Текст книги "Конец вечного безмолвия"

Автор книги: Юрий Рытхэу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Возле бани Тренева из проруби брал воду Ермачков.,

– Чего лоскут на крышу повесили? – спросил Тымнэро

– Оннак, ты ничего не знаешь? Власть ночью взяли большевики! – ответил Ермачков. – Советская власть нынче у нас!

Тымнэро посмотрел на красный флаг и вдруг сказал изумленному Ермачкову:

– Так вот кого искали в моей яранге! – И повернул упряжку обратно.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава первая

"Товарищи далекого Севера, люди голода и холода, к вам ббращаемся мы с призывом присоединить свой голос и разум к общему голосу трудящихся России и все-} го мира. Да здравствует коммунистическое равенство! Долой капиталистов, спекулянтов!

Из воззвания Анадырского ревкома. «Первый ревком Чукотки (1919 – 1920 гг)» Сборник документов и материалов Магадан, 1957. Подлинник – ЦГА РСФСР Дальнего Востока

Бледный рассвет пробился сквозь подернутое льдом окно.

Мандриков поднял голову от стола и посмотрел на Берзина. Тот сидел на стуле, крепко привалившись к спинке, и спал.

Берзин, словно почувствовав его взгляд, пошевелился.

– Август! – окликнул его Мандриков. Берзин мотнул головой и с трудом открыл глаза.

– Извини, совсем отвык от своего имени, – улыбнулся виновато.

– Вот уже новый день пришел… – Мандриков подошел к окну. – А знаешь, Август, именно с сегодняшнего дня и будут считать начало новой жизни на Чукотке – с шестнадцатого декабря ты-сяча девятьсот девятнадцатого года!

Несмотря на трудную ночь, Мандрцков был возбужден. Он мысленно видел огромные пространства тундры: на север – до мыса Дежнева, на юг – до Камчатки, на запад – до Якутска, на восток, – до Америки… На этом пространстве вполне может уместиться Европа… И вот сегодня они решили судьбу этой земли..

– Будем составлять воззвание! – сказал Мандриков, возвращаясь к столу. – Надо найти такие слова, чтобы они дошли до каждого сердца.

– Мне казалось, что самое трудное – взять власть, – сказал Берзин. – И вот мы ее взяли!

– Удержать и укрепить власть – вот что будет посложнее. Подвигайся к столу!.. N

Когда вошел Кулиновскии и громко стукнул прикладом об пол, они почти закончили воззвание.

– На радиостанции ждут. Все приготовили, вызвали Петропавловск, Охотск, Якутск… Предупредили…

– Воззвание будем передавать после утверждения ревкома, – отозвался Мандриков.

В комнату уже собирались члены ревкома: в эту морозную ночь никто не ложился спать.

– Пока народ собирается, надо привести Громова – пусть передаст денежные средства, – решил Мандриков. – Под расписку, как полагается.

Анадырская тюрьма была огорожена высокой стеной из дерновых пластов. Часовой узнал своих и пропустил во двор.

При скудном свете керосиновой лампы Берзин разглядел лица арестованных, и тотчас на него обрушилась лавина голосов:

– Почему нас до сих пор не накормили?

– Пусть пришлют" адвоката! Адвоката прошу!

– За незаконный захват власти вы еще поплатитесь!

– Тихо! – крикнул Берзин. – Кто тут еще толкует о законности? Вы все арестованы законно, на основании постановлений Советской республики, именем революции!

Только Громов молчал. Он жестоко страдал с похмелья и жадно пил холодную, натаянную из речного льда воду.

– Вот лакает с утра, – тихо сообщил Гринчук. – Как бы не лопнул.

– Господин Громов – сюда! – позвал его Берзин.

Бывший начальник Чукотского уезда сделал шаг вперед и остановился.

– Пойдемте с нами, – кивнул Берзин на выход.

Громов узнал Булатова и, увидев в его руках. револьвер, вдруг упал на колени и завопил:

– Смилуйтесь, господа! Граждане! Не убивайте, че губите душу христианскую!

– Иннокентий Михайлович! – Голос у Берзпна звенел. – Вам надлежит сдать ревкому денежные суммы под расписку. Так полагается. Идемте, у нас нет времени смотреть эту комедию!

Громов с облегчением поднялся и, стыдясь своих слез, покорно двинулся к выходу…

Мандриков сладко спал, положив голову на стол. Но он сразу же проснулся, как только в комнату вошли с Громовым.

Подсчет казны не занял много времени.

"Расписка.

По требованию Анадырского Совета рабочих депутатов мною сего 16 декабря 1919 года сданы казенные деньги всего в сумме, двухсот семидесяти тысяч семисот тридцати двух рублей 57 коп. (270 732 р. 57 к.) российской монетой и четыре доллара восемьдесят центов (4 д. 80 ц.) американскою монетою.

Управляющий Анадырским уездом Громов".

Громов едва видел плящущие перед собой буквы, но документ аккуратно подписал привычной размашистой подписью.

– Господин Громов! Я ставлю вас в известность, что мы произведем тщательный обыск в вашем доме. Такая скудность валюты в государственной казне заставляет думать, что вы скрыли и присвоили значительную сумму.

Громов ничего не ответил, он лишь втянул голову в плечи, будто ожидал удара,

Булатов, придя домой, застал у Милюнэ Тым-нэро. Чукча растерянно посмотрел на него, потом на Милюнэ, которая уже вовсю хлопотала, несмотря на опухшее лицо и огромный синяк под глазом.

– Я же сказал тебе – лежать, – укоризненно произнес Булатов.

– Как же тут лежать, когда такое случилось! – возбужденно ответила Милюнэ. – Вон даже Тымнэро пришел, спрашивает, что это за новая власть с красным флагом на крыше.

– Наша власть, Тымнэро, власть бедных и угнетенных, – сказал Булатов.

– Пролетариев, – добавила Милюнэ, ставя на стол вскипевший чайник.

– А что будет теперь? – с любопытством спросил Тымнэро.

– Сегодня проведем заседание ревкома, – ответил через Милюнэ Булатов. – Отберем все богатства, награбленные торговцами…

– Ограбите их, – уточнил Тымнэро.

– Не ограбим, а отберем то, что по праву принадлежит трудящимся…

– Так, сети, снасти ихние…

– Сети, все орудия производства тоже принадлежат по праву трудовому народу,

Тымнэро выпил чашку чая и заторопился.

– Конечно, власть переменилась, но уголь-то нужен.

В дверях он остановился и повернулся к Булатову.

– Милюнэ, а ну, спроси-ка своего: новые власти будут платить за уголь?

– Будут платить, – твердо обещал Булатов.

– Они же бедные! – сказал Тымнэро.

– Деньги есть, – деловито объяснил Булатов. – Сегодня у Громова приняли казенную кассу.

– Я лежала, лежала, а заснуть не могу, – рассказывала Милюнэ. – Все вспоминаю Главную революционную песню, которую сочинил Карл Маркс.

– Кто тебе сказал, что «Интернационал» Карл Маркс сочинил?

– А кто же еща? – удивилась в свою очередь Милюнэ. – Может, Ленин?

– У-Мандрикова надо будет спросить, – сказал Булатов.

– Так вот слушай: там есть такие слова – кто был ничем, тот станет всем! Сегодня мы стали всем!

– А что – верно! – согласился Булатов. – Теперь мы – все! Вечером первое заседание ревкома Чукотки. Открытое, таиться не будем нынче! Вытащи из сундучка мой морской бушлат и красную повязку на рукав сделай, – попросил он жену.

– Сегодня вечером? – переспросила Милюнэ. – Надо успеть! Бушлат я тебе потом достану и пришью на рукав красный лоскут. А сейчас мне надо идти.

– Куда?

– В уездное правление, – ответила Милюнэ. – Убрать, помыть… Там же грязно. Я там плюнула кровью, когда Струков ударил меня.

– Ты посмотри на себя в зеркало. Я не хочу, чтобы мою красавицу видели такой…

– Пусть видят! – твердо сказала Милюнэ. – Пусть видят, что я чуть не вознеслась в зенит, в царство "окровавленных"…

– Что ты говоришь! – изумился Булатов.

– Знаешь, если бы Струков застрелил меня, – объяснила Милюнэ, – то сейчас я уже была бы в зените, на самом верху северного сияния. Там живут те, кто погиб в боях, тот, кто окровавился в сражении.

Разговаривая с мужем, Милюнэ торопливо одевалась, натянула на себя камлейку с пушисто отороченным капюшоном.

По дороге Милюнэ несколько раз останавливалась и любовалась трепещущим на легком ветру красным флагом.

– Ты что сюда явилась? – удивился Мандря-ков, – Тебе надо дома лежать.

– Не хочет она, – развел руками Булатов. – Говорит: убрать надо – первое заседание первого ревкома, чтобы чисто было!

– Мне очень хорошо, я совсем не больная, – уверила Милюнэ, беря все еще стоявшее здесь ведро с водой и тряпкой.

– Сильно-то не уставай, Маша! – сказал Мандриков. – Все равно вечером все затопчут.

– Ну и что! – возразила Милюнэ. – Я еще возьму кумача и покрою стол. Будет хорошо?

Мандриков отомкнул денежный ящик и, подавая деньги Милюнэ, сказал:

– Вот на эти деньги купишь кумача на стол… А тут запишем первый расход ревкома. – Он достал приходо-расходную книгу и открыл новую страницу. – Четыре аршина кумача…

Члены ревкома – осталась лишь охрана у тюрьмы и радиостанции – шумно рассаживались, поздравляли друг друга, улыбались. Мандриков начал тихим, но твердым. голосом:

– Товарищи! Разрешите открыть первое заседание ревкома Чукотки, представляющего на крайнем Северо-Востоке Советскую республику, власть рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Прежде чем продолжать заседание, нам надо избрать секретаря и его помощника, чтобы все, что здесь мы говорим, записывать, а потом оповещать широкие народные массы. Власть наша народная, и мы не собираемся ничего утаивать! Какие есть соображения?

Берзин вышел вперед.

– Такие у меня соображения, – сказал он. – Михаил Куркутский является в нашем ревкоме представителем местного коренного населения. Человек он грамотный, учитель. Пусть он и будет секретарем, а помощником к нему, думаю, можно определить товарища Александра Булатова. Он способный, хорошо и чисто пишет, и нам надо будет многие наши воззвания и решения писать на больших листах и вывешивать для всеобщего сведения и обозрения.

– Пусть они будут секретарями! – крикнул моторист Фесенко.

– Возражающих нет? – спросил Мандриков. Таковых не оказалось.

Куркутский и Булатов тоже уселись за столом председателя. Там уже лежали приготовленные чистые листы бумаги и карандаши.

– Товарищи, – продолжал Мандриков, – нам надо принять воззвание Анадырского ревкома к трудящимся Анадыря и Анадырского уезда с разъяснением политики советской власти и призывом поддержать трудящихся Анадыря, свергнувших колчаковских ставленников… Вот это воззвание:

"Товарищи далекого Севера, люди голода и холода, к вам обращаемся мы с призывом при соединить свой голос и разум к общему голосу трудящихся России и всего мира.

Да здравствует коммунистическое равенство!

Долой капиталистов, спекулянтов!

Третий год рабочие и крестьяне России и Сибири ведут колоссальную борьбу с наемниками богатых людей Америки, Японии, Англии и Франции, которые хотят затопить в крови рабочий народ России. Русское бывшее офицерство, сынки купцов-спекулянтов объединились вокруг господина Колчака и, получая от бывших союзников оружие и деньги, приступили к уничтожению рабочего, и крестьянина. Советские войска, одухотворенные жаждой равенства и свободы всех, кто трудится, разбили армию Колчака и сейчас подступают к Иркутску.

16 декабря рабочие Анадыря свергли в Анадырском крае ставленников Колчака и объявили власть Совета рабочих депутатов. Цель переворота – оказать моральную поддержку в борьбе товарищам России и Сибири и уничтожение частной торговли, замена общественным натуральным обменом…"

Воззвание заканчивалось призывом: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Да здравствует Советская республика!"

– Ранее этого воззвания, – сообщил Мандриков, – мы отправили на все радиотелеграфные станции, которые имеют связь с анадырской, обращение к телеграфистам, а также сообщение об установлении советской власти на Чукотке. Наша ближайшая задача – распространить наше влияние на весь обширный край. Это будет нелегко: единственный транспорт – собачья упряжка. Но в ближайшее время мы должны отправить две группы: одну – в верховье реки Анадырь, в Марково и Усть-Белую и в оленеводческие стойбища, вторую – на север, на мыс Дежнева, где засилье американских торговцев особенно велико…

После принятия воззвания ревком распределил обязанности.

Берзин остался комиссаром охраны с широкими полномочиями, Василий Титов был назначен комиссаром радиостанции.

– Товарищи! – Голос Мандрикова охрип. – . Есть еще одно безотлагательное дело: утвердить состав следственной комиссии. Поскольку дело серьезное, я решил сам возглавить эту комиссию. Какие будут предложения по составу?

– Товарища Титова! – сказал механик Фесенко.

– Хорошо, – кивнул Мандриков и сделал знак Куркутскому внести в список Титова.

– Товарищи! Товарищи! – Волтер торопливо поднялся: – У меня такое соображение: ввести в состав следственной комиссии коммерсанта Тренева.

– Зачем эту лису в следственную комиссию? – . выкрикнул ингуш Мальсагов.

– Пусть какой есть! – убежденно настаивал Волтер. – Победившие не должны терять голову! Мы пришли устанавливать братство людей…

– Трудящихся! – поправил Мандриков.

– Да-да, и трудящихся! – быстро согласился Волтер. – Надо и представителей имущих классов привлекать. Тех, которые осознали справ: дли-вость нашего дела и перешли на нашу сторону. Особенно образованных и грамотных. Тренев – человек демократически настроенный. Он терпел оскорбления от Громова! Если мы привлечем Тренева в следственную комиссию, никто не обвинит нас в диктаторстве и узурпаторстве…

При голосовании Мандриков и Титов прошли единогласно, а против Тренева голосовали трое – Мальсагов, Фесенко и Булатов.

– Товарищи, – обратился Мандриков к членам ревкома. – Нам предстоит большая и тяжелая работа. Экспроприация, то есть изъятие товаров и ценностей из рук торговцев в народное пользование. Укрепление нашего влияния на всем пространстве Чукотки… Пусти нас мало сегодня, но завтра будет больше. В скором времени трудящиеся Камчатки установят и на своем полуострове советскую власть. А до той поры нам надо держаться!

Тренев воспрял. Куда делся его бледный, чахоточный вид! Он важно шествовал по анадырским улицам, улыбался всем, говорил ласково и даже несколько нравоучительно.

Обеспокоенная этим Агриппина Зиновьевна пыталась его утихомирить:

– Ну, что может быть общего у тебя с этими голодранцами? Погляди на них! Вот увидишь – завтра они в этот ревком введут нашу бывшую служанку!

– А что? – подняв брови, ответил Тренев. – Вполне может и такое случиться. Говорят, она оказывала революционерам большие услуги и устроилась-то работать в канцелярию, чтобы переписывать секретные документы.

– Да что ты, господь с тобой! – воскликнула Агриппина Зиновьевна. – Чтобы Маша писала!

– Да, вот именно так, дорогая, – усмехнулся Тренев. – Писала. Не забывай, что она из королевского стойбища. Мы еще ничегошеньки не знаем о здешних жителях. Может быть, у них какая-нибудь тайная гимназия в стойбище? Сказывали же, что в тамошних стойбищах живет человек, который изобрел чукотскую письменность. И, насколько мне помнится, он близкий родственник нашей Маши.

– О боже! – простонала Агриппина Зиновьевна. – Голова кругом идет. А притворялась!

Кто-то тихо скребся в дверь.

Агриппина Зиновьевна вышла в сени. – Кто там?

– Это я, – ответил женский голос. – Евдокия Павловна…

– Впусти ее.

Женщина сразу горячо зашептала:

– Вы не беспокойтесь – никто не видел, как я к вам вошла. Не бойтесь! – Евдокия Павловна тяжело опустилась на стул. – Иван Архипыч, дорогой, я знаю, что вы не очень хорошо относитесь к Иннокентию Михайловичу, но все знают вас как глубоко порядочного человека… Мой Кеша… – Евдокия Павловна достала кружевной платочек. – Мой Кеша столько страдал… Вот я вам принесла.

Женщина долго копалась в своих многочисленных юбках, пока не извлекла довольно объемистый сверток.

– Что это? – испуганно спросил Тренев. – Тут золото, валюта…

– Да за кого вы меня принимаете, Евдокия Павловна! – с возмущением воскликнул Тренев.

– На сохранение, на сохранение, – торопливо произнесла Евдокия Павловна. – Со дня на день у меня могут обыск сделать…

Агриппина Зиновьевна незаметно кивнула.

– Хорошо, Евдокия Павловна, – сказал Тренев. – Я возьму этот сверток.

– Вот-вот, Иван Архипыч! Пусть будет так… – Евдокия Павловна еще раз промокнула глаза и высморкалась. – Я знаю, что новые власти назначили вас в следственную комиссию.

– Но я только член комиссии, – возразил Тренев. – Со мной консультируются только по правовым вопросам, имеющим специфическое профессиональное значение!

Тренев говорил важно, растягивая слова. Сверток был довольно увесистый: видно, там было немало драгоценного металла.

– Да-да, – торопливо согласилась Громова. – Но все-таки, как человек добросердечный, сострадательный…

– Куда бы мне это спрятать? – в задумчивости произнес Тренев. – Боюсь, заховаю так, что потом сам не найду…

– И пусть, пусть, – замахала руками Евдокия Павловна. – Лишь бы это не досталось большевикам! Хоть в прорубь бросьте.

– А ведь это дельно! – обрадованно произнес Тренев. – Вот уж куда никто не сунется!.. Что же касается вашего мужа, – уже другим тоном произнес Тренев, взвешивая на руке сверток, – я твердо обещать не могу, дело сложное, но все же…

– Да-да, – снова заторопилась Евдокия Павловна. – Что можно, хоть самую малость… Жизнь бы ему сохранили…

Громова вышла в сени. За ней последовал Тренев. Отстраняя женщину, он сначала выглянул за двери. На стене, обращенной к улице, белел большой лист бумаги.

"Воззвание, – прочитал он. – Анадырского ревкома к трудящимся Анадыря и Анадырского уезда!"

Оглядевшись, он выпустил Громову из дома.

– Идите быстрее! – успел шепнуть. Сверток лежал на кровати.

Агриппина Зиновьевна зачарованно смотрела на него.

– Поглядим? – спросила она.

– Погоди, запру дверь, – ответил Тренев.

Расположившись на супружеской постели, занавесив окно, Треневы нетерпеливо развернули сверток. Тут были американские и сингапурские доллары, франки, китайские юани и японские иены…

– А ведь тут и мои денежки лежат, – пробормотал Тренев, собирая в кучу золотые монеты. – Можно сказать – вернули мы свое…

– И с процентами! – зло произнесла Агриппина Зиновьевна.

– Знаешь, для виду можно эту китайскую макулатуру завернуть и впрямь бросить в прорубь, – задумчиво сказал Тренев.

– Зачем? – испуганно отозвалась Агриппина Зиновьевна. – Мало ли что будет. Что они – мешают тебе?

У них был тайничок, о котором не догадалась даже Маша. Он находился на кухне под железным листом, защищающим деревянный пол от горячих углей. Тренев спрятал в него сверток, приладил обратно железный лист и сказал жене:

– А на нашей стене воззвание ревкома прилепили.

– Теперь люди будут толпиться, – недовольно заметила Агриппина Зиновьевна. – А что же дальше будет, Ваня? – простонала она.

– Летом уедем отсюда! – решительно заявил Тренев. – Хватит с меня Чукотки. Вот она у меня где, вот! – Он постучал себя кулаком по тощему затылку.

Бессекерский долго не мог попасть ключом в отверстие замка.

– Да вы не волнуйтесь, господин Бессекерский, – насмешливо заметил Берзин. – Спокойнее. Показывайте все!

Считали ящики, мешки, пушнину, развешанную под самыми стропилами довольно крутой крыши.

– А где оружие? – спросил Берзин.

– Вон ящики лежат, – показал Бессекерский в угол.

– А говорили, что у вас целый арсенал, – проговорил Берзин, увидев только два ящика, в каждом было по два винчестера.

– Было у меня оружие, – с готовностью сообщил Бессекерский, – думал: погорел я с этим товаром. Но вот понемногу разошлось.

Члены комиссии все сосчитали и записали в специальный акт, который подписал дрожащей рукой Бессекерский.

Когда вышли на улицу, Берзин протянул ключи торговцу.

– Вы что?.. Как это понимать?.. – растерянно спросил Бессекерский.

– Возьмите ключи. Завтра зайдете в ревком и ознакомитесь с новыми правилами торговли. Временно, в силу необходимости, считаетесь слу-, жащим ревкома, – объяснил Берзин. – Будете получать жалованье, как всякий трудящийся"

Грушецкий отдал ключи и, не желая разговаривать, ушел к себе.

Экспроприацию произвели без него. Главным богатством у него, конечно, были огромные прекрасные ставные невода, которыми можно было перегородить реку Анадырь во всю ширь.

– В путину рыбу будет ловить артель, – сказал Берзин.

Ваня Куркутский посоветовал:

– Эти малые сети, оннак, можно раздать каюрам.

– Что же, это можно сделать, – согласился Берзин. – Пусть дадут список желающих взять малые сети.

Сооне-сан к своему складу не явился. Куркутский пошел за ним, но быстро вернулся.

– Заболел японец, – сказал он виновато. – Лежит на кровати, стонет, как пес, и сожительница его голосит над ним.

– А ну пошли к нему, – решительно сказал Берзин. – Притворяется, гад. Ведь только вчера улыбался, кланялся, зубы показывал.

Когда вся комиссия вошла в небольшую комнатку, услышали, как застонал Сооне-сан.

– Что у вас болит, Сооне-сан? – спросил Бер-. зин.

– Голова, живот, нога, спина! О-о-о-о! – ответил японец.

– А вот я вижу, что вы притворяетесь, Сооне-сан, – громко сказал Берзин. – И это называется – саботаж! За это по революционным законам полагается расстрел!

– А, что? – Сооне-сан сразу перестал стонать. – Почему растрер? Я иностранный подданный, моя охраняет его величество иньпиратор. Запомни, микада… Моя охраняет генерар Отани…

– Ну, хватит! – тихо, но строго сказал Берзин. – Твой Отани собирает вещи и грузится на пароход, чтобы уплыть к своему микаде. Красная Армия наступает. В ноябре был взят Омск…

– Хоросе, – как-то покорно произнес Сооне-сан.

Склад битком был набит разными товарами. Да, последний пароход из Японии хорошо снабдил своего земляка.

До позднего вечера пробыли члены комиссии на складе Сооне-сана, переписывая мешки с мукой, сахаром и другими товарами.

– А это что такое? – спросил Берзин.

– Сипирта, – ответил Сооне-сан. – Сукса любит, эскимоса тозе.

– Весь этот сипирта, – сердито сказал Берзин, – вылить!

Ваня Куркутский непонимающе посмотрел на комиссара охраны.

– Да, да, – повторил Берзин. – Все это вылить.

– Это, мольч, такое богатство, – пробормотал Куркутский. – Хто узнает, оннак, смеяться будут…

Первую банку вылили прямо у склада, но здесь еще мало было снегу, и на поверхности образовалась лужица.

Весть о том, что ревкомовцы выливают спирт, мгновенно разнеслась по Анадырю. Со всех сторон к берегу лимана устремились люди. Многие шли с банками, пустыми бутылками, некоторые даже с ведрами.

Кто-то бежал с ведром, издали еще крича:

– Ваня, да ты что? Доспел? Мольч, погодь-ко в снег лить, в ведро мое наструй!

Это был Ермачков. Он уже было совсем близко подбежал к Куркутскому, но громкий окрик остановил его:

– Стой! Стрелять буду!

И впрямь раздался выстрел. Ермачков вместе с загремевшим ведром упал прямо в снег.

– Убил!

Но Ермачков, смешно елозя задом, проворно отполз в сторону, поднялся и напустился на Берзина:

– Пошто стрелишь в меня? Пошто? Я бедный рыбак, опора новой власти, а стрелишь, мольч?

– Спирт выливается по постановлению ревкома, – объяснил Берзин. – Отныне никто не может спаивать местное население.

– Так и сказал бы, – обиженно пробормотал Ермачков, уходя с пустым ведром домой.

Однако толпа не расходилась, и когда в снег были вылиты последние капли спирта и комиссия ушла, все бросились собирать снег и вмиг уничтожили довольно большой сугроб.

Куркутский пошел к Тымнэро.

В чоттагине жарко пылал костер, обитатели яранги пили чай за низким столиком у бревна-изголовья. Здесь же была и Милюнэ.

Ваня Куркутский поглядел на ее лицо и заметил:

– Оннак, мольч, зажило, доспело, как на собаке.

– Уже синяк проходит, – отозвалась Милюнэ. – Вот только зубы жаль.

– Железные поставят, – уверенно ответил Ваня Куркутский, – а еще лучше из денежного металла. Я видал, у иных тангитанов весь рот полон денежного металла.

Куркутский принял чашку чая, попробовал и похвалил.

– Скусный!

– Хорошо стали платить за уголь! – обрадо-ванно сообщил Тымнэро. – Вдвое против прежнего. Вон какая новая власть!

– Потому что это наша власть – советская власть народа! – сказала Милюнэ.

– Так толкуют, – спокойно сказал Куркутский. – Нонче мы с комиссией отобрали все товары у торговцев. Все дочиста. А. дурную воду в снег вылили. Всю, до последней капли. Все снасти, все невода и сети переходят во всенародное пользование. Совместно будем ловить рыбку, мольч.

– Уже однажды ловили, – заметил Тымнэро. – Едва уцелели.

– Ну, тогда не то! – возразил Ваня Куркутский.. – Нонче, мольч, на настоящей рыбалке будем ловить. А малые сети решено раздать беднякам. Вот завтра пойдешь и возьмешь…

– Никуда я не пойду, – решительно, ответил Тымнэро. – Мне чужого не надо.

– Так это теперь не чужое, а наше – общественное достояние, – принялся объяснять Ваня Куркутский.

– Все равно не возьму, – мотнул головой Тымнэро. – Люди хорошо помнят, чье это было добро, а я буду брать… Я чужого никогда не брал и никогда не возьму.

– Зря такре говоришь, – увещевающе сказала Милюнэ. – Люди с добром, с открытым сердцем к тебе, они хотят помочь, сделать твою жизнь лучше, чтобы ты настоящим человеком себя чувствовал, а ты…

– Послушай, Милюнэ. – Тымнэро старался говорить спокойно, хотя сердился на нее. – Я и живу как настоящий человек, как лыгъоравэтльан, и мне не надо другой жизни… Пусть будет эта власть, я чую, что она добрая, но пусть меня не трогают, пусть оставят в покое.

Он взял заскорузлыми; темными пальцами блюдце и шумно втянул в себя остывший чай.

Следственная комиссия заседала поздно вечером. (: Войдя в комнату, Тренев поздоровался со всеми за руку и снял шубу. Он был в черном суконном сюртуке, в белой рубашке.

Мандриков посмотрел на него и подумал, что и ему бы следовало привести свою одежду в порядок.

– Товарищи, – начал Мандриков, – мы допросили главарей колчаковской банды…

– Извините, товарищи, – вдруг перебил Тренев. Мандриков вопросительно посмотрел на него.

– Вы слыхали когда-нибудь такое выражение – презумпция невиновности?

Мандриков пожал плечами. Остальные тоже явно не слыхали такого.

– Это элементарный юридический термин, означающий, что ни один человек, даже застигнутый на месте преступления, не считается виновным до тех пор, пока суд не вынесет свое решение.

– Вот это да! – воскликнул Титов.

– Тем не менее это так, – продолжал Тренев. – Советская власть, насколько я понимаю, коренным образом отличается от всякой другой власти своей гуманностью, ибо она направлена непосредственно на благо человека.

– Так вот, – продолжал Мандриков, – мы допросили ставленников Колчака и выяснили их полную виновность.

– Виновность должен доказать суд, – улыбнулся Тренев.

– Участие в незаконных расстрелах шахтеров, обысках и поборах… Громов, конечно, отъявленная сволочь…

– Михаил Сергеевич! – укоризненно произнес Тренев.

– Сволочь! – произнес Мандриков. – Все здесь производилось по его приказу. Струков, который плясал под его дудку, утверждает нагло, что согласился идти в колчаковскую милицию, чтобы не быть мобилизованным в армию. Ревком на своем заседании рекомендовал вынести доклад следственной комиссии на рассмотрение общего собрания жителей Ново-Мариинского поста, или по-новому Анадыря. Таково решение ревкома, хотя, господин Тренев, мы, согласно законам военного времени, имеем право именем ревкома расстреливать явных контрреволюционеров.

Мандриков говорил и чувствовал, как сопротивляется его. словам Тренев. Юридическая терминология коммерсанта чуть было не сбила с толку председателя ревкома. Еще во время кооперативной работы на Амуре. Мандриков понял силу юрисдикции, силу писаного закона. В самой деятельности ревкома Чукотки ему тоже хотелось бы обойтись без излишней жестокости, раз уж так случилось, что переворот был бескровный, если не считать побоев, нанесенных Струковым Милюнэ.

– Пусть решает народ! – сказал он в заключение.

Тренев, Мандриков и Булатов шли вместе по улице. С лимана задувал секущий лицо морозный ветер. Мела поземка, и небо было затянуто облаками.

– Гуманизм, – журчал в ухо Тренев, – всегда привлекателен для широких народных масс. Он склоняет на сторону добрых и просвещенных правителей даже бывших врагов…

Но Мандриков не слушал его. Он опять думал о том, что взять власть – это только начало. И самое сложное, самое трудное только начинается: удержать советскую власть, распространить на обширные пространства Чукотки, а главное – довести до сознания широких масс местного населения.

Где-то в Якутске Петр Каширин. Как его не хватает здесь с его знанием языков и обычаев чукчей и эскимосов!

На первый большой сход собралось почти все население Ново-Мариинска.

Мандрикову пришлось встать на табуретку, чтобы его было, слышно.

– Граждане и товарищи! Жители Анадыря! От имени революционного комитета разрешите вас поздравить с установлением советской власти на самом дальнем краю Советской республики! Товарищи! Час освобождения всего Дальнего Востока приближается. И каждый из нас должен приложить все усилия для того, чтобы солнце свободы воссияло над холодными, заснеженными просторами Чукотки и Камчатки. Красная Армия подступает к Иркутску. У нас еще нет достоверных сведений, до думаем, что Иркутск уже взят. А это означает, что вскоре красный флаг революции будет развеваться на всем протяжении большой нашей страны от Балтики, от Петрограда до Анадыря! Наша ближайшая задача здесь, на просторах вечной мерзлоты, распространить нашу советскую власть на все побережье ледяных морей и в глубь тундры.

Тренев, сидящий недалеко от оратора, чувствовал нарастающее волнение и думал: "А хорошо, черт возьми, говорит! Красиво!"

Милюнэ, прижавшись к мужу, смотрела зачарованно, на Мандрикова.

– Мы произвели изъятие ценностей и товаров у коммерсантов. Товарищи, это необходимое условие существования советской власти. Но мы приветствуем сотрудничество всех слоев населения с ревкомом. Вот почему мы почти всех торговцев как бы взяли на службу. Они будут продавать по утвержденным ценам, и вообще вся торговля будет вестись по новым, советским правилам, исключающим обман и надувательство…

Мандриков, справившись с первыми минутами волнения, обрел уверенность. Он всматривался в лица собравшихся и с горечью видел: большинство – мелкие торговцы, хозяйчики. Совершенно отсутствовали немногочисленные чукчи – он не увидел Тымнэро. Вон только Маша…

– Также ликвидируются все долги местного населения в любой сумме, – продолжал Мандри-ков. – В дальнейшем будут созданы кооперативные объединения для ловли рыбы. – Мандриков откашлялся. – Теперь хочу вам сказать о работе следственной комиссии. Не все из вас знают преступления ставленников Колчака – Громова, Стру-кова, Суздалева и всей их компании. Это они расстреляли шахтеров с угольных копей, истязали многих жителей, проводили незаконные обыски. Ревком Чукотки уверен в их виновности… Ревком их приговаривает единогласно к смертной казни.

Он скосил глаза на Тренева, но тот сидел тихо, напряженно.

– Поскольку наша власть народная и революционный суд опирается на мнение широких слоев населения, хотим вас спросить – согласны ли вы с этим?

Мандриков соскочил с табуретки и занял место за столом.

– Расстрелять гадов! – крикнул кто-то с места. Тут вскочил Тренев.