Текст книги "Сергей Есенин"

Автор книги: Юрий Прокушев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

"Сегодня, – писал Есенин Ливкину, – я получил ваше письмо, которое вы писали уже больше месяца тому назад. Это вышло только оттого, что я уже не в поезде, а в Царском Селе при постройке Федоровского собора.

Мне даже смешным стало казаться, Ливкин, что между нами, два раза видевшими друг друга, вдруг вышло какое-то недоразумение, которое почти целый год не успокаивает некоторых. В сущности-то ничего нет. Но зато есть осадок какой-то мальчишеской лжи, которая говорит, что вот-де Есенин попомнит Ливкину, от которой мне неприятно.

Я только обиделся, не выяснив себе ничего, на вас за то, что вы меня и себя, но больше меня, поставили в неловкое положение. Я знал, что перепечатка стихов немного нечестность, но в то время я голодал, как, может быть, никогда, мне приходилось питаться на 3 – 2 коп. Тогда, когда вдруг около меня поднялся шум, когда Мережковские, Гиппиусы и Философов открыли мне свое чистилище и начали трубить обо мне, разве я, ночующий в ночлежке по вокзалам, не мог не перепечатать стихи уже употребленные? Я был горд в своем скитании, то, что мне предлагали, отпихивал. Я имел право просто взять любого из них за горло и взять просто, сколько мне нужно, из их кошельков. Но я презирал их: и с деньгами и со всем, что в них есть, и считал поганым прикоснуться до них. Поэтому решил перепечатать просто стихи старые, которые для них все равно были неизвестны. Это было в их глазах, или могло быть, тоже некоторым воровством, но в моих ничуть. И когда вы написали письмо со стихами в н. ж. д. (речь идет о "Новом журнале для всех". – Ю. П.), вы, так сказать, задели струну, которая звучала корябающе.

Теперь я узнал и постарался узнать, что в вас было не от пинкертоновщины все это, а по незнанию. Сейчас, уже утвердившись во многом и многое осветив с другой стороны, что прежде казалось неясным, я с удовольствием протягиваю вам руку примирения перед тем, чего между нами не было, а только казалось. И вообще между нами ничего не было бы, если бы мы поговорили лично.

Не будем говорить о том мальчике, у которого понятие о литературе, как об уличной драке. "Вот стану на углу и не пропущу, куда тебе нужно". Если он усвоил себе термин ее, сейчас существующий: "Сегодня ты, а завтра я", то в мозгу своем все-таки не перелицевал его. То, что когда-то казалось другим, что я увлекаюсь им, как поэтом, было смешно для меня иногда, но иногда принимал и это, потому что во мне к нему было некоторое увлечение, которое, чтоб скрыть иногда от других, я заставлял себя дурачиться, говорить не то, что думаю, и чтоб сильней оттолкнуть подозрение на себя, выходил на кулачки с Овагемовым. Парнем разухабистым хотел казаться. Вообще между нами ничего не было, говорю вам теперь я, кроме опутывающих сплетен. А сплетен и здесь хоть отбавляй, и притом они незначительны.

Ну, разве я могу в чем-нибудь помешать вам как поэту? Да я просто дрянь какая-то после этого был бы, которая не литературу любит, а потроха выворачивает. Это мне было еще больней, когда я узнал, что обо мне так могут думать. Но, а в общем-то, ведь все это выеденного яйца не стоит.

Сергей Есенин".

Несколько раз перечитываю с волнением есенинское письмо. По фактам, которые в нем приводятся, это бесспорно одно из интереснейших писем Есенина, относящихся к петроградскому периоду его жизни. То, что до этого можно было предполагать по другим материалам, то, о чем было известно по рассказам современников, теперь мы узнавали от самого поэта.

Многое открывает это письмо в характере Есенина, его взглядах на писательский труд, литературу. Из письма хорошо видно, как нелегко жилось Есенину поначалу в Петрограде.

И еще одно очень важное обстоятельство. Известно, что вокруг имени Есенина вскоре после появления его в Петрограде был поднят сенсационный шум. Вспомним хотя бы статью о Есенине Зинаиды Гиппиус, озаглавленную "Земля и камень".

Чувствовал, понимал ли тогда молодой поэт всю фальшь этих восторженных "ахов" и "охов", подноготную писаний и публичных высказываний о нем, наконец, барски-снисходительный тон в декадентских салонах по отношению к нему? Да, чувствовал. Это отмечали в своих воспоминаниях те, кто встречался с молодым поэтом в Петрограде. Об этом мы можем судить и по более поздним высказываниям Есенина. Теперь из письма видно, с каким глубоким презрением уже тогда относился поэт ко всем этим гиппиус и Мережковским.

Чтобы выяснить поподробнее некоторые моменты, о которых в письме идет речь, я поинтересовался, о какой "перепечатке стихов" упоминает Есенин и что поставило его в "неловкое положение". Ливкин рассказал мне, что однажды – при каких обстоятельствах, он уже не помнит – в его руках оказался "Новый журнал для всех", издаваемый в Петрограде, где было напечатано стихотворение Есенина "Кручина", до этого опубликованное в "Млечном пути".

Как Ливкин заметил, он относился к "Новому журналу для всех" по-особенному ревностно. Уже печатаясь в московских и петроградских журналах, он несколько раз посылал свои стихи в "Новый журнал для всех". Но они возвращались к нему обратно. И вот, когда он увидел в этом журнале стихи Есенина, да еще до этого напечатанные в "Млечном пути", он, погорячившись, толком ни о чем не подумав, заклеил в конверт несколько своих и чужих стихотворений, ранее опубликованных в "Млечном пути", и послал их в редакцию "Нового журнала для всех". При этом, – рассказывает Николаи Николаевич, – я написал, что это, очевидно, не помешает вторично опубликовать эти стихи в "Новом журнале для всех", так как напечатанные в нем недавно стихи Есенина тоже были первоначально опубликованы в "Млечном пути". К сожалению, в тот момент я думал только о том, чтобы мои стихи попали наконец в дорогой моему сердцу журнал. И совсем упустил из виду, что мое письмо ставило Есенина в неудобное положение перед редакцией "Нового журнала для всех". Известно, что вторично печатать в журнале ужо опубликованные стихи всегда считалось неэтичным. Это и послужило поводом к нашей "ссоре" с Есениным. Спустя некоторое время, как я вам говорил, все обошлось. По совету редактора "Млечного пути" А. М. Чернышева я написал письмо Есенину с извинениями и объяснениями и получил ответ, который вы уже знаете.

Но должен вам сказать откровенно, что я никогда не мог простить себе своего необдуманного, мальчишеского поступка.

Что же касается моей мечты о "Новом журнале для всех", то я так и не попал на его страницы.

Вот и вся история есенинского неизвестного письма. Нет! Письма Есенина не пропадают бесследно. Не я, так кто-нибудь другой встретился бы с Ливкиным, а если не с ним, то с вдовой его друга, которая бережно хранила письмо Есенина все эти годы...

"ЭТО МЫ С ТОБОЙ"

Как-то во время беседы со мной сестра Есенина, Екатерина Александровна, заметила:

– Было бы хорошо вам разыскать Мурашева. Много добрых дел сделал он для Сергея. До войны он жил на Арбате.

Я знал о Мурашеве по его воспоминаниям о Есенине, напечатанным еще в 1926 году. Позднее имя этого петроградского литератора в журналах почему-то не появлялось.

Через несколько дней после нашего разговора, часов в десять утра, в моей квартире раздался неожиданный телефонный звонок.

– Простите, вас беспокоит Мурашев.

Бывает же так! Вы ищете встречи с человеком, пытаетесь разузнать, где он, и вдруг этот человек сам, неожиданно для вас, дает о себе знать.

А Михаил Павлович продолжал:

– Я прочитал ваши работы о Есенине и решил вас разыскать.

Условились о встрече. Оказалось, что мы почти соседи.

На другой день я был у Михаила Павловича в его старой московской квартире. Радушный хозяин показал мне книги с автографами поэта, рукописи его стихов, письма, фотографии.

ПЕРВАЯ АВТОБИОГРАФИЯ

Вскоре после издания первой книги Есенина "Радуница" и появления отзывов о ней в печати Михаил Павлович Мурашев получил письмо от профессора С. А. Венгерова, составителя "Критикобиографического словаря русских писателей и ученых". "Зная, что Есенин часто бывает у меня, рассказывал М. П. Мурашев, – Семен Афанасьевич просил передать молодому поэту, чтобы он прислал ему краткую автобиографию. Я сообщил Есенину. Он начал писать ее у меня на квартире".

В бумагах М. П. Мурашева сохранился лист с набросками Есенина автобиографической заметки для словаря.

"Родился в 1895 г. 21 сентября", – начал Есенин, а затем с новой строки: "...Крестьянин села Константинова Кузьминской волости Рязанского уезда и губ. Родился в 1895 году 21 сентября, – подчеркнув свое крестьянское первородство. – Окончил учительскую школу. Учительствовать не пришлось..."

На этом же листе – еще одно начало автобиографии:

"Есенин Сергей Александрович, сын крестьянина Рязанской губернии и уезда, села Константинова, Кузьминской волости. Родился в 1895 г. 21 сентября..."

Далее поэт рассказывал о себе:

"...Образование получил в учительской школе и два года слушал лекции в Университете Шанявского. Стихи начал писать с 8 лет. Печататься начал 18 лет. Книга вышла через год, как появились стихи, под названием "Радуница" изд. Аверьянова 1916 года".

ЧУДЕСНОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ БЛОКА

Как видим, в этой краткой автобиографической заметке Есенин еще не говорит о своем первом приходе к Блоку, не упоминает имен поэтов Сергея Городецкого, Николая Клюева. Все это будет позднее. Сейчас они были здесь, рядом, в Петрограде. Он встречался с ними, выступал вместе на литературных вечерах, печатался в одних и тех же журналах. Более других он прислушивался к советам Блока.

По праву старшего Блок предостерегал Есенина от опрометчивых шагов, подчеркивая при этом, что "за каждый шаг свой рано или поздно придется дать ответ...".

М. П. Мурашев был свидетелем ряда встреч двух поэтов. Бывали они и в его доме. Рассказывая об этом, он достал с полки старинный альбом. Раскрыв его на одной из страниц, я увидел автограф есенинского стихотворения "Слушай, поганое сердце...", написанного поэтом 3 июля 1916 года, а на другой – ответ Блока на это стихотворение Есенина – отрывок из его поэмы "Возмездие", строки которой на этот раз были обращены как бы непосредственно к молодому поэту:

Твой взгляд – да будет тверд и ясен.

Сотри случайные черты

И ты увидишь: мир прекрасен.

Затем Михаил Павлович показал мне небольшое письмо-записку Есенина конца 1916 года:

"Миша! Сей день поневоле у Давыдова, артиста, т. к. звонил тебе, но глупая ваша Днека (так Есенин звал домработницу Мурашевых Дуняшу. – Ю. П.) говорит, что я не говорил ей своей фамилии. Пробери ее. Твой Сергей..."

Записку Есенин положил на письменный стол Мурашева и собрался уходить, но задержался. Внимание его привлекли рукописи, которые он заметил на столе. Они были предназначены для альманаха "Творчество", который в то время готовил к печати М. П. Мурашев. Среди других здесь был автограф нового стихотворения Блока. Есенин прочитал его. Оно ему очень понравилось. Взяв свою записку, он внизу написал:

"Ой, ой, какое чудесное стихотворение Блока.

Знаешь, оно как бы светит мне".

ЗАБОТА О ДРУЗЬЯХ

Едва встав на ноги, Есенин сам стремился оказать помощь своим новым друзьям – молодым питерским литераторам. "Есенин, – замечает по этому поводу М. П. Мурашев, – не только читал мне свои новые стихи (некоторые из них были написаны им у меня), но и приносил ко мне рукописи своих товарищей с просьбой где-либо их пристроить. Это не всегда удавалось. Не смог я, в частности, тогда быстро "продвинуть" в один из журналов и рукопись Чернявского, что, как видно из письма, очень огорчило Есенина". Вот текст этого письма:

"Дорогой Миша!

Заглядывал к тебе Есенин и скорбно повернул обратно. Дело в том, что Чернявскому очень нужна его рукопись. У него умер в семье старший брат. Сейчас ему нужны деньги, и он хочет статью эту напечатать.

Сергей.

Скоро зайду".

"РАДУНИЦА" И "СТРАДА"

Веселый, шумный прибежал Сергей Есенин в это февральское утро к Мурашеву. Не терпелось побыстрее показать другу свое первое детище сборник стихов "Радуница". Давно ли заключил соглашение с издателем М. В. Аверьяновым, в котором говорилось: "1915 года, ноября 16 дня продал Михаилу Васильевичу Аверьянову в полную собственность право первых изданий в количестве трех тысяч экземпляров моей книги стихов "Радуница" на сумму сто двадцать пять рублей..." И вот уж в руках только что отпечатанные авторские экземпляры своей книги. На "Радунице", подаренной в тот день М. П. Мурашеву, он написал:

"Другу славных дел о Руси, "Страде великой", Михаилу Павловичу Мурашеву на добрую память.

Сергей Есенин. 4 февраля 1916 г. Петроград".

– И книга и надпись эта мне многое напоминают, – заметил Михаил Павлович.

Вместе с С. М. Городецким и Г. В. Клочковым М. П. Мурашев был учредителем литературно-художественного общества "Страда", в создании которого живое участие принимал Есенин.

17 октября 1915 года у С. М. Городецкого состоялось учредительное собрание членов общества. Есенин был на этом собрании. Первоначально планы были большие. В уставе "Страды" говорилось: "Общество имеет целью всестороннее содействие развитию и процветанию народной литературы и распространение ее художественных образцов... Для достижения означенной цели общество имеет право... издавать книги, журналы, газеты, народные картины, устраивать публичные собрания, лекции, концерты, спектакли..."

– Есенин, – вспоминает М. П. Мурашев, – развивал идею создания крестьянского журнала, хотел вести отдел "Деревня", чтобы познакомить читателя с тем, как она живет, чем болеет.

"Я бы стал писать статьи, – говорил Есенин, – и такие статьи, что всем чертям было бы тошно!"

Журнал организовать нам не удалось, но сборник собрали скоро. Сергей поместил в нем стихотворение "Теплый вечер", которое только что привез из деревни...

Было проведено несколько литературных вечеров "Страды", Один из них посвятили творчеству Есенина и Клюева. Сохранилось печатное извещение об этом вечере. В нем говорилось:

"Совет литературно-художественного общества "Страда" приглашает Вас на закрытый вечер, посвященный произведениям народных поэтов Н. А. Клюева и С. А. Есенина, имеющий быть в четверг 10 декабря 1915 года в 8 час. вечера, в помещении о-ва "Страда", Серпуховская, 10 (Зал Т-ва Гражданск. инженеров)".

Далее приводилась программа вечера:

"1. Слово "Страды" о народных поэтах Н. А. Клюеве и С. А. Есенине прочтет И. И. Ясинский.

2. Н. А. Клюев }

3. С. А. Есенин } прочтут свои стихи.

4. "Русские песни" исполнит хор гусляров под управлением Н. Н. Голосова.

5. Л. А. Арсеньева } артисты Малого театра прочтут

6. В. В. Игнатов } стихотворения Н. Клюева и

7. В. К. Устругова } С. Есенина.

Русские сказки и стихотворения Н. А. Клюева".

По существу, это был первый творческий вечер Сергея Есенина. В ту пору ему было двадцать лет!

К сожалению, задуманное издание книг, газет, широкое проведение публичных лекций, концертов осуществить не удалось. Сказались материальные и иные затруднения. Вскоре "Страды" не стало. Но те беседы, горячие споры, которые вспыхивали в "Страде", оставили добрый след в душе молодого поэта.

"ЗАВТРА ПРИЗЫВАЮСЬ..."

Впервые Сергей Есенин призывался в армию у себя на родине, в Рязани, летом 1915 года. Тогда он получил временную отсрочку. "От военной службы меня до осени освободили. По глазам оставили. Сперва было совсем взяли", сообщал он в письме из Константинова в Петроград В. С. Чернявскому. После отсрочки Есенин призывался в Петрограде. В воспоминаниях, написанных в 1926 году, М. П. Мурашев рассказывает, какое участие принял он в это время в судьбе поэта.

Значительно позднее в своем архиве Михаил Павлович обнаружил автограф письма Есенина, в котором поэт писал:

"Дорогой Миша.

Заходил и не застал тебя.

Завтра призываюсь.

Сергей".

– Было это 17 марта 1916 года. Я хорошо помню. Это точная дата, подчеркивал М. П. Мурашев. В подтверждение своих слов он показал мне другой автограф Есенина. Он был под портретом поэта, который Есенин подарил, уходя в армию, М. П. Мурашеву. – Перед уходом в армию, вспоминает Михаил Павлович, – Сергей принес мне на сохранение свои рукописи, а черновые наброски на моих бланках передал мне со словами:

"Возьми эти наброски, они творились за твоим столом, пусть у тебя и остаются..."

После обеда, когда перешли в кабинет, он прочел несколько новых стихотворений и в заключение преподнес мне свой портрет, написав на нем:

"Дорогой дружище Миша,

Ты, как вихрь, а я, как замять:

Сбереги под тихой крышей

Обо мне любовь и память.

Сергей Есенин. 1916 г., 15 марта".

КОРЗИНКА С РУКОПИСЯМИ

Когда Есенин служил санитаром в одном из царскосельских лазаретов, М. П. Мурашев бывал у него не один раз. Радостно встречал его Есенин в своей маленькой комнатке, где он жил вместе с тремя солдатами-санитарами.

Когда же он сам попадал в Петроград, то старался заглянуть к Мурашеву и если не заставал его, то оставлял короткие письма или записки. Вот один из таких есенинских автографов:

"Дорогой Миша!

Ау!

Еду в Крым (с поездом). В мае ворочусь. Живи, чтобы всем чертям было тошно, и поминай меня. Что-нибудь для тебя покопаю там. Поезд сегодня уходит в 6 ч.

Сережа".

– В этом небольшом своем послании ко мне, – рассказывал М. П. Мурашев, – Есенин сообщал о своей первой поездке санитаром с полевым царскосельским военно-санитарным поездом.

Иногда Есенин обращался с просьбами к М. П. Мурашеву через своих товарищей-солдат. В сентябре 1916 года он прислал Михаилу Мурашеву письмо, просил забрать у Клюева его корзинку с личными вещами и рукописями.

"Друг Мишель, выручи, пожалуйста, из беды. В Петроград меня ни за что, по-видимому, не пустят, а корзинку мне так хочется к тебе пристроить, прямо-таки слов нет. Поезжай или сходи к Клюевым и скажи, что так, мол, и так, его не пускают и не пустят, поэтому она ему нужна (сиречь корзинка та). Ключ я оставил или в замке, или у них на окне. Свободен будешь, заедь на минутку, уж мы давно, кажись, не виделись и не мешало бы поговорить, а поговорить есть кой о чем... Кланяется твоим портретам, которые я так люблю, граммофону и музыкальным моментам

Друг твой

Мандолина

и если хочешь, пожалуй, он и Сергей Есенин".

– В кабинете у меня были портреты Блока, Куприна с их автографами и другие. Им-то и кланялся Есенин, – заметил М. П. Мурашев.

– А граммофон? – поинтересовался я.

– Я был не очень большой поклонник граммофона, но Есенин говорил, что иногда на концерт не попадешь, а музыку послушать хочется. Тогда по его предложению мы пошли и купили граммофон и пластинки. Есенин очень любил слушать "Музыкальный момент" Шуберта.

"ЭТО МЫ С ТОБОЙ"

В те памятные дни 1956 года я стал часто бывать у Михаила Павловича Мурашева. Он передал мне фотокопии рукописей Есенина, подарил фотографии, на одной он снят вместе с поэтом. Каждый раз я узнавал от него что-либо новое, все больше убеждаясь, какой это был большой и настоящий друг Есенина.

В одну из наших последних встреч, когда Михаил Павлович был уже тяжело болен, он показал мне рисунок – у обрыва две березки: одна побольше, другая поменьше; стоят они тихо, о чем-то задумавшись. Вверху крупно: "Это мы с тобой", а ниже: "С. Е".

За несколько дней до отъезда в Ленинград в декабре 1925 года Сергей Есенин зашел к Мурашеву. Был он чем-то удручен. Чтобы как-то отвлечь его от невеселых дум, последний достал из шкафа свои старые альбомы и книги с автографами.

– Я знал, – вспоминает Михаил Павлович, – Есенин любил рассматривать мои альбомы, при этом он всегда оживленно вспоминал свой приезд в Питер, Блока, наши встречи. В этот раз, перелистывая знакомые страницы, он подолгу молчал. Я, не желая ему мешать, по старой своей привычке, стал рисовать большим пером и чернилами. Сам не знаю, почему-то нарисовал я обрыв, две березки. Когда Есенин увидел этот рисунок, он взял карандаш и написал: "Это мы с тобой". Немного помолчал после этого и неожиданно попросил проводить его.

Так они расстались. Это была их последняя встреча.

"КАНТАТА"

7 ноября 1918 года... "К 11 часам Красная площадь запружена народом. Раздаются звуки "Интернационала", и стройными рядами начинают прибывать войска. С Театральной площади направляется колонна Всероссийского ЦИК... Колонна подходит к башне, где мемориальная доска. Сюда же подходит и устраивается колоссальный хор и оркестр "Пролеткульта"... По площади движется большая колонна членов VI съезда Советов... Торжество начинается... В. И. Ленин, поднятый на руки окружающими, срезал ножницами печать на задрапированной доске, и покров падает к ногам. Глазам присутствующих представляется белокрылая фигура с веткой мира в руке и надписью: "Павшим в борьбе за мир и братство народов". Площадь оглашается скорбными звуками... склоняются знамена. Вся площадь, вся толпа, как один человек, обнажает головы". Скупые строки газетной заметки из "Вечерних известий Московского Совета рабочих и крестьянских депутатов" за 8 ноября 1918 года воскрешают знаменательное событие первых лет Октября, с которым непосредственно связана история одного стихотворения Есенина. К торжественному открытию кремлевской мемориальной доски вместе с поэтами М. Герасимовым и С. Клычковым он написал "Кантату", посвященную памяти погибших борцов революции:

Спите, любимые братья.

Снова родная земля

Неколебимые рати

Движет под стены Кремля.

Долгое время оставалось неизвестным, как была написана "Кантата", почему авторами ее стали эти три поэта. Я заинтересовался этим впервые в 1957 году и вот при каких обстоятельствах. В одном из архивов я обнаружил тогда автограф неизвестного киносценария "Зовущие Зори", авторами которого оказались все те же три поэта и поэтесса Надежда Павлович. Как мне удалось установить, написан сценарий был в том же 1918 году. Я несколько раз встречался с Надеждой Александровной Павлович, а затем тогда же, в 1957 году, побывал в мастерской у Сергея Тимофеевича Коненкова. Он рассказал мне много интересного о "Кантате" и своих встречах с Есениным.

– Привел его ко мне в мастерскую впервые поэт Сергей Клычков. Случилось это незадолго до революции. Позднее, после семнадцатого года, Есенин стал бывать у меня в мастерской довольно часто. Много раз он приезжал ко мне вместе с Айседорой Дункан, иногда вместе с Клычковым и другими поэтами.

Разговор перешел к истории создания мемориальной доски для Кремлевской стены.

– К первой годовщине Октябрьской революции было решено установить обелиск на Кремлевской стене в память о героях революции, павших в боях за свободу. Московский Совет объявил конкурс. По конкурсу прошел мой проект, и мне было поручено сделать мемориальную доску-надгробие. Я приступил к работе. Времени было мало. В мастерской в те годы у меня бывали Клычков и Есенин. Как-то в разговоре с ними я сказал, что хорошо бы написать стихи для торжественного открытия мемориальной доски. Они живо и охотно откликнулись на мое предложение. К ним подключился и поэт Михаил Герасимов, с которым в то время Есенин был близок. Композитор Иван Николаевич Шведов написал на стихи Есенина, Клычкова и Герасимова музыку. Так появилась "Кантата". На торжественном митинге, посвященном открытию мемориальной доски, который состоялся в первую годовщину Октября, оркестр и хор исполнили "Кантату". На митинге выступал Владимир Ильич Ленин. У меня сохранилась фотография, на которой запечатлен момент выступления Ленина. Среди слушающих речь Ленина можно разглядеть и меня.

Я интересуюсь, были ли на митинге Есенин, Клычков и Герасимов. Воскрешая в памяти события тех незабываемых дней, Сергей Тимофеевич говорит:

– Скорее всего, были. Я помню, что домой с митинга мы шли все вместе. Были с нами и Клычков и Есенин.

– Какова же дальнейшая судьба автора музыки, сохранились ли ноты "Кантаты"?

– Иван Николаевич Шведов умер. А ноты, – замечает Сергей Тимофеевич, кажется, потом передали в Большой театр.

Заходит разговор о поэзии Есенина.

– Есенин – большой поэт, глубоко народный. Он хорошо знал жизнь России. Корнями своими его поэзия уходит в глубины народного творчества. В этом он схож с Кольцовым. Хотя, несомненно, он крупнее и шире последнего. Беда Есенина, да и не одного его, в том, что не было у него, Кольцова и других поэтов, вышедших из крестьян, той культуры, которая была у Пушкина, Тургенева, Толстого, Блока. Культуры им не хватало, и это не их вина, а вина эпохи. Все это, конечно, сказалось и на поэзии Есенина.

– Представление о Есенине как народном самородке, который был почти необразован, в свете последних материалов о жизни поэта нуждается в серьезных уточнениях, – замечаю я.

– Возможно, возможно, – произносит Сергей Тимофеевич и как-то незаметно начинает размышлять вслух о днях нашей жизни, судьбах человечества, будущем народов мира...

Прошу Сергея Тимофеевича рассказать, как он создавал скульптурный портрет Есенина.

– Толчок к этому дал Есенин. Несколько раз он просил меня вылепить его портрет. Я сделал вначале наброски карандашом, когда он позировал. Эти рисунки позднее я подарил Айседоре Дункан, у меня, к сожалению, сохранился только один из них. После этого я приступил к работе над скульптурным портретом Есенина. Мне хотелось запечатлеть поэта в тот момент, когда он читает свои стихи. Во время чтения Есенин обычно, вскинув над головой правую руку, как бы бросал ею в окружающих изумруды своих поэтических образов. Именно таким я и попытался его запечатлеть в своем скульптурном портрете. Примерно в то же время мной был сделан и скульптурный портрет Айседоры Дункан.

– Сергей Тимофеевич, вы не думаете вернуться к вашей работе над образом Есенина?

Некоторое время скульптор молчит, потом рассказывает:

– Живя за границей, я однажды вылепил фигуру Есенина из гипса. Фотографию этой фигуры я тогда послал в Москву. Через некоторое время мои друзья написали мне, что фигура Есенина всем им очень понравилась. К несчастью, во время моего переезда в Москву эта гипсовая фигура разбилась.

– Сохранилось ли у вас хотя бы ее фото?

– Оно было у моей сестры, – замечает жена скульптора Маргарита Ивановна. Затем, обращаясь к Сергею Тимофеевичу, она убежденно говорит: Тебе обязательно надо вернуться к работе над скульптурным портретом Есенина.

Идя к Сергею Тимофеевичу, я захватил с собой фотографии Есенина.

Скульптор с интересом рассматривает их и отбирает наиболее характерные.

Маргарита Ивановна вспоминает, как однажды Есенин, будучи у них в гостях, в ответ на ее просьбу мгновенно произнес экспромт, посвященный Сергею Тимофеевичу.

– Было это в 1918 году, – добавляет Сергей Тимофеевич.

Заговорили об имажинистах.

– Сбивали они Есенина с толку, и роман Мариенгофа "Без вранья" сплошное вранье. Вспоминаю суд над имажинистами. Я был судебным заседателем, – говорит Сергей Тимофеевич, – а Брюсов выступал главным обвинителем. Имажинистов он критиковал довольно резко, показав всю их художественную беспомощность и пустоту. Из всех них он решительно выделял Есенина. О нем Брюсов говорил как о настоящем большом поэте.

Во время разговора Сергей Тимофеевич неоднократно возвращался к стихам Есенина, вспоминая и цитируя их по памяти.

– Умел Есенин сказать образно и выразительно, как бы взять за душу... Помните, как он о деде своем писал:

Молюсь осинам...

Может, пригодится...

Образ у него всегда не надуманный, а реальный. Он и о себе очень искренне и верно говорил во многих стихах... Есенин, как я уже говорил, часто бывал у меня в мастерской вместе с Айседорой Дункан. Бывал и я в особняке Дункан на Пречистенском бульваре. Дункан любила Есенина, правда, много было противоречивого и сложного в их отношениях. Помню, однажды, когда я был у Дункан, она с волнением заговорила о Есенине, о том, что временами ей бывает трудно, что ее терпению пришел конец, что она больше не любит Есенина и не хочет его видеть... И вдруг в это время кто-то из домашних говорит Дункан, что по улице мимо ее дома идет Есенин. Она мгновенно преобразилась, от ее гневных мыслей не осталось и следа. "Зовите его сюда, скажите, что я не сержусь на него, что я люблю его по-прежнему", – с волнением говорила она. Дункан была яркая, необычная фигура. Она много дала Есенину, но еще больше забрала у него нравственных и душевных сил.

Встречался я с Есениным и после его возвращения из Европы. Осенью 1923 года, в первые дни после приезда из-за границы, он пришел ко мне в мастерскую на Красной Пресне. У нас в доме был дворник дядя Гриша. Есенин и спрашивает дядю Гришу, как он находит его, Есенина, после заграничной поездки. На вопрос этот старик мудро заметил: "Побурел..."

Наша беседа длилась более двух часов. Время приближалось к десяти часам вечера, Сергей Тимофеевич сказал:

– Прошу меня извинить. Я должен еще потрудиться.

Тепло попрощавшись, он направился в мастерскую.

ПОЭТ И ГАЗЕТА

"Элис-Аленд – небольшой остров, где находятся карантин и всякие следственные комиссии... Оказывается, что Вашингтон получил сведения о нас, что мы едем как большевистские агитаторы. Завтра на Элис-Аленд... Могут отослать обратно, но могут и посадить...

Утром нас отправили на Элис-Аленд. Садясь на маленький пароход в сопровождении полицейских и журналистов, мы взглянули на статую свободы и прыснули со смеху. "Бедная, старая девушка! Ты поставлена здесь ради курьеза!" – сказал я...

На Элис-Аленде нас по бесчисленным комнатам провели в комнату политических экзаменов. Когда мы сели на скамьи, из боковой двери вышел тучный, с круглой головой господин, волосы которого были вздернуты со лба челкой кверху и почему-то напомнили мне рисунки Пичугина в сытинском издании Гоголя.

– Смотри, – сказал я спутнику, – это Миргород! Сейчас прибежит свинья, схватит бумагу, и мы спасены!..

Обиженным на жестокость русской революции культурникам не мешало бы взглянуть на историю страны, которая так высоко взметнула знамя индустриальной культуры.

Что такое Америка?

Вслед за открытием этой страны туда потянулся весь неудачливый мир Европы, искатели золота и приключений, авантюристы самых низших марок, которые, пользуясь человеческой игрой в государства, шли на службу к разным правительствам и теснили коренной красный народ[*] Америки всеми средствами.

[* Речь идет об индейцах Северной Америки.]

Красный народ стал сопротивляться, начались жестокие войны, и в результате от многомиллионного народа краснокожих осталась горсточка... которую содержат сейчас, тщательно огородив стеной от культурного мира, кинематографические предприниматели. Дикий народ пропал от виски. Политика хищников разложила его окончательно. Гайавату заразили сифилисом, опоили и загнали догнивать частью на болота Флориды, частью в снега Канады... Та громадная культура машин, которая создала славу Америке, есть только результат работы индустриальных творцов и ничуть не похожа на органическое выявление гения народа. Народ Америки – только честный исполнитель заданных ему чертежей и их последователь..."