Текст книги "Странствие Кукши. За тридевять морей"
Автор книги: Юрий Вронский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 39 страниц)
Глава семнадцатая
ДВОЙНАЯ СВАДЬБА
На усадьбе у Мысловичей отшумела двойная свадьба. Три дня гуляли, – как говорится, пыль столбом, дым коромыслом. Гулять-то, конечно, добро… А сколько перед этим хлопот! Взять хоть Иву с подарками жениху и жениховым родичам: надо напрясть ниток, наткать полотна на рубахи, сшить и вышить праздничные рубахи, а еще сшить исподние.
И, само собой, наткать для всех полотенец, да не каких-нибудь, а с узорами, да чтобы всем разные. Разные-то – это уж не обязательно, но Иве самой так захотелось. Верно, чтобы перед будущей свекровью выхвалиться. А еще наткать узорчатых поясов из шерсти! А себе приготовить приданое – тоже напрясть, наткать да нашить!
Добро, у Кукши здесь нет родичей, так что Кручине только самому жениху понадобилось готовить подарки. Зато она и смогла помочь сестре, не то бы Иве нипочем до весны не управиться.
А сколько на свадьбу надо всяких яств наготовить – чтобы и варено, и печено, и жарено, и парено! Одного только пива надо не меньше трех десятков корчаг наварить, а тот, кому доводилось варить пиво, знает какое это мешкотное дело…
Да про свадьбу всего зараз и не скажешь! Словом, долгая это затея и в большие куны влетает. Хоть не женись! У Шульги-то с Кукшей свадьба вместо недели в три дня уложилась, потому что и женихи, и невесты – все из одного дома оказались.
Зато князь Рюрик и княгиня Ефанда им честь оказали – были посаженными отцом и матерью на их свадьбе. Кукша с Шульгой на всю жизнь эту честь запомнят – ведь князю Рюрику пришлось ради их свадьбы преодолевать свои недуги. На всякий случай его неотлучно сопровождали два отрока.
К сожалению, на свадьбе не было Рюрикова шурина Олега – он теперь вместо князя Рюрика ездит в полюдье. Так что Вада явилась на свадьбу без него. Но она была не гостьей, а Кручининой дружкой. На голове ее сверкал новый золотой венчик. Верно, Олегов подарок…
А Волхов все-таки стал в ту зиму – когда молодых по старинному обычаю вокруг Нерева в санях возили, владения им показывали, так и на лед съезжали.
Глава восемнадцатая
ПОХОРОНЫ ЗИМЫ НА ВОЛХОВЕ
Ноздри уже улавливают весенние запахи, близятся Похороны Зимы. На усадьбе только и разговору, что о празднике. Давно ли Кукша видел это языческое безумие в Киеве? Меж тем миновал уже целый год!
Блины предстоит печь с утра первого праздничного дня, так что опару готовят накануне. Добрым хозяйкам и стряпухам известен надежный способ приготовить хорошую опару. Накануне понедельника надо дождаться, когда взойдет месяц, и делать опару на дворе, из снега. И при этом, конечно, необходимо причитывать: «Месяц, месяц, золотые рожки, ходишь ты по звездной дорожке, приди и к нам, подуй на опару!»
Если все так сделаешь, блины будут белые и рыхлые. Однако приготовление первой опары надо держать в глубочайшей тайне и от своих и от чужих. Человек и ненароком может все сглазить. Скажет: «Добра опара будет!» И, глядишь, все пропало. Иной же и не скажет ничего, ему взгляда довольно, чтобы все порушить.
А ведь в первый-то день Похорон Зимы особенно важно, чтобы блины были хороши – это поминальный день, явятся умершие родители и надо их встретить честь по чести. Что с того, что мы, может, и не увидим их довольной улыбки, как и их самих!..
Неревские парни в праздничный понедельник с раннего утра начинают ладить ледяные горки – выравнивать лопатами неровности на склонах к реке, а главное, носить из прорубей воду в ведрах и поливать горки – они должны быть готовы к сумеркам, по ним будут скатываться четами новожены. Парни станут ждать их внизу и целовать съехавших вниз молодок.
На высоких местах строят качели, с осени там нарочно оставлены врытые в землю высокие столбы – перед самым-то праздником не больно их вроешь в мерзлую землю.
На реке строят снежный городок – вроде Рюрикова Нова-города, с четырьмя башнями. Для прочности его щедро обливают водой. Городок должен быть готов к Перунову дню, к четвергу. В четверг его будут брать парни на конях, а девушки на стенах – защищать палками и метлами. Кто первый прорвется в городок, тот перецелует всех девушек, а потом его искупают в проруби. В четверг вообще будет самая потеха – конные ристания и кулачные бои на льду.
Ну, и катанье новоженов на санях, запряженных лучшими конями, и каждодневное питье и объедение масляными блинами с икрой и рыбой – то у свекра и свекрови, то у тестя и тещи, то у зятьев и невесток, то просто у знакомых и незнакомых. В гости приглашают встречного и поперечного. Иной гость пожадничает, наляжет на даровое питье и свалится под стол. А утром, глядишь, его и не добудятся.
Много и других веселых забав на Похоронах Зимы. Впрочем, так всегда бывает у словен в этот праздник, тут нечего особенно и рассказывать. А вот в варяжских Похоронах Зимы есть и некоторые отличия от словеньских.
В первый день праздничной седмицы Кукша и Шульга с женами на двоих санях отправляются в Нов-город навестить и поздравить друзей – недужного князя Рюрика, княгиню Ефанду и брата ее Олега, который к празднику как раз воротился из полюдья.
Подъезжая к Нову-городу, видят они, как по полю тянется череда людей, а возглавляет ее человек, бороздящий плугом еще покрытую снегом землю. Приглядевшись, они замечают, что к плугу привязана голая девушка. Кукша как человек, знакомый с мурманскими обычаями, объясняет:
– Они так делают для пробуждения земли к новой жизни и для плодородия…
Помолчав, он добавляет:
– У них там в Норвегии хоть потеплее немного, а здесь…
И зябко ежится.
Въезжают в городские ворота – глядь, по Городу варяжский муж бежит, из Рюриковых дружинников, с лозой в руке и по разу стегает встреченных молодых женщин. Но не всех, а с разбором. С тем же подбегает он и к новоженам из Нерева. Дружинник знает Кукшу с Шульгой, но про жен их только слышал. Удивившись их похожести, он спрашивает:
– Шульгина вроде еще не рожала?
Получив подтверждение, он стегает Иву лозой по спине и бежит дальше. Кукша объясняет:
– У них в первый день Похорон Зимы стегают лозой сперва молодых бездетных женщин, а потом скотину и растения, чтобы все рожало. Еще варяги говорят, что сосульки на стрехах на самом деле не сосульки, а копья и стрелы, волшебное оружие Зимы. А волшебное оружие Лета – вербы с пушистыми почками. Хоть и грозны ледяные копья со стрелами против добрых пушистых почек, Зима все равно потерпит поражение, иначе… иначе страшно и подумать, что будет!..
Как водится в праздник, новожены попадают на угощенье. И не просто на угощенье, а на свадьбу. Гридница полна пирующих. На почетном княжеском сиденье восседают многомудрый еврей Авраам и старая рабыня чудинка Коркота, которая слывет в Нове-городе опытной ворожеей.
На Аврааме княжеская шапка с красной тульей и собольим околышем и синее шелковое корзно с золотой застежкой на плече, а Коркота сидит с расчесанными седыми волосами в зеленой, расшитой золотом накидке.
Аврааму прислуживают Олег и старый Рюриков воевода Аудун, а Коркоте – княгиня Ефанда и княжна Вада, наряженные в рубища, какие обыкновенно носят рабы, лица их вымазаны сажей.
Кукше нетрудно догадаться, что шутейную свадьбу затеяла неугомонная Сигню-Ефанда, он помнит, как она жаловалось на скуку. К тому же сейчас Похороны Зимы, а этот праздник, как известно, и есть перво-наперво праздник новоженов.
Пирующие громко поют здравицы в честь тороватого князя Оврама и прекрасной княгини Коркоты. Здравицы звучат и по-варяжски и по-словеньски – варяги, сами того не замечая, мало-помалу перенимают словеньские песни и словеньскую речь, словеньскую одежду и словеньские обычаи. А иной раз и дружинник из словен невольно запоет варяжскую песню.
Тем временем возле конюшни конюхи четами запрягают коней в сани, и упряжки, одна за другой, подкатывают к дверям гридницы. Олег в облезлом треухе и старшие княжеские дружинники, выряженные в лохмотья, выводят под руки захмелевших Авраама и Коркоту, усаживают их в передние сани и закутывают в медвежьи полстины.
Олег берет у конюха кнут и становится на козлы – не таков он возница, чтобы ехать сидя! Вот он трогает коней во весь опор и с гиканьем да свистом мчится к реке. Вслед за ним трогаются сани с Ефандой и Вадой, у них на козлах воевода. Остальные гости тоже поспешно прыгают в сани или, кто уже не может прыгать, просто валятся в них и следуют за Олегом.
Свадебный поезд катится вниз под гору к реке, кони идут вскачь, кажется, что при такой езде кто-нибудь непременно должен сломать шею.
– Дорогу князю Аврааму и княгине Коркоте! – зычным голосом кричит Олег. Треух он потерял и светлые длинные волосы вольно треплются на ветру.
Упряжки одна за другой вылетают на середину Волхова и по заснеженному льду катятся вниз по реке. Как ни странно, все шеи целы… Немного погодя упряжки снова поворачивают к правому берегу, к посаду Славно, обнесенному добротным частоколом с башнями по углам. Холеные кони без особого труда втаскивают сани на высокий Славенский холм.
В старые времена Славенское поселение по холму и крепости на нем называли Холм-город, ведь город, собственно, и есть крепость. Запало когда-то варягам в голову это название, они и до сей поры все селения на Волхове близ Ильмень-озера, включая Рюриков Нов-город, называют одним именем – Хольмгард.
Вся эта езда происходит не ради самого катанья, – молодому князю Аврааму и его молодой княгине Коркоте их владения показывают. Объехав вокруг мощного Славенского частокола с башнями, упряжки устремляются вниз под уклон и в снежном облаке бешено мчатся к реке. Ну, уж теперь-то непременно быть беде! Нет, и на этот раз пронесло – бережет заботливый Перун хмельную Рюрикову дружину. Не зря говорят: Перун – покровитель пьяных.
Череда упряжек пересекает Волхов и въезжает на левый берег, минует Волоса, у подножья которого уже лежит гора блинов, которую растаскивают собаки, проносится через Торг и объезжает вокруг Прусского посада, тоже обнесенного частоколом, хотя и не таким могучим, как Славенский.
Теперь свадебный поезд катится по пустырю, мимо вечевого поля, мимо двух столбов с перекладиной, на которой висит вечевое било, мимо голых березовых рощиц, к Нереву, и точно так же объезжает вокруг него. Немалые владения у новобрачных!
Владения осмотрены и одобрены, можно спокойно ехать домой. Однако выясняется, что у молодых здесь, в Нереве, есть важное дело – Шульга сообщает, что его матушка приглашает молодых отведать неревских блинов и неревского пива. Молодые, конечно, не смеют отказаться, и сани чередой въезжают в посад.
Дом Мысловичей наполняется пьяным гомоном. Гостям нравятся и блины и кутья с медом, не говоря уже о крепком темно-коричневом пиве. Они от души поминают добром покойных родителей хозяев и, разумеется, всех, кто сидит за столом. Широкая чаша ходит по кругу, как незакатное солнце, и не пустеет – за этим следят служанки с братинами в руках.
У варягов, живущих на Волхове, уже не в ходу обычай их родной земли, чтобы женщины сидели на пиру отдельно, на женской скамье, а у словен такого обычая, верно, никогда и не было. По правую руку от Кукши сидит его жена Кручина, нарядная, в кокошнике с жемчужным очельем, по левую – чумазая женщина в лохмотьях, рабыня-княгиня Ефанда-Сигню. По случайности она оказывается за столом рядом с Кукшей.
Между соседями по застолью сами собой возникают разные ничего незначащие разговоры. Неудивительно, что и Кукшина соседка задает Кукше всякие пустяковые вопросы – знал ли он Шульгина отца, страшно ли на медвежьей охоте, не надумал ли вступить в княжескую дружину…
Руки она держит на животе, словно греет его. Кручина замечает, что княгиня Ефанда не праздна. Один раз, глядя с улыбкой на Кукшу, княгиня говорит что-то по-варяжски. Кручина еще помнит варяжскую речь, которой волей-неволей научилась в Гнездове, но она не уверена, что хорошо расслышала, – ей кажется, будто княгиня сказала: «Ингвар уже шевелится».
Князь Авраам совсем осоловел, его долит дремота, голова то и дело падает на грудь, он вдруг встряхивается и испуганно озирается. Наконец он кладет голову на стол и безмятежно засыпает. Что ж, ему давно пора уже, как и его молодой супруге, и Олегу, и княгине Ефанде, и всем прочим поезжанам[224]224
Поезжане – участники свадебного поезда в народном свадебном обряде.
[Закрыть] возвращаться в Нов-город.
На дворе смеркается. По ледяной горке на салазках и ледянках скатываются на Волхов молодые пары. Поджидающие внизу парни со смехом становятся в очередь целовать молодую. Вдруг раздастся громкий хохот – на ледянке, сделанной из донца большой старой корзины, крутясь на льду, скатываются новобрачные князь и княгиня и парни с хохотом целуют Коркоту.
Наконец князя Авраама и его княгиню заботливо усаживают в сани и свадебный поезд отправляется вверх по Волхову, к Нову-городу.
Но Похороны Зимы продолжаются. У них в запасе еще без мала целая седмица, и каждый новый день будет не хуже минувшего.
Глава девятнадцатая
ОПЯТЬ В ДОРОГУ!
Шульга начинает строиться: он ведь теперь женат! Сам он, Кукша и другие мужчины из усадьбы, вольные люди и холопы, трудятся в поте лица: валят лес в ближнем бору и на волокушах возят его в усадьбу. Ближний-то бор не так уж близок, да и в бору сугробы великие, так что дело идет не слишком борзо.
Однако Шульга все же успевает до весенней распутицы навозить леса. Теперь на дворе у Мысловичей с утра до вечера стучат топоры. Шульга торопится. Хорошо бы срубить хоромы до паводка, потому что по большой воде он отправляется в дальнюю торговую поездку…
Надо, чтобы готовый сруб, уже проложенный мхом, с потолочным накатом, с исподним и с белым полом, стоял под крышей и во время его отсутствия просыхал, а по возвращении оставалось бы только сделать двери и лавки да сложить печи. Ну, и, само собой, перед отправлением в путь-дорогу необходимо заново просмолить суда, проверить оснастку и паруса, заменить, если надо, износившееся весло или кормило.
И на все время требуется.
Вечером после дневных работ Кукша сидит в девичьей с Андреем-Вороненком на руках. Золотоволосые сестры, как и прочие девушки и женщины, сидят за кроснами, ткут полотна и холсты. Сойдет снег – их будут расстилать на лугу, белить на солнце.
Надежа заводит с Кукшей разговоры, вспоминает своего погибшего мужа. Говорит и о Шульге, который занял место отца в семье, обсуждает предстоящую поездку.
– Сам-то Глум за свою жизнь, – говорит Надежа, – не одну тысячу верст отмахал по рекам да по лесным трущобам. На всем у него езжено, на чем только определил ездить человеку господин наш и повелитель Сварог, – на лодьях и в челноках, на конях и на оленях, даже на собаках доводилось. Немало и пешком хожено. Начал было и Шульгу помаленьку приучать к делу – брать в торговые поездки… Теперь пусть и сын, как тятя, потопчет резвыми ножками дальние земли.
Глумовы люди знают добрые торговые места, пусть и новый хозяин узнает… А ты, если тебе дома не покажется, всяко ведь бывает, ворочайся к нам, будешь мне вторым сыном, а Шульге – братом. А Кручину твою приму как дорогую невестушку.
Так Надежа говорит Кукше. Он бы и остался, – уж больно хочется ответить добром на ее добро! – кабы не матушка в Домовичах.
А на дворе уже весна, вода нынче ожидается высокая, значит, легче будет кораблям проходить Волховские пороги. Весенний дух бередит душу. Все Кукшины думы о дороге и о родной деревне. Кажется, теперь ничто уже больше не может задержать его на пути к дому. Тем пуще он волнуется.
Как долго он плыл прочь от дома с варяжскими морскими разбойниками, зимовал у норвежского конунга, потом снова плыл с теми же разбойниками, и опять на запад, все дальше от дома! А потом был в плену у других разбойников на каком-то скалистом берегу, а потом его вместе с другими пленниками отвезли морем на другой, тоже скалистый берег, где и продали в первый раз.
Никто из захвативших его в море разбойников, торговцев и товарищей по несчастью не говорил ни на Кукшином родном языке, ни по-варяжски, и никто, конечно, не объяснял ему, что первый скалистый берег зовется остров Корсика, а другой – остров Сицилия… Кукша уловил в речи разбойников и торговцев одно-единственное знакомое слово, которое слышалось, правда, весьма часто – «Аллах». Он смутно помнил, что Тюр, повествуя о поражении викингов в битве с маврами, произносил слово «Аллах» – это имя бога, которому поклоняются мавры.
Потом его снова продали, и он несколько лет провел в Царьграде, где наконец услышал родную словеньскую речь, и услышал как раз в то мгновенье, когда над ним нависла страшная опасность!
Милые Страшко и Некрас! Эти закоренелые язычники явились ему тогда, точно Ангелы Небесные, о существовании которых он, Кукша, в ту пору и не подозревал. Неисповедимы пути Господни! Может быть, Страшко и Некрас появились тогда вовсе не случайно, а были посланы Господом ради его спасения? Язычники? Но ведь спасла же царевна язычница младенца Моисея в Египте!
Покинув Царьград, Кукша отправился в Киев и прожил там год. Но путь в Киев – это уже путь назад, в сторону родного дома. И вот он здесь, на Волхове, где живут его единоплеменники и где говорят совсем как в Домовичах.
До дома остается всего один, и, кажется, не такой уж большой поход. Но тем пуще он волнуется. Да еще весна тревожит сердце… Если еще в Киеве он хоть на короткие мгновенья соблазнялся Вадиными речами и Оскольдовыми предложениями, то теперь, когда он, можно сказать, рядом с родным домом, его и все царства мира не остановят ни на мгновенье!
Кручине с Ивой, едва нашедшим друг друга, снова предстоит расставаться. Сердца их изнывают от печали. Увидятся ли они когда-нибудь? Но эта их разлука все-таки уже не то, что разлука в Гнездове, когда они, бедные невольницы, попали к разным хозяевам. Теперь каждая из них остается с добрым, надежным супругом и думать им друг о друге уже не страшно. И, кто знает, может, еще приведется и свидеться?
С каждым днем все теплее. Начинается ледоход. Сперва уходит речной лед, а за ним уже идет более могучий озерный. Некоторые льдины напоминают о зимней жизни озера – на одной чернеет оставленный рыбаками шалаш, другая несет кусок дороги с конским навозом и наезженным санным следом, в третьей зияет прорубь…
Со времени свадьбы, вернее, с того разговора с Шульгой, когда Шульга убедил его, что их свадьба не может противоречить Господней воле, Кукша все чаше задумывается, а так ли уж непоколебим в своем язычестве упрямый новгородский язычник Шульга? Кукша помнит, как горячо сочувствовал Шульга священнику Константину, когда тот проповедовал на Киевском вече. Мысль о том, чтобы крестить Шульгу не оставляет его.
Меж тем, скоро отправляться в путь… Пора бы и поговорить с Шульгой. А вдруг он откажется? Наконец Кукша все-таки решается.
Все прошло легче, чем он предполагал. Видно, Шульга и сам все это время думал о том же. А с золотоволосыми молодками и вовсе не было никаких хлопот. Кручина призналась, что еще в тот день, когда Кукша крестил Андрея-Вороненка, ей захотелось быть одной с ними веры. А Ива сказала коротко:
– У Кукши не может быть плохой веры!
Но вот Волхов освободился ото льда, теперь он просто мутный, в старину, говорят, он так и звался – Мутная река. Кукша окрестил Шульгу, Иву и Кручину, так же, как прошлой осенью крестил Вороненка, только не в лохани, а в Волхове. Теперь у них новые, христианские имена – Константин, Феодора и Анна. Главное, однако, не это, а то, что они все они теперь члены великой семьи, глава которой Сам Иисус Христос. Кукша глядит на сверкающий под солнцем Волхов и думает: «Еще не завтра, конечно… но придет время и Волхов непременно станет великой крешальной купелью для всех здешних словен!»
Корабли уже готовы к отплытию, товары и припасы погружены, остается только столкнуть корабли в Волхов… Путь не близкий, и проводы многолюдные. Кукша держит на руках Андрея Вороненка, Ива и Кручина стоят обнявшись и плачут. Однако сверху уже показались корабли Страшка и Некраса, которые тоже участвуют в торговой поездке. Шульга говорит:
– Пора!
Он обнимает и целует матушку Надежу, потом мокрую от слез жену Иву, а за нею и других провожающих. Его примеру следует Кукша и их с Шульгой спутники. Корабли стаскивают с берега в воду, и вот их покачивает многоводный могучий Волхов. Одни пловцы берутся за весла, другие ставят паруса, потому что дует попутный ветер. Машущие руками люди на берегу становятся все меньше, а вскоре и вовсе пропадают из глаз.
Глава двадцатая
СНОВА ЛАДОГА
Больше половины пути по Волхову корабельщики проходят быстро и беззаботно. Иногда вдали виднеются тесовые или соломенные кровли деревень. Шульга говорит, что здесь по обоим берегам простираются тучные заливные луга, которые сейчас затоплены, и что здешние жители держат много скота. Скот уже выгнали на первую весеннюю траву, до пловцов доносятся милые сердцу звуки – мычание коров и блеянье овец.
Однако, миновав устье речки Пчежвы, правого притока Волхова, надо быть начеку. Отсюда начинаются первые пороги – Пчевские. Впрочем, бывалые корабельщики помнят, где самые удобные проходы, и без особого труда находят их, даже если памятные камни накрыты высокой водой. Отсюда Волхов течет среди высоких берегов, местами скалистых и отвесных. Что за жизнь идет там, наверху, с реки уже не видать.
Без хлопот проходят корабельщики и Ладожские пороги, которые начинаются после спокойного плеса, отделяющего их от Пчевских. А ведь в межень[225]225
Межень – средний уровень воды в реке, который устанавливается в ней после половодья.
[Закрыть] перед одним из Ладожских порогов приходится выгружать весь товар и перетаскивать его берегом!
Волхов по-прежнему течет среди отвесных скалистых берегов, и так будет почти что до самой Ладоги. Кукша никогда здесь не бывал, и он все ждет, когда начнутся знакомые берега и покажется город. Он радостен и взволнован. Ведь от Ладоги до родных Домовичей рукой подать, если сравнить с тем, что он уже одолел за эти годы. «Когда же наконец мы до нее доберемся? – думает он нетерпеливо.
– Как жалко, что на затылке нет глаз, ведь на веслах постоянно сидишь вперед затылком и ничего не видишь!» Наконец слышится голос Шульги:
– Ладога!
Кукша оборачивается и не узнает города. Стены и башни выше, чем прежде, и как будто новее. Только обрыв все тот же. С обрывом Кукша хорошо знаком – когда-то скатывался по нему, рискуя сломать шею. Он говорит Шульге, что помнит город совсем другим.
Шульга объясняет, что незадолго до признания князя Рюрика Ладога выгорела дотла – из-за междоусобиц. В Ладоге спокон веку были и варяги, и словене, и кривичи, и чудь, и весь, словом, с бору по сосенке, как водится в торговых городах, и не всегда они ладили между собой. Теперь тут уж нет князя, только воевода, он и правит именем Рюрика. А после пожара все строились иначе, чем прежде. В посадах ни одного дома не поставлено на прежнем месте.
– Теперь, – говорит Шульга, – здесь все новое. Гораздо силен был пожар!
Береговая полоса затоплена паводком, так что судов там не видать, они укрылись в Ладожке, высокая вода позволяет входить в нее даже немалым судам, пришедшим с моря. Шульгины и Страшковы корабли тоже поднимаются по ней, из-за тесноты часто приходится орудовать веслами, как шестами. По обоим берегам вытащено множество судов, их конопатят и смолят – ладожане тоже не намерены отсиживаться дома.
Шульга ведет остальных корабельщиков к хоромам своего ладожского родича со стороны матушки. Матушка Надежа просила навестить его и передать поклон, расспросить об их ладожском житье-бытье и рассказать о своем. Потом они идут в город – поклониться Рюрикову воеводе.
Кукша отмечает, что долгих варяжских домов в Ладоге больше нет – здешние постройки теперь мало отличаются от прусских, неревских или славенских. Кукше не удается даже угадать, где стояла когда-то гридница конунга Одда Стрелы. Кругом так непохоже на то, что было, что Кукша на мгновенье задумывается: да тот ли это город? А, может быть, того города никогда и не было и ему просто-напросто все приснилось – и город, и вилобородый князь-дракон, и невыразимый детский страх перед ним?
Ныне здесь почти все постройки в два и в три яруса, многие и с теремками наверху. Дома тянутся вверх из-за городской тесноты, вширь-то расползаться некуда – городские стены не дают. У воеводы тоже хоромы в три яруса и, конечно, с теремом, только поставлены они на самом высоком месте в городе, да и сами по себе выше, чем у прочих. Нетрудно догадаться, что столь высокие хоромы у него не ради утоления гордыни, как у богатых греков или римлян, – просто с воевод иного терема видать далеко вокруг, и приблизиться незамеченным к Ладоге невозможно, по крайней мере днем. На городских башнях, конечно, не дремлет сторожа, но свой глаз не помешает…
Воеводу зовут Торольв, это статный приветливый муж с шелковистыми расчесанными волосами до плеч, он приглашает остановиться у него, Шульга и Страшко благодарят, но отказываются – надо торопиться, пока большая вода.
Навестив воеводу, они покидают город и отправляются на Варяжскую улицу, как здесь называют торг. Возле нее все перестроено, но она проходит там же, над берегом, с нее далеко виден Волхов в обе стороны.
Здесь, в Ладоге, не говорят «торговать», а говорят «варяжить», потому, верно, и торг называют Варяжской улицей. По крайней мере, так кажется Кукше, ведь варягов здесь не больше, чем людей любых других племен.
У Шульги товара для Ладоги совсем немного – мешок грецких орехов да два мешка сушеных южных плодов, но ради сбережения времени он все равно не стоит за прилавком, а разом продает свой товар одному здешнему торговцу.
Ладога славится своими кузнецами, и на Варяжской улице полно доброго железного товара. Он здесь дешевле, чем в Нове-городе на Прусском торгу. Впрочем, так бывает не всегда. Ныне Шульга со Страшком рискнули и не прогадали – они недогрузили дома свои корабли в расчете на Ладогу и теперь прикупают здесь более дешевого товара. Кукша покупает себе надежный нож, а Кручине – серебряные серьги.
