Текст книги "Марьград (СИ)"

Автор книги: Юрий Райн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава 13. Грустный мудан. Дата: неопределенность

Вылазка на «нуль» продлилась не два часа, а, похоже, все три. В секторе, соответственно, было уже полноценное утро: жители вовсю бодрствовали. Поскрипывали и постукивали двери «фатерок», в некоторых «отсечках» копошились их хозяева. Завидев Игоря – замирали; до его слуха доносился невнятный шепот. Боятся, с неудовольствием подумал он. Чего боятся, чем я им так страшен…

Одна лишь Лавуня снова продемонстрировала «карахтер»: отважно подскочила к оградке и смачно плюнула в направлении Игоря. Спасибо, не попала.

Навстречу прогулочным шагом шествовало несколько аборигенов – по-видимому, взрослых и детей. Мгновенно расступились перед ним и застыли в разных позах сюрреалистической скульптурной группой – коричневые, складчатые, в серых хламидках…

Федюня выглядел тоже неважно: понурившись, сидел на скамье, покачивал головой, жевал в такт покачиваниям. Вот прожевал, стал отплевываться. Посмотрел на Игоря, произнес:

– Носит тобе незнамо́ где… А тута потравитися недолго́ бочонкой твоёй…

– Ты банку мою, что ли, жрешь?! Ты ее зачем целиком-то жрешь?! – изумился Игорь. – Говорил же тебе, балда, там в основном пластик, а еще там химический реагент для разогрева! С ума сошел?! Металл отличить не можешь?!

– Кушати уж больнó хотелося… – объяснил Федюня. – Тьфу, гадостя́…

Он вдруг сорвался со скамьи, метнулся в отхожее место. Игорь разогнул железные полоски, положил их на столик, сел на скамью. Из нужника доносились надрывные спазмы, затяжной кашель, невнятные причитания. Длилось это, правда, недолго – пару минут. Но по их местному ходу времени – все восемь, сообразил Игорь. Не позавидуешь. Наизнанку, небось, вывернулся, бедолага.

Да и слушать эти душераздирающие звуки – тоже удовольствие то еще. Не вывернуло бы самого. За компанию. Вспомнилось бессмертное: наглотались зубного порошку третьего дня. Коммодор оценил бы…

Все стихло. Федюня с явной опаской выдвинулся наружу, тихонько подошел, сел рядом. Понятно было, что старается не шевелиться. Прошло еще минут пять – начал оживать потихоньку. Вымолвил надтреснуто и сипловато:

– Видать, не помру ишшо… Слухай, Путник, ты другу́ бочонку, коли будет, все одно мене давай… Я таперя ученый каковó их кушати, а каковó не кушати…

И правда, кофейку выпить, решил Игорь.

Доставая баночку, он сказал:

– А я тебе, между прочим, гостинца принес! А ты, дурачина…

Узрев, наконец, внушительную пачку «желёзок», Федюня окончательно вернулся к жизни и при этом расчувствовался.

– Ах ты ж, мил мой человёчушко муданушко Путник, – понес он, – ах ты ж, гостю́шка ты мой дорогой! Ай, не позабымши мене, дурня́! Ай, спасибочки тобе до самóго-пересамóго!

– Ладно тебе… – отреагировал Игорь, сделав первый глоток кофе. – Просто думай впредь головой, а не желудком… Запомни: пластик не жрать, кальциевую известь не жрать, только фольгу алюминиевую можно!

И решил: самое время для допроса с пристрастием. Федюня сейчас чувствует себя виноватым, самоуверенность и болтливость его поуменьшились – вот и воспользуемся. Цинично, не без того, но и вреда нет, и для дела, может, польза.

– Так, – начал Игорь нарочито строгим тоном. – Теперь, Федосий, слушай меня внимательно. Я буду тебя спрашивать, ты отвечай, но ясно и четко, понял? Это у нас с тобой не толковище. Соловьем разливаться когда-нибудь потом будешь. Понятно тебе?

– Ай… – прошептал Федюня. – Понятнó… Об солóвье непонятнó, а так-то понятнó… Ай, зарóбемши я… Федосием кликнумши, да зубья оскалимши, да весь не таков каков-то… Зарóбемши я…

– То-то же, – кивнул Игорь. – Слушай первый вопрос. Отвечай: ты-то сам откуда здесь взялся?

– Я-то? – переспросил Федюня. – В Марьграде-то? Дык я тута отрóдяся. От матки, ёна уж помёрши, сирота я, а матка тож была тута отрóдяся. А уж ёйная матка, ёна тута была с самóго покрытья́. Дóлжно, и допрёжь покрытья́, да то нам неведо́мо. Нам ёно без надо́бы, допрёжь покрытья́-то.

Покрытие, сообразил Игорь, это, в нашей терминологии, день «Э». Наверное, так.

– Таких-то, – с готовностью продолжил Федюня. – кто с покрытья́, а то допрёжь, и не осталося, все помёрли. Сказывают, в ровéне три живая ишшо бабка с покрытья́, а то ль дед. Да брешут, поди.

– Ясно, проехали. Второй вопрос. Отвечай: муданы – это кто такие? И взялись откуда?

– Дык… Ёни-то с самóго покрытья́ и есть, и допрёжь тож. Я ж тобе кричал, единóго мы с вами корня́, да разошлися. Мы-то, местны́е, такие, а вы-то, муданы́-то, вона эки́ми заделамшися. Вумны́е, то да. А и страшны́е – и-и! Сам, поди, знаш, а мене пыташ…

– Да что за слово-то такое – мудан?

– Дык то старóй Ильюшка-мудан таковó прозвамши: мудация, сказывал, а то ль муданция. С того и пошло. Мы, стал быть, как есть местны́е, а вы – муданы́. По-ученому – страхолюды. – Федюня добавил плаксиво: – Сызновá ты знаш, а пыташ… мене проверяш, а я-то чаво…

Мутация, понял Игорь. А «мудан» – искаженное «мутант». Причем мутировали-то – они, называющие себя местными, но считают мутантами тех, кому повезло сохранить человеческий облик, человеческий метаболизм, человеческие физиологию и психику… Повезло ли? Вопрос. Только не к этому чудику.

Процитировал нежданно вспомнившееся:

– Поплыли муде да по глыбкой воде…

– Енто чаво? – насторожился Федюня. – Про вас, про муданóв, аль как?

– Не про нас. К слову пришлось. Не отвлекайся, Федосий!

Тот, однако, не отвлечься не сумел – шепотом повторил цитату, добавил: «Ай ладнó-то…»

Неплохо получилось, порадовался Игорь. Гуманно получилось: я его совсем измучил, зато гостинцем побаловал – не железным, а, можно сказать, духовным. Вон ему как понравилось! А уж проинтерпретировать – за ним не заржавеет… Однако все же к делу.

– Федосий! Так что за Ильюшка? Где найти его?

– Ильюшка-мудан, свящённый ён, токмо ой давно не видати. Иные-то свящённые нет-нет да покажутся у нас тута, а ён – ни в жисть. Дóлжно, коченёлый ён таперя. А я его и не видамши ни в жисть, бо я ишшо не старик.

– Не отвлекайся, говорю же тебе! Отвечай: что за свящённые? Что за коченёлые?

– Дык свящённые, енто я тобе надысь кричамши, енто на самóй выши́не, а нам туды ходу нетути. Ёни вумны́е, и Шушулька с ими, ён добрóй, хучь и строго́й навроде тобе. А коченёлые, ёни из свящённых, енто так бают – коченёлые, а каки́ ёни таки́ коченёлые, то нам неведо́мо. Мож, помёршие. Бают, свящённые не мрут вовсе, да то, поди, тож брешут.

Все болтливее делается, отметил Игорь. Надо строгость опять продемонстрировать. Он сдвинул брови и одновременно изобразил улыбку. Федюня отшатнулся, пробормотал:

– Ай страстя́…

– Сиди спокойно, Федосий, – приказал Игорь. – Свящённые – почему так называешь их?

– Все тако́ кличумши, а почемусь да отчегось, знать не знам. Их ишшо яврея́ми кличумши, а тож отчегось да почемусь, тогось знать не знам. А и не одобрям тогось.

– Про девок и бабцов ты вчера мне упоминал, про муданок. Это кто? И где?

– Тож страшны́е, – зашелестел Федюня. Похоже, наигранная строгость сработала. – Мож, ишшо страшнёе, у-у! С виду. Обитаюмши сами́ по собе, на отшибе, то далёко. Нам туды ходу тож нетути. Ежели кто захворат, дык сосёдушко какое аль малец бегит до рове́ня, позабымши я до которóго, звякает тама, а чегось тама дале, тогось я не знам… сам не бегал, не выпадало мене…

С этим пока совершенно туманно, подумал Игорь.

– Шушульку где и как разыскать? – спросил он.

– И то нам тута неведо́мо. Ён самóй то пришкрёбется, а то ушкрёбется, нас не упредимши. На самоедке катаимшися, с фурчалкой да светилкой.

Самоедка, с усилием сообразил Игорь, это от слов «само» и «едет». В почти прямом переводе – автомобиль. Типичное для Федюни коверкание. Но тоже нет ясности – какие здесь автомобили… Может, мопед? Ладно, не отвлекаться.

– Предпоследний пока вопрос, Федосий. Подчеркиваю: пока! Потом, может, еще будут вопросы, но пока так. Отвечай: почему вы, местные, нас, муданов, так боитесь?

– Дык мы народец-то робкóй да несчастнóй… Нам-то и нáверьх спущаться боязно́, а куды ж деватися, тама и желёзок запасы и-и какие, и кислóта тож тама. А уж за самóй вкуснóтой, вот как ты, добрóй человёк мудан Путник, мене притаранил, уж туды вниз мы и вовсе ни ножóнькой. Даром что Шушулька тама пукалок нагоро́димши, а нам тама и без того боязно́, а мне и пововсе нету надо́бы, мне и тута складно́ жилося. – Он всхлипнул. – Дык вы-то, муданы́-то, нам ишшо страшнёе, а отчегось таковó, то нам неведо́мо. Девки-муданки да бабцы, те ишшо кой-как, а вы-то, анбалы́ вона каки́, да щеритеся, самáя страстя́ и есть как есть. Один я, сирота, хорóбрее буду, да Лавуня, а и то робёю тобе, силов уж нетути, отпустил бы ты мене, мил чело…

Язык ломает совсем запредельно, отметил Игорь. А скажешь ему: не ломай ты язык, так, небось, высунет опять, еще и пощупать предложит – ничего, мол, не ломаный.

– Последний вопрос, – прервал он излияния страдальца. – Чего это у тебя слова такие все… ну, не все – через одно… ты ж говорил – книжки читал, там разве такие слова есть? Что ж ты язык коверкаешь?

Федюня помолчал. Видимо, собирался с духом. Ответил совсем тихо и горестно:

– Книжков я прочитамши, твоя правда, целу́ю гору́. Из тех книжков, кабы вместя́х сложити, тобе бы… ой-ёй, мене, мене!.. мене бы аж домина бы сложилася. И другá твоя правда: тама слова все старобылодавние, а мене доля выпамши – старóе хорóнити, новóе рóдити. Вот хучь режь мене таперя.

Он перевел дух, распрямил спину, вскинул башку, уставился на Игоря.

– Не тревожься, Федюня, – как можно ласковее сказал тот. – Зла я тебе не сделаю. Все хорошо, ты молодец. Спасибо тебе. Кстати, скажи еще, откуда ты песни старинные знаешь?

– Шушулька гляделку притаранивал, я и глядёмши. Дурноё тама все как есть, одни песни́ быват ладны́. Отпустил бы ты мене ужо…

– Да, закончили, извини. Как чувствуешь себя?

– Брюхо не болит, не бурчит, – ответил хозяин, покосившись на «желёзки». – Страху натерпемшися, енто да. Ну дык взаправду́ все, что ль? Аль как?

– Все-все, – засмеялся Игорь. – Угощайся, друг! Будет случай – еще принесу. Да, вот и баночку из-под кофе возьми пустую. Только помни, чтó в ней съедобно, а чтó нет.

– Ужо-тко не позабуду, – отозвался абориген. – Ни в жисть.

– Молодец! – еще раз похвалил его Игорь. – Так держать! Вот и обедай, а я пойду еще прогуляюсь.

Эту жуть о мутациях следовало переварить в одиночестве. Ну, и разведать еще что-нибудь по ходу дела.

***

Устал. Что ж, немудрено: прочесал весь уровень «раз» – в нем оказалось семь секторов, по шестьдесят отсеков в каждом, планировки отсеков одинаковые. Прошел уровни «два» и «три». Там изменились только номера – проспекты Два и Три, площади Вторых Встреч и Третьих Встреч; видно, истощилась у Шушульки фантазия, или это юмор такой. Как бы то ни было, все три сектора – близнецы.

Согласно показаниям приборов, обход занял около шестнадцати часов – значит, нормального времени часа четыре. Выходит, реально только-только начались его вторые сутки в Марьграде как таковом. На часах же – третьи сутки идут, а в секторах ночь заканчивается.

Трудно приноровиться к этому их быстрому времени. Вот и получилось, что уровни «два» и «три» обследовал в местную ночь. Так что не встретил абсолютно никого. Оно, может, и к лучшему: на уровне «раз» от него шарахались, либо застывали статуями. И бормотали, бормотали…

В общем, к концу сектора «три-семь», последнего из пройденных, устал, хотя нагрузок, по существу, не было никаких, всего-то ходьбы несколько часов. Вероятно, адаптация еще не завершилась.

Требовалось отдохнуть. Может быть, даже подремать, хоть немного.

Игорь сел на пол, привалился к стене. Подумал, повычислял в уме – с усилием, для него непривычным, всегда считал легко, – и перевел стрелки швейцарских часов на то время, которое счел более-менее верным. Шесть утра местного времени.

Эх, что бы такого сделать, чтобы и московское время отслеживать? Увы, это здесь никак. Размечтался… Да и зачем его отслеживать? А затем, ответил он себе, чтобы не отрываться… от коллектива.

Несмешная, однако, шутка.

Так. Можно бы, да и неплохо бы, полчасика вздремнуть – здесь к тому времени будет восемь, повыползают из «фатерок», а он двинется обратным ходом, к Федюне-храбрецу. Перекусить, себя малость в порядок привести… ополоснуться, щетину соскоблить с лица и с головы… правильно сделал, что в комплект укладки безопасную бритву включил, а то с электрической проблем бы не обобрамшися… тьфу ты, не обобрался… привет, Федюня-лингвист…

Закемарил.

***

Проснулся от тоненького-претоненького:

– Дядя мудан! Дядя мудан! А дядя мудан?

Тыльной стороной ладони стер набежавшую на подбородок струйку слюны. Открыл глаза. Перед ним нетерпеливо приплясывало на месте создание, неотличимое от остальных обитателей Марьграда, только очень миниатюрное – росточком с него, Игоря, сидящего. То ли карлик, то ли ребенок…

– Дядя мудан, – пропищало существо, – ты грустный? Ты почему такой грустный?

– Да я ничего… – ответил он.

Собрался было улыбнуться, но спохватился – примет за угрозу, как все здесь. Улыбнулся только глазами. Спросил:

– Ты меня не боишься? Я не опасный?

Существо засмеялось – словно птичка зачирикала. Сообщило:

– Кто грустный, тот не опасный. А потом, зачем же мне тебя бояться? Вот подрасту, тогда и стану бояться. А вырасту в совсем взрослую, тогда буду бояться у-жас-но! А пока я еще маленькая девочка, мне тебя бояться нечего.

Надо же, как чисто говорит, оценил Игорь. Шепелявость легкая присутствует, это даже умиляет. Все-таки ребенок… «Опашный», «ужашно»…

– Что, – не понял Игорь, – такие, как я, только для взрослых опасны?

– Да они совсем ни для кого не опасны! Просто взрослые – глупые.

Последнее было произнесено очень тихо.

– А как тебя зовут, дядя мудан?

– Игорь.

– А по-маленькому как? Ну, по-ласковому?

Теперь засмеялся он.

– Видишь ли, храбрая маленькая девочка, имя у меня такое, что уменьшительного – ну, ласкового, как ты говоришь, – у него просто нет.

– Так не бывает, – решительно заявила девочка. – Ига, вот как! Дядя Ига!

– Договорились, – кивнул он. – А тебя как зовут?

– Манюня. Мне не нравится, но ничего не поделаешь.

– А вот и поделаешь, – Игорь рискнул улыбнуться. Ничего, сошло. – Манечка. Так лучше?

– Ой! Дядя Саша так же однажды сказал! А я и забыла, голова моя дырявая! Так намного лучше! Только мамочка не разрешит… Дядя Ига, ты все равно грустный! Почему?

Почему-почему, подумал он. Не знаю почему! Потому что. А вот дядя Саша – произнесено было как «дядя Шаша» – не Шушулька ли? С Федюни станется переиначить…

– Давай я тебя развеселю? – предложила Манюня.

– Попробуй…

Она присела на корточки, подняла ручонки над головой наподобие рожек, зашевелила пальчиками, стала скакать и припевать: «Зайчик серенький сидит и ушами си-ни-ни, зайке холодно сидеть, надо лапочки погреть». (Потерла ручку об ручку, встала). «Зайке холодно стоять, надо зайке поскакать». (Продолжила скакать то на одной ножке, то на другой). «Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой». (Упала навзничь, раскинула ручки и ножки, замерла).

Игорь опять засмеялся, поаплодировал.

– Ты умничка! Ну, вставай, вставай, артистка!

– Я тебя правда развеселила? – спросила Манюня, садясь на полу.

– Правда-правда, – заверил он. – Концовка вообще искрометная!

– Какая-какая?

– Искрометная. Как будто искры летят, красиво так. А почему «си-ни-ни»?

– Это чтобы смешнее было. Так совсем маленькие говорят, а я уже подрастаю. Я правильно говорю. Вот совсем вырасту, тогда стану снова неправильно говорить. А потом помру… – заключила она задумчиво.

– Ну вот, приехали, – сказал Игорь. – Теперь сама загрустила. А не надо! Ты лучше мне вот что скажи…

Он поколебался. Понимание ох как требуется, а то ведь словно слепой, даже хуже… но использовать эту кроху, ее открытость – этично ли? Да ну, не будет же девочке никакого вреда.

– А вот скажи, Манечка, ты про дядю Сашу вспомнила – а не знаешь, как бы мне его найти? Очень нужно, понимаешь?

– Понимать-то понимаю, – заверила Манюня, – а как найти, жалко, конечно, но не знаю. Он тут был недавно, приезжал лампочку новую вставить, видишь – светло у нас, – а потом уехал, а когда приедет – наверное, когда опять лампочки перегорят. Это он так говорит: перегорели. Смешно, правда? Они же не горят, они светят! А ты, дядя Ига, откуда к нам пришел?

– Оттуда, – Игорь показал на потолок.

– А теперь куда пойдешь? Или посидишь еще?

– Туда пойду, на уровень «четыре».

– Ой! А зачем тебе на «четыре»? Там же нет ничего!

– Как нет?

– И на «пять» ничего нет! И на «шесть»! А дальше склады какие-то, я точно не знаю, – огорченно призналась девочка. Она вдруг насупилась: – Мне мамочка ходить одной вообще никуда не разрешает… У-у! Как будто и правда где-то опасно… У-у! А ты опять стал грустный. Почему?

– Да нет, Манечка, все в порядке, – солгал он. – Спасибо тебе, я теперь веселый мудан. А мамочку надо слушаться!

Из ближайшего отсека – последнего в секторе «три-семь» – раздалось:

– Манюня! Ну-ка домой! Не умымшися даже, а уж поскакамши! Сейчас же домой!

– Вот видишь, – сказал Игорь. – Тебе пора.

– Да, – согласилась девочка. – Ты правильно сказал, мамочку надо слушаться и не огорчать. И тебе тоже спасибо, еще какое! За Манечку! Ну, я побегу, а ты потом еще приходи, хорошо? Придешь?

– Приду, – пообещал он. – Вкусных желёзок тебе принесу.

– Ой, что ты! – Манечка-Манюня всплеснула ручками. – Я же еще маленькая! Вот подрасту, тогда можно будет желёзки кушать, а пока нельзя, что ты! Но ты все равно приходи!

Сделала книксен – это было неожиданно – и убежала. Упаковочкой спецпайка угостить, что ли, подумал Игорь. Тоже неясно… вдруг ее пучить будет… Да и пересечемся ли, на самом-то деле?..

Поднялся, ощутил себя опять грустным муданом и пустился в обратный путь – в сектор «раз-раз».

Глава 14…И нечего ныть. Дата: неопределенность

– …И последнее на сегодня. Запомните, девчонки: в этот период неизбежны всяческие побочные явления, те или иные отклонения в вашей физиологии и психике. Сонливость, непереносимость запахов, токсикоз – тошнить вас будет, вероятны рвоты. Грудь набухнет. Станет хотеться солененького, остренького – не поддавайтесь! Беспричинные страхи могут возникать, раздражительность, поубивать бы всех – тоже не поддавайтесь! Напоминайте себе: это все естественное, это гормоны играют, да и не одни вы уже в своем теле, там уже новое существо, а ваше тело учится приходить с ним, с новеньким, к миру и согласию, жить единой жизнью. Все это требует от вас сил. Расход энергии – огромный! Так что утомляемость будет повышенная, хотя, вроде бы, и не напрягаетесь особо. Потом живот начнет расти, тут уж неприятные ощущения сгладятся. А начнет малыш шевелиться – так и вовсе! Главное – старайтесь относиться к себе сознательно и ответственно. О личной гигиене и говорить нечего, о здоровом питании тоже… И в оранжереях бывайте почаще, там у нас воздух самый лучший… Ну, о движении, питании и дыхании – в следующий раз, а на сегодня все. Спасибо, девчонки.

Марина встала из-за стола. Поднялись и слушательницы. Минутка традиционных подтруниваний – хи-хи, девчонками называет, а рассказывает-то, будто сама все это пережила, нет, ну молодчинка ты, Маришка, мы же по-доброму, спасибо тебе, все записали, видишь, запомнили, зарубили на носу, на ус намотали, хи-хи.

Марина кивала, улыбалась. Конечно, по-доброму, понятно же. И нервозность некоторая тоже понятна: у них, у четырех этих сестриц-подружек, близится время зачатия, как тут не нервничать… А ей самой еще нескоро – частые походы на уровень «нуль» притормозили взросление, она по своему счету почти на четыре года моложе сверстниц. Потому что ей мама завещала: ждать.

Она прислушалась к внутренним ощущениям, словами непередаваемым. Почему-то всегда казалось, что появись тот, завещанный, поблизости – почувствует, не может не почувствовать. Вот, вот! Шевельнулось что-то, и сердце перебой дало, словно замерло на один удар!

Но нет, все восстановилось. Должно быть, нервы шалят. У девчонок свои для мандража основания, понятные; у нее свои, труднообъяснимые; а проявления схожи. С нервами побережнее бы… я постараюсь, пообещала себе Марина. И не одной себе пообещала – маме тоже. И тому, кого ждет.

Решила побыть немного в дальней оранжерее. Там, действительно, воздух хорош, сладостью веет, и притом пряным чем-то, и порой легкий ветерок проплывает. И планировка – как нигде больше: стены отделаны чем-то пористым, и плавно изгибаются, что по горизонтали, что по вертикали, и сначала отдаляются друг от друга, потом сближаются, а под конец резко поворачивают, стремясь сомкнуться. Остается до их встречи пара шагов, и тут-то и беда: в этом промежутке ничего, кажется, нет, а на самом деле – тоже стена. Невидимая, даже для Свящённых непреодолимая, а за ней беззвучно манят, дразнятся недоступностью то аллея парка, то лесная опушка, всегда все осеннее, и небо светлое, облачка на нем, а то дождик моросит, и птички порхают и, наверное, щебечут, только не слышно же ничего… Вот отсюда нужно держаться подальше, потому что кого-то эта красота волшебная завораживает и умиротворяет, а ее, Марину, выводит из душевного равновесия, до буйного помешательства: близок локоть, да не укусишь, что ж за издевательство такое!

Правильно: успокоить нервы в оранжерее, только не у той стенки. А потом – наверх, в Бывшую Башню. Тянет туда в последние дни и, особенно, часы почему-то сильнее обычного. И, вроде бы, предчувствий никаких нет, но сама эта тяга и, собственно, сама эта нервозность повышенная, чуть ли не патологическая, – не признаки ли чего-то близящегося?

Марина попыталась профессионально оценить свое состояние – не сумела. И то верно: сказано же – medice, cura te ipsum! – да ведь разве возможно такое, чтобы врачу самому себя исцелить?

***

Подойдя к Бывшей Башне, решила вначале обогнуть ее – вспомнила, что намечала накромсать угощения для Веруни. Не забыть бы попросить дядю Сашу-На-Всё-Про-Всё, чтобы к следующему разу подточил ножницы по металлу, а то трудно стало резать… Приблизилась к стопке листового железа, посмотрела, застыла в изумлении. Верхний лист, который давеча полосовала, небрежно свисал на левую сторону, а из следующего, прежде целехонького, был вырезан немаленький прямоугольник. Да как аккуратно – точно по линеечке!

Кто-то здесь побывал, умелый и старательный. Дядя Саша? Он такой, да. Но на него не похоже, отрезает он всегда половину листа, а тут по-другому сделано. Или… Сердце опять пропустило один удар, затем дало два сокращения ускоренно. И успокоилось.

Возиться с железяками не стала – когда-нибудь потом, сейчас настроение не то. Вернулась ко входу, чуть пригнулась, вошла. Внимательнейшим образом осмотрела все, только что не обнюхала. Ничего нового, ничего подозрительного не обнаружила. Приказала себе не вибрировать, а при случае спросить у дяди Саши. Отметила: самочувствие нормальное. Абсолютно. Даже волнения никакого нет. И прекрасно.

Но вдоволь полюбоваться звездами на этот раз не довелось. Минуточек пять, не больше – и опять вызов, опять сестрица-подружка Ольга-Олюшка:

– Маришка! Да что ж такое, как ты позарез нужна, так тебя нет! Снова на нулевой унесло? Снимайся, дуй в сектор «раз-раз», там Местная в обмороке, если не хуже! Клавуней звать ее. Мальчонка-гонец тебя встретит у входа в сектор, проводит к отсеку. Хотя там, наверняка, уже толпа собралась, глазеют. Но все равно встретит.

– Стоп, Ольчик! – крикнула Марина в связную коробочку. – Мне помощь может понадобиться, так что давай-ка тоже дуй, с мальчонкой вместе. Тебе и полезно, поассистируешь, опыта прибавится. И не у входа встретимся, там любопытных не оберешься, а на площади, на то она и Первых Встреч. Все, отбой.

– Раскомандовалась… – успела проворчать Ольга.

Ничего. Когда такое дело, врачея и командует. А кто ж еще?

До площади Марина добралась первой. Ждала, впрочем, недолго. Вот, прибыли эти двое. Ольга запыхалась, а мальчонка весь в ажиотаже, страха не проявляет, хотя по возрасту уже должен бы побаиваться муданок. «Вперед», – сказала ему Марина. А Ольге махнула – мол, замыкай процессию.

Втроем поспешили по коленчатому коридору-переулку; мальчишка норовил полететь во всю прыть, мельтешил своими кривульками так, что они едва не сливались в кажущуюся сплошную пелену. Приходилось прикрикивать, чтобы притормаживал, – здешние пацанчики в этом возрасте быстроногие, не угонишься.

Все равно двигались быстро, Ольга сзади даже покряхтывала-постанывала. Ничего-ничего.

***

Вот и сектор, вот и отсек нужный – его, и впрямь, разыскивать не пришлось бы: Местные, конечно же, толпились у оградки, глазели упоенно, толкались, не забывали переругиваться – кому-то обзор застили, кому-то ногу отдавили. Завидев прибывших, умолкли, расступились, потупились.

Марина вошла в отсек, Ольга следом. Так. В отключке, ясное дело, вот эта – лежит навзничь, руки-ноги раскинуты, глаз не видно, но, скорее всего, закрыты, растущая из макушки длиннющая пегая прядь лежит на груди. Как Ольга ее назвала? А, да, Клавуня. Рядом с ней стоит на коленях нечто смутно знакомое, без каких-либо прядей. Руки подсунул Клавуне под голову, поддерживает. Это молодец. И причитает, совершенно неразборчиво. Припомнилось: дядя Саша что-то рассказывал про забавного здешнего персонажа. Однако вдаваться в подробности недосуг. Мужского оно пола, вот и достаточно.

– Дедуля, – сказала Марина, присев на корточки и перехватив голову страдалицы, – вы бы дали мне осмотреть. Вы ей кто, муж? Отойдите пока, не мешайте. А что голову ей держали, это правильно.

Безволосый издал рыдание, поднялся, побрел прочь, заметно прихрамывая.

– Ольчик, – попросила Марина, – быстренько, найди-ка мне подушку какую-нибудь или еще что, под голову ей подложить, чтобы не запрокидывалась.

Сразу раздалось Ольгино: «Слыхали? Ну-ка, соседи, тащите подушки!»

Топот, гомон, опять Ольгино: «Ага, вот, этой хватит! Все, больше не надо! Да не суетитесь вы!»

Тишина.

– Подкладывай, – скомандовала Марина. – Отлично, спасибо.

Вслушалась. Дыхание есть, но редкое и поверхностное. Положила руку на Клавунину шею, пальцем проникла между складками, поискала, нашла жилку, прижала – ой, наполнение совсем еле-еле. Стала считать. Низкий пульс, очень низкий. Давление бы померить, но это с Местными целая история, а сейчас время дорого. Ясно, что давление намного ниже нормы, этой ясности пока и достаточно.

– Оль, – позвала Марина, – открой дверь, подопри чем-нибудь. Потом иди сюда, берись за ноги, я под плечи, занесем, на койку положим или что там у нее, глянь.

Скрип двери, шорох, Ольгин голос: «Нормальная кровать. С подушкой, кстати. Можно было соседей не гонять».

– Ага, – возразила Марина, – и подушку ее туда-сюда таскать. Там-то, на кровати, тоже под голову нужно что-то. А эту подушку – взбить покруче и под ноги положить.

– Поняла, – отозвалась Ольга.

Раз-два, взяли! Ишь, маленькая, а увесистая. Ну, понесли. Уложили на кровать. Марина снова прислушалась. Дышит, дышит… А пахнет это чем? Ну да, обмочилась. Спасибо, не обгадилась… Однако, по всему судя, состояние, близкое к коллапсу.

Что ж, пора возвращать к жизни. Попытка не пытка, помоги Господи.

Похлопать по щекам. Сделано. Ничего не дало.

Извлекла флакон с ядреным цветочным одеколоном – нашатырный спирт Местным что мертвому припарка, а эта гадость им, наоборот, что нам нашатырь. Щедро брызнула гадости на ватный диск, поднесла к Клавуниным ноздрям.

Упс! Есть эффект! Клавуня повела носом из стороны в сторону, глубоко втянула в него воздух – вместе с пара́ми одеколона, естественно, – и чихнула.

Однако в сознание не пришла.

Значит, инъекция. Была не была.

Готового шприца с препаратом адреналина Марина в сумке не держала, но ампулы имелись. Поехали! Вдвоем повернули тушку чуть набок, Ольга осталась придерживать, Марина приподняла хламидку, выбрала точку, промокнула спиртовой салфеткой, всадила шприц, выдавила, выдернула, еще вкатила обезболивающего – на всякий случай, – жестом показала Ольге: «Отпускай».

Клавуня перекатилась обратно на спину и тут же резко села на кровати. Издала ртом свистящий звук, закашлялась. Ольга деликатно постучала по ее спине. Кашель прекратился. Клавуня ошалело посмотрела на девушек, выдавила дрожащим голосом:

– Вы кто?

– Я врачея, – сказала Марина, – вы должны бы меня знать. А это Ольга, помогает мне.

– А… – больная явно возвращалась. – Да, вспомнила, тебя знаю. Эту, – она кивнула на Ольгу, – знать не знаю, оно мне надо? А что это со мной?

– Минутку… – Марина проверила ее пульс. Наполнение приличное, частота почти нормальная. – С вами уже ничего. Но сегодня еще не вставайте, полежите до утра, выспитесь. А завтра я зайду, посмотрю вас.

– Нечего на меня смотреть, – заявила Клавуня. – А и лежать мне как? Кушать я как буду?

Ну и особа, подумала Марина.

– Ольчик, пошли. А кушать, Клавуня, – муж вам на что?

– Мужа кушать? Сама свово мужа кушай! А еще, говорит, врачея!

– Сейчас пришлю его, – сквозь зубы закончила Марина. – Поможет вам… покушать… До свидания.

Вслед неслось что-то сварливое, но вслушиваться не имело смысла.

Перед отсеком по-прежнему толпились. Безволосый, приоткрыв рот, неподвижно стоял у самого прохода в оградке.

– Успокойтесь, – сказала Марина, – жить будет. Идите, покормите ее, она голодная. И помыть не забудьте, переодеть. Справитесь? Соседки, вы ему помогите, хорошо?

Местные, как всегда, уступили дорогу. Не пойду сейчас наверх, решила Марина. Не хочу. К себе пойду, дело найдется. А нет – опять в оранжерее побуду.

– Что с ней было-то? – спросила Ольга, когда девушки вышли из сектора.

– Сердце едва не остановилось, – ответила Марина. – Отчего – не знаю. Бессильна я в их физиологии разбираться, диагнозы ставить и все прочее. В чувство привести удалось, вот и славно. Адреналин я ей колола, запомни на всякий случай. И кетанов, это противовоспалительное и обезболивающее. Вернемся к себе – все занесу в журнал. Тоже имей в виду, в журналах всегда посмотреть можно, в маминых, а теперь в моих. За все годы.

Дальше молчали – устали обе эмоционально. И не думалось ни о чем. Марина только спросила себя: и вот ради этого я здесь? Ответила: ну да, выходит, так. И нечего ныть, хотя бы даже и тайком от всех.