Текст книги "Сергей Есенин"

Автор книги: Юрий Прокушев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Легко представить, какой эмоциональный след оставляло все это в душе молодого поэта. Когда позднее, в февральские дни 1917 года, Есенин писал свою "маленькую поэму" "Товарищ", не вспоминал ли он и своих товарищей по типографии, с которыми вместе трудился, вместе мечтал о свободе и жизнь которых помогла ему шире взглянуть на мир?

Он был сыном простого рабочего,

И повесть о нем очень короткая.

Только и было в нем, что волосы как ночь

Да глаза голубые, кроткие.

Отец его с утра до вечера

Гнул спину, чтоб прокормить крошку...

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Жил Мартин, и никто о нем не ведал.

Грустно стучали дни, словно дождь по железу.

И только иногда за скудным обедом

Учил его отец распевать марсельезу.

"Вырастешь, – говорил он, – поймешь...

Разгадаешь, отчего мы так нищи!"

И глухо дрожал его щербатый нож

Над черствой горбушкой насущной пищи.

Но вот под тесовым

Окном

Два ветра взмахнули

Крылом;

То с вешнею полымью

Вод

Взметнулся российский

Народ...

Прежде чем пробил этот последний, смертный час самодержавия, потребовались десятилетия суровой и мужественной борьбы пролетариата России с царизмом. Сколько безымянных героев погибло на каторге, в ссылке! Сколько борцов за свободу томилось в сырых тюремных казематах!..

Много в России

Троп.

Что ни тропа

То гроб.

Что ни верста

То крест.

До енисейских мест

Шесть тысяч один

Сугроб.

Были среди тех, кто открыто выступал против самодержавия, кого преследовали царские власти, и рабочие-сытинцы. У Есенина есть одно "странное" письмо к Панфилову. Оно предельно кратко, но кажется, судя по почерку, что писали его несколько человек. Сделано это Есениным не случайно, что ясно из текста письма: "Писать подробно не могу. Арестовано 8 человек товарищей за прошлые движения из солидарности к трамвайным рабочим. Много хлопот, и приходится суетиться.

А ты пока пиши свое письмо, я подробно на него отвечу".

Обнаруженные в архивах охранного отделения документы позволяют восстановить довольно точную картину событий, о которых идет речь в письме Есенина. 12 сентября 1913 года постановлением Московской судебной палаты было приостановлено издание рабочей газеты "Наш путь". 16 сентября в редакции вновь состоялось совещание, на котором было решено обратиться к рабочим с призывом к однодневной забастовке, а также назначены день, час забастовки, пункты демонстрации. 21 сентября было отпечатано и распространено по фабрикам и заводам воззвание "Ко всем московским рабочим товарищам", призывающее к общемосковской забастовке 23 сентября.

23 сентября во всех намеченных пунктах: на Страстной площади, Цветном бульваре, Крымской набережной, Садовой-Триумфальной, на Тверской, в Екатерининском парке, на Пятницкой состоялись демонстрации протеста. В однодневной забастовке участвовали рабочие многих московских заводов и большинство рабочих-печатников. По распоряжению московского градоначальника против демонстрантов были направлены усиленные наряды полиции и конная жандармерия. Более пятидесяти человек – активных участников и организаторов демонстраций в различных частях города были арестованы полицией. Среди задержанных полицией была группа рабочих типографии Сытина. Именно об их аресте идет речь в письме Есенина. Как проходила забастовка у сытинцев, в которой участвовал и Есенин, кто из рабочих-печатников был арестован, мы узнаем из донесений полицейского пристава Пятницкой части в московское охранное отделение. "Рабочие типографии Сытина 23 сего сентября 8 ч. 10 м. утра кончили работу в количестве 1650 чел., выражая сочувствие арестованным служащим трамвая. Выйдя во двор, запели песни, а на Пятницкой улице, против здания типографии, остановили вагон трамвая N 557, – докладывал пристав в своем рапорте 23 сентября 1913 года полицмейстеру 1-го отделения. – ...Задержаны трое и замечены в толпе агитирующие. Список коих при сем прилагается". 24 сентября на рапорте пристава о забастовке сытинцев появилась резолюция московского градоначальника об аресте рабочих типографии, указанных в списке. В тот же день они были арестованы, -что вызвало новую волну протеста. Узнав, что их товарищей арестовали, сытинцы вновь прекратили работу. Несмотря на протест рабочих типографии, московский градоначальник распорядился подвергнуть задержанных полицией аресту на три месяца. Несколько позднее, 25 октября 1913 года, он же, "признавая пребывание означенных лиц в Москве вредным для общественного спокойствия и порядка... постановил: воспретить поименованным лицам жительство в Москве и пределах московского градоначальства на все время действия Положения об усиленной охране, о чем им и объявить".

Родные и близкие арестованных, товарищи по работе не примирились с таким решением. Они начали ходатайствовать перед московским градоначальником об отмене запрета на жительство в Москве.

Вместе с другими рабочими типографии участие во всех этих делах принимал и Есенин. В письме к Панфилову, сообщая об аресте товарищей, он указывал: "Много хлопот, и приходится суетиться". Корректор М. Мешкова рассказывает: "Когда арестовали несколько наборщиков, мы все это видели, возмущались. Есенин был особенно взволнован и расстроен случившимся".

Все, что произошло после 23 сентября 1913 года – аресты организаторов демонстраций и забастовок, полицейские репрессии против бастующих, усилившиеся гонения на рабочую печать, полицейские обыски, слежка шпиков, – глубоко растревожило юного поэта:

Сбейте мне цепи, скиньте оковы!

Тяжко и больно железо носить.

Дайте мне волю, желанную волю,

Я научу вас свободу любить.

Этими стихами начинается письмо Есенина к Панфилову, отправленное вскоре после тревожных сентябрьских дней. "Тебе ничего там не видно и не слышно в углу твоего прекрасного далека, – писал он. – Там возле тебя мирно и плавно текут, чередуясь, блаженные дни, а здесь кипит, бурлит и сверлит холодное время, подхватывая на своем течении всякие зародыши правды, стискивает в свои ледяные объятия и несет бог весть куда в далекие края, откуда никто не приходит. Ты обижаешься, почему я так долго молчу, но что я могу сделать, когда на устах моих печать, да и не на моих одних.

Гонима, Русь, ты беспощадным роком,

За грех иной, чем гордый Биллеам,

Заграждены уста твоим пророкам

И слово вольное дано твоим ослам.

Мрачные тучи сгустились над моей головой, кругом неправда и обман. Разбиты сладостные грезы, и все унес промчавшийся вихорь в своем кошмарном круговороте".

Жертвы, которые приходилось нести рабочим в схватках с царизмом, временные неудачи, наконец, непосредственная опасность, которой подвергался Есенин и особенно его товарищи по революционной работе, – все это молодой поэт искренне принимал к сердцу и тяжело переживал. Есенин, впервые участвующий в событиях такого рода, не имел еще боевой закалки. Романтически настроенному юноше, пока еще больше стихийно захваченному могучей волной нового революционного подъема, подавление царскими властями выступления рабочих в сентябрьские дни 1913 года казалось непоправимой бедой, крушением надежд. "Печальные сны охватили мою душу. Снова навевает на меня тоска угнетенное настроение. Готов плакать и плакать без конца, пишет он другу. – Все сформировавшиеся надежды рухнули, мрак окутал и прошлое и настоящее. "Скучные песни и грустные звуки" не дают мне покоя. Чего-то жду, во что-то верю и не верю. Не сбылися мечты святого дела. Планы рухнули, и все снова осталось на веру "Дальнейшего будущего". Оно все покажет, но пока настоящее его разрушило. Была цель, были покушения, но тягостная сила их подавила, а потом устроила насильное триумфальное шествие. Все были на волоске и остались на материке. Ты все, конечно, понимаешь, что я тебе пишу... На Ца+ Ря не было ничего и ни малейшего намека, а хотели их, но злой рок обманул, и деспотизм еще будет владычествовать, пока не загорится заря. Сейчас пока меркнут звезды и расстилается тихий легкий туман, а заря еще не брезжит, но всегда перед этим или после этого угасания владычества ночи, всегда бывает так. А заря недалека, и за нею светлый день..." Здесь много недосказано по цензурным соображениям. Есть в этом письме и налет наивной юношеской таинственности ("на Ца+ Ря не было ничего", то есть на царя), и характерное для молодости стремление к "преувеличению", романтизации опасности. Вместе с тем в нем чувствуется глубокая убежденность Есенина, что заря свободы недалеко. Молодой поэт опечален трагической судьбой тех, кто безо времени "сгиб", восстав против владычества деспотизма. Об одном из таких безымянных "страдальцев земли" рассказывает Есенин в стихотворении "У могилы", которое приводит в письме:

В этой могиле под скромными ивами

Спит он, зарытый землей,

С чистой душой, со святыми порывами,

С верой зари огневой.

Тихо погасли огни благодатные

В сердце страдальца земли,

И на чело никому не понятные

Мрачные тени легли.

Спит он, а ивы над ним наклонилися,

Свесили ветви кругом,

Точно в раздумье они погрузилися,

Думают думы о нем.

Тихо от ветра, тоски напустившего,

Плачет, нахмурившись, даль,

Точно им всем безо времени сгибшего

Бедного юношу жаль.

Кто он, этот юноша с "верой зари огневой" в душе, мы не знаем. Но вместе с поэтом мы низко склоняем голову у могилы юного поборника свободы.

Говоря о связи Есенина с революционно настроенными рабочими-печатниками, о его участии в демонстрациях и забастовках, распространении нелегальной литературы, конечно, не еле дует преувеличивать революционность всех этих дел и поступков молодого поэта. Но не следует упускать из виду и то. обстоятельство, что рабочая среда несомненно оказала благотворное влияние на Есенина, помогла ему освободиться от некоторых патриархальных иллюзий и почувствовать необходимость борьбы трудовой России против самодержавного гнета,

* * *

Пробуждению демократических настроений молодого поэта способствовало еще одно важное обстоятельство. Осенью 1913 года Есенин поступает в Московский городской народный университет имени А. Л. Шанявского. Он все острее чувствует недостаточность своего образования, особенно литературного. Почти двухлетнее пребывание в этом необычном для царской России высшем учебном заведении – примечательная страница в жизни поэта. Долгое время она, к сожалению, оставалась неосвещенной.

Основанный вскоре после революции 1905 года при активном содействии передовых русских ученых, университет Шанявского ставил своей целью распространение просвещения и пробуждение интереса к науке в народе. Возникновение народного университета в Москве связано с именем А. Л. Шанявского. Считая, что просвещение – "источник добра и силы", он обратился в 1905 году в Московскую городскую думу с просьбой "принять от него в дар дом в Москве для почина, в целях устройства и содержания в нем или из его доходов народного университета". Летом 1905 года при участии видной московской профессуры были выработаны основы Московского городского народного университета. Однако потребовалось три года, прежде чем этот вопрос был решен окончательно в Государственной думе. Царское правительство всячески оттягивало открытие университета. "Если мы санкционируем почин Шанявского, – заявлял Пуришкевич, – то разрушим в конце концов Россию... ибо мы знаем, что школа взята революционерами, что она будет источником новых вспышек революции, которая явится, если мы ее но предупредим". За короткое время университет вырос и окреп, став фактически первым народным университетом России. Более двух тысяч человек занимались в университете Шанявского; большинство из них – на академическом отделении. "Академическое отделение, – указывалось в университетском справочнике, – является высшим учебным заведением, преследующим цели систематического научного образования, рассчитанным на лиц с подготовкой в пределах среднего учебного заведения". В состав академического отделения входили естественно-исторический, общественно-юридический и историко-философский циклы. Двери университета были широко открыты всем истинно жаждущим знаний демократическим силам страны. В университет мог поступать каждый, кому исполнилось 16 лет, без различия национальности и вероисповедания. Слушатели университета имели возможность учиться и работать. Писатель Д. Семеновский, поступивший в университет вместе с Есениным, подчеркивает в своих воспоминаниях, что "университет Шанявского был для того времени едва ли не самым передовым учебным заведением страны. Широкая программа преподавания, лучшие профессорские силы, свободный доступ – все это привлекало сюда жаждущих знаний со всех концов России.

И кого только не было в пестрой толпе, наполнявшей университетские аудитории и коридоры: нарядная дама, поклонница модного Юрия Айхенвальда, читавшего историю русской литературы XIX века, и деревенский парень в поддевке, скромно одетые курсистки, стройные горцы, латыши, украинцы, сибиряки. Бывали тут два бурята с кирпичным румянцем узкоглазых плоских лиц... На одной из вечерних "лекций, – рассказывает Д. Семеновский, – я очутился рядом с миловидным пареньком в сером костюме... Юноша держался скромно и просто. Доверчивая улыбка усиливала привлекательность его лица". Это был Сергей Есенин. Он занимался на историко-философском отделении, где слушал лекции по русской и западноевропейской литературе, истории России и Франции, истории новой философии, политической экономии, логике (все эти предметы читались на первом и втором году обучения). "В большой аудитории садимся рядом, – вспоминает один из товарищей Есенина по университету, – и слушаем лекцию профессора Айхенвальда о поэтах пушкинской плеяды. Он почти полностью цитирует высказывания Белинского о Баратынском. Склонив голову, Есенин записывает отдельные места лекции. Я сижу рядом с ним и вижу, как его рука с карандашом бежит по листу тетради: "Из всех поэтов, появившихся вместе с Пушкиным, первое место бесспорно принадлежит Баратынскому". Он кладет карандаш и, сжав губы, внимательно слушает.

После лекции идет на первый этаж. Остановившись на лестнице, Есенин говорит: "Надо еще раз почитать Баратынского".

Легко представить, что чувствовал Есенин, посещая занятия в университете Шанявского! После Спас-Клепиковской школы здесь все было иным: и огромный, полный света и воздуха большой лекционный зал, где свободно рассаживались 300 – 400 слушателей и выступали известные всей России ученые – ботаник К. А. Тимирязев, физик П. Н. Лебедев и другие; и просторные аудитории, в которых Есенин вместе с другими слушал лекции видных московских профессоров П. Н. Сакулина, А. Е. Грузинского, М. Н. Розанова, М. Н. Сперанского, А. А. Кизеветтера. Представление о серьезности и полноте лекционных курсов, которые читались, дают учебные программы. Так, программой "Русская литература середины XIX века" на 1913/14 учебный год предусматривалось, к примеру, раскрытие в лекциях таких важнейших разделов и тем (курс этот вел профессор П. Н. Сакулин):

Первая половина шестидесятых годов. Обличительное направление в литературе и подведение итогов в форме художественных обобщений. "Губернские очерки" Щедрина. "Доходное место" Островского. Произведения С. Т. Аксакова. "Обломов" Гончарова. Произведения Тургенева: "Рудин", "Ася" и "Дворянское гнездо".

Литературные типы новых людей: Штольц, Инсаров, Жадов, Калинович, Молотов, Базаров.

Нигилизм. Его сущность. Эстетика и критика шестидесятников. Основные принципы этики "мыслящего реалиста". Новые общественные идеалы.

Народ в литературе шестидесятых годов. Чернышевский и его роман "Что делать?".

Поэзия шестидесятых годов: Плещеев, Некрасов, Никитин. Поэты "чистого искусства": Майков, Фет, Полонский.

Творчество Достоевского в эпоху шестидесятых годов. Л. Н. Толстой в ту же эпоху".

А сама атмосфера университета! Свобода мысли, независимость, товарищеская спайка, острота научных и политических споров, дискуссии о новых книгах, картинах Третьяковки, спектаклях Художественного театра – от всего этого буквально захватывало дух. Товарищ Есенина по университету Шанявского Борис Сорокин вспоминает, как после посещения Третьяковки Есенин делился с ними своими впечатлениями:

"– Смотрел Поленова. Конечно, у его "Оки" задержался, и так потянуло от булыжных мостовых... домой, в рязанский простор... Сродни мне и Левитан... Помните, есть у Левитана, как видно, этюд, – вечер, осенний лес, луна и ее отражение в воде? Мне казалось, что я иду в этот синий сумерк... Все так близко и понятно. Это тема для стихотворения – художник дал то настроение, от которого отталкиваясь, можно писать.

– А как тебе, Сергей, – говорит Наседкин, – нравится "Над вечным покоем"?

– Нет, не нравится! Может быть, больше поживу, то пойму эту картину. А сейчас мне от нее холодно... Как бы тебе объяснить, Василий, ото чувство я не вхожу в эту картину, она меня не трогает...

Мы говорим о своих впечатлениях от Третьяковской галереи, вспоминаем картины знаменитых русских художников, и кажется, что немеркнущий свет искусства освещает нашу комнату...

– Иногда я записываю свои впечатления, – говорит Сергей. – Вот в воскресенье, придя домой из Третьяковки, перегруженный красотой, записал в своей тетради о том, какое большое волнение испытал в этот день. И я назвал его днем "путешествия" в прекрасное.

Наседкин вскочил и, широко улыбаясь, громко повторил:

– "Путешествие" в прекрасное! Здорово, Сергей! Я напишу поэму под таким названием...

– Пиши, Вася, пиши! – смеясь, говорит Сергей. – Но только один ты к этой стране не дойдешь..."

С особым интересом Есенин относился к лекциям и семинарским занятиям по литературе. "Состоя слушателем университета Шанявского, – замечает Н. Сардановский, – Сергей сосредоточил свое внимание исключительно на изучении литературы". Он же подчеркивает, что "к науке в то время Есенин относился с достаточным уважением..."

Типографские обязанности не всегда позволяли Есенину бывать в университете, он "был этим удручен". Зато, когда выпадал свободный вечер, Есенин вместе с другими шанявцами отправлялся бродить по Москве, а если удавалось раздобыть билеты на галерку в Художественный (кто в юные годы не бредил этим театром!), то шел на спектакль. "Студеный осенний вечер. Мы идем по Тверской улице, не чувствуя резкого ветра, – вспоминает Б. Сорокин, – наши сердца полны ожидания встречи с театром, о котором знали только по статьям в театральных журналах. Дрогнув, раскрывается занавес с вышитой на нем белой чайкой... Раневскую играет Книппер-Чехова, студента Трофимова – Качалов, Епиходова – Москвин, Лопахина – Леонидов... В антракте пошли в фойе. Облокотившись на кресло, Сергей молчит. И только тогда, когда Наседкин спросил его, нравится ли спектакль, он, словно очнувшись, сердито проронил: "Об этом сейчас говорить нельзя! Понимаешь?" – и пошел в зрительный зал".

Занимаясь в университете Шанявского, Есенин испытывал материальные затруднения. За учебу надо было ежегодно платить. Сумма была невелика, но для скромного заработка Есенина ощутима. При всем том Есенин придавал своим занятиям в университете серьезное значение. "Может быть, выговорите мне прислать деньжонок к сентябрю, – писал он летом 1915 года в Петроград, прося выслать гонорар за стихи. – Я был бы очень Вам благодарен. Проездом я бы уплатил немного в Университет Шанявского, в котором думаю серьезно заниматься. Лето я шибко подготовлялся". И все же осенью 1915 года Есенин не смог продолжать учебу в "Шанявке", ибо "должен был уехать обратно по материальным обстоятельствам в деревню".

Пребывание в университете Шанявского имело еще одно большое значение для Есенина. Здесь он познакомился с молодым поэтом Василием Наседкиным, дружбу с которым поддерживал потом все годы; здесь же встретился с ивановским поэтом Николаем Колоколовым, а немного позднее – с Иваном Филипченко и Дмитрием Семеновским и другими. В свободные вечера собирались у кого-нибудь из шанявцев, читали свои стихи. "Комната Колоколова, вспоминает Д. Семеновский, – на некоторое время стала моим пристанищем. Приходил Есенин. Обсуждались литературные новинки, читались стихи, закипали споры. Мои приятели относились друг к другу критически, они придирчиво выискивали один у другого неудачные строки, неточные слова, чужие интонации". Как-то в один из таких вечеров, сидя у Колоколова и перелистывая "Журнал для всех", "Есенин встретил в нем несколько стихотворений Александра Ширяевца; стихи были яркие, удалые... Есенин загорелся восхищением.

– Какие стихи! – горячо заговорил он. – Люблю я Ширяевца! Такой он русский, деревенский!"

Весенние, пахнущие смолистой сосной и луговыми травами, озорные и грустные стихи Есенина, с их неожиданно прекрасной и вместе с тем такой естественной образностью были встречены шанявцами с интересом. "На фоне модных декадентских поэтических течений его стихи, – вспоминает Б. Сорокин, – для нас явились радостной неожиданностью". "Даже строгий к поэтам непролетарского направления Филипченко, пренебрежительно говоривший о них: "мух ловят", – даже он, – подчеркивает Д. Семеновский, прочитав... свежие и простые стихи Есенина, отнесся к ним с заметным одобрением".

Май 1914 года. Есенин читает новые стихи. "Его голос то задумчиво рассказывал о равнинах, "где льется березовое молоко" и "рассвет рукой прохлады росной сшибает яблоки зари", то грустил "о радости убогой", то звенел и трепетал, как птица, рвущаяся в полет... И тогда нам стало ясно, – замечает Б. Сорокин, – что Сергей уже переступил тот порог, за которым лежит большой путь мастерства и вдохновения".

Поэты-шанявцы интересовались не только стихами. Их волновали политические вопросы: закрытие властями газеты "Правда", выступление против войны Максима Горького. "Раза два мне пришлось быть в кругу товарищей Есенина, – вспоминает Я. А. Трепалин. – Как он говорил мне, это были молодые писатели. Говорили, спорили до поздней ночи. Помню толковали о литературе, цензуре, конфискации номеров журналов, штрафах, слежке полиции за работниками типографии, издательств и т. п. Есенин, как всегда, говорил громко, жестикулируя". "В одном еженедельнике или двухнедельнике, – рассказывает Д. Семеновский, – мы нашли статью Есенина о горе обездоленных войной русских женщин, о Ярославнах, тоскующих по своим милым, ушедшим на фронт. Помнится, статья, построенная на выдержках из писем, так и называлась "Ярославны".

Эта тема звучит в стихотворении "Узоры", написанном Есениным вскоре после начала войны и опубликованном в январе 1915 года в журнале "Друг народа".

Девушка в светлице вышивает ткани,

На канве в узорах копья и кресты.

Девушка рисует мертвых на поляне,

На груди у мертвых – красные цветы.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Он лежит, сраженный в жаркой схватке боя,

И в узорах крови смяты камыши.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Траурные косы тучи разметали,

В пряди тонких локон впуталась луна.

В трепетном мерцанье, в белом покрывале

Девушка, как призрак, плачет у окна.

Несколько позднее, как мы знаем, тема войны получит более глубокое освещение в есенинской "Руси".

Еще более отчетливо гражданские мотивы выражены в стихах некоторых других поэтов-шанявцев. Так, например, Иван Филипченко открыто бросает вызов власть имущим:

Вы все, кто имеет дворцы,

Небоскребы, особняки,

Магазины, заводы и рудники,

У кого от безделья мигрень,

Посторонитесь, рабочий идет!

Уступите асфальты, к фундаментам встаньте,

Дайте дорогу ему, современному Данте.

Ясно слышны в его стихах раскаты народного гнева:

Массы куют себе долю орла,

Плавят себя в тиглях века.

Стихи "С работы", "Массы" были написаны поэтом в 1913 – 1914 годах. С юных лет Иван Филипченко был связан с революционным движением, в 1913 году вступил в большевистскую партию, преследовался охранкой, арестовывался. Близко к партии, рабочей печати стоял и Д. Семеновский, печатавший свои стихи в "Правде" с 1912 года. Революционно настроены были и другие молодые поэты, товарищи Есенина, – Василий Наседкин, Николай Колоколов, Георгий Якубовский.

Можно предположить, что некоторые из них, равно как и Есенин, были в какой-то мере связаны с большевистской группой, которая организовалась в университете Шанявского.

"В Народном университете имени Шанявского, – сказано в агентурной записке охранки по РСДРП от 22 января 1914 года, – в настоящее время имеется сорганизованная марксистская группа, которая намерена получить связи с местными рабочими клубами и профессиональными обществами, послав затем в клубы и общества "своих людей" для налаживания в них партийных ячеек". Спустя несколько дней в агентурной записке охранки сообщалось: "Группа социал-демократов партийцев, организовавшаяся при университете имени Шанявского, на этих днях направила четырех своих представителей для партийной работы во 2-е общество торговых служащих". Члены большевистской группы университета устанавливают контакт с рядом большевистских групп, существующих в других высших учебных заведениях. "При Народном университете имени Шанявского имеется вполне определившаяся социал-демократическая группа, стремящаяся связаться с таковыми же группами, существующими при Императорском Московском университете и Московском коммерческом институте", – отмечалось в одном из донесений московской охранки. В день рабочей печати, 22 апреля 1914 года, члены группы распространили среди слушателей листовки, призывавшие к поддержке рабочей печати, и организовали сбор средств в фонд "Правды". В листовке говорилось: "Товарищи. 22-го апреля 1912 года, ровно два года тому назад, усилиями пролетариата всей России была создана первая русская ежедневная с.-д. рабочая газета "Правда".

С тех пор по всей России звучит бодрое, сильное, свободное слово рабочей печати – яркой выразительницы нужд и запросов всего пролетариата...

Пусть каждый товарищ помнит и знает, что только в свободном государстве возможна свободная наука – а защитница ее рабочая печать.

Пусть же в сегодняшний день – 22-го апреля – в праздник нашей рабочей печати – каждый из нас пожертвует в ее железный фонд...

Сбор будет производиться посредством сумки во время лекции и по подписным листам у товарищей.

Завтра будет в Москве юбилейный номер рабочей газеты "Путь правды". Товарищи, покупайте и распространяйте, его.

Группа сознательных марксистов".

А. Р. Изряднова, посещавшая вместе с Есениным народный университет, вспоминает: "Как в типографии, так и в университете он слыл за передового, посещал собрания, распространял нелегальную литературу".

* * *

Был в Москве еще один огонек, к которому всей душой потянулся молодой поэт, – Суриковский литературно-музыкальный кружок. История этого кружка тесно связана с именем талантливого русского самородка, поэта-крестьянина Ивана Захаровича Сурикова. "Из среды народа, – подчеркивал Горький в "Заметках о мещанстве", – выходили Ломоносовы, Кольцовы, Никитины, Суриковы..." "Рассвет" – так назвал Суриков подготовленный им первый сборник "писателей из народа". Он вышел еще в восьмидесятых годах прошлого века. Эпиграфом к нему могли бы стать строки суриковских "Наших песен":

Мы родились для страданий.

Но душой в борьбе не пали;

В темной чаще испытаний

Наши песни мы слагали.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Для изнеженного слуха

Наше пенье не годится;

Наши песни режут ухо,

Горечь сердца в них таится!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

В этих песнях миллионы

Мук душевных мы считаем;

Наши песни, наши стоны

Мы счастливым завещаем.

За "Рассветом" Суриковым был издан сборник "Народные поэты и певцы". Так было положено начало кружку писателей из народа. Много сделали для развития этого кружка такие писатели, как Спиридон Дрожжин и Иван Белоусов. Позднее, в начале 900-х годов, организационное оформление кружка завершает писатель М. Л. Леонов-Горемыка. В 1903 году М. Л. Леонов получает официальное разрешение властей на деятельность кружка и его наименование: "Суриковский литературно-музыкальный кружок". В 1905 году он организует кооперативное издательство "Искра"; тогда же им был разработан устав кружка. "Суриковский кружок, – указывалось в нем, – имеет целью объединить писателей, общественных деятелей и музыкантов, вышедших из народа и не порвавших с ним духовной связи". Вместе с М. Л. Леоновым в это время во главе кружка стояли рабочие поэты Егор Нечаев и Федор Шкулев.

В Суриковский кружок входили писатели-самоучки, разные по талантливости, творческим установкам, мастерству, идейной зрелости. И стихи они писали разные: от печально-созерцательных пейзажных лирических картинок и горьких песен страдания до призывно-тревожных, гневных, наступательных гражданских стихов.

Суриковцы – это небольшая, но весомая и зримая частица той демократической культуры России, о которой говорил В. И. Ленин.

В годы первой русской революции, в рядах дружинников Красной Пресни родились гимны и песни поэта-суриковца Федора Шкулева "Красное знамя", "Вставайте, силы молодые!", "Я – раскаленное железо!". Тогда же призывно зазвучал над баррикадами его марш "Кузнецы":

Мы кузнецы, и дух наш молод,

Куем мы к счастию ключи!..

Вздымайся выше, тяжкий молот,

В стальную грудь сильней стучи!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Ведь после каждого удара

Редеет тьма, слабеет гнет,

И по полям родным и ярам

Народ измученный встает.

В 1912 – 1915 годах Суриковский кружок развертывает литературную и общественную деятельность. Писатель Г. Деев-Хомяковский, один из руководителей кружка, в своих воспоминаниях отмечает, что в 1912 году кружок был одной из значительных организаций пролетарско-крестьянских писателей. Кружок начал выпускать журнал "Семья народников", а позднее журнал "Друг народа". Пополнился и состав кружка. "В него, – пишет Г. Деев-Хомяковский, – входило много революционных деятелей, как близко стоящих к социал-революционерам, так и к социал-демократам. В него вошел только что вернувшийся из ссылки Е. А. Афонин, А. Д. Хвощенко, Кормилицын, Веревкин и другие.

Деятельность кружка была направлена не только в сторону выявления самородков-литераторов, но и на политическую работу. Лето после Ленского расстрела было бурное. Наша группа конспиративно собиралась часто в Кунцеве, в парке бывш. Солдатенкова, близ села Крылатского, под "заветным" старым вековым дубом. Там, под видом экскурсий литераторов, мы впервые и ввели Есенина в круг общественной и политической жизни. Там молодой поэт впервые стал публично выступать со своим творчеством. Талант его был замечен всеми собравшимися". В 1913 году Есенин вступает в действительные члены Суриковского кружка.

Есенин принимает самое живое участие в деятельности кружка. "В течение первых двух лет, – рассказывает Деев-Хомяковский, – Есенин вел непрерывную работу в кружке. Казалось нам, что из Есенина выйдет не только поэт, но и хороший общественник. В годы 1913 – 14-й он был чрезвычайно близок к кружковой общественной работе, занимая должность секретаря кружка. Он часто выступал вместе с нами среди рабочих аудиторий на вечерах и выполнял задания, которые были связаны с значительным риском".