Текст книги "Чернобыль"

Автор книги: Юрий Щербак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

До чернобыльской аварии я был здоровым человеком. Ежегодно и поквартально проходил в обязательном порядке медицинскую комиссию. Никаких отклонений по здоровью не было. Заключение медкомиссии всегда гласило: "Здоров. Годен к работе". Чувствовал себя прекрасно, занимался спортом, сдавал нормы ГТО. Но вот пришла беда. Беда для всей нашей Родины. 26 апреля 1986 года произошла авария на ЧАЭС, в глобальность которой я не верил. Окна моей квартиры напротив атомной станции, жена весь этот день моет их, готовится к 1-му Мая, зная уже об аварии. Я был на выходных. Сразу на улицу, узнать информацию. Встреча с коллегами. Целый день в спорах, в обсуждении. А утром, в 6 часов 40 минут, 27 апреля я приехал на станцию и отработал смену по ликвидации последствий аварии на II очереди. Составлен был новый график работы, по которому мне нужно было выходить в следующий раз на работу 1 мая. 28 апреля меня три раза пыталась забрать "скорая помощь" в больницу, но я отказался, объяснив им, что 1 мая мне на работу. Но когда мне стало плохо: сильные головные боли, рвота, то меня увезли в больницу райцентра Полесское, а оттуда в Институт рентгенрадиологии и онкологии г. Киева. В институте я находился в тяжелом состоянии: сильные очень головные боли, боли в костях. Огнем горел пищевод, есть не мог. Из горла шла кровь, из заднего прохода шла слизь с кровью. Сказали: "Радиационный ожог пищевода". Отстали десны от зубов. Пот лил ручьем. Температура поднималась до 39 гр.С. Капельницы работали на всю мощь. В первые два дня в меня влили пять литров всевозможных лекарств, в том числе и кровь. И так полтора месяца: капельницы, уколы, таблетки и пр. Два раза приезжал бывший министр здравоохранения СССР т. Буренков, осматривал меня; два раза – министр здравоохранения УССР. Навещали меня журналисты, интересовались моим диагнозом у начмеда. Тот отвечал: "У него лучевая болезнь I степени".

Но вот подошло время к выписке (в это время приехал из Москвы главный гематолог т. Воробьев). По институту пошел слух, что диагнозы будут на порядок занижать. Так оно и вышло. Вместо "лучевой болезни" ставят "лучевую травму". Вместо радиационного ожога пищевода ставят "эрозивный эзофагит". Когда я спросил у начмеда: "В чем дело?" – тот объясняться не захотел. Да и я особо не настаивал. Бежал оттуда без оглядки, очень рад был выписке. Не думал я в то время, что диагноз сыграет большую (отрицательную) роль в моей судьбе.

Так вот. Был здоров, а вышел я из института с болезнями: эрозивный эзофагит пищевода, гастродуоденит, колит, холецистит, остеохондроз, фарингит, стенокардия, атеросклероз, гипертрофия левого желудочка сердца, миокардотрофия, простатит. Видите, какой "букет", но это еще не все. В течение года добавляются: вегето-сосудистая дистония, гепатит, гипертония. Но об этом ниже, все по порядку. В институте корреспондент радиожурнала "Подвиг" меня спросила: "После того, как вы перенесли столько мук, пойдете ли вы еще работать на станцию по ликвидации последствий аварии?" Я ей ответил: "Пойду". Слово свое я сдержал. Вернулся на станцию и успел отработать на II очереди, более 500 часов (три месяца), но меня "вычислили", что я работаю с таким диагнозом, и приказом директора ЧАЭС вывели из зоны строгого режима в чистую зону. Может быть, и вовремя, так как через некоторое время я стал падать, теряя сознание, обострились все болезни, состояние точно такое же, как было в институте. Опять попадаю в больницу, в отделение лучевой патологии клиники N25 г. Киева. Лечили меня вдвое дольше, чем в институте. Поставили дополнительные диагнозы, о чем я выше писал, но главный диагноз снимают. Это "лучевую травму", а все остальные, дюжину диагнозов, выводят в формулу – "хронические". Не странно ли? Правда же? Спрашиваю у заведующего т. Мостепана: "На каком основании сняли диагноз "лучевая травма", вы что, меня вылечили, что ли?" Отвечает: "Такового диагноза в медицине не существует". Странно, раньше существовал, а теперь не существует. Сейчас-то я знаю, что он мне лгал. Прошу допустить на комиссию ВТЭК, не допускает. Тем самым нарушая закон, так как по положению, если больной лечился четыре месяца и более в течение года в стационаре, он обязан пройти ВТЭК. Спрашиваю: "Если у меня повторится обострение, могу ли я рассчитывать на лечение в вашей больнице?" Отвечает: "Нет. Так как у вас сняли связь с ионизирующим излучением, а у нас отделение лучевой патологии, специализированное".

Все! Взяли и выкинули. Сначала сняли связь, потом закрыли за тобой дверь на ключ. Все очень просто делается. Так что? Мне обращаться теперь за лечением, может, в другую страну? Обращаюсь за консультацией в Москву. Приезжают два доктора из Шестой клиники – тт. Тарубаров, Баранов. И… проконсультировали. Тарубаров заявил: "Ну и что, что вы до аварии были здоровы, а сейчас больны? Вчера еще была девочка, а сегодня женщина. Разве так не бывает? Эти болезни у вас не от аварии, и связи с ионизирующим излучением у вас нет".

Так что? Я работал на кондитерской фабрике? Объелся конфет, отсюда и все болезни? Выходит, так. А акт Н-1 о несчастном случае – мне его выдали на ЧАЭС, а не на кондитерской фабрике? Разговаривать с людьми, которые только защищают честь мундира, бесполезно.

Позже приехала член-корреспондент АН СССР, профессор Гуськова А. К. И я в этом убедился еще раз и понял, откуда все идет. Рассказал я ей все подробно о себе. И что я работаю в атомной промышленности 25 лет, и что после ликвидации последствий аварии на ЧАЭС в тяжелом состоянии находился на лечении, и как это протекало, и что за лето пять раз упал без сознания, и что на солнце не могу находиться и десяти минут, и что до сих пор не прекращаются боли в пищеводе, в желудке, селезенке, костях, и т. д. Все это ею оставлено без внимания. Она только спросила: "Что вы перед тем ели, как забрала вас "скорая помощь"? Я сказал: "Яичницу на сале". Она: "Вот почему у вас поражен пищевод, вы с салом занесли инфекцию".

Даже врачи в комиссии, опустив головы, заулыбались. Нет, уважаемая Ангелина Константиновна, не салом я сжег пищевод. Но на мясокомбинате я работал, а на аварийной атомной станции. И в акте Н-1 о несчастном случае у меня запись: "Травмирующий фактор – ионизирующее излучение". Так что это далеко не сало. И мне непонятна ваша позиция шапкозакидательства. Подумаешь! Радиация! Она к советским людям не пристает. Вот за границей – там да! Там радиация коварней и сильнее нашей. Почему они там и болеют. А у нас никто не болеет. Нам она только на пользу пошла. С таких позиций может смотреть кто угодно, но только не медики. Профессия врача – самая гуманная профессия. Вот почему мы им слепо верили. Я даже больше скажу, что это святая святых, охрана здоровья нашего народа. А здоровье народа – богатство страны! Так откуда же такое отношение? А вот откуда. Это не только мое мнение. Первое: чем больше спишут таких, как я, тем выше показатель "вылеченных" от радиации. А это плюс Минздраву. Второе: не дать тех льгот, которые установили для нас партия и правительство. Оплату больничных листов в пятикратном размере, бесплатные лекарства, процент потери нетрудоспособности, группу инвалидности, легкий труд, пенсия, и т. д. Третье: "святая святых" редко контролируется комиссиями, неспециалистам в ней трудно разобраться. Хоть куда пожалуйся – для проверки приедут коллеги. И как я уже писал, честь своего мундира они всегда защитят. И последнее: просто все хотят поскорее забыть чернобыльскую аварию. Может, это и правильно. Не знаю. Зачем бередить раны! Я тоже не хочу вспоминать об этом. Но мое здоровье не дает мне пока этого сделать. Болезни прогрессируют… О нас забыли… Одни пишут диссертации о наших болезнях, другие выжидают, что с нами будет дальше, а помощи – ниоткуда. Подождем перестройки в Минздраве!!!"

Тысячи жалоб подобного типа поступают в самые высокие инстанции страны. Сотни людей, прикоснувшихся к чернобыльскому огню, лежат в больницах с диагнозом "вегето-сосудистая дистония (ВСД)", ставшим своего рода эвфемизмом, шифром причастности пациента к аварии. Допустим, есть среди больных симулянты. Но таких, убежден, единицы. Я не верю, что здоровые мужчины (а я видел таких больных, и не одного) способны долго симулировать, валяться по больницам, изображать из себя инвалидов – невозможно это!

Итак, проблема существует. Но решается она казенным способом "отрицаловки". Порою кажется, что некоторые медики, причастные к радиологической медицине, служат не здоровью людей, а могущественным атомным ведомствам, оберегают их финансовое благополучие. Выйдя из недр предельно засекреченной до самого последнего времени системы, такие медики ревностно заботятся об интересах своих хозяев. Пагубная болезнь ведомственности еще раз показала свое обличье…

Припятская поэтесса Любовь Сирота, пострадавшая во время аварии (у нее обнаружена лучевая катаракта), очень точно сформулировала в своих стихах симптомы этой болезни.

Радиофобия

Только ли это – боязнь радиации?

Может быть, больше – страх перед войнами?

Может быть, это – боязнь предательства,

Трусости, тупости и беззакония?!

Время пришло наконец разобраться:

Что же такое радиофобия?

Это – когда не умеют смиряться

Люди, пройдя через драму Чернобыля,

С правдой, дозируемой министрами

(Ровно вот столько сегодня глотните!).

С лживыми цифрами, с подлыми мыслями

Мы не смиримся, хоть сколько клеймите!

Не пожелаем – и не предлагайте! -

Мир созерцать сквозь очки бюрократа! -

Мнительны очень! И, понимаете,

Каждого павшего помним, как брата!..

В стекла оконные брошенных зданий

Смотрим теперь мы на хрупкую Землю.

Эти очки нас уже не обманут!

В эти очки нам, поверьте, виднее:

Реки мелеющие, леса отравленные,

Дети, рожденные, чтобы не выжить…

Сильные дяденьки, что вы им дали,

Кроме бравады по телевизору?!

Как, мол, прекрасно детишки усвоили

Некогда вредную радиацию!

(Это у взрослых – радиофобия,

А у детей – все еще адаптация!)

Что же такое с миром случилось,

Если гуманнейшая из профессий

Тоже в чиновничью переродилась?!

Радиофобия, стань повсеместной!

Не дожидаясь добавочной встряски,

Новых трагедий, чтоб новые тысячи,

Пекло прошедшие, делались зрячими, -

Радиофобией, может быть, вылечим

Мир от беспечности, алчности, сытости,

От бездуховности, бюрократизма,

Чтоб не пришлось нам по чьей-либо милости

В нечеловечество переродиться!

…В середине мая 1988 года в Киеве состоялась научная конференция "Медицинские аспекты аварии на Чернобыльской АЭС. В конференции приняли участие ведущие советские специалисты в области радиационной медицины, врачи из США, Франции, Швеции, Индии, ряда других стран. На открытии присутствовали министр здравоохранения СССР Е. И. Чазов и Генеральный директор МАГАТЭ X. Блике.

Несмотря на очень спокойную академичную атмосферу, царившую на конференции, ей был свойствен скрытый внутренний драматизм: две основные проблемы, беспокоящие как медиков, так и представителей печати, допущенных на конференцию, время от времени прорывались на поверхность – распространение радиофобии среди населения и отдаленные последствия воздействия малых доз радиации на большую массу людей, живущих вокруг Чернобыльской АЭС.

Врачи выразили большую озабоченность широким размахом радиофобии и возможными последствиями этого недуга для здоровья людей. Назывался целый ряд причин, породивших это явление, и, в частности, упреки были высказаны в адрес органов массовой информации. Как заявил один специалист, "врач отвечает за здоровье одного больного, а пресса – за здоровье нации". Но разве только органы печати несут за это ответственность? Врачи, что ли, безгрешны?

На мой вопрос – можно ли бороться с радиофобией, давая только сверхоптимистическую информацию, уклоняясь от прогнозов или заверяя, что "здоровью населения абсолютно ничего не угрожает", – медики ответили раздраженными атаками на отдельных представителей творческой интеллигенции, которые, мол, раздувают тревожные настроения среди населения. В частности, речь шла о Белоруссии – республике, очень пострадавшей от первых – самых мощных – выбросов радионуклидов. Бедная творческая интеллигенция… Как бы спокойно без нее жилось тем, кто упорно не замечает, какое время нынче на дворе.

В пылу полемики профессор (фамилию его не хочу называть), обвинявший творческую интеллигенцию, обронил: "Два миллиона умрет от рака или два миллиона семьдесят пять тысяч – меняет ли это картину?" С точки зрения больших чисел статистики – не меняет. Но если в эти 75 тысяч раков сверх "обычного" уровня внести самого профессора, его жену, дочь и внука – то меняет существенно. Побывав на конференции, я еще раз пришел к выводу, что проблема нравственного уровня врачей сейчас едва ли не самая главная для нашей медицины.

Сверхоптимистическую концепцию, касающуюся отдаленных последствий аварии на ЧАЭС, выдвинул академик АМН СССР Л. Ильин. Суть ее заключается в том, что последствия в виде раковых заболеваний могут проявиться лишь после неких пороговых доз радиации, оцениваемых на уровне свыше 25-30 бэр. Не буду оценивать научную суть этой, вероятно, небезукоризненной гипотезы; скажу лишь то, что могут воспользоваться ею недобросовестные люди, которые в угоду чьим-то интересам получат возможность манипулировать статистикой. Допустим, этого не будет. Но вот чего не могу понять, так это тревоги академика Л. Ильина за будущее атомной энергетики, прозвучавшей в его установочном докладе. Неужели врачу, защитнику здоровья людей, необходимо печься о развитии атомной энергетики, которая аварией в Чернобыле начисто уничтожила безмятежную веру многих в гармоническое сосуществование "мирного" атома и человека?! Сторонники "пороговой" концепции обвинили доктора Р. Гейла, в четвертый раз за последние 2 года приехавшего в Киев, в некомпетентности, в том, что его прогнозы, неоднократно звучавшие по радио и телевидению, вызывают у населения "всплеск тревоги". Между тем на своей пресс-конференции доктор Гейл представил очень умеренный, минимализированный прогноз дальнейшего развития событий, подчеркнув, что это не его личное сочинение, а мнение ряда ведущих американских экспертов в области радиационной медицины.

Ох уж этот наш оптимизм! Десятки лет при помощи этого нехитрого инструмента мы "обгоняем" все страны мира по самым разным показателям – от количества обуви до числа коек в больницах, от показателей смертности и заболеваемости до надоев в стаде коров, пребывающем под мудрым руководством самого академика Т. Д. Лысенко… Что получается на поверку – мы знаем. Только вот уже не с кого бывает спросить за большую и беспардонную ложь.

Я не хочу бросить тень на киевскую конференцию. Проделана большая и важная работа по осмыслению огромного материала, накопленного медиками в ходе аварии и ликвидации ее последствий. Конференция весьма демократична: было аккредитовано более 60 советских и 40 зарубежных журналистов, представляющих органы массовой информации ряда стран – в частности, такие "киты" печати, как ТАСС, Ассошиэйтед Пресс, Франс Пресс, Рейтер, Синь-хуа и другие. МИД УССР организовал ряд весьма ценных прессконференций, на которых журналисты могли детально обсудить с ведущими специалистами сложные проблемы последствий аварии на Чернобыльской АЭС.

Все это так. Но вопросы остались. Тревоги не унялись.

Разве можно игнорировать тот факт, что накануне конференции в Киеве снова ухудшилась психологическая обстановка, поползли зловещие и нелепые слухи о том, что будут взрывать (!) саркофаг, о предстоящей эвакуации детей. И бороться с этими настроениями при помощи бездумного оптимизма и всеотрицающих заявлений о полном отсутствии каких-либо последствий аварии – психологически неверно и медицински безграмотно.

Этими сюжетами не исчерпываются медицинские последствия Чернобыля, как они видятся сегодня.

Читатель уже познакомился с рассказом В И. Войтюка – председателя колхоза из Народичевского района Житомирской области. Люди на земле, загрязненной радионуклидами, – разве это не проблема, ради решения которой медики должны бросаться в бой, искать выход, бить в колокол тревоги? Ведь она касается обширных территорий Киевской, Житомирской, Черниговской областей, ряда областей Белоруссии.

Взять тот же колхоз имени Петровского. Для работы на землях хозяйства нужны трактора с герметизированными кабинами, а за все время, минувшее после аварии, колхоз получил два трактора… и ни одной кабины. А тракторный и автомобильный парк здесь изношены, кабины разбиты, ни о какой герметизации при работе на пыльных полесских землях не может быть и речи… Затеяли организовать душ для доярок – шкафчиков для одежды купить не могут, Василий Иванович показал мне новые шкафы… книжные. Проблема проблем – достать плитки на облицовку бани. В селе есть хороший фельдшерско-акушерский пункт. Но некому в нем работать. Вахтовым способом приезжают сюда девушки из медучилища. У части детей установили повышенное содержание радиоактивного йода в щитовидной железе – целыми семьями вызывали людей в Житомир и Киев на обследование. Особенно потряс односельчан Войтюка прием в Киеве, когда их принимал врач в респираторе. Люди говорили, что почувствовали себя белыми экспериментальными мышами… Мелочь? Нет. Человек после такого "приема" смотрит на себя как на прокаженного. Вот куда надо направлять свою энергию "соловьям Чернобыля"…

И на Житомирщине, и на Киевщине в районах, которых коснулось черное крыло радиации, вся партийная и хозяйственная работа практически вертится вокруг этой проблемы – об этом рассказывали секретари райкомов. И руководители, и рядовые в тех районах получше иных профессоров знают "уровни", "дозы", "точки", "пятна"… Об этом все разговоры, думы и тревоги. И не столько о себе пекутся люди, сколько о детях.

…Зазвонил телефон, и женщина, не пожелавшая представиться, таинственно попросила встретиться с ней. Единственное, что я понял, – речь идет о Чернобыле. Не впервой были мне эти встречи – порою очень интересные, порою пустые, – и я вышел к памятнику Ленину. Торопливо подошла женщина средних лет и вручила мне пакет. Сказала, что это – письмо, направленное в высокие инстанции и подписанное несколькими тысячами жительниц Полесского.

И сразу же ушла.

Вот текст этого письма:

"Может, наше письмо и не увидит свет, может, никто и не прочитает горькие слова правды, может, и не стоит писать туда – в воздух, но мы уже больше молчать не можем.

Пишут вам жители Полесского, что лишь в 45 км от Чернобыля. Как мы здесь живем, думаем, вам известно, но все ли известно?

Известно ли, что земля, по которой ходим мы, ходят наши дети, – это не земля, не та земля, за которую отдали жизнь наши деды и отцы, а пепел радиоактивный, зараженный, смертоносный для босых детских ног, для хлеба. Воздух леса, воздух речки – это уже повышенный фон. Созревала клубника – а есть нельзя было, созревали ягоды – есть нельзя, а яблоки и вишни – хочешь, ешь, хочешь – нет, а детям (как нам говорят) вообще нельзя. Все это растет, живет – все нельзя нам, нашим детям. А как можно втолковать в детский ум, что всего НЕЛЬЗЯ! – того, чего с такой жаждой ждали всегда детские ручки, того, что радовало глаз – яблок, пышных вишен? Как рассказать ту горькую обиду, ту горькую правду, которую от нас, взрослых, так явно скрывают? Этого нельзя, этого нельзя, а почему? Детское "почему".

А разве в силах мы, матери, чем-то помочь своим детям?

– Мы живем в мирное время, боремся за мир во всем мире, а сколько детей в нашем маленьком Полесском, в нашем маленьком мире?! Почему мы не можем их сохранить? Мы – песчинка во всем большом мире. А жить хотят все. Мы, матери, наши матери, наши дети – уже родившиеся и еще не родившиеся – просят вас: "Помогите нам! Сохраните нас! Ведь мы так хорошо жили! Так радовались яркому солнцу, голубому небу. И сейчас хотим жить, а не ждать чего-то. Разве для этой песчинки нет места в большом мире?"

Нам говорят местные власти, что у нас все нормально. Нет никакой радиации. Но мы имеем глаза, уши, видим, Что землю со всей красотой срезают и увозят, а увозят на другую сторону поселка, где также живут люди. Моют дома по нескольку раз подряд, а улицы моют без конца. Из улиц вообще сделали помойные ямы. Везде грязь, и только. Зачем сотни солдат в нашем городе? Если все "нормально"?

От государства мы никогда ничего не требовали. Сколько было сил – работали. Растили хлеб, кормили скот, сдавали государству излишки сельскохозяйственной продукции. С каким удовольствием мы каждое лето укрепляли свое здоровье, набирались сил наши дети! Здесь! Мы никогда не просили путевок для оздоровления детей, мы не нуждались в них. А сейчас нам дают их бесплатно. Зачем нам эти поездки?

Мы не просим у вас ничего чрезмерного. К нам приезжают много разных комиссий, но ни одна комиссия не говорила с нами открыто.

Дайте нашим детям чистый воздух, чистый песок, не забирайте у них беззаботное детство. Почему от нас уехали все врачи, которые уже много лет работали в нашей больнице? К кому нам сейчас обращаться за помощью?

Под любым предлогом уехали и многие руководители района: одних перевели, другие уехали на курсы. Нам кажется, что мы живем обычной жизнью, но это только кажется. Для нас нет той радости, что была раньше. Мы любим, женимся, рожаем детей. Но каких детей? Детей, умирающих в роддоме. Многие дети школьного и дошкольного возраста стали на учет по радиологии в больнице. Для наших детей делают все бесплатно. Но для чего? Мы с детьми живем только для опытов. Мы нужны для будущих аварий.

Колокола Хатыни, колокола Чернобыля!.. Так зачем же еще колокола Полесского?!

В некоторых селах нашего района уже повывозили скот. Для скота этот воздух, это питание вредно, но детей оставили и дали им накопители радиации. А вдруг выживут?

Многие села вокруг нашего райцентра выселены. Мы остались в кольце. Так с какой целью нас здесь держат?

К вам обращаются с надеждой матери маленького поселка на Украине.

Ждут, веря в ваше сочувствие и помощь".

Страшный текст, в котором, я надеюсь, далеко не все правда. Есть, по-видимому, переборы. Но и правды немало. Этот текст свидетельствует о психологической атмосфере после аварии. Я был бы счастлив, если бы и Минздрав, и прочие организации убедительными фактами открыто, доказательно опровергли страхи женщин из Полесского. Это было бы полезнее и гуманнее всех бодрых заверений.

А пока будет молчание, пока будет раздаваться соловьиное пение – ждите массовых панических реакций и страхов. Таковы суровые истины послечернобыльского мира.

Знать и помнить

…На тихой (а ныне – мертвой) улице Богдана Хмельницкого, что в городе Чернобыле, выросло сияющее бронзированным алюминием двухэтажное сборное здание, в котором расположилась Правительственная комиссия по ликвидации последствий аварии.

Ушли в прошлое сумасшедшая нервотрепка 86-го года, ежедневные заседания ПК, бэтээры, грохочущие по дороге к АЭС, неустроенность быта. Внешне все вошло чуть ли не в привычные рамки – хотя можно ли привыкнуть к аварии и ее размерам?

Но это только внешнее впечатление. Ибо работа осталась: разминирование радиоактивной мины замедленного действия, дезактивация огромных площадей Зоны, строений, складов, ряда помещений АЭС. Для проведения этой работы было создано мощное производственное объединение "Комбинат" . Кроме разных технических служб при нем в феврале 1987 года образован не совсем обычный отдел – информации и международных связей. Этот отдел располагается в одном из отсеков "подводной лодки", как фамильярно именуют старожилы Чернобыля новое здание ПК, в котором все есть для автономного "плавания", гостиница, кухня и столовая, средства связи со всем миром, пост дозиметрического контроля и рабочие помещения.

При входе в отдел висит карта мира – из разных континентов, из многих стран мира связующие линии тянутся сюда, в Чернобыль. Руководитель отдела – Александр Павлович Коваленко (в настоящее время А. П. Коваленко находится на учебе в Москве). Хотя Коваленко по образованию историк, он имеет опыт работы на атомных станциях, а в 1986 г. исполнял обязанности заместителя директора ЧАЭС по эвакуации и потому изнутри знает многие болевые точки аварии.

В годы своей работы в Чернобыле А. Коваленко был более известен за границей, чем у нас в стране. Так уж сложилось, что в 1987 – 1988 гг. на Чернобыльскую АЭС приезжало больше иностранных корреспондентов, нежели советских. Коваленко отвечал на их вопросы и сопровождал их в поездках на АЭС и в город Припять.

Александр Павлович Коваленко:

"Мировой опыт крупных аварий и испытаний на атомных объектах показывает, что руководители атомной промышленности всегда пытаются представить положение в более светлых тонах, чем оно есть на самом деле, будь то американская Тримайл-Айленд, атолл Бикини или английский Уиндскейл. И в СССР, к сожалению, этот принцип долгие годы был возведен чуть ли не в закон. Старая закоренелая привычка "сглаживать и приукрашивать", "превращать беду в победу", по меткому выражению одного из московских журналистов, сослужила во время аварии на Чернобыльской АЭС печальную службу.

Неоперативное оповещение населения и даже своего правительства отмечается во всех достаточно крупных ядерных инцидентах. В некоторых случаях речь может идти о прямой дезинформации.

Период, когда опубликованная в СССР информация о чернобыльских событиях часто носила противоречивый и успокаивающий характер, нанес глубокую рану общественному мнению о ядерной энергетике в СССР и во всем мире. Иностранные корреспонденты летом 1986 года на территории 30-километровой зоны не допускались. Однако зарубежная пресса этого периода изобилует статьями о последствиях событий в Чернобыле: это и абсурдные измышления о "конце ядерной мечты" человечества, слежение за движением "зловещего радиоактивного облака над Европой", о "нарушении экологического баланса в природе вследствие аварии", "политических и экономических последствиях аварии", о том, что "взрыв" в Чернобыле отразился на экономике сельского хозяйства и здоровье населения СССР, а также нарушатся от ношения СССР с западноевропейскими странами". В начале мая правительства Западной Германии, Италии и Франции, чьи территории западные обозреватели посчитали наиболее пострадавшими, запретили населению торговлю определенными видами продуктов, запретили людям, живущим в сельской местности пить воду, молоко, а также питаться свежими продуктами, экспортируемыми из СССР, НРБ, ВНР ПНР, ЧССР. В некоторых странах в это время запрещают пасти скот, предупреждают, что опасно попадать под дождь, и тому подобное.

Появилось множество "сенсационных" сообщений о тысячах погибших, о взрыве двух блоков станции, об отсутствии систем защиты реакторов. Прогнозы о смерти в ближайшем будущем половины населения города Припяти, гибели всех малых городов и деревень Украины и Белоруссии, постепенном вымирании Киева – буквально захлестнули страницы многих изданий стран США и Западной Европы.

Отсутствие нашей достоверной информации порождало информационный вакуум. А природа не терпит пустоты. Корреспондент журнала "Штерн" Марио Рене Дедерикс, который много писал по проблемам Чернобыля, откровенно сказал мне: "Если я не могу получить информацию от официальных лиц, то я ее получаю на Бессарабском рынке". Его первые публикации как раз и были взяты из "источников" Бессарабского рынка. Много позже он был у нас в Чернобыле.

"Представители Советского Союза выступали мало. Своим бездействием Советы отдали контроль за потоком информации в руки на Западе. В течение более чем двух недель от советских государственных служащих, врачей, инженеров, физиков и простых граждан информация поступала только в оптимистических тонах. Это снижало доверие к ней. Часть информации – в частности, об уровне радиации за пределами станций – вообще не распространялась или выдавалась поздно. В результате появилась проблема доверия к советским источникам информации" – так писал профессор Дэвид Рубин в брошюре "Уроки Тримайл-Айленда и Чернобыля", подготовленной в Нью-Йоркском университете осенью 1986 года.

Уже 5 мая газета "Интернэшнл геральд трибюн" опубликовала карту распространения радиации с подробными сведениями об уровнях в СССР и Европе, а жители Киева не имели об этом ни малейшего представления. Разве это нормально?

Когда же Советский Союз начал проводить брифинги и передавать информацию в МАГАТЭ, которое пресса считала надежным источником, Запад стал терять контроль над освещением аварии.

Следует вообще отметить характерную тенденцию в освещении событий в Чернобыле. В разные периоды работы по ликвидации последствий аварии проводилась различная политика относительно информированности. И чем меньше оперативной информации о Чернобыле появлялось на страницах советской печати, чем жестче становился информационный режим, касающийся 30-километровой зоны, тем больше появлялось невероятных слухов и сплетен внутри страны, тем обширнее и разнообразнее становилась "достоверная" информация западных государств. И наоборот. Когда в феврале 1987 года в зоне начал работать Отдел информации и международных связей, когда были проведены первые телефонные мосты Чернобыль – западные средства массовой информации, когда в Чернобыле появился прямой справочный телефонный провод, а в зоне была организована работа всех желающих к нам приехать иностранных корреспондентов, ситуация начала выправляться, появилась возможность влиять на распространение информации.

Недооценка зарубежного опыта ликвидации последствий аварии в плане необходимости подготовки руководства и на селения к трезвой оценке их относительной опасности и важности регулярной и объективной информации о складывающейся обстановке, закономерно привели к распространению у нас сильно преувеличенных представлений и оценок опасности, а затем возникновению среди части населения психологической напряженности.

Население всех стран настороженно относится ко всему, что связано с ядерной энергией, поскольку эта сфера секретна, а правительства в случае аварии не проявляют откровенности. Правительство Франции, например, в течение 10 дней после Чернобыля не сообщило населению о том, что уровень радиации в некоторых районах во много раз превышал обычный, в Италии сообщение об уровне радиации дали в единицах измерения, не понятных простому человеку.

В докладе, распространенном сенатором Джоном Гленном во время аварии в Чернобыле, упоминается 151 "значительная" утечка радиации, происшедшая в последние годы в мире Почти обо всех этих утечках не было ничего известно. Кому и зачем нужна эта секретность? Покрытая тайной информация о загрязнениях окружающей среды, жертвах стихии и аварий, бессмысленные запреты на использование карт и въезд в обширные "зоны пропусков" – все это и у нас в Советском Союзе превратилось в большую и хорошо оплачиваемую отрасль. Этим занимаются высококвалифицированные специалисты и лица, не умеющие подчас делать больше ничего, кроме как не разрешать. Они кровно заинтересованы в сохранении прежних порядков. Одно освобождение этих людей от такого рода деятельности, сокращение их штата уже принесло бы ощутимый экономический эффект обществу. Конечно, это многим из них не понравится.