Текст книги "Странствие Кукши. За тридевять морей"

Глава одиннадцатая
СТРАШКО И НЕКРАС

Зимой в усадьбе Мысловичей тоже некогда скучать. Дождавшись, когда лед на Ильмень-озеро окрепнет, Надежа, Шульгина матушка, посылает рыбаков на Паозерье – это северный и северо-западный берег Ильмень-озера. Вместе с рыбаками на Паозерье отправляются и Шульга с Кукшей. Запрягают коней, в сани складывают долгие невода – и в путь. В озерном льду пешнями пробивают проруби и протягивают невод из одной проруби в другую. Делается это так же, как на Тихвине: к небольшому меху, вроде того, что употребляется для волынки, привязывают бечеву и заталкивают его под лед, мех движется подо льдом по течению, пока не всплывет в следующей проруби, тогда с помощью этой бечевы протягивают подо льдом и невод. Если мех пройдет мимо проруби, шарят подо льдом длинной еловой жердью с рожками на конце, как у мутовки, покуда не зацепят бечеву. Уловы здесь нынче, как всегда, хорошие, достанет и себе, и на продажу.

Ездят друзья и на медвежью охоту. Медведя лучше брать осенью или в начале зимы, покуда он не проел накопленного сала да и шкура у него не успела сваляться. Существуют много разных видов охоты на медведя. Самый простой – «шалаболка». Находят в лесу пень подходящей высоты, вешают над ним на уровне медвежьей головы колоду, а на пень ставят плошку с медом. На запах меда приходит медведь, но колода мешает ему завладеть лакомством. Косолапый отталкивает ее, она возвращается и больно ударяет его. Зверь впадает в ярость и с такой силой ударяет колоду, что она, возвращаясь, убивает его.

Весьма известен среди охотников способ, который называется «плясун». Берут три плахи[209]209
  Плаха – половина расколотого бревна.


[Закрыть], делают из них треугольник и вбивают в них насквозь гвозди с зазубринами наподобие тех, что на остроге[210]210
  Острога – рыболовное орудие вилами, обычно о трех, но бывает и о шести рогах с зазубринами. Вместе с рогами выковывается трубка, которая, словно наконечник копья, насаживается на древко.


[Закрыть]. Треугольник неглубоко закапывают на медвежьей тропе, присыпают сверху мохом, веточками, хвоей, палым листом.

Пойдет медведь по тропе да и попадет лапой на гвоздь, заревет, станет освобождать лапу, но тут же посадит на гвозди и другие лапы. Если охотники застают зверя еще живым, добивают его дубинками.

Охота на берлоге, верно, самая рискованная. В лесных селах смерды еще с осени начинают присматривать берлоги. Когда настает срок, охотники будят медведя шестами и собачьим лаем, а убивают рогатиной[211]211
  Рогатина – копье с широким длинным наконечником, оружие охотников и пеших воинов.


[Закрыть] и ножом. На такой охоте важно обладать хладнокровием.

Кукша не устает удивляться мужеству и проворству своего друга. Однажды медведь выскочил не из лаза берлоги, откуда его ждали, а из «неба», то есть из потолка, который был непрочен и который медведь с легкостью взломал. Коротко говоря, зверь появился с неожиданной стороны и бросился на Шульгу.

Тот не стал убегать – от медведя все равно не убежишь, – а упал навзничь, и, когда медведь навалился на него, ножом вспорол ему брюхо. Выбравшись из-под медведя, Шульга сразу же, пока не затоптали, подобрал свои овчинные рукавицы, которые перед этим предусмотрительно скинул, чтобы нож надежнее в руке сидел. Не то дивно, что он столь скоро после смертельной опасности озаботился судьбой рукавиц, а то, что после никто так и не смог вспомнить, когда он те рукавицы с рук скидывал.

Кто не ленится медведя брать, у того в клети медвежьи окорока и горшки с целебным медвежьим салом, на полатях медвежьи одеяла, а в санях медвежьи полсти на случай крепкого мороза.

Попутно Шульга готовится к большой торговой поездке в Югру. У Мысловичей на Волхове, пониже посада, есть кузница, там кузнец с подмастерьем и учеником усиленно готовят железный товар к весне, к поездке, куют топоры, ножи, наконечники стрел и рогатин, гвозди. Иногда Шульга с Кукшей помогают в кузнице молотобойцами. Красное, пылающее тесто, покорное молоту, кажется Кукше не менее соблазнительным, чем обычное ржаное тесто под руками пекарки.

Однако, как ни старайся, одной домашней кузницей не обойтись – уж коли затеял такую далекую и трудную поездку, товару надо брать побольше, иначе нечего и дело затевать. Так или иначе, большую часть железного товара все равно придется купить. Потому Шульга с Кукшей садятся в сани и отправляются на Торг берегом, не дожидаясь, когда выяснится, станет или не станет нынче на зиму Волхов.

Недаром говорится: на ловца и зверь бежит. Едва подъехали к Торгу, глядь, важный такой муж по Торгу идет, да не идет, а шествует, сразу изо всех выделяется. Однако не то в нем приметно, что важный, а то, что знакомый… Так и есть – Страшко!

Радостные восклицания, объятья! И первое, что произносит Страшко после восклицаний и объятий:

– Что я говорил? Окольный-то путь короче прямого оказался! Мы с Некрасом еще весной по большой воде приплыли.

Откуда ни возьмись, является и неизменный Страшков спутник Некрас, словно только и ждал, когда произнесут его имя. Страшко, не откладывая дела, ведет всех троих в какую-то избу и предлагает выпить за встречу – у него тут есть доброе крепкое вино из Тавриды. Некрас достает из поставца четыре серебряные чарки и наливает в них темно-красного, почти черного вина.

Вино сладко-терпкое на вкус, Кукше еще не доводилось пробовать такого, скоро он чувствует приятное кружение в голове, вино и правда крепкое, не зря похвастал Страшко. «Может, греки, – мелькает в его захмелевшей голове, – не так уж мудро делают, разбавляя вино водой?»

Оказывается, Страшко на Торгу главный, он торговый тиун от князя, его дело следить, чтобы все торгующие исправно платили десятину – торговую пошлину в пользу князя, а изба, в которой они сидят, – тиунская изба. По Торгу ходят сборщики десятины – это его подчиненные, они метят на доске, с кого уже взята пошлина и в каком размере. Над сборщиками поставлен Некрас. Тут нужен честный человек, а кто же честнее Некраса!

Ежедневно, по окончании торгового дня, он обо всем подробно докладывает Страшку, не только о собранных пошлинах, но и о товарах: что за товары и откуда прибывают, каких становится больше, а каких – меньше. Пошлину каждый торгующий платит серебром. Можно, конечно, платить и товаром, но товаром выйдет дороже, – ведь князю должны быть возмещены хлопоты по продаже товара, – так что большинство купцов предпочитает платить серебром.

Князь особо заботится, чтобы торговому человеку на Торгу было удобно и покойно: нарублено амбаров – товар хранить, лавки стоят под навесами, чтобы не было ущерба от погоды. Есть, конечно, и простые лавки, без навесов, – на всякий случай – вдруг нахлынет слишком много торгового люда!

Зимой, к примеру, столько мяса навезут замороженными тушами, особенно говяда и свиней, что все равно никаких лавок не хватает – валят прямо на снег. Да еще лосей, вепрей… Ну и рыбы, само собой. Зимой-то не страшно, снег товара не испачкает. А осенью и весной птицу привозят в несметных количествах – ловят на перевесищах.

И он, Страшко, поставлен за всем наблюдать. Чтобы было куда судам причаливать и коням с возами въезжать, чтобы кровли не текли и чисто было на подворьях, где торговый человек может отдохнуть и не хлопотать о приготовлении еды…

– Умный у нас князь, – говорит Страшко, – когда разбивали здесь новый Торг, обо всем подумал. Что ж, крепко блюдет свою десятину, ничего не скажешь… Он на дело так смотрит: надо, чтобы купец, продав свой товар, снова захотел приехать, чтобы ему о Торге вспомнить было в радость. Вот так. Верно я говорю, Некрас?

– Да уж как не верно! Ясное дело, верно!

Кукша, который еще по Царьграду немало знает о воровстве на рынках и не только на них, спрашивает:

– Не случается ли на Торгу воровства?

И Страшко, который тоже кое-что помнит о Царьграде, отвечает:

– Воровства на Торгу не бывает, с этим у нас строго, за воровство у князя такая вира положена, что детям и внукам не расплатиться, лучше уж сразу в вечную кабалу!

И переводит разговор на другое:

– А я, понятно, давно уже знаю, что вы оба в Нереве – слухом земля полнится. Все собираюсь к вам, да никак не соберусь, то одно, то другое. Утешаюсь, что еще успею, мол, что до весны Кукша все равно никуда не денется, не поплывет же он к себе домой, на зиму глядя. Одним словом, у меня для Кукши подарок припасен…

– Подарок? Для меня? – удивленно спрашивает Кукша. – Что за подарок?

– Узнаешь, когда получишь! – усмехаясь, отвечает Страшко.

– Так приезжайте с Некрасом к нам на Корочун! – приглашает Шульга, он, как и Кукша, удивлен сообщением о подарке и, сказать по правде, ему не терпится узнать, какой такой подарок припасен для Кукши у Страшка?

Глава двенадцатая
СТРАШКОВ ПОДАРОК

В усадьбе у Мысловичей господа трудятся не меньше, чем работники. А Кукша не отстает ни от тех, ни от других, да и срам ему был бы иначе-то. И Кручина тоже даром хлеба не ест – она всякой женской работе добре научена, но особенно прясть и ткать горазда.

Долгими зимними вечерами вместе с другими бабами да девками – и из господской семьи и из челяди – сидит она за прялкой или за кроснами и подпевает незнакомым ей песням. Вначале, слушая ее речь, столь непохожую на свою, пряхи-ткачихи хохотали до слез, но со временем попривыкли, к тому же обнаружилось, что Кручина – хорошая певунья и в пении почти не слышен ее смешной выговор.

Иногда она показывает другим ткачихам тканые узоры своей родины, и те перенимают их. И сама, конечно, перенимает здешние узоры. Случается, Кручина использует и те и другие вместе. Однажды она выткала скатерть с таким красивым и замысловатым узором, что Надежа смотрела, смотрела, а после сказала:

– С этаким узорочьем невесть что и делать – и на стол стелить жаль, и в укладке держать проку нет, – разве что на Торг вынести…

Вороненок-Андрей постоянно возле Кручины – то его надо накормить, то зыбку ногой покачать… Удивила Кручина женщин в усадьбе – не стала пользоваться пеленками, просто натолкла в ступе сухих гнилушек и насыпала их в зыбку. Утром снимет мокрый слой и заменит сухим. А время от времени опорожнит зыбку и новых гнилушек насыплет. Говорит, у нее на родине все так делают. Ей кажется, что так удобнее. Некоторые с ней соглашаются, только говорят, что больно уж непривычно…

С сыном ее все ласковы, но Андреем никто не зовет, только Вороненком. Кручина и сама то и дело сбивается на прозвище. В доме Мысловичей Кручина повеселела, и то имя, которое еще в Гнездове дал ей Кукша, вроде бы ей уже и не подходит. Но Кукша решил: не менять же его сызнова! И так это уже третье имя…

Его друг Шульга продолжает понемногу запасать железный товар, иногда ему удается купить подешевле – не на Торгу, а прямо в кузницах у кузнецов. Запасать лучше сейчас – к весне будет дороже.

Он рассказывает Кукше о торговле в далеких северных краях, которые лежат гораздо дальше Кукшиной Тихвины. Торговля там удивительная, хотя и очень простая – складываешь в определенном месте железный товар, а на другой день на месте твоего товара лежат соболя, бобры, горностаи, черные лисы.

– Никто из наших, – говорит Шульга, – северных тех охотников сам никогда не видел, но пакости от них не было ни разу.

Скоро праздник Солнцеворот – солнце на лето поворотит, дня начнет прибывать, а медведь с боку на бок перевернется и так уже доспит до весны. Еще этот день называют Корочун, потому, верно, что он самый короткий в году.

Готовятся к празднику, как обычно: прежде всего, варят пиво и мед. А пироги станут печь накануне и продолжат в самый праздник, чтобы свежие были. Молодежь личины ладит – изо всего, что под руку попадет: из кожи, из дерева, из кусков шкур, из бересты. В праздник кто медведем нарядится, кто козлом рогатым-бородатым, кто лешим, кто девкой, кто сарацинским купцом.

На Корочун никто никого нарочно не приглашает – хмельной народ шатается, где хочет, приходит, к кому хочет, и тут уж разницы нет – господа ли, холопы ли. Пляски и жмурки, в домах и на вольном воздухе, походы по всему Нереву, а то и в другие поселения. Пьют и закусывают, где кому случилось. Шульга позвал Страшка с Некрасом к себе на Корочун только потому, что далеко живут, в Прусах, не позвать, так могут и не прийти – отгуляют в своем посаде. А ведь страсть как любопытно узнать, что за подарок у Страшка для Кукши припасен!

Но вот наступает и Корочун. Шульга с раннего утра торопится доделать медвежью голову, Кукша ему помогает. Надо, чтобы как живая была, и с глазами, конечно, чтоб глядеть. Наденешь ту медвежью голову на свою, шубу вывернешь, и не отличить, – медведь и медведь!

Слышно, лестница скрипит, кто-то поднимается на гульбище, и, судя по шагам, не один.

– Верно, Страшко с Некрасом, – говорит Шульга.

Отворяется дверь. Гостей, однако, трое… Один за другим они входят в покой. Все трое в вывороченных тулупах, в раскрашенных берестяных личинах, изображающих каких-то неведомых чудищ, в личинах тех вырезаны, конечно, отверстия для глаз, для носа и для рта, но по тому, что видно в отверстия, не поймешь, кто скрывается за личиной… Один из вошедших как будто женщина или девушка – для мужчины гость и ростом маловат, и в плечах узковат, и движения не по-мужски плавные…

Кукша с Шульгой во все глаза глядят на вошедших и не узнают их. То есть двоих-то они вроде бы и готовы узнать, но почему тогда пришедших трое и третий как будто даже женщина?..

Гости не выдерживают и начинают хохотать… Все трое снимают личины, и перед Шульгой с Кукшей стоят, как они и догадывались, Страшко и Некрас, а между ними… Кручина.

Почему она вдруг оставила своего Вороненка и, нарядившись, пришла сюда со Страшком и Некрасом? Да она с ними, кажется, и незнакома… Словом, тут загадка какая-то…

Видя удивление друзей, Страшко с Некрасом снова разражаются хохотом.

– Ну что, нравится подарок? – спрашивает Страшко, просмеявшись и подталкивая Кручину к Кукше.

– Подарок – это Кручина? – в растерянности спрашивает Кукша.

Лицо Шульги выражает не меньшую растерянность.

– Не Крушина, а Ива! – поправляет Страшко.

– Растолкуй, в чем дело, друг, – сдается наконец Кукша.

– Охотно, – отвечает Страшко, – но, может быть, вы званых гостей прежде за стол посадите и пивом угостите?

Смущенный Шульга поспешно приглашает всех за стол и трижды ударяет в пол стоящим у стены посохом. Вскоре прибегает служанка, и Шульга велит ей принести пива и пирогов. Кукша хотел было заговорить с Кручиной, но что-то остановило его… Как странно, Кручина смотрит и на него и на Шульгу, словно перед ней незнакомые люди, он ясно это видит!

– Служанка возвращается с кувшином пива и с корзинкой пирогов, накрытых холстиной.

– С пылу, с жару! – с удовольствием говорит она и, поставив все на стол, снова исчезает.

– Ну вот это другое дело, – шутливо ворчит Страшко.

Шульга наливает в обручные стаканы пиво и садится, выжидательно глядя на Страшка.

– Помните ли, – обращается Страшко к Шульге и Кукше, осушив свой стакан, – вы еще позвали нас с Некрасом побродить по Березаню и мы нашли там изваяние, маленькую безрукую женщину с золотыми волосами?

– Помню, – отвечает Кукша, – только нашли не мы, а Некрас.

– Да, да, Некрас, – отмахивается Страшко, – не в этом дело.

Он лезет за пазуху и достает что-то, завернутое в холстину, разворачивает сверток и ставит на стол изваяние голубоглазой золотоволосой женщины с отбитыми руками.

– Захотелось мне, – говорит Страшко, – подарить тебе что-нибудь на память о нашей дороге, о том, как ты без хлопот вывез нас тогда из Царьграда…

Он любуется изваянием.

– До чего хороша! – восхищается Страшко. – Жаль только руки кто-то отбил. Я бы ему самому их отбил!

Выпив еще стакан пива, он продолжает:

– А ты не взял подарка. После-то я сообразил: это ты потому, что нашел девку Некрас, а я дарил вроде как от себя. Вот если бы дарил Некрас, тогда другое дело… Но Некрас все равно не сообразил бы подарить… Верно я говорю, Некрас, ведь не сообразил бы?

– Нипочем не сообразил бы, – покорно кивает головой Некрас.

– Но тем паче, – продолжает Страшко, – запало мне в сердце подарить нашему другу Кукше что-нибудь хорошее. Помните, небось, расстались-то мы на Березане друзьями, несмотря на то, что князья ваши косо поглядывали на нас? Расскажу все по порядку, коли хотите послушать. Вы ведь, ни тот, ни другой, волжским путем, чай, не хаживали? Кто знает, может, сказ мой вам когда-нибудь и пригодиться…

Глава тринадцатая
ИЗ ТАВРИДЫ НА ДОН
Рассказ Страшка

Поплыли мы, значит, на двух кораблях вдоль той же самой песчаной косы, которую еще Кукша накануне не сразу разглядел, только теперь поплыли назад, в открытое море. Ветер встречный, приходится налегать на весла. Но едва вышли в море и повернули налево, паруса наши начали брать полветра и мы весело побежали на восток, в сторону Тавриды.

На одной из стоянок, уже на Тавриде, увидели свежее огнище. Рассудили, что здесь останавливались тмутараканские русы с бродниками и половцами, которых мы и догоняем. Наутро входим в тихую уютную луку, на другом берегу виден славный город Корсунь с его знаменитой каменной дорогой, что от берега к городским воротам поднимается…

Да, Корсунь – это Корсунь!.. Кто видел, тот не забудет!.. А городские ворота затворены, как бывает во время опасности… Ну, что ж, здесь, значит, наши приятели! Ради них, небось, и ворота корсуня не затворили… Подплываем ближе, глядим, так оно и есть: в сторонке, к востоку от городской дороги, они и расположились. И, понятное дело, веселье у них идет во всю… Да и как не веселиться, вино-то там уж больно дешевое.

Увидели мы друг друга, обрадовались, начались объятья, поцелуи, как будто сто лет не видались… Говорят, что вовремя мы подоспели, – у них тут дым коромыслом, кто-то спьяну уже утонул… Одним словом, павших поминают. А наше дело – хочешь не хочешь, присоединяйся. Гульбе никто из корсунян, понятно, не мешает – они виноделы и торговцы, им, наоборот, побольше бы продать…

Однако, сколько ни поминай, а в море выходить все равно надо…

По выходе из Корсуньской луки путь сперва идет на запад, а потом, обогнувши Корсуньский нос, на юго-восток. Мало-помалу берега становятся все выше и круче. Когда берег поворачивает на восток, корабли уже, словно козявочки, ползут под высоченной каменной стеной. Поляне назвали бы ее «подопри небо». Кто не на веслах, задирают голову, чтобы взглянуть на верхнюю кромку той стены, – слыхали от людей, что шапка с головы должна свалиться. И, верно, сваливается.

Местами стена стоит прямо в море, никакой прибрежной полосы, ни песка, ни гальки, если буря налетит, причалить некуда – конец. Кое-где в ней черные дыры – пещеры. Море промыло. Любопытно бы в них заплыть. Однако нам не до забав, пловцы такие места стараются поскорее миновать. Кое-где стоят в море огромные утесы, в иных тоже дыры, в те дыры можно проплывать, как в ворота.

Берег снова меняет направление, теперь он идет на северо-восток, а потом – опять на восток. Минуем два греческих города – Сурож и Каффу. В Суроже от нашей ватаги отделяется несколько русских кораблей, гребцы на прощанье, как водится, поднимают весла, а потом гребут к берегу. Сурож населен большей частью таврическими русами, промышляют они торговлей и грабежом и живут безбедно. А Каффа уже доживает свой век, с моря видны одни развалины. Но мы не задерживаемся ни в Суроже, ни в Каффе – и так в Корсуне слишком долго прохлаждались, теперь спешим наверстать упущенное время, пока ветер помогает.

При попутном южном ветре минуем оконечность узкой низменной Тмутараканской косы. Чуть раньше ватагу покидают корчевские русы. А мы, миновав оконечность косы, поворачиваем направо и входим в обширную Тмутараканскую луку. Вскоре пристаем к торговому городу, который русы зовут Тмутаракань, а хазары – Таматарха. Город не так и велик, а шумен, уже с воды слышен гомон.

Наши друзья тмутараканцы уже дома. Народ они гостеприимный, зазывают всех отдохнуть, прежде чем отправляться дальше, а заодно вместе с их родными помянуть павших. Так и не отстали, пока не уговорили. Даже половцы, которым всего ничего до своей Кубани плыть осталось, и те задержались у гостеприимных тмутараканцев. Не было с нами непреклонного князя Оскольда!

Есть в Тмутаракани две церкви в честь Распятого Бога, из сырого кирпича сложены. Невелики, а видом все же напоминают царьградские. Дома там тоже из сырого кирпича. Зато все улицы и площади вымощены камнем. Берега обрывистые, хотя и невысокие.

В Тмутаракани, сами понимаете, тоже крепко погуляли. Пировали в огромном гульбище над морем. Долгие столы и скамьи в несколько рядов поставлены… Чего только щедрые хозяева на те столы не выставили! Но мне особенно там понравилось, что к исподу кровли ласточки гнезда свои прилепляют… Как у нас на гумне. А народ в этой Тмутаракани живет разный – и русы, и касоги[212]212
  Народ черкесского племени, соседи аланов и тмутарканцев, предки нынешних адыгейцев и кабардинцев.


[Закрыть], и греки, и аланы[213]213
  Древний арийский народ, живший на Северном Кавказе, предки нынешних осетин.


[Закрыть], и армяне, – всех не перечесть.

Ну, сколько ни гуляй, а плыть надо. Снова выходим в морс, теперь с нами, словенами, плывут уже одни только бродники. Половцы еще раньше к себе на Кубань уплыли. Бродники говорят, что слева от нас на восточном берегу Таврии стоит русский город Корчев[214]214
  Нынешняя Керчь.


[Закрыть], куда последние русы поплыли, и показывают на него, но мы его, сказать по правде, не видим – далеко больно и реденький туман по морю стелется. Минуем Корчевские ворота. Мелко там, а каменья на дне пропасть – того и гляди, днище продырявишь.

И вот мы уже в другом море. У греков оно, говорят, Меотийским озером[215]215
  Ныне Азовское море.


[Закрыть] зовется. Наверно, чересчур мало оно, на их взгляд, чтобы морем зваться, много чести, мол. Долго ли, коротко ли, добираемся по этому морю-озеру и до устья Дона, здесь наше морское плаванье кончается.

Поднимаемся со своими друзьями-бродниками вверх по Дону, то на веслах, то под парусом. Это уже их река. Я еще прежде обратил внимание, что у бродников суда не совсем такие, как у нас или у полян, хоть и живут они, как и мы, на реке. Их суда побольше, с могучим килем, и волны морской меньше наших боятся.

Кияне спокон веку с бродниками дело имеют, чего бы им, кажется, не перенять постройку таких судов, а, вишь, не перенимают. Это потому что у них там от моря до Киева девять порогов, и, чем тяжелее судно, тем труднее его переволакивать. А Дон – река, надо бы лучше, да некуда – бродники говорят, что на Дону от устья до верховьев ни порога, ни переката.

На Дону самые разные люди живут – и белобрысые, и рыжие, и русые, и черные. Тут тебе и тмутараканцы, и хазары, и булгары, и бродники, и армяне, и евреи, и кого только нет! И все они подданные хазарского царя. Но тмутараканцы и бродники говорят по-словеньски, веруют же в Распятого. А что за язык у хазар и булгар и во что они веруют, мы с Некрасом так и не поняли. Верно я говорю, Некрас?

– Вестимо, верно, кто ж их поймет! – откликается Некрас.

– Такой вот сборный народ живет по Дону до Белой Вежи. Бела Вежа – город каменный, его хазарскому царю построил по его просьбе греческий царь Феофил, отец нынешнего бездельника Михаила. А выше Белой Вежи живут уже, почитай, одни бродники. Говорят, их так прозвали за то, что селятся они по берегам Дона и донских притоков возле бродов, чтобы без их ведома никто не мог Дона или иной реки перебрести, а чтобы им самим, в случае нужды, можно было быстро оказаться на другом берегу на конях и в оружии. Иначе там никак нельзя – больно много всякого народа по степи шатается.

Укрепленных городков бродники не строят, в случае вражеского нападения полагаются лишь на свое удальство. Когда дозорные сообщают о приближении врага, женщины и дети угоняют скотину в лес и сами прячутся там до поры, все же, кто может держать оружие, вскакивают на коней и устремляются навстречу супостату. Время от времени, собрав ватагу, бродники отправляются грабить народы, что живут по Русскому морю. Или переволакивают суда в Волгу и спускаются за тем же в Хвалынское море.

Дома свои они плетут из ракитовых прутьев, обмазывают глиной и кроют тростником. Промышляют рыбной ловлей, охотой, сеют хлеб, держат скотину, а торговли не признают. Можно, говорят, подарить, а продать – ни-ни! Самым почтенным занятием у них считают разбой. Словом, хороший народ, худого про них не скажешь. А гостеприимнее мы с Некрасом и не видывали. Верно я говорю, Некрас?

– Да уж куда гостеприимнее! – подтверждает Некрас. – Откармливали, как на убой!

– Уговаривали нас остаться навсегда в их благодатном краю. У нас тут, говорят, всего вдоволь – и рыбы в реках, и меду в лесах, и зверя да птицы, и покосов, и пастбищ, а тучнее нашей земли и в целом свете нет! Чистую правду говорят. Нам бы здесь, у Ильмень-озера, такую землицу! Что скажешь, Некрас, хороша землица на Дону?

– Ох, хороша! – откликается Некрас.

– Вот так! – задумчиво говорит Страшко. – Некрас-то не даст соврать, он сам ее в руках мял, на язык пробовал… Да, земля у них – истинное богатство! А кроме того, бродники – смелые разбойники и всегда готовы поживиться за счет соседей, соседи-то у них гораздо богатые! Бродники от века воюют, – то сами на кого-нибудь нападают, то от степных племен обороняются. А ведь не все ворочаются из битв… Так что им постоянно воинов не хватает. Они и заманивают добрых мужей со стороны, помогают обзавестись и домом, и хозяйством, и конем, и воинским доспехом…