Текст книги "Конец вечного безмолвия"

Автор книги: Юрий Рытхэу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Ваня, Ванечка, – пыталась что-то сказать Агриппина Зиновьевна, но Тренев не слушал ее и изо всех сил тащил за собой.

Возле дверей Тренев увидел Милюнэ и сердито крикнул ей:

– И гы тоже иди домой!

Арене Волтер закрыл дверь, вернулся в домик и сказал собравшимся:

– Никого.

– А что собака лаяла? – спросил Михаил Куркутский.

– Тренев с женой и Маша бежали! – ответил Волтер.

Безруков подумал и спросил:

– А как насчет Милюнэ? Она бы нам очень подошла. Живет в доме у Тренева, а к нему, похоже, сходятся многие нити. Знает чукотский и русский и сама представительница местного населения. – Он оглядел присутствующих. – Что ты скажешь, Куркутский?

– Все же она баба!

– Ну что вы, товарищ Куркутский! – укоризненно заметил Безруков. – В революции для нас нет ни баб, ни мужиков – товарищи.

– В том и загвоздка, что товарищем ее не назовешь. Больно красива, – вздохнул Куркутский.

Безруков засмеялся:

– А что в этом плохого? Революция приветствует красоту. Тебе, Куркутский, подпольная большевистская группа дает задание – выявить политическое лицо и пригодность для нашего дела чукчи Тымнэро и служанки Треневых Маши… Задача ясна, товарищ Куркутский?

– Ясна, – вздохнул Михаил.

– Второе, – продолжал Безруков. – Оружие и боеприпасы. Как насчет этого, товарищ Волтер?

– Мы имеем шесть револьверов системы «браунинг» с комплектом патронов, – перечислял Арене, – пять винтовок русских тоже с патронами, три охотничьих ружья.

– Если возникнет необходимость, где еще можно достать оружие?

– У Бессекерского склад полон оружия, – сказал Михаил Куркутский.

– Ближайшая задача – выявить людей, которые могут войти в нашу боевую подпольную группу, – сказал Безруков. – Для этого надо побывать на угольных копях, в ярангах местных жителей…

Кто-то завозился у дверей.

В комнату вошел Александр Булатов.

– Что сидите в табачном дыму? На улице такая благодать!

– И верно! – весело ответил Дмитрий Хваан. – Чего мы тут киснем?

Гурьбой потянулись из домика и спустились к лиману, где в ровном свете белой ночи рыбаки возились возле ставных сетей.

– Благодатная река, – задумчиво произнес Сергей Безруков, глядя, как старик тащил короткую ставную сеть.

– Я тут услыхал – ждут японский пароход.

Жена Громова на нем едет, – сказал Булатов. – Может, на этом пароходе удастся перемахнуть на тот берег?

– Ну что же, – подумав, ответил Безруков. – Вольному воля… Только сомневаюсь, что ты доберешься до родной Смоленщины.

– Почему? – вскинулся Булатов.

– Все же через чужую землю без денег, без знакомых…

– Но добрался же я сюда, – возразил Булатов.

– Сюда-то добрался, – согласно кивнул Безруков. – А что собираешься делать у себя в деревне?

– Работать, – твердо ответил Булатов. – Говорят, землю дали… А у меня вон – видите мои руки? Уж сколько лет я не брал теплой, весенней земли. Соскучился.

– А ты уверен, что землю дали? – спросил Безруков, свертывая самокрутку.

– Так по всей же России! – ответил с жаром Булатов.

– А вот и нет, – сухо заметил Безруков. – Адмирал Колчак, верховный правитель Сибири, с помощью своих союзников возвращает власть помещиков и капиталистов. Никаких раздач земли и фабрик крестьянам и рабочим.

Булатов растерянно посмотрел на Безрукова и забормотал:

– Нет, нет, не может такого быть… Разве можно? За что же боролись, кровь проливали? Не-ет, да разве мужик запросто отдаст землю, если он ее получил?

– Его и спрашивать не будут, – вступил в разговор молчавший до этого Хваан, – силой возьмут, и все.

– Так и силой можно не отдать! – сердито сказал Булатов.

– Как это? – с интересом спросил Безруков.

– А так! – убежденно произнес Булатов. – Не позволят. Не может быть. Да я слышал еще в Германии в плену, во Владивостоке: есть такая партия – большевики. Во главе с Лениным. Они за бедного человека, за простого рабочего.

Хваан с Безруковым переглянулись.

Старик выпростал пойманную рыбу из ячей, (сложил добычу в жестяной таз и длинной палкой снова вытолкнул снасть в спокойную гладь Анадырского лимана.

– А почему бы нам не купить рыбы да не попробовать здешней ухи? – предложил Хваан.

Он подошел к старику и выторговал у него две большие рыбины.

Вернувшись домой, затопили печь и занялись стряпней.

Булатов с видимым удовольствием разделывал рыбу. Он вывалил на чистую доску икру и спросил:

– А с этим что будем делать?

– А мы ее мигом засолим, – весело отозвался Михаил Куркутский. – Через пять минут икра будет готова.

Безруков внимательно наблюдал, как ел Булатов. Он черпал ложкой неспешно, глубоко, а потом, подставив кусок хлеба под ложку, осторожно нес ее ко рту, стараясь не уронить ни капли. Ложка у Булатова по солдатской привычке была своя, и он носил ее всегда за голенищем сапога. После еды Булатов аккуратно обтер ложку и засунул на место.

Милюнэ пришла в ярангу Тымнэро и уселась у горящего костра. Выпростала из узелка гостинцы для девочки и обломок кирпичного чая.

– Кыкэ – русский чай! – с радостью заметила Тынатваль.

– На пароходе привезли, – ответила Милюнэ. – Товар мой хозяин получил.

– На шкурки менять будет? – поинтересовался Тымнэро.

– Не до шкурок ему, – ответила Милюнэ. – Такое случилось! Не хочет отдавать свою жену новому начальству.

Милюнэ для Тымнэро стала как бы окошком в мир тангитанов. Оттуда нескончаемым потоком шли самые причудливые новости.

– Хотел, что ль, взять начальник твою хозяйку? – спросил Тымнэро.

– Хотел, еще как хотел, даже глаза закрывал, – с жаром произнесла Милюнэ. – Прильнул к ней, будто вдруг детенышем стал, закрыл глаза… Танцевал с ней. Ну, Архипыч и заметил это. Взял за руку жену и оторвал от начальника.

– Кыкэ вынэ вай! – с ужасом произнесла Тынатваль. – Как же он посмел? Говорят, у него золотые наплечники, как у Армагир-гина?

– Ии, – кивнула в знак согласия Милюнэ. – Оторвал и потащил. И меня заодно прихватил. Пришли домой, и тут вся смелость его и покинула. Встал он перед своей женой, а та вся красная. Внутри бурлила, вот-вот лопнет…

Милюнэ замолкла, еще раз хлебнула чаю.

– Мне поначалу и показалось, что она лопнула, – продолжала она. – Такой был звук. Это она так ударила своего мужа. Большой своей жирной ладонью по щеке. Да так сильно, что вся рука отпечаталась на лице Архипыча…

– А что он? – нетерпеливо спросил Тымнэро,

– Он-то? Он ничего. Слегка пошатнулся, но ничего не сказал. Повернулся и пошел в комнату. И там рухнул на постель.

– Какая безжалостная она! – заметила Ты-натваль.

– Ии, – согласилась Милюнэ. – Села она в своем красивом платье на стул поодаль от постели и в окно стала глядеть… Только будто пар из нее сразу вышел, потому что бледная очень стала. Потом увидела я – плачет…

– Так ей и надо, как же бить мужа? – с недоумением заметила Тынатваль, искоса глянув на своего Тымнэро.

– Да не она, а сам Архипыч заплакал, – понизив голос, сообщила Милюнэ.

– Кыкэ вынэ вай! – в ужасе воскликнула Тынатваль.

– Какомэй, – тихо произнес потрясенный Тымнэро. – Довела, значит.

– Ии, – поддакнула Милюнэ. – Мне его жалко стало.

– Значит, у них переживания бывают…

– Да уж верно, – вздохнула Милюнэ. Кто-то приближался к яранге. Стены из кусков жести да обрезков фанеры были так тонки, что слышно было далеко. Особенно когда по топкой тундре шли, чавкая ногами меж кочек.

– Есть кто дома? – послышался голос.

– Ии, – испуганно ответил Тымнэро: а ну как услышали тангитаны нелестные про них рассуждения?

– Мы к тебе в гости, – весело произнес Михаил Куркутский, вваливаясь в чоттагин вместе с Аренсом Волтером и тремя новоприбывшими тангитанами.

– Амын еттык! – согласно обычаю приветствовал Тымнэро гостей и усадил на китовые позвонки да на бревно-изголовье.

Сергей Безруков, Дмитрий Хваан и третий их спутник, Александр Булатов, с нескрываемым любопытством озирались в яранге. Арене Волтер с легкой усмешкой посматривал на них, а Михаил Куркутский, чувствуя неловкость за вторжение целой толпы незваных тангитанов, говорил нарочито весело и громко:

– Вот гости, значит, захотели познакомиться да поглядеть, как живет чукотский человек. Ни-коль не были в яранге и любопытствуют… Так что ты, Тымнэро, не обижайся…

– Я не обижаюсь, – спокойно ответил Тымнэро. – Пусть глядят. Только вот нечем мне похвастаться перед ними.

– Да не на похвальбу они пришли к тебе, – успокоил Куркутский. – А познакомиться… Ло-жет, дружбу с тобой хотят затеять…

– Ну, что ты глупости говоришь, Михаил? – вполголоса с укоризной заметила Милюнэ. – Где это видано, чтобы тангитан дружил с лыгьора-вэтльаном?

– А Кассира, а вон Арене – разве они не друзья местному человеку?

– Тебе и твоему брату, может быть, и друзья, – сказала Милюнэ.

– Зря ты такое говоришь. – Михаил Куркутский скосил глаза. – Глянь, как на тебя молодой-то смотрит…

– Я уже заметила, – краем глаза улыбнулась Милюнэ. – Будто женщины никогда не видал. Как еще на берегу увидел меня, так с тех пор и глядит.

– А может быть, у него к тебе любовь?

– Знаю, какова у тангитана любовь к чукчанке, – усмехнулась Милюнэ.

– Ну уж, ты скажешь…

– Об чем разговор? Обо мне? – с любопытством спросил Булатов, догадавшись, что Куркутский и Милюнэ толкуют о чем-то, связанном с ним.

– Да нет, – соврал Куркутский. – Толкуем о рыбе.

– Хороша здесь рыба! – сказал Булатов, краснея.

– Хорошая, – согласилась девушка и опустила глаза.

Вроде бы глаза как глаза, чуть коричневатые, как высохшая трава, но вдруг в этой траве мелькнет огонек, словно незагашенный костерок…

– Я никогда такой не видел, – с увлечением заговорил Булатов, обрадовавшись возможности поговорить с девушкой. – Мне она очень понравилась. Я уже пробовал икру и свежесоленые эти самые… брюшки.

– У нас их называют пупки, – поправил Куркутский.

– Очень мне понравились, – повторил Булатов.

Арене Волтер рассказывал о житье в яранге, о назначении полога, кладовок по бокам.

– А у кочевых чукчей такие же жилища? – спросил Сергей Безруков.

– Разницы почти никакой, – вступил в разговор Михаил Куркутский. – Только ихняя яранга полегче, поменьше, чтобы возить на нарте и быстро собирать.

В ярангу вошел старший Куркутский.

– Вы тут не слышите – оннак карапь идет с Алюмки… Похоже, японский пароход.

Все обитатели яранги высыпали наружу.

Пароход был уже на внутреннем рейде Анадырского лимана.

– Ну вот, может, это твой корабль пришел, – . сказал Безруков Булатову.

– Почему – мой?

– А вдруг он дальше на север плывет? Скорее всего, это так, – ответил Безруков.

Японский пароход разгружался.

Почти весь груз предназначался для Сооне, но кое-что судно доставило и для других торговцев. Похоже, что во Владивостоке налаживалась жизнь, возобновлялись старые связи. Пришли грузы и для Тренева, и он нанял Тымнэро переносить тюки и ящики в свой небольшой, но хорошо утепленный склад. Этот же пароход взял и пушнину, собранную за несколько лет и скопившуюся на складах ново-мариинских торговцев.

Сооне ходил по Ново-Мариинску именинником: мало того что центр Чукотского уезда снабдил японский пароход, но он еще и привез жену начальника уезда.

Простая на вид, полноватая женщина сошла на берег с кунгаса, и Громов, шагнув навстречу, широко обнял ее, крепко прижал к себе и впился поцелуем в губы. У нее было обиженное, серое, словно вылепленное из глины лицо, и Милюнэ удивлялась, что нашел в ней хорошего этот здоровенный тангитан, от которого даже на большом расстоянии пахло дурной веселящей водой.

Тренев сказал дома:

– Этот мужлан недолго продержится здесь. И вообще – я не верю в Колчака…

Это было неожиданно, потому что некоторое время назад Иван Архипович говорил другое.

– Колчак и все эти Громовы – лишь средство вернуть России царя, – сказал в заключение Тренев.

Он больше не ходил в уездное правление и весьма решительно отклонил приглашение Громова явиться на пирушку, устраиваемую по поводу приезда жены. Он лег в постель, и Агриппина Зиновьевна положила ему на лоб смоченное уксусом полотенце. Этот запах для Милюнэ всегда связывался с пельменями, да и весь укутанный белыми простынями, с белым полотенцем на голове Иван Архипович походил на большую пель-менину.

На рейде стоял пароход, собираясь отправляться в обратный путь к теплым морям.

А на вершинах Золотого хребта уже выпал снег.

В траве созрела красная морошка, и Милюнэ ссыпала горсть за горстью в кожаный туесок. Иногда на склонах кочек, обращенных в южную сторону, попадалась голубика, а шикши было столько, что быстро чернели руки и подошвы торбасов покрывались ягодным соком.

Так она дошла до озерка и остановилась в изумлении: голый тангитан стоял по пояс в воде. Сначала она подумала, что кто-то из покойников вышел искупаться, – о таком говорили местные чукчи, которые слышали по ночам в ненастную погоду вой и скрежет на кладбище. Вглядевшись, она узнала. Это был тот самый молоденький тангитан – Булатов. Он плескался в воде, приседал и фыркал, как морж. Разинув рот от изумления, Милюнэ так и застыла. Но еще больше поразилась она, когда Булатов дошел до самой глубины и поплыл! Милюнэ знала, что есть тангита-ны, которые плавают не хуже моржей, но еще никогда не видела! Это оказалось чистейшей правдой – Булатов рассекал воду склоненной набок головой, взметывая руки, словно ласты!

Милюнэ и не заметила, как она подошла к самой воде и остановилась, поставив у ног ведро.

Тангитан доплыл до другого берега, повернул обратно и заметил Милюнэ.

Он, видимо, не ожидал увидеть здесь человека и встал на дно.

Она успокоилась и с любопытством ожидала, что будет дальше. Парень стоял в воде. Похоже было, что он замерз, но вылезать из студеной воды не торопился.

– Уходи отсюда! – услышала Милюнэ.

В голосе было больше просьбы, чем приказания.

И тут Милюнэ поняла, что тангитан стесняется.

Это было ново и неожиданно. Те голые, которых Милюнэ видела в хозяйской бане, нисколько ее не стеснялись.

Милюнэ в изумлении повернулась и ушла.

Она шла, вспоминая смущенное лицо голого тангитана, стоящего по пояс в холодной воде тундрового озера.

Вдруг она вспомнила об оставленном на берегу озера ведре и повернула обратно.

Булатов шел навстречу, осторожно неся в руке полное ведро.

Милюнэ подошла и протянула руку, сказав:

– Спасибо.

– Ничего, я понесу, – сказал Булатов.

Милюнэ в удивлении подняла глаза: как, он хочет нести полное ведро воды, которое должна принести она, служанка Милюнэ?

Милюнэ спросила:

– А что ты делал в озере?

– Купался.

– Зачем?

– Грязь с себя смывал, – ответил Булатов. – Скоро уезжать, а бани в Ново-Мариинске нет,

– Сказал бы мне, я бы помыла тебя.

– Как это? – опять не понял Булатов.

– Я к этому делу привычная, – призналась Милюнэ. – Уж чего-чего, а тангитанов мыть научилась.

– Где же ты мыла этих самых… и кто они такие?

– Такие, как ты, – ответила Милюнэ. – Своего хозяина мыла, Ивана Архипыча, его жену, торговца Грушецкого.

– Да? – как-то неопределенно протянул Булатов, и Милюнэ поняла, что ему неприятно об этом слышать.

– Давай теперь мне ведро, – попросила Милюнэ.

– Ничего, мне не тяжело.

– Все равно давай.

Булатов снова поставил ведро на землю.

Милюнэ тоже смотрела в эти желтоватые, словно отразившие тундру глаза, и они притягивали ее все ближе и ближе. Она почувствовала на плечах его сильные, тяжелые, будто железные руки, и какая-то посторонняя сила толкнула ее в объятия. Она ощутила его губы на своих губах, сухие, горячие. Что же это такое?

Милюнэ открыла глаза и посмотрела в широко раскрытые желтоватые глаза Булатова, на бледно-голубое небо. Вот оно, это женское счастье, – сладость через острую боль и большое-большое сердце, полное горячей, вскипающей крови.

Булатов лежал на траве лицом вверх и с закрытыми глазами прошептал:

– Как же так это случилось?

– Случилось, – эхом отозвалась Милюнэ. – Хорошо случилось… Теперь можешь уезжать,

Булатов в испуге сел.

– Как уезжать?

– Теперь у меня будет воспоминание, – прошептала Милюнэ. – А то ведь у меня ничего не было… Ничего…

– Какое воспоминание? – не понимал Булатов. – Что ты говоришь?

– Тангитаны никогда не бывают вместе с чукчанками…

Милюнэ казалось, что весь Ново-Мариинск смотрит, как она идет рядом с тангитаном, несущим ведро с озерной чистой водой.

Булатов вошел в домик и с порога сказал:

– Я остаюсь.

Глава вторая

Народные управления колчаковцами были упразднены. На их место назначили управляющих уездами и старост, то есть была полностью восстановлена система управления Чукоткой, существовавшая в период царского самодержавия.

«Борьба за власть Советов на Чукотке (1919 – 1923)». Сборник документов и материалов. Магадан, 1967

Агриппина Зиновьевна не могла нарадоваться на свою служанку: она приносила чистую пресную воду не только для чая, но и для стирки белого белья.

Александр Булатов обычно ожидал Милюнэ за кладбищем, читая скорбную летопись истории крайнего Северо-Востока. Буквы были вырезаны глубоко в дереве, и снежные пурги и летние дожди только округлили и отполировали их очертания.

Каждый раз, глядя в глаза Милюнэ, в ее лицо, Булатов чувствовал, как у него закипают слезы.

Милюнэ все же удалось уговорить Булатова отдавать ей ведра, когда они приближались к домам Ново-Мариинска. Булатов смастерил для Милюнэ коромысло, и она несла ведра, покачиваясь стройным телом, медленно, стараясь не расплескать ни одной капельки драгоценной npd-зрачной воды.

Перемену в настроении Милюнэ первой заметила проницательная Агриппина Зиновьевна. Служанка уходила надолго, а возвращаясь, не скрывала своей радости.

Милюнэ напевала песни, услышанные в этом доме:

Дышала ночь восторгом сладострастья…

Агриппина Зиновьевна прислушалась, обменялась взглядом с мужем и вышла на кухню.

– Машенька, а ты понимаешь, что ты поешь? – осторожно спросила она служанку.

– Понимаю, конечно, – уверенно ответила Милюнэ. – Дышала ночь…

Но тут, подумав, обнаружила, что другие слова ей непонятны. Что это значит – восторгом сладострастья? А почему ночь дышит? Разве она человек или зверь, чтобы дышать?

– Наверное, все-таки не понимаю, – смущенно призналась Милюнэ под пристальным, испытующим взглядом Агриппины Зиновьевны.

– Не понимаешь, а поешь! – осуждающе произнесла хозяйка. – И что это с тобой такое творится в последние дни? Булатов слушал. Он полулежал, опершись плечом о тундровую кочку, и даже сквозь подбитое ватой пальто чувствовал студеное дыхание вечной мерзлоты. По утрам мороз уже прихватывал лужи, и трава стала ломкой, хрупкой.

Голос у Милюнэ был удивительной чистоты, как первый ледок, и песня эта, слышанная где-то в далекой дали, вдруг взволновала парня, напомнила дымные залы сингапурских портовых харчевен, бледные ночи на берегу Финского залива, строгие прямые улицы Петрограда и долгую свою дорогу к дому, которая неожиданно затерялась в немыслимой дали.

– Я тебя очень люблю, Машенька. – В порыве нарастающей нежности Булатов обнял ее, при-, жал к себе, оборвав песню.

– Я тебя тоже очень люблю, – ответила Милюнэ. – Я никогда не думала, что так будет, только мечтала, слышала нутром… Думала, что все пройдет, как болезнь, и я останусь одна или выйду замуж за какого-нибудь старого оленевода. И вдруг такое… А спой мне! – вдруг горячо попросила Милюнэ. – Спой мне твою любимую песню!

Булатов посмотрел в глаза Милюнэ и снова ощутил ту щемящую нежность, от которой хотелось заплакать тихими слезами.

– Ну хорошо, вот слушай… – Он прокашлялся и начал:

Красна девица сидела под окном, Утирала слезы белым рукавом. Пришла весточка нерадостная к ней, Что сердечный друг не верен больше ей. Что задумал он иную замуж взять. Как тут девице не плакать, не вздыхать? Стали девицы подружку утешать: "Полно сердцем о неверном тосковать. Ты в селе у нас всех лучше красотой, Наши молодцы любуются тобой. Всякий девице желает угодить, Ты властна из них любого, люлюбить". "Пусть их много, – красна девица в ответ, – Сердце милого другого не найдет!"

Милюнэ слушала, подперев голову рукой, чуточку раскачиваясь в такт. А когда Булатов умолк, она долго смотрела на него завороженным, затуманенным взглядом и прошептала:

– Как это хорошо: сердце милого другого не найдет! Какие это правдивые слова!

Иногда, лежа в объятиях Булатова, Милюнэ надолго замолкала и смотрела на тающие в небе облака. Интересно, что там, за облаками? Вправду ли тот мир, куда уходят навсегда и откуда уже никогда не возвращаются? Бывают ли там такие встречи, какая случилась с ней? А вдруг это земное счастье когда-нибудь может кончиться? Милюнэ боялась так думать, но эта мысль упорно приходила к ней, гасила огонь, окатывала холодом будущего расставания.

– Неужели такое когда-нибудь кончится? – спросила Милюнэ с замиранием сердца.

– Никогда! – не задумываясь ответил Булатов. – Бог такого не допустит.

– А ты веришь в тангитанского бога? – с интересом спросила Милюнэ. – Наверное, он добрый… Ведь сам страдал. Я видела в церкви – он приколочен к кресту.

– Понимаешь, Машенька, – сказал Булатов, – это счастье и в наших руках. Так что не думай, что это кончится…

– Ну как не думать, когда так хорошо! Почему так? Когда уж очень хорошо, обязательно думаешь о плохом.

– Ну, Машенька! – Булатов привлек ее к себе, заметив на ее глазах слезы. – Все будет хорошо… Так мне сказал Сергей Безруков…

– Разве он мудрец, который все знает наперед? – с любопытством спросила Милюнэ. – Он же кладовщик, а его друг – этот Дмитрий – милиционером стал и большой нож на пояс нацепил.

– Это не нож, а сабля называется, – засмеялся Булатов. – Ты слыхала когда-нибудь о Ленине?

– Русский разбойник, – ответила Милюнэ. – Зачем ты о нем спрашиваешь? Лучше спой мне еще раз песню о сердце милом.

– Кто же тебе такое сказал про Ленина? – с изумлением спросил Булатов.

– В нашем доме хозяева только так и говорят о нем, – ответила Милюнэ. – А что, не такой он?

– Да ты знаешь! – Булатов долго искал слова, а потом сказал: – Ленин дал таким, как я, землю!

Однако это не произвело впечатления на Милюнэ.

– А зачем эта земля? – пожала она плечами. – Вон, сколько хочешь бери. В мешок клади или валяйся на ней, как мы с тобой.

– Да не эта земля! А та, на которой хлеб растет! Понимаешь – хлеб!

Милюнэ с изумлением смотрела на Булатова.

– Откуда же Ленин взял столько хорошей земли?

– Вся земля России, на которой растет хлеб, принадлежала помещикам, богатым людям, – принялся объяснять Булатов.

– Как Армагиргину? – догадалась Милюнэ.

– Вроде бы, – кивнул Булатов. – Эти помещики заставляли работать крестьян, таких, как я. Все, что вырастало, они отбирали себе, а нам оставляли самую малость. А мы бедствовали и голодали…

– А что, без Ленина не могли догадаться, что эту самую землю надо попросту отобрать у помещиков? – с наивным простодушием спросила Милюнэ.

– Может быть, догадывались, да не решались, – ответил Булатов. – Не знали, как это можно сделать. И Ленин сказал как.

– А как?

– Самим взять власть, – ответил ьулатов. – Стать во главе жизни.

Аресты в угольных копях и суд взбудоражили сонный Ново-Мариинск. Испугались даже торговцы, многие из которых входили в разные составы Комитета общественного спасения.

Тренев призвал в комнату Милюнэ и сказал:

– Сходи послушай, о чем там толкуют. И тебе интересно будет, поскольку ты девка любопытная, и нам потом расскажешь.

Милюнэ поначалу думала, что тангитанский суд состоит в том, что виноватого выставляют на всеобщее обозрение и увещевают.

Народу на судебном заседании было совсем немного. Родственники и близкие друзья обвиняемых оставались на том берегу лимана: буря не позволила им переправиться на правый берег Анадыря.

Суздалев сидел за большим столом, покрытым зеленой скатертью. Позади него на стене в старой раме, в которую раньше был заключен портрет государя, висел поясной литографированный портрет адмирала Колчака в полной парадной форме.

Немногочисленные любопытствующие сгрудились на задних скамьях и совсем стиснули сидящих рядом Булатова и Милюнэ.

Одного из шахтеров Милюнэ знала – его зва-ли Николай Звонцов. Он входил в состав комитета, который тогда назывался Советом. А другого она видела впервые, хотя имя его произносилось в доме Тренева: Алексей Шорохов.

Подсудимые сидели на специальной скамье перед столом с зеленой скатертью, а позади них с ружьями, удлиненными примкнутыми штыками, стояли милиционеры.

– Обвиняемый Звонцов! – Суздалев чуть поднял голову от бумаг. – При обыске в бараке, где вы проживали, под кроватью в сундучке была найдена взрывчатка. Скажите суду, для каких целей предполагалась сия взрывчатка?

– Знамо для чего, – ухмыльнувшись, ответил Звонцов. – Для уголька.

– Вы мне зубы не заговаривайте! – неожиданно выкрикнул Суздалев, и пенсне его слетело с носа. – Вы что же думаете, что мы такие олухи, что поверим вашим басням? Так знайте, что мы прибыли сюда для того, чтобы дочиста искоренить большевистскую заразу и всякие марксистские идеи. Скажите суду, что вы знаете о деятельности Петра Каширина!

– Петра Васильевича я знал как золотоискателя, а про другую деятельность его я не знаю, – ответил Звонцов.

– А не вместе ли с вами он принимал участие в организации большевистской первомайской демонстрации? – Голос Суздалева истончился, и он налил в графин желтоватой воды.

– Ежели за это судить, так весь Ново-Ма-риинск надо посадить на скамью подсудимых, – усмехнулся Звонцов.

Приговор читался медленно и торжественно. Оба обвиняемых были приговорены к смерти. Когда до сознания Милюнэ дошло это, она не выдержала и громко по-чукотски произнесла:

– Кыкэ вынэ вай!

– Тихо! – тут же отозвался эхом Струков. – Молчать!

Приговоренных, оглушенных только что услышанным и еще не до конца осознавших случившееся, провели к выходу. Они шли опустив головы, исподлобья глядя на остававшихся на свободе.

Когда Милюнэ рассказала о приговоре и заплакала, Тренев утешил ее:

– Помилует Громов их. Не за что так жестоко карать…

– Так ведь сказал судья – по закону. И никакой жалобы… – объяснила Милюнэ.

В эти осенние дни Ново-Мариинск словно вы-мер. На мокром ветру болтались на вешалах связки красной юколы, мокрые сети, мелкая волна лизала серую прибрежную гальку. Иногда с той стороны приплывала баржа, и нанятые Бес-секерским грузчики молча и быстро выгружали сырой, сочащийся черной влагой, отяжелевший каменный уголь.

Булатов торопился: он арендовал старый покосившийся домик над самым Анадырским лиманом возле складов Бессекерского. Домик был хлипкий и требовал серьезного ремонта.

Волтер съездил за белой глиной, приготовил раствор. Иногда прибегала Милюнэ и смотрела, как тангитаны набивали дранки на стены домика. Пришел Ваня Куркутский и сказал:

– Оннак как глина доспеет, так и отвалится в пургу. Вы лучше изнутри гуще помажьте глиной, а снаружи обложите дерном – вернее будет.

После долгих споров согласились с бывалым человеком.

Самым веселым и ловким оказался кладовщик Сергей Безруков. Все у него спорилось, горело в руках. Милюнэ уловила, что и Дмитрий Мартынович, и Михаил Куркутский, и Арене Волтер с каким-то особым уважением относятся к Сергею Евстафьевичу, и сказала об этом Булатову.

В тот же вечер Булатов с тревогой рассказал всем о разговоре с Милюнэ.

– Это ты верно подметил… С конспирацией у нас дело неважно. Уж очень бросается в глаза, что мы часто собираемся. Придумать надо какой-то интерес. А то и старший Куркутский стал пытать своего брата: что вы там, мольч, по вечерам поделываете? В карты не играете, водки не пьете…

– В том и беда, что всем другим, кроме водки и карт, заниматься подозрительно, – заметил Дмитрий Мартынович.

– А начинать главное дело рано? – спросил Булатов.

– Рано, – ответил после некоторого раздумья Сергей Евстафьевич. – У нас, по существу, только две боевые группы. В угольных копях еще никого нет… И известий пока нет. Свадьбу когда сыграем?

– Милюнэ все торопит, а я думаю повременить. Хочу уже при новой жизни красное венчание устроить.

– С красным попом? – улыбаясь, спросил Дмитрий Мартынович.

– Может, с красным попом, – без улыбки ответил Булатов. – Но уж чтобы был настоящий революционный брак. А пока так поживем.

– Хорошо, если бы она пока не увольнялась от Треневых, – сказал Безруков. – Очень важный источник информации. Открывать ей, конечно, все не надо, но намекнуть или даже попросить ничего не рассказывать о нас… Можно ей верить?

– Классовое чутье у нее есть, – ответил Булатов. – Мы как-то толковали с ней, так она сама дошла до идеи вооруженного восстания.

– Что ты говоришь? – с деланным изумлением произнес Хваан.

– Правда! – настаивал Булатов. – Говорили мы о земле, которая помещикам принадлежит. Так она прямо сказала – отобрать надо! Раз добром не хотят отдавать – отобрать!

Безруков с улыбкой смотрел на Булатова. Как переменила парня любовь! В первом же откровенном разговоре признался, что еще во время службы в царской армии сочувствовал большевикам.

Булатова решено было пристроить на радиостанцию, благо парень разбирался в технике. Однако туда было не так просто попасть, и вначале с помощью Дмитрия Мартыновича Хваана Александр Булатов устроился в охрану станции.

Когда Милюнэ заявила хозяевам, что уходит жить в другой дом, Агриппина Зиновьевна растерянно произнесла:

– Ну вот и дождались… Замуж, что ли, выходишь?

– Еще нет, – простодушно ответила Милюнэ.

– Куда же ты уходишь? – поинтересовался Иван Архипович.

– К Саше Булатову.

– Ну, Машенька, – разочарованно протянула Агриппина Зиновьевна, – лучше не могла найти? Он же нищ и гол как сокол! Ванечка, надо что-то предпринять. Говорила я тебе – мужа ей надо. И вот дождались – сама нашла! Да скажи ей что-нибудь. – Агриппина Зиновьевна повернулась к мужу. – Или вызови этого Булатова, поговори с ним.

– А если у них и вправду любовь? – спросил Иван Архипович.

– Любовь! – с презрением произнесла Агриппина Зиновьевна. И Милюнэ удивилась, как она произнесла это слово. – Знаем мы эту любовь! Лишь бы помять девку, испортить ее!

Она говорила зло, и Милюнэ чувствовала, что эта злость направлена против Саши Булатова.

– Он не испортил! – гневно ответила она. – Он очень хороший, лучший на свете человек. Не надо о нем так говорить!

– Совсем закружил девке голову, – устало произнесла Агриппина Зиновьевна. – Ну, а на что будете жить-то?

– Если хотите, я буду продолжать вам служить, – сказала Милюнэ.

– Ну что же, – после некоторого раздумья произнесла Агриппина Зиновьевна. – Мы к тебе привыкли, ты нам как родная стала. Так и быть, приходи…

Милюнэ собрала в узелок нехитрые свои пожитки.

– А свадьба когда? – спросил Тренев.

– Свадьба будет весной, – ответила Милюнэ.

– Нет, так дело не пойдет! – Агриппина Зиновьевна отобрала узелок у Милюнэ. – Если уж парень тебя берет замуж, то пусть все делает по-честному, благородно.

Иван Архипович тоже принялся уговаривать:

– Машенька, мы отвечаем за твое будущее. А вдруг твой Булатов весной возьмет да и уедет? Оставит тебя одну.