Текст книги "Странствие Кукши. За тридевять морей"
Автор книги: Юрий Вронский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)
Глава шестнадцатая
СНОВА РЯБОЙ
Для домочадцев Епифания Кукша – новый раб, купленный Епифанием для личных услуг. Кукше не надо больше притворяться немым, он должен лишь скрывать, что живет в Царьграде уже давно. Сицилийские сарацины, у которых якобы купил его Епифаний, привезли его только что, а по-гречески он выучился еще в Сицилии.
Перемена в жизни Кукши столь разительна, что иногда ему не верится, что это явь, а не сон. Он содрогается при воспоминании о своей недавней жизни. Епифаний даже обронил, что Кукша через несколько месяцев станет свободным… Неужели это возможно? А может быть, Кукше просто послышалось? Ему этого не проверить – у него нет привычки переспрашивать.
Благодарный Кукша изо всех сил старается, чтобы от него в доме был прок: колет дрова для кухонного очага, раздувает угли в жаровнях, рубит мясо, метет полы и лестницы. Слуги, видя его усердие, беззастенчиво сваливают на него свои обязанности, но ему это нисколько не в тягость.
Епифаний запретил поручать Кукше какие-нибудь дела вне дома. Он объяснил свое запрещение боязнью, как бы Кукша не заблудился. Однажды в отсутствие Епифания повар велел Кукше сбегать в зеленную лавку – понадобилась несколько пучков сушеных пахучих трав. Он напутствовал Кукшу:
– Не бойся, заблудиться тут негде. Выйдешь из ворот, поверни направо и так иди все прямо, никуда не сворачивай. В конце улицы будет торговая площадь. Там глянешь опять направо и сразу увидишь зеленную. Назовешь своих господ и скажешь, что я тебя прислал. Возьми, что надо, – и назад. Главное, не зевай по сторонам и ни с кем не болтай.
Кукша давно уже носа не высовывал за ворота, и для него стало привычным уютное чувство безопасности. И вот он снова на улице. Она ему хорошо знакома, как и большинство улиц и площадей Царьграда. Знает он и зеленную лавку – когда-то он подбирал возле нее гнилые плоды. На той самой торговой площади, куда он сейчас идет, его и выследил Рябой, когда Кукша подобрал упавшую жареную рыбу. Кукша идет торопливо, пугливо озирается, во всех мужчинах большого роста ему чудится Рябой.
Выйдя на торг, он поворачивает к зеленной лавке и натыкается на Рябого. Мгновение Кукша стоит в замешательстве, соображая, в какую сторону лучше бежать. Этого достаточно, чтобы Рябой железной хваткой вцепился в него. На лице Рябого злобное торжество. Отстранив Кукшу на расстояние вытянутых рук и склоняя голову то направо, то налево, Рябой разглядывает его.
– Ты, я вижу, принарядился, – насмешливо говорит Рябой, – прямо жених! – И добавляет примирительно: – Петр все спрашивает, куда, мол, девался Немой? А я не знаю, что и отвечать. В темнице, думаю, бедняга, а может, жадные торговцы убили сердечного. А ты, слава Богу, жив, здоров и на воле! Ну, рассказывай, куда ты запропастился?
Кукша не отвечает, и Рябой начинает сердиться:
– Что? Сорвал хороший куш и решил жить сам по себе, а Рябого по боку?
Кукша продолжает молчать, и Рябой разражается упреками:
– Кто тебя подобрал, когда ты подыхал с голоду? Кто тебя кормил? Кто ремеслу выучил? Кто? Ну, отвечай же, неблагодарная тварь!
Невесть почему, Кукше вдруг приходит в голову изобразить немого. Глядя прямо в глаза Рябому, он корчит дурацкую рожу и нечленораздельно мычит.
– Ах ты, скифский пес! – шипит Рябой и так сжимает Кукшины плечи, что, кажется, вот-вот захрустят кости. – А ну, пойдем в сторонку, потолкуем!
Но сейчас Кукша не сдается так просто, как в тот раз под лестницей в переулке, где днем и ночью горят фонари. Тогда от голода у Кукши темнело в глазах, если он наклонялся, а теперь не темнеет…
Кукша резко падает вперед. Плечи его высвобождаются, в клешнях Рябого остается только Кукшина шерстяная накидка. Кукша ударяет его головой в то место, где кончается грудная клетка. Рябой охает и, скорчившись, хватается за живот. Он пробует что-то сказать или крикнуть и не может. Кукша вырывает у него из рук свою накидку и бросается в толпу.
Некоторые праздные люди, видевшие, как он боднул Рябого и что-то вырвал у него, пытаются задержать Кукшу, но действуют они вяло, потому что у пострадавшего не слишком почтенный вид: кто их знает, из-за чего сцепились эти бедняки, стоит ли стараться ради кого-то из них! Во всяком случае, на вознаграждение тут рассчитывать нечего! Кукша без труда увертывается от чьей-то руки и скрывается в рыночной сутолоке.
Он кружит по улицам, а потом возвращается на торговую площадь – вряд ли Рябой еще ждет его там. Взяв в зеленной лавке все, что нужно, Кукша бежит домой.
Хорошо, что Рябой думает, будто Кукша зажил самостоятельной воровской жизнью, значит; он будет искать его прежде всего в харчевнях и кабаках, а там Кукша не бывает. Однако он, конечно, станет похаживать и здесь, где видел Кукшу. Надо держать ухо востро. Если они опять встретятся, Рябой, возможно, не будет больше пускаться в разговоры, а сразу кликнет стражников.
Глава семнадцатая
КУКШУ ВЫКУПАЮТ
Миновала зима с ледяными дождями и сырыми снегопадами, и снова на безоблачном небе сияет милосердное солнце. Облегченно вздыхают бездомные бедняки, дожившие до весны. Увы, не у всех хватило сил ее дождаться. Многих за зиму сволокли в огромные ямы, вырытые на городских окраинах, и оставили гнить под открытым небом. Так спокон веку хоронят в Царьграде безродных бедняков и умерших в тюрьме преступников.
Но никого уже не печалят зимние беды. Живые радуются солнцу, а мертвые одинаково равнодушны и к теплу и к стуже. Приближается самый большой праздник православных – Пасха, и город полон торжественного ожидания. Царьградцы прибирают к празднику свои дома и улицы. С наступлением Пасхи кончается долгий Великий пост, и, отстояв в церквах вечерню, всенощную и заутреню, горожане отправятся домой и сядут за праздничный стол. С этого времени разрешается есть мясо и пить вино.
В свечной лавке Кириака торговля идет не слишком бойко – к Пасхе даже небогатые люди стараются купить восковых свечей вместо сальных, поэтому у Кириака достаточно времени, чтобы погружаться в «Жития святых». Вот и сейчас он сидит перед налоем, отстранив подальше от глаз толстую пергаментную книгу.
В лавку входит богато одетый юноша с красивым умным лицом. Это посещение удивляет Кириака – богатые люди не ходят в лавку сами, они присылают слуг. Хозяин лавки встает и с подобострастной улыбкой приветствует юношу, от растерянности заговаривает о погоде, о приближении праздника… Одновременно он пытливо вглядывается в лицо юноши, пытаясь угадать, чем вызвано необычное посещение.
Юноша делает большой заказ на свечи, сразу оплачивает его и говорит, что пришлет за свечами слугу. Кириак рад хорошему покупателю, однако он видит, что не ради этой покупки явился к нему юноша. Так и есть, посетитель обращается к Кириаку с просьбой, которая ошарашивает старого лавочника. За свой долгий век Кириак не слыхивал ничего подобного: чтобы вот так, ни с того ни с сего, приходили в лавку к свечнику и просили продать раба, да вдобавок именно того, который давно уже пропал! Старик даже переспрашивает он туговат на ухо и опасается, не ослышался ли.
– Нет, ты не ослышался, – говорит юноша, – я действительно намерен купить у тебя раба по кличке Немой.
– Но ведь он сбежал еще в позапрошлом году! – восклицает Кириак. – Сбежал и как в воду канул!
– Тем легче, – говорит странный покупатель, – тебе с ним расстаться.
– С кем, прошу прощения? – спрашивает старик.
– Я неточно выразился, – отвечает юноша, – я хотел сказать: тем легче тебе решиться на эту сделку. Если бы раб был у тебя по-прежнему, ты бы, очевидно, не стал его продавать, по крайней мере, за те пять номисм, что уплатил за него на невольничьем рынке. А раз он сбежал, у тебя нет оснований отказываться от этой сделки. Тебе возвращают пять номисм за раба, которого у тебя все равно нет, твое дело лишь подписать купчую – и раб переходит в мою собственность.
«Уж не мошенник ли какой-нибудь? – думает Кириак, внимательно глядя на него. – Нет, на мошенника не похож. Хотя, кто его знает! Нынче никому нельзя верить. Может, позвать все же стражников?» Старик переводит взгляд с лица посетителя на отворенную дверь, за дверью пестреет уличная толпа, стражников поблизости не видать…
– Стражников звать не надо, – говорит посетитель, перехватив взгляд Кириака. – Ты меня ни в чем не уличишь, только потеряешь пять золотых, которые уже почти вернулись в твой кошелек.
Такой довод кажется расчетливому лавочнику вполне разумным, он согласен, что стражники им ни к чему. Однако он ни в чем не любит спешки, особенно в таком важном деле, как купля-продажа раба. Поэтому он говорит:
– Перед тем, как сбежать, негодяй искалечил моего главного работника! Бедняга чуть не месяц лечился, я вынужден был давать ему на лекарства…
– Сколько же ты хочешь за это? – перебивает его юноша.
Торговец медлит с ответом, он колеблется, боится продешевить и в то же время опасается, как бы не отпугнуть странного покупателя чрезмерным требованием. А юноша, как назло, проявляет нетерпение, не давая ему как следует подумать. Наконец Кириак решается:
– Четыре номисмы. И еще номисму за то, чтобы этот разговор остался между нами. Тогда будет ровно десять. – Голос старика дрожит от волнения. – Я думаю, это не слишком высокая плата за такого хорошего раба… а также за лекарства… и за простой искалеченного работника… К тому же в последнее время рабы подорожали, а Немой – очень толковый раб, правда, не скрою, он немного строптив… но…
Покупатель мягко прерывает его:
– Прошу прощения… ведь пострадавший от Немого – свободный, если я не ошибаюсь?
– Ты не ошибаешься, – отвечает Кириак.
– Так у него, по-видимому, есть семья? – спрашивает покупатель.
– Конечно! – подтверждает старик. – Жена и пятеро детей.
– И они, наверно, любят ходить на Ипподром? – допытывается юноша.
– Как все жители Царьграда! – отвечает торговец.
– Небось, они иной раз не прочь поставить на хорошего возницу?
– Возможно, – говорит старик уже с легким недоумением.
– Я думаю, они не будут в обиде, – заключает юноша, – если я передам им через тебя еще десять или двадцать номисм на игру, помимо тех десяти, что причитаются тебе?
Кириак внимательно глядит на юношу, стараясь сообразить, шутит он или говорит серьезно – от такого чудного покупателя можно ожидать чего угодно. Наконец старик понимает, что над ним смеются. Он мрачнеет, а голос юноши становится жестким:
– Получи свои пять номисм, и давай составим купчую. А нет, я ухожу.
И юноша делает шаг к выходу. Испуганный лавочник останавливает его, отпирает крохотную каморку, и оба входят в нее. Старик покрывает кусок папируса мелким ровным почерком. Наконец купчая составлена и скреплена подписями, деньги переходят из мошницы покупателя в железную укладку[78]78
Укладка – сундук.
[Закрыть] торговца, и Кукша становится собственностью юноши. На улице юношу ждет Епифаний, он бросается к нему навстречу.
– По твоему лицу, дорогой Патрокл, – взволнованно говорит Епифаний, – я вижу, что дело сделано! Не так ли?
– Все в порядке! – отвечает Патрокл. – Хитрый лавочник хотел выманить у меня лишние пять номисм, но это ему не удалось: я все время помнил твою просьбу – не давать ему ни одного лишнего обола.
– Трудно выразить словами, как я благодарен тебе, дорогой Патрокл! Я уверен, если бы я пошел к лавочнику сам, у меня бы ничего не получилось!
Юноши направляются к дому Епифания – теперь остается написать отпускную, и Кукша свободен. Епифаний доволен, что, выкупая Кукшу, уложился в пять номисм, полученных от Андрея Блаженного. Учитель ни за что не хотел, чтобы Епифаний выкупал Кукшу на свои деньги, и был бы огорчен, если бы его денег не хватило.
Глава восемнадцатая
ПРИВЯЗАННОСТЬ К РОДИНЕ
Получив отпускную, Кукша остается в доме Епифания. Теперь он живет здесь в качестве наемного слуги. Он свободен, может идти, куда ему вздумается. Но идти особенно некуда. Где ему будет лучше, чем в доме доброго Епифания, который для Кукши больше, пожалуй, старший брат, нежели хозяин!
За то время, что Кукша живет у Епифания, он вырос, налился силой, и, когда идет по улице, молоденькие служанки, да и не только служанки, заглядываются на статного белокурого молодца.
Неплохо живется Кукше, чего еще желать! Но странное дело, чем благополучнее складывается его жизнь, тем настойчивее его одолевают мысли о родине. Когда он с утра до ночи лил свечи под неусыпным надзором Димитрия, когда бездомный скитался по Царьграду и губил свою душу на службе у Рябого, он реже думал о Домовичах, не так его мучила тоска по родине.
А тут недавно высоко над Царьградом пролетали журавли из вечно теплых стран на далекий родной север, так у него чуть не разорвалось сердце. Точно таким же клином полетят они над Домовичами и такое же непонятное печальное курлыканье будут ронять с неба на родную Кукши ну землю.
Епифаний не устает дивиться Кукшиной привязанности к неприветливой холодной родине. Он допрашивает Кукшу:
– Ну, а если бы ты сделался богатым здесь, в Царьграде, если бы у тебя появился свой дом, рабы, виноградники в окрестностях города, ты все равно мечтал бы вернуться на родину?
В Кукшиных ушах еще звучит удаляющееся курлыканье, он тихо говорит:
– Не знаю…
Однажды в кружке патриарха Фотия шел разговор не столь ученый, как обычно. Рассуждая об ослаблении у византийской молодежи чувства любви к отечеству, сокрушались, что бывают случаи, когда ромей переходит в мусульманскую веру и даже сражается против своей отчизны.
Епифаний, самый молодой участник беседы, задумчиво сказал:
– В нашем доме есть слуга, северный тавроскиф по происхождению. Он совсем юн, ему лет пятнадцать или шестнадцать. Он необычайно привязан к родине, которую видел в последний раз еще лет десяти или одиннадцати и которой больше никогда не увидит. Какая устойчивость чувств! А ведь он вчерашний язычник, он лишь недавно выучился читать и писать!
Разговор пошел о том, что византийскому государству следует предпринимать всяческие усилия к тому, чтобы распространять свет христианского учения среди северных варваров. Михаил Сирин, священник церкви святого Акакия, сказал, глядя куда-то вдаль, может быть, в заснеженные просторы неведомой Тавроскифии:
– Я верю, что на почве молодого народа, грубого, но чистого сердцем, православие расцветет так пышно, как нигде и никогда еще не расцветало. Вспомните, ведь не случайно проповедь апостолов нашла гораздо больший отклик у необузданных язычников, нежели у ведающих закон иудеев!
Юный Патрокл, начальник одного из гвардейских отрядов, заметил:
– Распространение православия среди северных варваров способствовало бы прекращению их разорительных набегов и помогло бы нам подчинить их.
– Так оно и будет, – сказал патриарх Фотий. – Среди скифов, живущих к востоку от Тавриды, уже много христиан, свет православия проникает от них и дальше на восток – к хазарам. Очень важно, чтобы теперь истина как можно скорее отправилась в поход на север. Тогда Империя и христианство получили бы могучего союзника против наступающих мусульман.
Из патриаршьих палат на площадь Августе он Епифаний выходит вместе с Патроклом.
– Скажи мне, – спрашивает Патрокл, – отчего ты не хочешь сделать карьеру в гвардии? Здесь тоже нужны просвещенные и благочестивые люди, я и мои друзья оказали бы тебе немалую помощь.
Епифаний отвечает:
– Гвардейская карьера не для меня. Мне с младенчества нравилась жизнь созерцательная. Я гораздо более склонен к размышлению, чем к действию. Поэтому я и готовлюсь вступить в духовное звание.
– Ну что же, дай тебе Бог, – говорит Патрокл.
Не доходя изваяния императора Юстиниана[79]79
Юстиниан – знаменитый византийский император, жил в VI веке, построил собор св. Софии. Еще при жизни прозван «Великим», а после смерти причислен к лику святых.
[Закрыть], они прощаются, Патроклу надо идти в Большой царский дворец, где он служит, а Епифаний поворачивает направо, на Месу. Уже простившись с приятелем, Епифаний вдруг что-то вспоминает и окликает его:
– Дорогой Патрокл, – говорит он, – ты только что звал меня вступить в гвардию. Предлагаю тебе человека, гораздо более подходящего для этого дела, нежели я, – настоящего, испытанного воина, родом тавроскифа. Это Кукша, мой слуга, о котором я давеча говорил и которого ты великодушно помог мне выкупить. Среди тех, кто служит его царственности, есть и Кукшины единоплеменники, так что никого не удивит появление во дворце еще одного тавроскифа. А у тебя, между прочим, будет там верный человек.
Удивительный город Царьград! Здесь ничего не стоит умереть с голоду, но, если повезет, можно весьма преуспеть, даже не прилагая к тому особых усилий. Судьбу человека может круто повернуть сущий пустяк, случайная встреча или разговор двух приятелей. Глядишь, вчерашний раб в один прекрасный день становится царским гвардейцем, получает короткий ромейский меч, шлем с гребешком и чешуйчатый панцирь, не говоря уже о хорошем жалованье, носит красивую одежду и живет в царском дворце. Вот какие вещи случаются в Царьграде!
Глава девятнадцатая
В БОЛЬШОМ ЦАРСКОМ ДВОРЦЕ
Когда-то Кукшу поразил своим богатством конунг Хальвдан Черный: чего только не было на его обширной усадьбе! Но против византийского царя мурманский конунг – жалкий бедняк, его жилище – убогая лачуга по сравнению с самым незначительным строением из тех, что составляют Большой царский дворец.
Этот Дворец занимает огромное пространство и состоит из бесчисленного множества самых разнообразных зданий. Здесь семь перистилей – отдельно стоящих сеней с колоннадами, четыре церкви, девять часовен, столько же молелен, четыре караульных помещения с казармами для гвардейцев, три большие галереи, семь второстепенных галерей, пять палат для приемов, три трапезные, десять особых палат для членов царской семьи, библиотека, оружейная, открытые террасы, с которых можно любоваться морем, манеж, где царь с приближенными катается верхом, две бани, восемь отдельных дворцов, окруженных садами, и своя дворцовая гавань.
Над всем этим возвышается башня, увенчанная крытой площадкой, похожая на сарацинский минарет. Башня имеет важное значение для безопасности государства, и в ней постоянно находится особый отряд.
При помойном царе Феофиле, отце нынешнего царя, жил хитроумный изобретатель Лев Математик. Ему пришло в голову связать Большой царский дворец со всеми провинциями империи посредством светового вестника. Мысль эта понравилась Феофилу.
На вершинах гор учредили световые посты. Каждый пост имеет большое вогнутое зеркало на оси, которое, запалив перед ним яркий огонь, поворачивают в нужную сторону. Огонь заслоняют и снова открывают, и это условное мигание обученные ромеи читают точно так же, как грамоту, привезенную гонцом на взмыленном коне.
С тех пор, едва в какую-нибудь провинцию вторгается враг, на тамошнем световом посту загорается огонь, другие посты передают сигнал дальше, и таким образом тревожная весть быстро достигает башни, стоящей в саду Большого царского дворца.
Днем и ночью каждые два часа на вершину башни по витой лестнице всходят дозорные – четыре гвардейца, непременно ромеи родом, чтобы сменить своих товарищей и в продолжении двух часов зорко вглядываться в даль. Если на каком-нибудь световом посту дозорные замечают огонь, они тоже в ответ зажигают огонь, сообщая, что сигнал принят.
Башню, стоящую в саду Дворца, царьградцы называют маяком или минаретом.
Живя на родине, Кукша никогда не плутал в лесу, ему даже не приходилось задумываться, в какую сторону следует идти, он просто шел куда надо, как ходят лесные звери. Здесь же, в Большом царском дворце, он теряется, в глазах у него рябит от золоченой лепнины, сверкающею мрамора, бронзовых дверей, резьбы по камню и дереву. Ему кажется, что, если бы не маяк, гвардейцам ничего не стоило бы заблудиться, идя к мосту несения службы.
Страшко и Некрас, так зовут гвардейцев, встреченных Кукшей в бане, говорят, что им случалось видеть, как на крыше маяка отдыхают перелетные птицы, которые каждую весну летят вить гнезда на далекую северную родину.
Все покои Большого дворца расположены так, что царь, оставаясь дома, может присутствовать на богослужении, на приемах важных лиц в парадных палатах, на торжественных обедах и даже на зрелищах ипподрома, ибо царская ложа на ипподроме, соединенная с остальными помещениями, тоже, собственно, продолжение Большого дворца.
Кукша живет в той части Дворца, что примыкает к площади Августеон и называется Халка. Здесь находятся знаменитые Бронзовые сени, покрытые позолоченной бронзовой черепицей, и железные ворота – главные ворота Дворца. Через них царь в сопровождении пышной свиты выходит на площадь. Здесь, в Халке, три караульных помещения, отсюда гвардейские отряды отправляются на место несения своей гвардейской службы – охранять дворцовые покои или участвовать в торжественных церемониях.
Один из внутренних дворов, тот, что примыкает к манежу, служит площадкой для воинских упражнений гвардейцев – они здесь лазают по канатам, карабкаются на гладкий столб, бегают, прыгают, скачут верхом, борются, бьются на мечах, мечут копья и стреляют в цель.
Больше всего Кукше нравится на этом дворе, здесь он чувствует себя в своей тарелке. Впрочем, скоро Кукша замечает, что другие посещают этот двор совсем не так охотно, как он. Многие гвардейцы, особенно из тавроскифов, предпочитают сидение в кабаках всему остальному, словно беря пример с молодого царя Михаила. Исключение составляют черные, словно вымазанные сажей, эфиопы, заведенные еще покойным царем Феофилом. Но эфиопов осталось мало, и все они уже немолоды.
Кукше чудно, что Большой дворец, этот город в городе, и есть жилище того накрашенного юноши, которого он видел, когда охотился за Андреем Блаженным. Говорят, Дворец – это царский дом, дом царской семьи. Но невозможно понять, зачем человеку, какая бы семья у него ни была, дом, состоящий из такого множества домов, и такое неисчислимое количество прислуги. Интересно, бывал ли молодой царь во всех этих зданиях?
Самого царя сейчас нет в Большом дворце. Говорят, он гораздо больше любит дворец, расположенный за пределами Царьграда, в предместье святого Маманта.
Страшко с Некрасом рассказывали Кукше, что до недавнего времени по аллеям и колоннадам Большого дворца в сопровождении служительниц гуляли четыре веселые черноглазые девушки – сестры царя. Жили они в особом дворце из карийского мрамора, который построил для них покойный отец царь Феофил.
По утрам вдовствующая царица Феодора, пышнотелая властная женщина, в окружении приближенных шествовала в Золотую палату приветствовать своего беспутного сына.
Теперь никого из них нет в Большом дворце – Михаил спровадил в монастырь и матушку и сестер. Вернее будет сказать, что устроил это дядя Михаила по матери, кесарь Варда. Дядя потакает племяннику во всех его порочных наклонностях, лишь бы племянник не совался в государственные дела, предоставляя их дяде.
Однажды Кукша становится свидетелем удивительного события.
Зрелище конных состязаний – самое любимое развлечение царьградцев, и интерес к состязаниям отнюдь не ослабевает оттого, что в них участвует в качестве возницы сам царь Византии.
Наступает день больших игр. Над ипподромом растянут тент, подбитый пурпуром, для защиты зрителей от солнечного зноя. Под этот тент собираются чуть ли не все жители столицы. Здесь первые богачи и последние бедняки, медлительные старцы и юркие мальчишки. Вход сюда никому не возбраняется и не стоит ни одной лепты.
Помимо царьградцев, на ипподроме много приезжих из других частей империи и со всех концов света. На каждом шагу слышно, как чужеземный говор мешается с греческой речью. Здесь, на ипподроме, отсвет пурпура ложится, не разбирая, и на лицо властителя полумира, и на лицо жалкого нищего.
Кукша с секирой на плече охраняет одни из четырех главных ворот ипподрома – те, что возле кафизмы. Кафизма – это здание, стоящее в начале ипподрома, со стороны святой Софии. Оно не сообщается ни с ареной, ни с трибунами. В нем находится царская ложа и ложи сановников и сенаторов. Над царской ложей возвышается башня, украшенная четверкой бронзовых коней. Говорят, что коней этих еще в стародавние времена привез царь Феодосий с острова Хиос. Ниже царской ложи расположена терраса с колоннами, ее занимают царские телохранители.
Телохранители охраняют пустую ложу, в ней нет царя. А где же царь? Он мчится сейчас по желтому песку ипподромной дорожки, изо всех сил стараясь обойти того, кто мчится впереди него.
Заезд следует за заездом. С каждым заездом увеличивается количество коней в упряжке, все труднее возницам управляться с конями, все жарче накаляются страсти зрителей. То и дело по трибунам прокатывается ужасающий рев. Это ревет ипподром, обладатель стотысячной глотки, – ведь трибуны его вмещают сто тысяч человек!
В Царьграде четыре ипподромных общества – «голубые», «зеленые», «белые» и «алые», общества эти называются димами. Каждый дим содержит свои конюшни, своих коней и возниц, поэтому колесницы и одежда возниц окрашены в соответствующие цвета.
Различные димы, так же как и их сторонники, испытывают, конечно, различные чувства, ибо здесь радость и восторг одних неизбежно оборачиваются досадой и разочарованием других. Но ипподромная толпа все эти разнообразные чувства выражает одинаково – ревом. Иногда страсти достигают такой силы, что враждующие димы бросаются друг на друга, и происходит побоище. На этот случай какой-то предусмотрительный император выстроил стены, отделяющие арену от зрительских трибун.
Число коней в упряжках возрастает до семи. Взмокшие от пота возницы, и среди них молодой царь, напряженно ждут знака, чтобы начать очередной заезд. В левую руку каждого возницы сходится пучок многочисленных вожжей, в правой он держит длинный извивающийся бич.
В это время световой вестник приносит сообщение, что сарацины вторглись в малоазийские владения империи. Протонотарий, один из высших чиновников государства, в смущении и страхе подходит к царю, чтобы сообщить ему дурную новость.
– Я должен передать твоей царственности, да продлит Господь твои дни, – говорит он, запинаясь, – передать твоей царственности донесение доместика схол: сарацины опустошают Фракисию и Опсикий и приближаются к Малангинам[80]80
Фракисия, Опсикий, Малангины – фемы, т. е. Административные округа, расположенные в Малой Азии.
[Закрыть]…
– Как ты смеешь, – закричал на него царь, – беспокоить меня своими разговорами в такой важный момент, когда все мое внимание сосредоточено на том, чтобы вон тот средний не перегнал левого!
Бедный протонотарий прикусил себе язык. Однако слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Тревожная весть мгновенно облетает трибуны, зрители уже не получают от состязаний прежнего удовольствия, увеселение непоправимо испорчено.
Взбешенный царь в тот же день отдает приказание уничтожить световой вестник и срыть маяк, стоящий в дворцовом саду.
Загадочное существо – человек. Про Кукшу не скажешь, что он испытывает священный трепет перед этим бледнолицым наместником Бога на земле, живущим среди сказочной роскоши. Кукша видел его размалеванным ночью в каталажке, где пристало находиться ворам и бездомным бродягам, а не помазанникам Божьим.
Кукше известно, как отец ромеев обошелся со своей собственной матушкой и сестрами. Ему жаль обреченной на разрушение башни, на которой отдыхают перелетные птицы по дороге в родные северные края. Он частенько дивится тому, как много глупого и даже подлого творится во Дворце.
И в то же время, когда он шагает по городу и люди оглядываются на него, молоденького гвардейца, он надувается от гордости, ему лестно сознавать, что про него думают: вон тот юноша – царский гвардеец, он живет в Большом царском дворце!
