Текст книги "Странствие Кукши. За тридевять морей"
Автор книги: Юрий Вронский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)
Глава двадцать третья
КОНСТАНТИН ФИЛОСОФ И МЕФОДИЙ
В город больше десяти человек, притом без оружия, все равно не пустят, таков здесь порядок, корабельщики это знают, потому их внимание не слишком занимает крутая дорога, ведущая к главным городским воротам. Пушной товар и круги воска, привезенные из Киева, они продадут здесь, на берегу, здесь же купят у корсуньских виноторговцев, сколько надо, крепких таврических вин в узкогорлых корчагах и всего, чего пожелают.
Начальник городской стражи, узнав, что приплыли посланцы тех самых русов, которым в прошлом году патриарх и его царственность обещали прислать вероучителей, с разрешения городского епарха впускает в город князя Дира и еще нескольких русов без оружия. Для греков все прибывшие – «русы», только называют их греки на свой лад – «росы». А еще – «тавроскифы» или просто «скифы».
По дороге Кукша, единственный из русов, говорящий по-гречески, узнает от провожатых, что вероучители чернец Мефодий и священник Константин по прозвищу Философ[180]180
Священник Константин Философ незадолго до смерти постригся в монахи с именем Кирилл. Как звали Мефодия до принятия монашества, мы не знаем. Ныне святые братья известны всем как Кирилл и Мефодий.
[Закрыть], бесстрашно вышедшие навстречу полчищам русов, живут в монастыре святого Дионисия Ареопатита, но русов ведут не в монастырь, а в гостиницу, что рядом с домом городского епарха, потому что в монастырь язычникам нельзя. Обычно русов в город не пускают вовсе, те, кто приплывает по торговым делам, останавливаются на подворье за пределами города, но ради такого важного случая по просьбе священника Константина Философа сделано исключение.
Улицы Корсуня вымощены светлым камнем, как и дорога, ведущая к берегу, они узкие, с домами в два яруса, из того же камня, что и мостовые, окон на улицу почти не видать, а те немногие, что есть, забраны узорными железными решетками.
Зато много наружных лестниц, ведущих на второй ярус. Они очень оживляют вид улиц, без них было бы слишком однообразно и уныло. На улицах Корсуня повсюду чем-нибудь пахнет – то тухлой рыбой, то жареным луком, то какой-то непонятной кислятиной.
Русов приводят в гостиницу. Узкий сводчатый проем соединяет улицу с внутренним двориком, в котором устроен четырехугольный мраморный водоем, посередине водоема из разверстой пасти медного льва бьет струйка воды, в водоеме плавают причудливые рыбки с выпученными глазами.
Бесшумно появляется служанка, для каждого из русов находится небольшая отдельная комната с застеленной кроватью, столом и двумя стульями. Еще в комнате стоит бронзовая лохань на ножках, луженная изнутри, и скудельный обливной кувшин – оба сосуда предназначены для омовения. На стене над лоханью висит бронзовое зеркало. В углу справа от двери стоит скудельная посудина с двумя ручками и тяжелой деревянной крышкой. В комнате одно окно, но света достаточно. Служанка любезно предлагает каждому русу отдохнуть с дороги.
Разговаривает со служанкой Кукша, ему нравится предлагаемое жилище. Но остальные русы явно недовольны, они заявляют, что комната слишком мала. Вскоре выясняется, что они решили, будто их всех собираются затолкать в одну эту комнату.
Узнав, что по такой комнате будет у каждого, они выражают еще большее недовольство – их не устраивает житье отдельно друг от друга, им нужно непременно быть вместе. Служанка в растерянности, ей, как видно, еще не приходилось слышать от постояльцев столь диковинных требований. В конце концов она исчезает и появляется вновь уже с пожилым греком, вероятно, хозяином гостиницы.
Когда Кукша повторяет ему требование русов, грек не выражает удивления, он просто приглашает русов следовать за ним, а служанке велит принести зажженный светильник. Он ведет русов по лестнице в подвал и отворяет дверь в большую комнату с высоким потолком.
Здесь под самым потолком расположены низенькие оконца, через которые проникает тусклый свет, всюду в беспорядке стоят кровати, широкие скамьи, обтянутые кожей, столы, стулья и прочая домашняя утварь. В углу комнаты свалены кучей тюфяки и подушки.
Кукше, жившему в греческом доме у Епифания, понятно, что их привели в кладовую. Хозяин оставляет русам светильник, показывает кувшин, в котором хранится масло для светильников, велит служанке принести в комнату скудельную посудину с деревянной крышкой и уходит. Кукшины товарищи довольны, они отодвигают от одной стены всю утварь и застилают освободившееся место тюфяками впритык один к другому. Так что спать они лягут почти так же, как у себя в Киеве, в гриднице.
Немного погодя, их зовут в трапезную и там усаживают за длинный стол, окруженный лавками. Перед ними ставят скудельные чашки с бобовой похлебкой и рыбой, деревянные – с маслинами, сушеными сливами и еще какими-то сушеными плодами. Кроме того, на столе стоят кувшины с вином и водой. Греки, как известно, пьют только разбавленное вино, пьющий неразбавленное считается у них пропащим человеком.
Но рус никогда не решится смешать вино с водой. В этом смысле все русы – люди пропащие. После вечери гостям предлагают отправиться на покой, с чем гости охотно соглашаются. Усталость, сытная еда и неразбавленное таврическое вино сморили их, и они, едва добравшись до своих тюфяков, засыпают крепким сном.
Наутро в пустынной трапезной их встречают трое – двое в черных монашеских рясах с клобуками, а третий – в простой рясе и фиолетовой камилавке[181]181
Камилавка – высокий цилиндрический, с расширением кверху головной убор православных священников, даваемый им как знак отличия. Клобук – головной убор православных монахов в виде черной камилавки с покрывалом.
[Закрыть] на голове. Это корсуньский епископ Георгий и их вчерашние знакомцы чернец Мефодий и священник Константин Философ.
Мефодий и Константин похожи друг на друга лицом, как бывают похожи братья, хотя старший, чернец, производит суровое впечатление, от него исходит ощущение телесной силы и здоровья, а младший, священник, светится кротостью и одновременно в нем заметна болезненность, по-видимому, он пребывает в постоянной внутренней борьбе с изнуряющим недугом.
Кукша не знает, что чернец со священником и вправду братья, притом чернец старше священника на десять лет. Зато он знает, что это им предстоит отправиться с дружиной Дира в Киев – просвещать блуждающие во тьме невежества языческие души.
Братья приплыли в Корсунь еще осенью. Здесь они узнали, что мощи священномученика Климента, папы Римского, находятся в море. Они стали убеждать епископа Георгия открыть святые мощи. О тех мощах повествуется следующее.
Когда святой Климент был сослан из Рима в Херсонес и многих обратил там в христианскую веру, игемон Авфидиан, по повелению царя Траяна, приказал утопить его в море, привязав ему на шею корабельный якорь. Верные ученики святого стояли на берегу и с рыданиями смотрели на казнь своего учителя. Затем два его вернейших ученика, Корнилий и Фив, сказали остальным христанам:
– Помолимся все единодушно, чтобы Господь открыл нам тело святого мученика!
По молитве христиан море отступило на три поприща. Народ, как древле израильтяне в Черном море, пошел по сухому дну. Христиане нашли там мраморную гробницу, сделанную наподобие церкви, и увидели там святое тело и якорь, с которым был утоплен святой. Христиане намеревались взять оттуда святое тело, но вышеупомянутые ученики сподобились откровения, чтобы святые мощи были оставлены неприкосновенными, а что каждый год в воспоминание святого море будет отступать на семь дней, давая путь желающим поклониться святым мощам. Так продолжалось семьсот лет от царствования римского царя Траяна до царствования греческого царя Никифора. По грехам людей в царствование Никифора море перестало отступать, что доставило великую скорбь христианам.
Солуньские братья прибыли в Херсонес, когда прошло уже более пятидесяти лет со времени окончательного сокрытия святых мощей. Епископ Георгий, которого братья убедили открыть святые мощи, отправился в Константинополь к царю и патриарху взять у них позволение на это открытие. Вместе с херсонесским епископом Георгием из Константинополя на открытие святых мощей прибыл весь клир церкви Святой Софии. Затем все они, а также и Константин с Мефодием, в сопровождении народа отправились на берег моря с молением. Но море не отступало. Тогда, по захождении солнца, они сели на корабль и отплыли в море. Вдруг ночью, в самую полночь, воссиял свет от моря и явилась честная глава, а затем и все тело святого Климента. Святые мощи положили в корабль и с великою честью отвезли в город и положили в Апостольской церкви.
Мефодий во время открытия святых мощей, как обычно, всячески заботился о младшем брате, который от природы был слабого здоровья, однако не смог уберечь – Константин простыл на зимнем ветру на палубе судна и с тех пор часто кашляет, поднося ко рту платок. После очередного приступа кашля он смущенно улыбается, словно просит извинить его.
Так или иначе братья Константин и Мефодий готовы тронуться в путь в неведомый Киев, как только прибудут обещанные патриархом иконы и книги, церковное облачение и сосуды, крещальные рубахи и наперсные кресты, ладан и миро, необходимые для богослужения и Крещения.
То и дело украдкой взглядывая на священника Константина, Кукша силится вспомнить, где он его видел. Молодой священник неожиданно улыбается ему и говорит по-словеньски:
– Епифаний велел кланяться тебе!
– Вспомнил! – в это же мгновение вскрикивает Кукша и растерянно замолкает.
Да, да, он вспомнил, он видел однажды священника Константина у Епифания!
– Так оно и есть, – поняв его восклицание, говорит молодой священник, – мы встречались в доме благочестивого Епифания.
– Добрый Епифаний! – бормочет вконец смешавшийся Кукша. – Если бы я мог увидеть его и сказать, как я ему благодарен за все!
– Не огорчайся, – замечает священник, – может статься, у тебя скоро будет случаи поблагодарить его.
За годы жизни в Царьграде Кукша привык поменьше спрашивать. Но самый его взгляд словно немой вопрос: «Так Епифаний все-таки приедет?»
– Больше я тебе пока ничего не скажу, – говорит священник в ответ на его взгляд, – потерпи еще немного.
Терпеть Кукша за свою жизнь тоже привык. Но сейчас он взволнован. Как хорошо, что он еще не уехал из Киева на север! По крайней мере, Епифаний не окажется в чужом городе без друзей. Хоть на первое время.
Теперь Кукша припоминает, что не только видел священника Константина, но и слышал от Епифания рассказы о нем. О нем и о его брате Мефодии. Братья родились не в Константинополе, а в Солуне, отчего их со временем прозвали солуньскими братьями. Родились они в семье тамошнего вельможи и военачальника. Константин – седьмой сын в семье, он родился слабым и болезненным, как будто его мать израсходовала на других детей все свои телесные силы. Суровый с виду здоровенный Мефодий – старший из сыновей. С появлением на свет маленького Константина Мефодий проникся к нему особенной любовью, может быть, именно потому, что младший был слаб здоровьем и требовал неустанной заботы.
Зато Константин оказался самым умным из сыновей, он с младенчества выказывал необыкновенные способности к наукам, а когда стал отроком, не одна только его родная Солунь дивилась его учености – слух о даровитом отроке достиг Константинополя. В это время греческим царством правила овдовевшая царица Феодора со своим малолетним сыном Михаилом. Один из воспитателей юного царя, хорошо знакомый с родителями Константина, послал в Солунь за отроком, чтобы он постигал науки в Царьграде вместе с Михаилом, – в надежде, что юный царь станет подражать в прилежании Константину.
Там под руководством самых ученых мужей царства, в том числе и Фетия, будущего патриарха, у которого был любимым учеником, Константин изучил все мыслимые и немыслимые науки, в весьма юном возрасте принял духовный сан – был рукоположен в священники, – а также поставлен библиотекарем в патриаршьей библиотеке, что при церкви святой Софии. Вот уж где ему было раздолье! Там же, в Константинополе, к нему и пристало прозвище Философ.
Мефодий же был некоторое время в военной службе, управлял одной из словеньских стран Греческого царства, в конце концов познал тщету всего мирского и посвятил жизнь Богу.
Никто не знает в точности всех путей этих братьев, всех их душевных устремлений, но в конце концов судьба распорядилась так, что оба они стали подвижниками христианской веры и вместе проходят избранное поприще.
В ожидании церковных предметов, которые вот-вот должны прибыть из Константинополя, князь Дир и другие русы, сопровождаемые Константином и Мефодием либо чернецами из монастыря Дионисия Ареопагита, ходят по городу, осматривают церкви и городские достопримечательности – произведения замечательных греческих зодчих и ваятелей.
Дольше всего русы простояли перед огромными каменными воротами с полукруглым завершением, на котором застыла в стремительной скачке четверня медных коней, управляемая горбоносым, похожим на князя Дира возницей.
– Царь Феодосий Великий, – объясняет чернец.
– У нас в Киеве, – говорит один из русов, – так-то, четверней в ряд, не ездят, разве что запрягут чередой ради большого груза. А так, чтобы четыре в ряд – нет, не ездят. Надо будет дома попробовать…
Но любопытнее всего русам, конечно, на городском торгу, где царит разноязычный говор и сгрудились товары со всего света. Тут трудно что-нибудь толком и купить, потому что от обилия и разнообразия товаров рябит в глазах и голова идет кругом. На что уж в Киеве на Подоле торг, но этот, верно, всем торгам торг!
А что сказали бы русы, если бы побывали хоть на одном из торгов Царьграда!
Обходя торг и прицениваясь к товарам, русы с радостью, словно родного повстречали, обнаруживают на прилавке соболей. Однако соболя, которых привозят сюда из Киева (откуда же еще!), стоят здесь во много раз дороже, чем в Киеве. Один из русов начинает громко возмущаться наглостью греческих купцов, но другой его успокаивает:
– Да ведь и киевские покупают шкурки у приезжих купцов в несколько раз дешевле, чем продают потом греческим! А и те, приезжие-то купцы, в свою очередь, покупают у ловцов в несколько раз дешевле, чем после продают в Киеве!
Ходят русы с Константином и Мефодием и на городскую стену – смотреть, не видать ли долгожданного корабля. Со стены открывается такая даль, что не всегда различишь в дымке черту, отделяющую небосклон от моря. При созерцании этой дали забываешь о торгах и соболях и невольно начинаешь думать о вечном.
Именно тут, на стене, Кукша осознает, что Константин Философ похож не только на своего старшего брата, но и на Андрея Блаженного. Однажды он обмолвился, назвав Константина Андреем, но тогда не придал значения этой обмолвке. Чем же, однако, Константин Философ похож на Андрея Блаженного? У Андрея светлые глаза и русые волосы, а братья кареглазые и темноволосые…
Еще в Царьграде, прощаясь с Андреем Блаженным, Кукша понял, что Андрей похож на Иисуса Христа. Не на Того, Которого все видят на иконах, а на Того, Которого каждый носит в сердце. Ведь Христос у каждого свой, хотя Он у всех и Один. Не из-за этого ли непостижимого сходства Андрей и приснился ему распятым на кресте? И не это ли сходство просвечивает в молодом священнике Константине?
Князь Дир и его спутники ходят в порт – навещают товарищей. Те уже продали воск и пушнину и отчаянно скучают – ведь князь Дир запретил им пьянствовать. И в самом деле, тут не до пьянства!
Все должны быть наготове: как только из Царьграда приплывет корабль, которого ждут солуньские братья, сразу придется плыть к себе на север.
Развлечений у торчащих на берегу дружинников немного – зубоскалить с торговками и рабынями, купаться в теплом море да удить рыбу. Рыбы здесь не меньше, а может быть, и больше, чем в Днепре, клюет она на все – на хлебный катыш, на блесну, на белую тряпочку и даже, бывает, на пустой крючок. Здесь, за пределами города, есть не одно подворье, где дружинники могли бы расположиться, но они предпочитают оставаться при кораблях.
С князем Диром на берег приходят и солуньские братья. Скучающие дружинники охотно беседуют со священником Константином, он им определенно нравится, его лицо излучает доброту, перед ним, кажется, не может устоять и самое заскорузлое сердце.
Он говорит с язычниками о Христе, о высоком и прекрасном единении с Ним любого истинного верующего, о том, что язычники поклоняются твари, то есть сотворенному, вместо того, чтобы поклоняться Самому Творцу…
Киевские воины никогда еще не видели подобного человека, никто не разговаривал с ними так, как Константин, бедные язычники готовы поверить, что он и есть Сам Христос. Объяви он им это, и они, как один, уверуют в него и пойдут за ним хоть на край земли.
Но он ничего такого не говорит, с непостижимой кротостью он объясняет им, что вожделенное для них золото и серебро, ради которых они совершают злодейства, губя свои и чужие души, – жалкий мусор в сравнении с теми сокровищами, которые копит себе на Небе праведная душа, живя здесь, на земле, по слову Божиему…
Уже третий день проходит в ожидании. Но вот в морской дали показываются треугольные паруса. Следом за первым кораблем появляется второй. Они быстро приближаются, гонимые весенним западным ветром. Заметив с городских стен их приближение, на пристани успевают заранее собраться встречающие, приходит епископ Георгий с несколькими чернецами.
Наконец корабли один за другим входят в гавань и бросают якоря. Разгрузка начинается с первого корабля. Матросы в красных хитонах спускают с палубы веревочную лестницу и помогают сойти в лодку нескольким путникам, приплывшим в Корсунь, и лодка отчаливает от корабля к берегу.
Затем к кораблю подходит другая лодка, гораздо больших размеров. Матросы грузят в нее поклажу – тюки и мешки с товарами, укладки и скрыни. В лодку спускается чернобородый человек в синей хламиде, владелец кораблей, и она трогается к берегу.
Часть груза предназначается Константину и Мефодию, в них долгожданные богослужебные предметы. Но, кроме груза, братьям приходит письмо, которое и вручает Константину чернобородый судовладелец.
– От его царственности! – важно говорит он.
Константин и сам, по печатям, видит, что письмо от царя, тут же, не откладывая, срывает печати и прочитывает его. По лицу священника словно пробегает облачко… Никому ничего не говоря, он прячет письмо. Скоро, впрочем, на лицо его возвращается обычное выражение светлой кротости.
В Киев Кукша плывет на одном корабле с солуньскими братьями. Пороги, как обычно, когда идешь вверх, приходится большей частью одолевать посуху. Константин очень слаб, корабельщики предлагают ему не сходить с корабля, – что им стоит переволочь корабль вместе с ним! – но он со своей удивительной улыбкой неизменно отказывается.
Кукша отмечает, как нежно заботлив с ним старший брат, как помогает ему сходить с корабля на берег. Сам Мефодий, кабы не облачение, сошел бы за могучего витязя из старинной песни, в его руке не показалась бы случайной добрая палица. Можно смело сказать, что Мефодий был бы не из последних, окажись он волею судеб в варяжской шайке.
Как всегда, корабельщика, одолевающего пороги, подстерегают опасности. Однако вероучителей они большей частью не касаются, братья вряд ли даже замечают их. За безопасностью братьев неукоснительно следит сам князь Дир.
Но Кукша видит, что и все его товарищи корабельщики в этом походе более осторожны, чем обычно, каждый сознает, сколь драгоценный груз им доверили привезти в Киев. На ночевках вероучителям заботливо ставят шатер независимо от погоды – вдруг под утро похолодает или начнется дождь?
Вероучители много молятся, Константин Философ время от времени, словно продолжая беседу под стенами Корсуня, мягко напоминает корабельщикам, что все почитаемое ими за самостоятельную силу, и доброе, и злое, существует лишь попущением Творца.
Однако он не произносит слов порицания и не выказывает недовольства, когда на Березане, а потом на Хортице почти все русы творят свои обычные обряды, приносят жертвы Волосу и священному дубу. Во взоре Константина Философа не читается осуждения, лицо его неизменно светло и кротко, как будто язычники для него – просто шаловливые дети, которых отвращать от дурного лучше не наказанием, а добрым отеческим внушением. И, конечно, нельзя не заметить, что некоторые русы жертв идолам уже не приносят. Впрочем, возможно, они из тех мужей, что вместе с князьями Оскольдом и Диром прошли в Царьграде оглашение.
Кукше приятно видеть, как заботливость чернеца Мефодия о брате передается корабельщикам. Мнится, они готовы пушинки с него сдувать. Не преувеличивая, можно сказать, что он стал для них истинно драгоценным грузом! И это те самые воины, которые совсем недавно творили в греческой земле кровавые непотребства!
В Киеве путников встречает князь Оскольд и толпа киян. Братья Константин Философ и Мефодий благословляют встречающих – трижды осеняют их крестным знамением.
Вечереет. Братьев-вероучителей ведут прямо в Печерьско. Следом несут привезенный братьями груз. Несут воины, а не рабы. В тюках и укладках книги, иконы, облачение и прочие предметы, необходимые при богослужении, а также скромные пожитки братьев.
Собравшиеся кияне густой вереницей провожают прибывших. В Печерьском братьям отводят один из княжеских домов, где для них приготовлена снедь и постели, и оставляют их попечению двух или трех слуг – греков, некогда захваченных в плен.
И Кукше и Шульге нравится, что кияне приветливо встречали вероучителей. Однако оба недоумевают, почему среди встречавших не было Вады. Ее отношение к христианским жрецам известно, но ведь не одни только вероучители приплыли сегодня в Киев…
