Текст книги "Конец вечного безмолвия"

Автор книги: Юрий Рытхэу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Милюнэ не совсем понимала, о чем идет речь, но догадывалась – хозяева принимали Булатова за обычного тангитана, который берет местную женщину только на время своего пребывания на Чукотке. Ну и что же? Если даже это будет так – пусть! Значит, так надо Саше.

Поздно вечером того же дня она тайком выскользнула из домика Треневых и пришла к Булатову.

На следующее утро в дверь раздался громкий стук.

Это был начальник милиции Ново-Мариинска Струков.

– Булат, начальство тебя требует вместе с сожительницей!

– Это какое такое начальство? – спокойно спросил Булатов.

– Сам Громов.

Булатов откинул щеколду, и Струков вошел сначала в крохотные сени, где хранился уголь, и оттуда уже в теплую комнату.

Милюнэ успела накинуть на себя платье и испуганно смотрела на вошедшего.

Струков внимательно оглядел ее и – одобрительно сказал Булатову:

– Лакомый кусочек отхватил… Но предупреждаю – даром это тебе не пройдет. Жениться придется. Обвенчаем с дикаркой – вот будет потеха! – хихикнул Струков, осматриваясь в комнате. Проведя рукой по стене, строго спросил: – Где брал известку?

– Белой глиной мазал, – ответил Булатов.

– Полно врать-то! Неужто такая глина есть? Покажешь место, – коротко и строго сказал Струков. – Давайте пошевеливайтесь, начальство ждет.

Новомариинцы выглядывали из дверей, украдкой смотрели в окна и шептались:

– И этих заарестовали.

Громов сидел в хорошо натопленной комнате. Он был в мундире с золотыми погонами. Он строго посмотрел красными глазами на вошедших и рявкнул:

– На вас подана жалоба!

– А по какому случаю? – стараясь сдерживаться, спросил Булатов.

– А потому, что вы, господин Александр Булатов, состоите в незаконном и греховном сожительстве со здешней туземкой Марией-Милюнэ… Опекуны туземной женщины обратились ко мне с просьбой либо отторгнуть девку, либо заставить вас, господин Булатов, вступить в законный брак, то есть обвенчаться с ней…

– Господин Громов, мы не можем обвенчаться, – ответил Булатов.

– Это почему?

– Я человек неверующий, а Маша, сами понимаете, родилась в тундре и не крестилась,

– Так окрестить ее!

– Я не хочу, – тихо произнесла Милюнэ. Громов с любопытством глянул на нее:

– Так ты говоришь по-русски?

– Говорю.

– А отчего же ты не хочешь креститься?

– Русская вера для нас чужая, – ответила Милюнэ, радуясь, что отводит гнев начальства от Булатова.

– Но можно и гражданским браком сочетаться, – подал мысль Струков.

– Это хорошая идея! – согласился Громов. – Но пусть опекуны дадут свое разрешение девице.

Радостные и растерянные Милюнэ и Булатов вышли из уездного правления.

– Что будем делать? – спросила Милюнэ.

– Пойдем к Безрукову, посмотрим, что он посоветует.

Безруков внимательно слушал, изредка ободряюще улыбаясь Милюнэ.

– А я полагаю, – сказал он, – все идет к лучшему. Пусть Громов регистрирует брак, пусть даже он будет посаженым отцом на свадьбе,

Булатов покорно кивнул и напомнил:

– Но нам еще надо получить разрешение Треневых.

– Это я беру на себя, – сказал Безруков. – Иван Архипыч сегодня в государственном складе будет, и я с ним поговорю.

Неизвестно, как говорил Безруков с Треневым, но Агриппина Зиновьевна сделала Милюнэ свадебный подарок – старое белое платье.

– Пусть будет как у приличных людей, – сказала она со слезами на глазах.

Милюнэ растерянно призналась Булатову, что ничего не знает о том, как устраивается танги-танская свадьба.

Гостей вроде бы немного приглашали, но их оказалось столько, что просто удивительно, как они разместились в такой крохотной комнатке.

На почетном месте уселись Громов с женой, сама Милюнэ с Булатовым, с другой стороны Треневы, Безруков, Хваан, Арене Волтер и начальник милиции Струков, который не сводил масляного взгляда с Милюнэ, смущая ее этим.

Громов холодно кивнул Треневу и старался не смотреть в его сторону даже во время демонстрации свадебных подарков.

Громов подарил молодоженам набор армейского постельного белья и два серых солдатских одеяла с японскими клеймами.

Веселье, однако, продолжалось недолго: Громов окончательно опьянел и Струкову пришлось тащить его через весь Ново-Мариинск.

На следующий день Булатов с Милюнэ пришли в ярангу Тымнэро.

– Вот это мой муж, – представила Милюнэ Булатова.

– На вид уж очень молодой, – заметила Ты-натваль.

– Зато сильный, – сказала Милюнэ.

Она принесла с собой узел с остатками свадебного пиршества и две бутылки сладкого вина, которое в яранге Тымнэро никогда не пробовали.

Все это угощение она с помощью Тынатваль разложила на низком деревянном столике у бревна-изголовья.

– Мы здесь продолжим нашу свадьбу, – весело сказала Милюнэ.

Тымнэро смотрел на нее и отмечал про себя, что она не загордилась и помнила о своих родичах. Похоже, что и муж ничего, пока стеснительный, что у тангитанов большая редкость.

Он скромно и неловко сидел на китовом позвонке и пытался играть с девочкой.

– Тихий чего-то он у тебя, – заметил по-чукотски Тымнэро.

– А мне он и такой хорош! – задорно ответила Милюнэ. – Да если бы вы знали, какой он человек!

Булатов беспомощно улыбался, не зная, как себя держать в яранге.

– Работать у Тренева теперь не будешь? – спросила Тынатваль.

– Да вот вчера большой начальник пожелал, чтобы я служила в правлении, – с оттенком хвастовства сообщила Милюнэ.

– Далеко пойдешь, если и впредь так будет, – задумчиво произнес Тымнэро. Однако в его словах была надежда и сердечное пожелание.

Милюнэ осторожно налила из темной бутылки красного вина и сказала:

– Вы только попробуйте! Это так вкусно. Тымнэро и Тынатваль пригубили и в один голос похвалили:

– Сладко!

Милюнэ засмеялась и сказала:

– А надо говорить: горько!

– Это почему? – удивился Тымнэро. – Ведь сладко же!

– Таков тангитанский обычай. Вчера, когда мы собрались на женитьбенный пир, только поднесли – ко рту первые чаши, как вдруг самый главный заорал: горько! Думали – чего-то не то налили ему или не нравится веселящая вода. Ну, мне Булат мой объяснил: надо поцеловаться.

– Правда? – с изумлением воскликнула Тынатваль. – От этого сладко?

– А ну я скажу "горько"? – озорно произнес Тымнэро.

– А я возьму и поцелую Булата, – с улыбкой сказала Милюнэ и потянулась губами к окончательно смутившемуся Булатову.

Лица молодоженов слились в одно, они приникли губами друг к другу и даже зажмурились от удовольствия.

– Какомэй! – сказал с придыханием пораженный Тымнэро.

– Кыкэ вынэ вай! – с благоговением прошептала Тынатваль.

– Вот какой сладкий тангитанский поцелуй, – с улыбкой сказала Милюнэ, и в ее словах была такая глубокая радость, будто она стала маленьким ребенком, который смеется при виде простого солнечного зайчика.

В яранге пробовали необычные праздничные тангитанские кушанья, похваливали их, искренне радовались счастью своей родственницы, но в этом безоблачном небе все же была какая-то дымка, и Милюнэ, прощаясь, вдруг с тоской сказала:

– Только мне все время кажется, что это какой-то чудный сон… Все время боюсь проснуться!

Среди ночи Тымнэро показалось, что за стенами яранги кто-то ходит, слышатся приглушенные голоса.

– Эй, Тымнэро!

Это был Анемподист Парфентьев, дальний родич Вани Куркутского.

От крохотного пламени по темным стенам яранги замотались огромные тени. Головы изгибались на самом верху, у дымового отверстия, и рядом с ними торчали остроконечные штыки винтовок.

– Работа, оннак, есть… Обещались хорошо заплатить.

– Что за работа? – спросил Тымнэро.

– Могилу, мольч, копать надо, – ответил Парфентьев.

– Зачем в темноте? – удивился Тымнэро. Струков о чем-то с раздражением спросил Парфентьева. Тот ответил, и тогда Струков нагнулся и зашептал так строго, что Тымнэро все понял:

– Если ты, дикая морда, сейчас же не вылезешь из своего логова, мы тебя штыком оттуда выковыряем!

Тымнэро сам удивился, как быстро он выполз из-под полога.

Анемподист Парфентьев шел впереди, указывая дорогу на кладбище, за ним тянул нарту с инструментом Тымнэро, затем шел Струков, а уже позади в темноте терялись вооруженные милиционеры.

Над самым обрывом остановились и принялись копать.

– Быстрее, быстрее! – торопил Струков, поглядывая на карманные часы, которые он вынимал из глубин серой шинели.

Когда уставал Тымнэро, за лом и кирку брались милиционеры и Парфентьев. Вроде было готово, и Тымнэро сказал об этом Парфентьеву. Однако Струков не согласился и велел расширить яму почти вдвое против обыкновенной. Когда над Алюмкой проклюнулась заря и словно кто-то сдвинул в сторону черный колпак ночи, яма была готова.

– А теперь пошли с нами, – торопливо сказал Струков и показал на нарту: – Тащи это.

От устья Казачки повернули влево, поднялись до моста и перешли на левый берег.

Возле высокой дернистой стены сумеречного дома остановились, и Струков приказал Парфентьеву и Тымнэро подождать здесь.

Милиционеры с начальником ушли.

Тымнэро слышал собственное сердце: оно колотилось гулко, сильно.

Сначала блеснул огонек, потом светлое пятно От фонаря заметалось по свежему, выпавшему в начале ночи снегу. Толпа людей отделилась от земляной стены и направилась к лиману, Струков кивнул:

– Следуйте за нами.

Тымнэро успел рассмотреть двух несчастных. Они шли опустив головы. И вдруг в голову ударило: вот сейчас эти люди уйдут из жизни. Навсегда! Тымнэро почувствовал, как под малахаем у него от ужаса шевелятся волосы. Ноги подгибались, и он несколько раз споткнулся, пока не упал на замерзшую до каменной твердости землю.

Струков обернулся и недовольно, приглушенно спросил:

– Что там?

– Тымнэро пал, – скучно ответил Парфентьев.

– Как – пал? – удивился Струков.

– Ослабел, оннак.

– Поднять его, сволочь такую! – крикнул Струков, подбежав к лежащему на земле Тымнэро.

Тымнэро поднялся сам, дивясь, откуда у него взялись силы.

Арестованных повели к прибрежным скалам, торчащим над устьем Казачки.

Красная заря уже превратилась в робкий рассвет, и кое-что можно было разглядеть.

Спотыкающихся арестованных поставили у камней. Только теперь Тымнэро рассмотрел, что у них крепко связаны руки. Один из милиционеров надел им на головы мешки из-под американской крупчатки. Все тангитаны действовали с такой деловитостью, что Тымнэро с ужасом убеждался, что для них эта работа привычная, хорошо знакомая.

С мешками на головах арестованные уже меньше походили на людей. Выстроившись в ряд, отряд произвел залп, и расстрелянные как подрубленные повалились вперед.

– Давай сюда нарту!

Так вот для чего им нужна была нарта Тымнэро!

Он покорно подтащил варту к телам. Двое милиционеров ловко погрузили расстрелянных, и Струков начал понукать:

– А ну вперед! Быстро тащите!

Обратно шли тем же путем – берегом Казачки, затем спустились у дома уездного правления к лиману. Тымнэро почудилось, что в доме начальника колыхнулась белая занавеска, но глядеть особенно некогда было.

Доехали до вырытой могилы.

Легкий снежок запорошил коричневую мерзлоту.

Тела опустили в могилу, и Струков заторопил:

– Быстро! Быстро!

Он даже пытался ногами столкнуть в могилу куски земли, сам хватался за лопату.

– Все, – сказал Струков и скоиандовал милиционерам расходиться.

Сам пошел следом за Анемподистом Парфенть-евым и Тымнэро, вошел в ярангу и устало ову-стился на китовый позвонок. Пошарив в карманах шинели, достал бутылку и попросил:

– Давай стакан!

Стакана в яранге не было, и Тымнэро достал погнутый жестяной ковшик.

Тымнэро глотнул, и огненный поток понесся по всем жилам, высвобождая настоящего Тымнэро, снимая с него оцепенение. Глухо крякнув, выпил и Анемподист Парфентьев. Струков налил еще, пополоскал, обмывая ковш, и выплеснул на пол.

"Брезгует", – безразлично подумал Тымнэро.

Струков выпил, вытер усы и поставил недопитую бутылку на земляной пол.

– Скажи ему, – обратился он к Анемподисту Парфентьеву, – чтобы молчал, дикарь, чтобы язык проглотил и насчет того, что видел сегодня, никому не говорил!

Струков встал и, низко пригнувшись, вышел из яранги.

Парфентьев посмотрел на Тымнэро и поднял бутылку.

– Ну что, мольч, допьем?

Однако весть о расстреле шахтеров на следующий день распространилась по всему Ново-Мариинску.

Мияюнэ по дороге на новую службу в уездное правление зашла к Треневым, и Агриппина Зиновьевна встретила ее вопросом:

– Говорят, Тымнэро участвовал в расстреле шахтеров?

Милюнэ еще ничего не знала и, удивившись вопросу, ответила:

– Этого никак не может быть! Тымнэро совсем не такой человек!

– Но ведь могли заставить, – предположил Иван Архипович.

На крыльце уездного правления топтался в ожидании Громова новый начальник радиостанции Учватов, заменивший Асаевича.

Разом пришли Громов и Струков.

Милюнэ принялась убирать – подметать, вытирать пыль. Растопила две печи. Они топились со стороны коридора, и Куликовский заранее приготовил растопку и уголь. Когда пламя занялось и загудело в высоких печах, обитых железом, Учватов решился войти в кабинет.

– Войдите! – крикнул Громов.

Струков с Громовым сидели друг перед другом. Между ними стояла бутылка водки и один стакан.

Учватов покосился на стол и молча начал вынимать телеграммы из портфеля.

Громов брал одну за другой телеграммы и отшвыривал от себя, ругаясь:

– Еде телеграммы о падении Советской республики? Где сообщение о победах Колчака?

– Таковых не поступало, ваше благородие, – испуганно докладывал Учватов.

Милюнэ несколько раз заходила в кабинет: оба тангитанских начальника играли в шашки, изредка прикладываясь к бутылке. Они о чем-то тихо переговаривались. Кулиновский успел ей рассказать, что слухи о расстреле шахтеров – чистая правда: милиционеры, сами рассказали обо всем.

Сергей Евстафьевич Безруков вел заседание подпольного революционного комитета.

– Товарищи! Тот, кто сегодня нас призывает к немедленному выступлению, не отдает себе отчета в сложности обстановки. Расстреляли двух шахтеров. Невинных. А они могли стать нашими товарищами по борьбе. Враг насторожен. Давайте трезво рассмотрим обстановку и прикинем наши силы. Формирование боевых групп идет медленно. Тут есть свои трудности – мелкобуржуазная прослойка в Ново-Мариинске очень велика. Здесь что ни тангитан, если пользоваться терминологией Машеньки, то владелец какого-нибудь крохотного дела. В таких условиях выявить сочувствующих Советам чрезвычайно трудно. Местное население находится в таком положении, что требуется долгая и кропотливая разъяснительная работа, чтобы они поняли цели и задачи пролетарской революции…

– С другой стороны, – вступил в разговор Дмитрий Мартынович, – я знаю по опыту: наша подпольная группа по мере роста будет подвергаться все большей опасности раскрытия. Разведка у Громова, прямо скажу, никудышная, но обольщаться не следует. Рано или поздно он нащупает.

– И что же ты предлагаешь? – спросил Безруков.

– Честно говоря, у меня предложений конкретных пока не имеется, – ответил Хваан и как-то виновато улыбнулся.

– Насчет местного населения, – заговорил Михаил Куркутский, – вы, может быть, и правы. Но тут надо учитывать вот что: в Ново-Мариинске живет самая забитая и нищая часть чукотского населения. Сюда пришли те, которые потеряли не только оленей, но большую часть своей гордости.

– Но и нашим товарищам в центре нисколько не легче, – сказал Хваан. – Поэтому будем вместе искать выход из положения. Когда можно поднять восстание? Во всяком случае, не раньше того, как мы выясним положение на угольных копях и создадим там боевую группу.

– Когда замерзает Анадырский лиман? – спросил Безруков Куркутского.

– В начале декабря лиман должен твердо стать, – не очень уверенно ответил Куркутский.

– Тебе поручается проследить за этим, – сказал Безруков. – А теперь послушаем командиров боевых групп.

Первым говорил Николай Кулиновский. Кто бы увидел его теперь, не узнал бы услужливого, на вид даже глуповатого сторожа и истопника уездного правления.

Сидящий у окна Александр Булатов предупредил:

– Маша идет!

– Спокойно! – сказал Безруков. – Выходите по одному. Без суеты…

Не успели, однако, выйти все, как в комнату влетела запыхавшаяся Милюнэ.

– Они сюда идут!

– Кто они? – встревоженно спросил Безруков.

– Громов и Струков…

– Так! Все уходят! Быстро!

Булатов взял за руку Милюнэ и почти силой увел ее берегом лимана домой.

Милюнэ едва поспевала за Булатом.

– А что с ними будет? А? Я боюсь за них…

Булатов затащил Милюнэ в комнату и, едва переведя дыхание, спросил:

– Что случилось? Кто-нибудь приходил? Что-нибудь говорил?

– О, Булат, ты столько у меня спросил, мне трудно сразу ответить, – простонала Милюнэ.

– Говори!

– Я услышала, – принялась сбивчиво рассказывать Милюнэ, – говорит Струков Громову: скучно нам тут сидеть да водку лакать и в шашки играть… Пойдем-ка к кому-нибудь в гости… Перебрали почти всех, а потом вдруг Струков говорит: давай-ка к Безрукову сходим. Ну, вот и собрались, а я на всякий случай решила предупредить.

– Ты молодец, Машенька! – со вздохом облегчения произнес Булатов и поцеловал Милюнэ.

Когда Громов и Струков вежливо постучались в дверь, они тут же услышали дружное:

– Войдите!

В комнате при свете керосиновой лампы за шахматной доской сидели Безруков и Хваан.

– Здравствуйте, господа! – громко поздоровались вошедшие, испытующе оглядывая обстановку.

– Видишь, – кивнул на шахматную доску Громов, – вон как интеллигенция развлекается. А ты все – шашки да шашки. В шахматы надо учиться играть, господин Струков!

– Слушаюсь, ваше благородие! – вытянулся Струков. – Будем стараться.

– Садитесь, – радушно пригласил гостей Безруков, – сейчас чаек поставим…

Громов, прихлебывая чай, с какой-то пытливой насмешливостью посматривал на Безрукова.

Сергей Евстафьевич старался не показывать своего беспокойства.

– Послушайте, господа, – вкрадчиво заговорил Громов, – уж лучше сразу признайтесь… Поверьте мне, за свою жизнь я и не таких повидал.

Дмитрий Мартынович шевельнулся, но Безруков метнул на него взгляд, остановив.

– Особенно в Сибири таких навалом, – продолжал каким-то доверительным голосом Громов. – Хлыстовцы, трясуны, скопцы, староверы, молокане… Молокане – те на Кавказе обретались… Как ваша секта называется?

Услышав это, Безруков почувствовал, как от его лица отхлынула кровь. Внутренне он ликовал, но напряжение на лице оставалось, и он, улыбнувшись, ответил:

– С чего это вы взяли, ваше благородие, что мы сектанты?

– Как с чего? – вступил в беседу Струков. – Я же за вами давно присматриваю. Странную жизнь ведете, господа! В православную церковь не ходите – раз, не пьете и в карты не играете – два, с бабами тоже баловства не позволяете…

– Вы зря это, господа, на нас такой поклеп возводите, – усмехнувшись и незаметно глубоко вздохнув, ответил Безруков. – Люди мы скромные, степенные, и наша забота – деньжат скопить и открыть собственное дело. И приехали мы сюда, надеясь, что тут поболее места под солнцем…

– Места тут много, это верно, – утробно засмеялся Струков;, – а вот солнца маловато.

– Да уж бог обидел эту землю, – сказал Громов. – Когда я сюда соглашался, и не думал, что окажусь в таком аду.

– Но ведь люди-то здесь живут, – осторожно заметил Безруков. – Уже много столетий.

– Какие люди! – брезгливо произнес Громов. – Дикарь разве человек?

– Но ведь не только дикари здесь живут, – возразил Безруков. – Вон сколько торговцев, прямо один на другом в Ново-Мариинске, шахтеры да рыбаки.

– С ними тоже каши не сварить. Сожительствуют с туземками, вот как ваш дружок этот, который на радио служит в охране…

– Вы верите в любовь между белым человеком и туземкой? – спросил Громов.

– Почему нет? – пожал плечами Хваан. – Вы же видели Машу. Разве ее нельзя полюбить?

– Да бабенка-то она вкусная, – оживился Струков. – Толкуют тут, что она не простая. Королевских кровей она будто бы…

Безруков засмеялся.

– И верно, видом она чисто королева! – сказал он. – А родом она с оленного стойбища, что возле Танюрера. С голоду там вымерли все. Осталась одна. Перебралась в стойбище Армагиргина, которого почитали королем чукотским, а оттуда сюда, в Ново-Мариинск.

Гости допили чай.

На прощанье Струков оглядел комнату и сказал:

– Надо что-то делать.

Холодом повеяло на Безрукова от этих слов.

– Что вы имеете в виду?

– Подохнем к весне от скуки и стужи, – мрачно сказал Струков.

Глава третья

Первоначально свержение колчаковской власти в Анадыре группа Мандрикова намечала произвести в январе-феврале 1920 года, одновременно с массовыми выступлениями рабочих против власти Колчака в Иркутске, Хабаровске, Владивостоке, Петропавловске-на-Камчатке. Деятельность группы Мандрикова стала серьезно тревожить колчаковцев.

Н. А. Жихарев. В борьбе за Советы на Чукотке. Магадан, 1958

Учватов принес очередные телеграммы. Он вошел в уездное правление весь в снегу и долго отряхивался в коридоре, сметая налипший на шинель снег. На дощатом полу остались большие лужи, и Милюнэ аккуратно вытерла их мешковиной.

За стеной голоса становились громче.

Учватов вышел из кабинета. Струков выглянул в коридор и крикнул склонившейся у печи Милюнэ:

– Никого не пускать!

Телеграмма была странная. В первой ее части выражалось недовольство по поводу расстрела двух шахтеров. "Беспочвенные репрессии могут только ожесточить восстановить против власти население присутствие мирового судьи Суздалева должно использоваться полной мере создания впечатления законности… агентурным сведениям известный большевистский агитатор Михаил Сергеевич Мандриков возможно находится Чукотке. Управляющий Камчатской областью Червлян-ский".

– Лично я убежден, что Мандрикова в Ново-Мариинске нет! – сказал Струков. – Ну, посудите – я тут перебрал всех от кладбища до радиостанции – никто не подходит…

– А этот парень, который сожительствует с туземкой?

– Смоленский он, мой земляк, – ответил Струков. – Пытал я его уже насчет этого. Я же сам смоленский…

– А моряк этот? Паять-чинить?

– Норвежец чистой воды, – ответил Струков.

– Может, он затесался в твою милицейскую команду? – Громов пытливо посмотрел в глаза.

– Мандриков-то? Да вы что, ваше благородие?! Я сам подбирал свою команду…

Громов выпил и вдруг сказал;

А может, ты сам большевик? А?.

Струков закашлялся:

– Не обижайте меня, ваше благородие…

– Ладно, – мирно произнес Громов, – Знаешь, чует мое сердце, что он и впрямь где-то среди нас. сидит. Но кто? – Громов стукнул кулаком по столу, звякнув стаканом о бутылку. – Ты присмотрись к здешним чуванцам и тем, кто называет себя русскими… Куркутским, Никитиным, Синицким… Подозрительный народец. С одного боку вроде и впрямь русские, но с другого – чистые дикари. Вот за ними надо доглядывать.

Прислушиваясь к разговору в кабинете, Ми-люнэ старалась меньше звякать ведром и совком.

Выйдя в коридор, Струков увидел склоненную у печки фигуру Милюнэ. Она усердно шевелила кочергой в бушующем пламени. Какой-то червячок шевельнулся в груди у Струкова; но, вспомнив черные, словно литые кулаки Булатова, он прошел мимо.

Для начала он решил зайти к Анемподисту Парфентьеву, благообразному человеку, которого часто видел в церкви. Он пособлял отцу Михаилу во время службы, а раз после пурги даже забрался на колокольню поправить покосившийся от ветра крест.

Еще в сенях Струков услышал пение:

Напишу я письмо не пером, не чернилом, Напишу я письмо горючей слезой…

– Есть кто дома? – крикнул из сеней Струков, чтобы дать знать о своем приходе.

– Есть, почему нет? – Дверь, обитая оленьими шкурами, отворилась, и сам хозяин выглянул. – Я тут дома, моя жинка дома, дегашки… Куда нам ходить, дома, сидим.

Струков вошел в маленькую комнатку. У окна стоял столик, а остальную часть комнаты занимали полати и большая печка.

– Гляди, Матрена, кто к нам в гости пришел! – засуетился Анемподист Парфентьев, – Проходите, ваше благородие, садитесь,

В комнате было душно и тепло.

Струков снял шапку и перекрестился на образа.

Его удивила лампадка, горящая довольно ярким пламенем без копоти."

– Где лампадное масло берете? – спросил он, кивнув на образ.

– У моря берем, у тюленя, – ответил, кланяясь в пояс, Анемподист. – Поставь-ка, Матрена самовар, гостю с холоду чаю хочется.

– Стало быть, в лампаду тюлений жир заливаете? – продолжал пытать Струков.

– Он самый, – кивал Анемподист, – В нашей церкви только такое сало и горит.

Только теперь Струков догадался, отчего" это в ново-мариинском храме воняло, как на китобойном судне.

Матрена, дородная, но шустрая баба, обмахнула тряпицей единственный гнутый венский стул и подала почетному гостю:

– Садитесь, пожалуйста.

Детишки мал мала меньше гнездились на полатях и оттуда испуганно смотрели на неожиданного гостя, вполголоса обсуждая его шинель, погоны и особенно длинную саблю, волочащуюся по полу и ставшую стоймя меж коленей, когда Струков уселся на стул. И еще на поясе у негр в кожаном чехле висело маленькое'ружьецо, из которого стреляют по людям…

Анемподист был страшно напуган приходом Струкова. Он ворошил мысли, стараясь дознаться, по какому такому случаю прибыл самый большой милицейский начальник.

Заварили чай и поставили перед Струковым лучшую чашку – из китайского фарфора.

– Где покупал? – спросил Струков, щелкнув ногтем по тонкой стенке чашки.

– В лавке у Сооне-сана, – быстро ответил Парфентьев. – Вам нравится?

Этот анадырец по-русски говорил лучше остальных и старался выражаться без употребления этих словечек: мольч, доспел, постеля…

– Дело у меня к тебе, – сказал Струков, оглядел еще раз комнату. – Секретное…

– Помилуйте! – всхлипнул Анемподист. – Ослобоните меня!

Струков в удивлении уставился на плачущего Парфентьева.

– Ты чего? Еще ничего не слышал, а уже сопли распустил, туземная твоя морда! Перестань!

Но тут, к замешательству Отрукова, вдруг тихо завыли многочисленные ребятишки на полатях, мелко затряслась Матрена с горячим самоваром в руках.

– Отец родной! – размазывал по лицу слезы Анемподист. – Отпусти мою душу грешную на покаяние! Сил больше нет, да и детишек чем-то надо кормить… Ослобони, Христа ради!

– Тьфу ты! – свирепея, крикнул Струков. – Замолчишь ты?

Но плач становился все сильнее, и вдруг Стру-кову стало жутко. Нахлобучив шапку, он выскочил из дома Анемподиста Парфентьева, слыша за собой нарастающий вой.

Говоришь, телеграмма? – спросил Безрукой у Милюнэ.

Она кивнула и добавила!

– Они ее и читали и потом говорили.

– Вот бы ее взять… – сказал Хваан.

– Ни в коем случае! – торопливо и строго сказал Безруков. – Если бы ты была грамотная!

– А почему ее не научить? – сказал Хваан. – Девка она смышленая, да и учитель у нас есть. C дипломом.

– Кто? – с интересом спросил Безруков.

– Михаил Куркутский, – ответил Хваан.

– А верно! – обрадованно улыбнулся Безруков. – А я-то совсем запамятовал! Ну как, Маша, будешь грамоте учиться?

– А разве я смогу? – с сомнением спросила Милюнэ.

– А почему не сможешь? – удивился Безруков.

– Так ведь я старая…

Безруков расхохотался:

– Ну, насмешила! Старая!

– Говорят, этой премудрости надо с детства учиться, – объяснила Милюнэ.

– С детства, оно, конечно, лучше, – всерьез сказал Безруков. – Но и в твоем возрасте еще далеко не поздно. Вот только надо спросить, возьмется ли Куркутский.

– И еще мужа, – напомнил Хваан.

Он был прав. Когда Булатову сказали, что решено с помощью Куркутского учить Милюнэ грамоте, он категорически заявил:

– Я сам буду учить ее!

– Так ведь Куркутский – учитель, – заверил его Безруков. – У него диплом даже есть.

Милюнэ смотрела на мужа и понимала, почему он не хочет, чтобы кто-то другой учил ее. И тогда она сказала:

– Пусть сам Булат учит… Я буду стараться.

– Ну, смотри, Булат, – Безруков погрозил пальцем. – Задание серьезное, ответственное.

– Ну уж ладно, чего там, – буркнул Булатов, уводя жену домой.

На радиостанции он раздобыл чистый журнал, достал два карандаша и в один из вечеров приступил к обучению.

– Мы начнем с буквы "а", – важно и торжественно сказал он Милюнэ, принарядившейся по этому случаю в белое свадебное платье. – Вот гляди, как она пишется.

– Таких "а", – оживленно заметила Милюнэ, – у Теневиля много.

– Разве у него русская грамота? – с удивлением спросил Булатов, слышавший от жены об изобретателе письменности.

– Они у него в яранге валяются, – сказала Милюнэ.

– Эти буквы?

– Они самые! На стене висят. Деревянные.

– Зачем же они висят? – растерянно спросил Булатов.

– Он на них шкурки сушит, – объяснила Милюнэ. – Песцовые, заячьи, лисьи.

Булатов и Милюнэ сидели друг против друга, разделенные столом.

– Давай я лучше рядом с тобой сяду. Милюнэ перебралась и уселась, прижавшись к

Булатову боком.

Она жарко и шумно дышала ему в ухо, смущая его, горяча кровь. Голову кружил сладкий туман.

– Маша, – Булатов отодвинулся от нее, – давай перейдем к другой букве. Вот она – «бэ». Видишь?

– На Сооне-сана похожа, – прошептала Милюнэ. – Животик спереди и большая шляпа. Только почему он спиной стоит?

– Так это не Сооне-сан, а буква "бэ"!

– "Пэ".

– Не «пэ», а "бэ"!

Потом, лежа на кровати, они разговаривали.

– Трудно мне будет научить тебя грамоте, – со вздохом произнес он.

– Я буду очень стараться, – обещала Милюнэ.

– Возьмем власть, сразу откроем школу, – уверенно сказал Булатов.

– Скорее бы, – со сдержанным нетерпением произнесла Милюнэ. – Я так хочу, чтобы было как в Петрограде, как в МосквеTM Я тоже хочу увидеть знаешь кого?

– Кого? – приподнялся на локте Булатов.

– Ленина, – тихо ответила Милюнэ. – Когда Безруков рассказывал, я так и видела будто бы era Слышала его слова… Поедем в Петроград?

– Поедем, – ответил Булатов. – Вот только закончим тут дела, поставим твердую пролетарскую власть.

– Я и хочу ехать, и боюсь, – шептала Милюнэ, прижимаясь к мужу. – Это так далеко, до луны ближе."

– Нет, до луны дальше…

– Почему дальше? Ведь луну мы видим и даже различаем на ней охотника, который тащит нерпу, а Петроград и Ленина мы не видим.

– А вот теперь меня слушай, Маша… Все, что ты говоришь про Луну, это сказки, – сказал Булатов. – На самом же деле Луна – спутник Земли, даже, говорят, осколок нашего мира. Как ты думаешь, какая наша Земля?

– Хорошая, – подумав, ответила Милюнэ.

– Это само собой, – перебил Булатов. – Какой формы наша Земля – круглая, нли плоская, или еще какая? А?

– На этом берегу лимана плоская, а на другом – холмистая, а подальше – горы видны в хорошую погоду.

– Да не про это речь. – Булатов даже сел на кровати. – Вся наша Земля – круглая! Понимаешь? Совсем круглая!

Милюнэ зевнула.

– Об этом мне Иван Архипыч говорил, да я не поверила… Да и никто умный не поверит.

– Ты хочешь сказать, что я не умный? – обиженно спросил Булатов.

– Раз ты так говоришь, – пожала плечами Милюнэ. – Но утром ты будешь говорить по-другому.

– Да я и утром тебе скажу, что Земля круглая! Да спроси кого хочешь – того же Безрукова.

– Он такой глупости говорить не будет, – убежденно сказала Милюнэ.

– Это почему же?

– Потому что он умнцй.