сумму 5 784 доллара.

ЦГАДВ

Ранним утром Милюнэ разбудил глухой взрыв.

Будто сдвинулась сама земля, весь низменный правый берег Анадырского лимана, на котором располагались дома Ново-Мариинского поста.

Наскоро одевшись, Милюнэ выбежала из дома.

К лиману с криком бежали люди:

– Пошел лед! Лед тронулся!

Большие торосы, грядой возвышавшиеся у самого берега, шевелились, терлись друг о друга, валились и двигались, ровняя галечный берег, подхватывая с собой всякий мусор – тронутые ржавчиной жестяные консервные банки, пустые бутылки, обрывки тряпок, куски облезлой шерсти, олений волос, собачье дерьмо – все, что было спрятано под снегом.

Освобождение Анадырского лимана ото льда значило, что по-настоящему кончилась полярная зима, пришло короткое, но долгожданное лето с кораблями, новыми людьми, новостями, газетами годичной давности, но все же газетами, и новыми товарами… Через месяц начнется страдная пора на Анадыре-реке – путина, великая рыбная ловля.

Комитет общественного спасения распределил участки между промышленниками и владельцами сетей.

Сооне и Грушецкий остались при прежних рыбалках, хотя требовали отведения новых участков. Тренев осторожно намекнул другу, что нынче не время спорить и требовать.

Мир и спокойствие воцарились в анадырском комитете после отъезда Каширина. По-прежнему собирались у Тренева, играли в карты и обсуждали будущее Чукотки.

Милюнэ тайком от хозяйки бегала к Тымнэро.

– Самая главная еда у них называется котлет… Для приготовления берут мясо, срезают кости, а потом кусками суют в железную машинку навроде челюстей. Глотает машинка это мясо, жует, а с другой стороны выпускает…

– Что ты говоришь, Милюнэ? – Тынатваль сморщила в брезгливой гримасе лицо.

– Это правда! – уверяла Милюнэ. – С другой стороны машинки выходит измельченное мясо. Разве только без дурного запаха.

– И как нутро у них не выворачивает от такой еды! – осуждающе замечала Тынатваль.

– А то есть у них другая чудная еда – длинная, как веревка, а изнутри пустая, макарон называется, – продолжала Милюнэ.

Как не хотелось уходить из яранги, но надо было – Агриппина Зиновьевна не любила, когда Милюнэ надолго отлучалась.

Обычно после ухода поздних гостей Милюнэ мыла посуду, и слушала жаркие споры хозяйской четы. Она уже кое-что понимала и догадывалась, что Агриппина Зиновьевна попрекала своего мужа. Тренев защищался и, кажется, оправдывался.

– И кончится дело тем, что ты останешься на бобах! Сейчас самое время лезть вперед, к власти! Все боятся, никто не знает, что будет дальше. А мое сердце чует – по-старому уже не будет! Те, кто похрабрее да порасторопнее, – те и вылезут.

– Что-то таких у нас на Анадыре не видать, – заметил Тренев.

– Вот и хорошо – этим надо и пользоваться!.. Представь себе, Вань… Проходит смута, настает спокойствие и твердость власти, а ты – губернатор Чукотки. Вся пушная торговля в наших руках, Каширин копает для нас золото, дикари платят ясак… Зимой будем уезжать в Калифорнию или во Флориду… Эх, какую жизнь упускаешь. Вань!.. Может быть, это наш последний шанс.

Обогнув остров Алюмка, моторно-паруснсе судно "Полар Бэр" торгово-промышленной компании Гудзонова залива медленно, словно на ощупь, пробиралось к мысу Обсервации.

Тренев неторопливо одевался, соображая, как ему держаться с американцами.

Можно будет обойтись строго – внушить капитану, что заход в территориальные воды России без особого разрешения властей грозит штрафом… А можно вообще об этом не заговаривать, тем более что американцы никогда не испрашивали разрешения на заход в чукотские воды, считая это излишним… В Ново-Мариинске английский знали двое – Тренев и бывший американский моряк норвежского происхождения Волтер. Третий знаток английского – Каширин – в отъезде.

Тренев тщательно побрился, пебрызгался остатками одеколона, надел суконный сюртук и критически оглядел себя в зеркало. Не мешало бы постричься, но времени на это уже не было.

Глядясь в зеркало, Тренев представлял себя во фраке, как мечтала Агриппина Зиновьевна, в цилиндре, в руках черная трость с белым набалдашником из моржовой кости. Именно из моржовой, а не из слоновой…

На берегу уже была приготовлена лодка – утлое суденышко, щедро залитое черным варом. Лодка принадлежала Волтеру и, это означало, что и он поплывет на судно. Кроме Тренева, в лодку сели Желтухин, Сосновский, Грушецкий и Бессекерский.

Шел прилив, и надо было грести изо ввех сил, чтобы не промахнуться, не проскочить мимо корабля. На весла сели Бессекерский и Волтер.

Стоявший на носу Сосновский ловко ухватил брошенный с корабля конец.

Шхуна была знакомая, но капитан новый. Он встретил у борта представителей местной власти. Не успели все поздороваться с капитаном, как Тренев услышал знакомый голос.

– Мистер Тренев! Рад вас видеть здоровым и живым!

Тренев поднял голову и увидел на капитанском мостике старого знакомого Олафа Свенсона. Американец, не очень представительный с виду, был одет, как простой матрос.

Олаф умел располагать к себе людей. Он не гнушался чашкой чая, поданной грязными руками эскимосской хозяйки, входил в яранги не зажимая носа, знал эскимосский и чукотский языки в пределах, достаточных для торговых сделок.

На все другие торговые и транспортные корабли местные жители обычно не допускались из "гигиенических соображений", но на корабль Олафа Свенсона, где в кают-компании всегда был накрыт стол для чаепития, их приглашали с радушной улыбкой. И еще одно обстоятельство – Олаф Свенсон никогда лично не торговал спиртным и, во всяком случае на словах, был ярым противником спаивания местного населения.

Сам Олаф Свенсон поддерживал личные связи лишь с несколькими жителями прибрежных селений. Остальное население довольствовалось легендами о добром и отзывчивом, справедливом американце.

Обычно Олаф Свенсон редко заходил в Анадырский лиман, предпочитая плавать в районе Берингова пролива, где были сосредоточены его фактории. Но в эту навигацию первым он сделал заход в уездный центр, чтобы разузнать о политическом положении края.

Тренев поднялся на мостик и прошел вместе с сопровождавшими его анадырцами в каюту капитана, где их ждал улыбающийся, весь сияющий радушием Олаф Свенсон.

– Здравствуйте, господа! – сказал он, пожимая всем руки, заглядывая "в глаза. – Вы превосходно выглядите! Тяготы полярной ночи идут вам на пользу. Рассаживайтесь, чувствуйте себя как дома…

Вошел стюард с огромным медным подносом, уставленным разнокалиберными бутылками и стаканами. Здесь было множество сортов виски, джин, имбирное пиво и даже безалкогольное пиво для трезвенников. Таковых среди анадырцев не оказалось, и большинство предпочло янтарное неразбавленное пшеничное виски.

Пока гости насыщались фруктами, пили и закусывали, Олаф Свенсон говорил сам:

– Во-первых, позвольте вас, господа, поздравить с победой революции. С установлением новой демократической власти… Однако, судя по сообщениям наших газет, Россия не достигла стабилизации. Идет противоборство различных партий, и какие-то большевики во главе с Лениным пытаются захватить власть.

Анадырцы, отставив угощение, внимательно слушали американца.

Переводил Арене Волтер.

– Но просвещенный мир и цивилизованное человечество внимательно следят за Россией, – продолжал Свенсон. – И я уверен, что в мире найдутся разумные силы, которые не дадут ввергнуть в окончательный хаос вашу страну…

Свенсон умолк и снова очень дружелюбно улыбнулся.

Почесав в голове, Бессекерский спросил:

– Кто же они такие, эти большевики? И огкуда они объявились?

– По-видимому, это течение в русской революции существовало и раньше, – ответил Свенсон. – Такие крайние намерения не являются чем-то новым и неожиданным. Еще в сочинениях древних авторов вы можете прочитать об идеальном обществе, где нет собственности и все поровну принадлежит всем людям без исключения…

Свенсон произносил слова со вкусом, наслаждаясь превосходством над этими жалкими русскими, явно растерянными.

– Мое правительство обеспокоено положением огромного края, который практически остался без продовольственного снабжения, – продолжал Свенсон. – И оно изъявило готовность прийти на помощь.

– И каковы условия? – спросил Грушецкий.

– О, для вас они, можно сказать, даже облегчены, – улыбнулся в ответ Свенсон. – Вам не надо думать о том, как переправить пушнину во Владивосток и Петропавловск – всю ее возьмут мои корабли через торговые пункты: в Ново-Мариинске – торговый дом Бессекерского, бухта Провидения – фактория Томсона и мыс Дежнева – фактория Карпентера. Через эти же три пункта все, кто согласится сотрудничать с нами, получат необходимые товары, кредиты…

– Вы, стало быть, и рыбу будете покупать? – осторожно спросил Грушецкий.

– Не всю рыбу, не всю, – поспешил ответить с улыбкой Свенсон. – Мы возьмем икру в небольших бочонках и лососевые пупки.

– Но это как же? – растерянно пробормотал Грушецкий. – Владивосток у меня забирал пластанную соленую рыбу, балыки… Куда же теперь все это?

– Если вам удастся переправить улов во Владивосток – ваша удача, – с прежней улыбкой ответил Свенсон.

Тренев заерзал на привинченном к палубе стуле и заговорил:

– Господа. – Он пытливым взглядом обвел собравшихся. – Мы тут все свои и можем откровенно высказываться. Еще в прошлом году мы мечтали о тех днях, которые наконец-то настали для нас – неограниченная торговля на Чукотке, никаких формальностей и пошлинных и таможенных ограничений. С одной стороны – Америка с ее огромными товарными запасами, нужными для Чукотки, с другой – Чукотка, готовая продавать пушнину, открыть тундровые долины для разведки золота и других полезных ископаемых… Все это еще вчера из ложно понятого чувства патриотизма было невозможно. Сегодня мы присутствуем при зарождении свободного рынка на Дальнем Севере.

Свенсон внимательно слушал.

– Думаю, что все мы будем дружно сотрудничать в освоении Чукотского полуострова, – заключил Тренев.

Все получили от Олафа Свенсона по большому свертку – бутылка калифорнийского сухого вина, фрукты, табак.

Арене Волтер взялся за весла и погнал лодку по отливу к берегу, высадил пассажиров напротив чукотских яранг, возле которых стояли чукчи, с надеждой посматривающие на корабль.

Олаф Свенсон любил эти синие, красиво изогнутые берега, знакомые с молодых лет, когда юнгой он плавал на китобойце, провонявшем ворванью от трюмов до матросского кубрика.

Они били кита в Мечигменской губе, загоняя стадо морских великанов в узкий проход. Вода становилась красной от крови, и тяжкий дух медленно поднимался в стылое небо.

На берегу негры топили жир и по ночам уходили в чукотские яранги в поисках женщин.

И сейчас еще в некоторых прибрежных чукотских селениях можно увидеть темнокожих и курчавых мужчин и женщин, напоминавших Олафу Свенсону его китобойную молодость.

Остался позади Анадырский лиман. Сколько же богатств таится в недрах этих почти безлюдных просторов? Золотоискатели, которые чаще всего работали на свой страх и риск и таились друг от друга, иногда в каюте Свенсона после обильного угощения развязывали языки и рассказывали такое, что дух захватывало.

Американские деловые люди издавна рвались на земли Чукотки.

Первой попыткой был проект калифорнийского эсквайра, бывшего торгового уполномоченного на Амуре Перри Коллинса. Предполагалось проложить телеграфную линию из США через Британскую Колумбию, Аляску, Чукотку и Восточную Сибирь. Эта линия должна была соединиться с уже действовавшей линией телеграфной связи Москва – Николаевск-на-Амуре и замкнуть вокруг земного шара всемирную телеграфную линию. Один из деятелей этого проекта – инженер и журналист Джордж Кеннан – широко печатал в американских газетах и журналах увлекательные очерки о дикой красоте Дальнего Заполярья, Чукотки и Камчатки. Была образована "Российско-Американская телеграфная компания". Главный штаб азиатского отряда изыскателей и строителей располагался в Гижиге. В некоторых пунктах были поставлены металлические мачты, заготовлены столбы, прорублены просеки.

В начале XX века был выдвинут другой проект, не менее грандиозный и впечатляющий, – постройка железной дороги из Азии в Америку с туннелем под Беринговым проливом.

Французский инженер Лойк де Лобль по заданию американского железнодорожного магната

Генри Гарримана изучает Аляску и дно Берингова пролива. В газетах появляется описание проекта железнодорожной линии "Париж – Нью-Йорк". Предполагалось создать синдикат "Транс-Аляска – Сибирь". Железную дорогу намеревались построить в направлении Красноярск – Якутск – Верхне-Колымск – мыс Дежнева, общей протяженностью пять тысяч верст.

Свенсон хорошо помнил слова, сказанные тогда на заседании американского конгресса сенатором Бевериджем и напечатанные в газетах: "Мы создадим опорные американские пункты по всему миру. Вокруг этих пунктов вырастут великие американские колонии, в которых будет развеваться наш флаг". Этот план разрушила первая русская революция 1905 года.

Под негласным покровительством самого императора Николая Второго и императрицы Александры Федоровны была создана Компания по изысканию и разработке полезных ископаемых. Это, казалось бы, верное дело было загублено безудержной алчностью царских чиновников и прежде всего самого Вонлярлярского, сбывавшего добытое золото американцам.

Результаты всех трех проектов – карты, данные геологических изысканий – все это осталось в руках американцев.

Теперь, казалось, история сама предоставляла Америке реальную возможность овладения Чукоткой и Камчаткой.

Капитан вышел на палубу и вполголоса спросил:

– Будем заходить в Уэлькаль?

Свенсон молча кивнул, но потом вернул капитана.

– Сэр, идите ближе к берегу. Вам тут нечего опасаться, я хорошо знаю эти места.

Склоны гор уже покрылись зеленью, испещренной яркими полярными цветами. Из-под снежниц и ледников в море падали прозрачные водопады. Стаи птиц низко тянулись над морем, устремляясь на скалистое гнездовья.

Каждый раз, выходя после зимы в первое плавание по знакомым морям – Чукотскому и Берингову, Свенсон поражался обилию жизни в этих, казалось бы, холодных водах. И это обилие жизни в студеных глубинах бодрило, рождало смутные надежды.

Стюард принес толстую глиняную кружку с крепким кофе.

– Принесите бинокль, – попросил Свенсон. Безмолвные берега, ярко освещенные встающим солнцем, подступили вплотную к кораблю. Они волновали Олафа старыми воспоминаниями.

Поднеся к глазам окуляры, время от времени прихлебывая быстро остывающий кофе, Свенсон принялся рассматривать берег.

Впереди по курсу виднелась коса, отделяющая от моря мелководную лагуну. Прибой ласкал чистую гальку. Когда-то здесь было большое эскимосское поселение. Свенсон еще помнил последние яранги, исчезнувшие лет десять назад. Люди вымерли от неизвестной в этих краях болезни – трудно поверить! – от детской кори.

Свенсон быстро поставил на палубу недопитую кружку с кофе и обеими руками взялся за бинокль.

Да, сомнений больше не было – на другом берегу лагуны паслось оленье стадо.

Свенсон заспешил на капитанский мостик.

Приближаясь на шлюпке к берегу, Свенсон вспомнил о давнем разговоре с братьями Ломен, поручившими разузнать, можно ли купить оленей на Чукотке для разведения их на Аляске.

После того как белые охотники свели на нет огромные стада карибу, аляскинская тундра опустела.

Однако купить живых оленей на Чукотке оказалось невозможно. Повинуясь каким-то смутным суевериям, чукотские оленеводы наотрез отказывались продавать живых оленей, зато предлагали сколько угодно мяса и шкур.

Шлюпка мягко ткнулась носом о гальку. Свенсон первым спрыгнул на берег, стараясь не замочить ног, и оказался лицом к лицу со своим старым знакомым Кашириным-Стивенсоном.

– Хэлоу, мистер Стивенсон, – стараясь скрыть удивление, поздоровался Свенсон.

– Хэлоу, мистер Свенсон. – Каширин пытливо поглядел на американца. – Плаваете? И куда, позвольте вас спросить?

– Из Ново-Мариинска на мыс Дежнева, – учтиво ответил Свенсон. – Мы встретились с местными властями и поставили их в известность о маршруте. А вы-то что тут поделываете? – поинтересовался, в свою очередь, Свенсон. – Оленеводом заделались? Или продолжаете мыть золото?

– Ни то, ни другое, – ответил Каширин. – Я уполномоченный Анадырского уездного комитета. Вместе с двумя избранными делегатами мы едем в Ново-Мариинск, а оттуда на съезд в Петропавловск.

– Очень сожалею, – сказал Свенсон, – но мне совсем в другую сторону.

–: Да мы на вас и не рассчитывали, – ответил Каширин. – Нам главное добраться до Уэлькаля.

– Вот в Уэлькаль мы вас доставим с радостью, – обещал Свенсон. – Но прежде нам бы хотелось запастись свежим оленьим мясом. Мистер Каширин, согласитесь, что на свете нет ничего лучше оленьих языков?

– Это точно, – ответил Каширин.

Три дня назад вместе с оленьим стадом Армагиргина, спасавшимся от тундровых комаров и овода, Каширин пришел на берег этой лагуны. Два представителя местного населения – чукча Тынанто и ламут Дулган, – избранные на сельских сходах, заскучали и просились обратно.

Узнав, чьи это олени, Свенсон уважительно заметил:

– Как же! Я много слышал о чукотском короле Армагиргине. Буду рад с ним познакомиться.

На низком мягком тундровом берегу впереди толпы стоял старик. Он был дряхл и слаб, и его колени, обтянутые нарядным тонким пестрым камусом, заметно дрожали. На тело был надет старый засаленный то ли мундир, то ли кафтан, тщательно заштопанный оленьими нитками и кое-где заплатанный замшей. На ветхом поясе под животом висел морской кортик. На плечах старика виднелись диковинные погоны, из-под левого свешивался сильно потемневший, похожий на медвежьи жилы аксельбант.

– Амын етти! – громко, с дрожью в голосе поздоровался старик, протягивая Свенсону руку.

– Ии, – подобающим образом ответил американец. – Тые-тык.

– Какомэй! – удивленно воскликнул старик. – Да ты, оказывается, по-нашему разговариваешь? Я думал, один только такой тангитан есть – Кассира, – кивнул Армагиргин в сторону Каширина.

– Кит-кит [Немножко], – скромно сказал Свенсон. – Мой чукотский разговор скуден, как обмелевшая речка.

– Друзья общаются и сердцами, не только словами, – заметил Армагиргин.

Свенсон положил перед Армагиргином подарки и торжественно произнес:

– Мы не предполагали встретить вас на морском берегу и поэтому не подготовились. Позвольте преподнести вам эти скромные подарки как знак уважения к вам и к вашему высокому званию – эрыма.

Эрым и эрмэчин на чукотском языке значили многое. Прежде всего – сильный, сильнейший.

Армагиргин, сохраняя достоинство, небрежным кивком велел унести подарки в боковые кладовые, и на опустевшее место тотчас были положены несколько связок горностаев и пыжиков.

– Мои скромные подарки никак не могут покрыть великую ценность твоего уважения, – сказал Армагиргин. – Прошу принять в знак расположения эти жалкие меха.

Подали в двух длинных деревянных корытах оленье мясо, нерпичьи ребрышки и розовый олений костный мозг.

Свенсон вытащил из-за голенища большой пружинный складной нож и принялся за еду. Он ел как заправский чукча.

Армагиргин ел нерпичье мясо. За зиму ему надоедала оленина, и он мечтал о весне и лете как о времени, когда он будет держать во рту молодое нерпичье мясо, исходящее горячей соленой кровью.

Он искренне обрадовался появлению Свенсона, о котором много слышал, но никогда не видел его. Американец был представителем привычного мира тангитанов, богатых, щедрых к друзьям, уверенных в себе, знающих цены пушному товару. В последние дни Армагиргин был растерян и молчалив. И виной всему этот тангитан Кассира, принесший худые вести о новой власти, которая должна объединить людей. Такая мечта, как чуял Армагиргин, среди бедного люди жила всегда. Жила и никому не мешала, потому что каждый здравомыслящий человек понимал, что это никак невозможно. Это все равно что кочевать на луну. Такая мысль иной раз появляется в голове, но всем известно, что это несбыточно. Может, Кассира просто самозванец и никакой новой власти нет? И брат Армагиргина – Солнечный владыка по-прежнему восседает на золотом сиденье?.

Давно такого чая не пивали в яранге Армагиргина. Чтобы окончательно погрузить себя в удовольствие, хозяин набил трубку мягким, как гагачий пух, виргинским табаком и несколько раз глубоко затянулся, стараясь как можно дольше удержать драгоценный дым.

– Что слышно о моем брате? – вкрадчиво спросил Армагиргин, склонившись к американцу.

– К сожалению, я не имею чести быть с ним знакомым, – растерянно ответил Свенсон, стараясь сообразить, почему именно к нему был обращен этот вопрос.

– Вы, видно, не знаете, что братом моим называется император Николай, – несколько суховато пояснил Армагиргин и добавил: – У меня на этот счет есть бумага.

– Прошу прощения, – засмущался Свенсон. – Я просто запамятовал. По сообщениям американских газет ваш брат вместе с семьей живет в Тобольске, в глубине России… Но сейчас у власти Временное правительство.

– Об этом мне Кассира говорил, – заметят Армагиргин. – Не думает ли мой брат возвратиться на свое золоченое сиденье?

Свенсон заерзал на белой оленьей шкуре, словно под него попала искра из костра.

– Видите ли, тут такое дело… Мои познания в чукотском языке слишком скудны, чтобы обсуждать такой вопрос. – Свенсон искоса глянул на Каширина.

– Я думаю, что мой брат найдет в себе силы вернуться, – убежденно сказал Армагиргин.

Говоря это, Армагиргин смотрел в глаза Каширину, но этот человек не отводил взгляда.

Свенсон приложил некоторые усилия, чтобы отвести разговор в другую сторону:

– Тундры на том берегу пролива обширны и пустынны, – начал он, – пастбища тучны и просторны. Но оленей там нет, не водится друг тундрового человека на том берегу.

– Слышал я об этом, – кивнул Армагиргин. – Тамошние люди не раз на моей памяти желали переселить чукотского оленя на американскую землю…

Армагиргин задумчиво уставился на огонь.

– Есть дела или даже тайные намерения, которые, однако, совершать не дано никому во имя жизни и дальнейшего существования, – напыщенно и важно продолжал Армагиргин, и Свенсон понял, что лучше ему не возобновлять разговора о покупке оленей.

Зато на просьбу продать оленье мясо Армагиргин отозвался с великой щедростью.

Когда погрузили мясо на корабль, Каширин обнаружил исчезновение своих спутников – Тынанто и Дулгана, делегатов, избранных на сельских сходах.

С нарастающей тревогой Каширин обошел все яранги, сбегал в стадо, но нигде не было и следов народных избранников. Он расспрашивал пастухов, обращался ко всем встречным – малым и старикам, женщинам и мужчинам, но каждый отговаривался чукотским словом;

– Ко-о-о…

Догадку подтвердил Теневиль.

– Они сбежали, – сказал изобретатель чукотской письменности.

Каширину отвели место в кают-компании, постелив на прохладном клеенчатом диване. Поворочавшись, Петр Васильевич вышел на палубу покурить на вольном воздухе.

На палубе в складном парусиновом кресле сидел Олаф Свенсон и смотрел на берега Чукотки.

– Не спится, мистер Стивенсон? Не принимайте близко к сердцу случившееся. Может быть, это и к лучшему, что дикари сбежали. Мне доводилось наблюдать их в городе. Поверьте, они попросту страдают от непривычной и чуждой обстановки. Жалко на них смотреть. А тут еще – политический съезд! Нет, вы не должны со мной спорить, мистер Стивенсон, вы тут глубоко ошиблись – рано еще чукчам и эскимосам ввязываться в политику.

Каширин медленно набивал трубку.

– Мистер Свенсон, – откашливаясь, заговорил Каширин, – чукчей и эскимосов я видел не только в общении с тангитанами, с торговцами на берегу, на палубах кораблей, я их видел в каждодневной жизни. Это совсем другие люди. То, что они иногда дурашливы и будто непонятливы – маска, защита собственного достоинства. Их жизнь необыкновенно трудна и, прямо скажу, героична. Никто, пожалуй, на нашей грешной земле больше так не живет: в постоянном страхе перед голодом и холодом. Но при всем при этом какое великое жизнелюбие, доброта и природный ум! Да-да, именно ум. Мы сами виноваты в том, какими они предстают перед нами. Они играют ту роль, какую мы придумали для них.

– Вы что же, хотите сказать, что они перед нами притворяются? – усмехнулся Свенсон.

– Если хотите – да, – ответил Каширин.

– Ну что же, – заметил после некоторого раздумья Свенсон, – если эта игра устраивает обе стороны, почему бы ее не продолжать?

– Но всякая игра рано или поздно надоедает, даже самая увлекательная, – сказал Каширин.

Свенсон повернулся к Каширину.

Что вы имеете в виду?

– Чукчи и эскимосы, все местные жители Чукотки, догадываются о великих переменах, происходящих в России. Есть даже такие, кто уверен, что эти перемены рано или поздно отзовутся на их собственной судьбе. Я верю, что русская революция во многом отличается от американской.

– Я бы этого не сказал, – заметил Свенсон. – Пока что русская революция очень робка и, я бы сказал, весьма неопределенна. Война с Германией продолжается, и новое русское правительство выдвинуло лозунг о войне до победного конца. А это при нынешнем соотношении сил – война на полное истощение России, на полное обнищание народа…

– У русской революции найдутся другие силы, – убежденно произнес Каширин.

– Вы имеете в виду большевиков? Ленина?

– Кого? – переспросил Каширин.

– Экстремистскую партию, возглавляемую русским адвокатом Лениным и называющую себя большевистской, – пояснил Свенсону

– Может быть, – с сомнением покачал головой Каширин. Лучше расскажите мне, что происходит в России на самом деле…

– Я могу дать вам газеты…

– Знаю я ваши газеты, – усмехнулся Каширин. – Вы человек умный, и я вас не один год знаю – вы лучше сами скажите, что происходит в России,

– Но это будет мое личное мнение, – предупредил Свенсон.

– Вот его-то мне и надо знать, – улыбнулся в ответ Каширин.

– По моему личному мнению, то, что произошло в России, рано или поздно должно было произойти. Однако сейчас самое главное – построить то общество, которое обеспечит наибольшие возможности для деловых людей. Деловые люди знают, что нужно, чтобы было изобилие работы, чтобы вдоволь было пищи, чтобы над головой человека была надежная крыша. Опыт такой есть – построение Соединенных Штатов Америки, самой богатой страны в мире…