Текст книги "Исследование Апокалипсиса"

Автор книги: Юрий Антонян

Итак, здесь два ясных утверждения: 1) дама в порфире – это Рим, великий город, царствующий над царями земными; 2) книга написана в царствование шестого римского императора; после него придет другой, которому царствовать недолго; а затем следует возвращение одного «из семи», раненного, но исцеленного, имя которого содержится в этом таинственном числе и о ком Ириней еще знал, что это Нерон.

Начиная с Августа, продолжает Энгельс, следуют: Август, Тиберий, Калигула, Клавдий; пятый – Нерон; шестой, тот, который есть, – Гальба, восшествие коего на престол послужило сигналом к восстанию легионов, особенно в Галлии, под предводительством Огона, преемника Гальбы. Таким образом, наша книга, по-видимому, была написана в царствование Гальбы: 9 июня 68 г. – 15 января 69 г. И в ней предсказывается близкое возвращение Нерона.

А теперь о последнем доказательстве – о числе. Это доказательство также было открыто Фердинандом Бенари и с тех пор никогда не оспаривалось в научном мире.

Приблизительно за 300 лет до нашей эры евреи стали употреблять свои буквы в качестве символов для обозначения чисел. Философствующие раввины видели в этом новый метод мистического толкования, или каббалы. Тайные слова выражались числом, полученным от сложения цифровых значений букв, из которых состояли эти слова. Эту новую науку они называли gematriah, геометрия. Эту науку и применяет здесь Иоанн. Мы должны доказать: (1) что число содержит имя человека и что этот человек – Нерон и (2) что данное решение вопроса остается в силе как для текста с числом 666, так и для столь же старого текста с числом 616. Возьмем древнееврейские буквы и их цифровое значение:

כ (нун) н = 50

ק (коф) к = 100

ר (pern) р = 200

ם (самех) с = 60

ו (вав) как о = 6

ד (реш) р = 200

נ (нун) н = 50

Нерон – кесарь, император, по-гречески – Neron Kaisar. Теперь, если вместо греческого начертания мы напишем латинское Nero Caesar древнееврейскими буквами, то буква «нун» в конце слова «Нерон» отпадает, а вместе с ней и ее числовое значение 50. Это приводит нас к другому старому тексту – 616, и доказательство, таким образом, совершенно безупречно.

Итак, таинственная книга становится теперь абсолютно ясной. Иоанн предсказывает возвращение Нерона приблизительно к 70‑му году и господство террора в его царствование, которое должно продолжаться сорок два месяца, т. е. 1260 дней. По прошествии этого срока бог восстанет, победит антихриста – Нерона, разрушит великий город огнем и закует дьявола на тысячу лет. Наступит тысячелетнее царство[43]43
  См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 11–12.


[Закрыть].

Протоиерей Н. Орлов писал, что из посланий Лионской и Бьенской церквей к церквам Азии и Фригии о гонениях на христиан при Марке Аврелии в 177 г. видно, что Апокалипсис был у них в широком употреблении как утешительная книга, так как в этом послании обнаруживается много параллелей с выражениями Апокалипсиса. Один раз в послании он прямо цитируется как «Писание». В целом Откровение в церквах Малой Азии пользовалось общим признанием в качестве писания апостола Иоанна. Один из документов римской церкви примерно в 155 г. называет Апокалипсис дважды, второй раз наряду с Апокалипсисом Петра. В древней церкви Откровение Иоанна анализировал св. Дионисий, сначала наставник огласительной церкви в Александрии, а с 247 г. – епископ Александрийский. Дионисий сомневался в том, что ее сочинил апостол Иоанн, поскольку он обнаружил различия между языком и стилем этой книги и языком и стилем евангелия от Иоанна и посланий Иоанна.

Н. Орлов дает краткий обзор позиций древних отцов церкви относительно Апокалипсиса. Св. Кирилл иерусалимский (315–386) не называет эту книгу среди канонических произведений. Св. Епифаний Кипрский (ум. в 403 г.) принимал Откровение и опровергал возражения против него. Иоанн Златоуст и св. Ефрем Сирин не цитирует эту книгу. Св. Иоанн Дамаскин (ум. в 750 г.) считал ее канонической. Такого же мнения был Афанасий Великий, а также все церковные писатели западной церкви. Первые комментарии к ней появились в V в.[44]44
  См.: Толковая Библия или Комментарий на все книги св. писания. Петербург, 1911–1913. С. 409–501.


[Закрыть]

Не должно, по-моему, вызывать сомнений, что Апокалипсис написан не в дни наиболее яростных гонений на христиан: об этом свидетельствует то, что ни в одном из посланий к азиатским церквам, а это наиболее реалистическая часть книги, не говорится о преследовании христиан; в том же убеждает сама тональность Апокалипсиса, его торжественный, победный настрой, высокий оптимизм, непоколебимая убежденность в том, что христианству принадлежит будущее. Так может вести себя отнюдь не жестоко преследуемая религия.

В своем Первом соборном послании апостол Иоанн Богослов написал знаменательные слова, которые как нельзя лучше передают этическую сущность новой религии и поэтому стали чрезвычайно популярны: «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (I Ин., 4:16). Этого, увы, мы не найдем в Откровении, в котором Бог выступает отнюдь не как олицетворение любви.

Глава II. Откровение как отказ от любви и прошения

Видение Иоанна: разрушенный Вавилон

1. Этические проблемы Откровения

Чтобы должным образом оценить этические проблемы, в изобилии поставленные Апокалипсисом, необходимо предварительно вспомнить, что христианство стало принципиально новым духовным явлением, изменившим лицо мира.

М. Бубер отмечал, что поток христианства, излившийся на мир из израильского источника, подкрепленного мощными притоками, в особенности из Ирана и Эллады, возник в то время, когда в эллинистическом культурном ареале, особенно в его религиозной жизни, народный компонент оказался вытесненным в связи с ростом значения отдельного человека. Христианство «эллинистично» постольку, поскольку оно отказывается от концепции «святого народа» и знает одну лишь личную святость. Индивидуальная религиозность приобретает вследствие этого прежде невиданную интенсивность и обращенность внутрь человека, тем более что постоянно здесь наличествующий образ Христа оказывается куда более тесно связанным с отдельным человеком в отношении возможности следования и подражания ему, чем лишенный образа Бог Израиля, – Бог, себя открывающий, но не в меньшей степени и скрывающий себя. Склонившиеся на сторону христианства народы, в отличие от Израиля как народа союзного, не находились с этим не принимающим никакого окончательного образа, но вновь и вновь покидающим всякое свое правление Богом в едином основополагающем отношении и не могли вступать с ним в непосредственную связь[45]45
  См.: Бубер М. Два образа веры. М., 1999. С. 521–522.


[Закрыть].

В этих словах можно видеть достаточно точную характеристику христианства и его этики, в том числе в соотношении с иудаизмом. Христианство действительно поставило человека в центр своего учения, чему в решающей степени способствовали образ и поведение нового Бога, его человечность и простота, реализация им своих мессианских функций в постоянном и тесном общении с людьми. Они с ним как раз и вступают в непосредственную связь. Апокалипсис же эту связь обрывает, сталкивает человека не с любящим и понимающим божеством, а с грозным, разящим и мстительным Богом. Он имеет четко определенный образ и отнюдь не покидает свое правление, напротив, именно правление дает ему возможность проявить себя в самом буйном качестве.

Р. Нибур писал, что этика Иисуса есть совершенный плод пророческой религии. Ее идеал любви также соотносим с фактами и потребностями человеческого существования, как Бог пророческой веры соотносим с миром. Она основана на всем богатстве нравственного опыта и соответствует ему. Она имманентна жизни, как Бог имманентен мирозданию. В своих высших проявлениях она превосходит человеческие возможности, как и Бог превосходит мир. Люди призываются «любить своих врагов», прощать не до семи, но «до седмижды семидесяти раз», не противиться злу, подставлять другую щеку, благословлять проклинающих нас и благотворить ненавидящих нас. Сопротивление и недовольство во всех этих призывах запрещается.

Абсолютизм любви в этике выражается в форме универсальности, противопоставленной всем более узким формам человеческой приязни, а также в виде особой моральной взыскательности, направляющей свою жесткую критику даже против самых неизбежных и слабых способов самоутверждения. Нибур справедливо считал, что нигде еще этика Иисуса не оказывается в более строгом противоречии с побуждениями и нуждами простых людей, чем в обыденной жизни[46]46
  См.: Нибур Р. Опыт интерпретации христианской этики // Христос и культура. Избранные труды Ричарда Нибура и Райн-хольда Нибура. М., 1996. С. 396–398.


[Закрыть]. Она противоречит интересам не только так называемых простых людей, но и вообще всех людей; ее следует расценивать не как правила поведения в повседневной жизни, а как свод неких высших принципов, идеалов, на которых должно вообще строиться существование людей. Вместе с тем это и требование к ним, острое желание видеть их совершенно другими в новой эре, но его оказалось невозможно удовлетворить, поскольку человеческая природа не меняется, даже если к этому призывают самые великие реформаторы.

Однако взгляды и поведение самого реформатора – Христа – претерпели, согласно Апокалипсису, весьма существенные изменения.

В Апокалипсисе Христос предстает в совершенно новом обличии, более того, создается впечатление, что перед нами просто иной персонаж, причем отнюдь не воплощение любви. Об отдельных агрессивных прорывах с его стороны говорилось еще в Евангелии, а книга «Откровение Святого Иоанна Богослова» свидетельствует об этом более чем красноречиво. Правда, может создаваться впечатление, что Христос здесь действует в неком сложном и странном сплаве с Богом-отцом, но на самом деле в книге фигурирует собственно Христос, о чем говорят такие слова: «Я есмь Первый и Последний. И живой; и был мертв…» (1:17, 18). Понятно, что «живой», и особенно «был мертв», никак не применимо к Творцу, извечному и бессмертному. Самозабвенный проповедник любви к ближнему, Христос грозит Эфесской церкви сдвинуть «светильник твой с места его» и заявляет, что ненавидит николаитов (2:5, 6). Пергамской церкви напоминает, что имеет острый с обеих сторон меч, которым может сразиться (2:12), а в послании Фиатирской церкви лжепророчице Иезавели грозит смертью ее детей (2:20, 23), что очень странно со стороны того, кто сам избежал Вифлеемского истребления младенцев и всегда проповедовал любовь и прощение, даже врагам. Еще более удивительно утверждение Христа, что кого он любит, того обличает и наказывает (3:19), удивительно из-за того, что от него ожидается прямо противоположное.

В апокрифическом Евангелии Младенчества содержится глава, резко отличающаяся от остальных: «В другой раз, когда Господь Иисус входил вечером в лес с Иосифом, вот, ребенок бежал навстречу Ему и сильно толкнул Его, и почти опрокинул Господа Иисуса, и Он сказал этому ребенку: «Так же, как ты Меня толкнул, упади и не вставай». И тотчас ребенок упал на землю и умер». Убийство ребенка, даже если он «сильно толкнул Его», в комментариях и оценках не нуждается.

На протяжении всей книги «Откровение Святого Иоанна Богослова» Христос (иногда вместе с Яхве) выступает в качестве гневного, ничем не сдерживаемого, крайне жестокого разрушителя. К. Г. Юнг имел все основания говорить, что «отсюда развивается та ужасающая картина, которая находится в вопиющем противоречии со всеми представлениями о христианском смирении, негневливости, любви к ближнему и к недругам, о любящем Отце небесном и спасающем людей Сыне и Избавителе. Настоящая оргия ненависти, гнева, мести и слепого буйства, ненасытно порождающая фантастические кошмары, разразившись, затопляет кровью и огнем миф, который, выходит, и спасать-то стоило только ради изначального статуса невиновности и любовной общности с Богом»[47]47
  Юнг К. Г. Ответ Иову. М., 1995. С. 197.


[Закрыть].

Откровение Иоанна Богослова знаменует крах идеального и прекрасного учения о всепрощении и любви, учения, имеющего, тем не менее, всемирно-историческое значение для человеческой нравственности. Если бы коммунисты во главе с Марксом и Лениным, нацисты во главе с Гитлером при всей их понятной ненависти к христианству тщательно проштудировали Новый завет и особенно Откровение, сумели должным образом оценить эту последнюю книгу в сопоставлении с предыдущими, проанализировать весь путь, пройденный затем человечеством, то они, вероятно, не стали бы в очередной раз экспериментировать с коренной перестройкой человека. Это не удалось Христу, это не удалось и им, это невозможно в принципе никогда и не под силу никому. В этом, не сомневаюсь, заложено величие и неисчерпаемость личности. Но нет никакой гарантии, что не найдется новый исправитель людской природы, которого тоже ожидает неминуемый провал.

Вечное возвращение к идее коренного улучшения человека означает не столько наличие определенной перспективы, сколько неудовлетворенность тем, что он из себя представляет. Мы теперь уже можем с большой долей уверенности прогнозировать результаты предпринимаемых усилий. Такое облегчающее, хотя и трагическое, обстоятельство дает нам возможность заранее вынести осуждающий приговор всем усилиям, основанным на агрессии. Но все-таки и такая идея возвышается над человечеством подобно монолиту, иногда грозя раздавить его. Поэтому ничего наперед не прощено и ничего не дозволено, если это не христовы любовь и милосердие, которые торжествуют в большинстве новозаветных сочинений.

Видения, действа и образы Откровения есть продукт патологической и фанатически заряженной психики его автора, когда прорываются из бессознательного все таящиеся в нем грозные брутальные силы[48]48
  Разумеется, богословие совершенно иначе комментирует расправы богов с людьми. В качестве примера приведу Толкование Апокалипсиса святым Андреем Кесарийским того эпизода в книге, когда третий ангел вострубил и упала с неба большая звезда: «Горечь, обозначаемая полынью, как утверждают некоторые, означает скорбь, поражающую грешников, мучимых в геенне; по обширности своей она правдоподобно и правильно названа водами. Но мы думаем, что этим указывается и на скорби последних дней. Звезда или означает, что все это идет с неба, или указывает на диавола, как о нем говорит пророк Исаия: как упал ты с неба, денница, сын зари!» (Ис., 14:12). Так как диавол, напоя людей чрез удовольствия горьким развращением, по попущению Божию наводит и скорби, хотя не на всех, но по долготерпению Божию на третью часть, для того, чтобы неверие в загробное воздаяние не привело нетерпеливых к душевной смерти. На оставшихся же в живых пред кончиной сбудется все горькое, видимое наступление чего Господь раскрыл для нашего вразумления. И если мы не хотим быть осужденными Им, то должны сами осудить себя, ибо, по словам божественного апостола, ибо если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы (1 Кор. 11:31). И, как осужденные, мы должны быть наказаны Господом и принять с благодарностию наводимые на нас скорби, подобно тому как мы видим, что рассудительные больные с терпением переносят прижигания и операции, надеясь на выздоровление. Поэтому и мы, являясь душевно здоровыми и не давая из своей среды пищи геенне огненной, да не осудимся с миром, но воцаримся на веки со Христом, Ему же подобает всякая слава, честь и поклонение, величие и великолепие, с Безначальным Отцом и Всесвятым Духом ныне и присно, и в нескончаемые веки веков. Аминь».


[Закрыть]. Ужасы нагромождаются друг на друга, болезненная кровавая фантазия не знает границ, и все подчиняется только извращенной логике устрашения и разрушения. Создается впечатление, что христианство долго сдерживалось на протяжении всего Нового Завета до Откровения, но так и не смогло это сделать, прорвавшись все-таки фантасмагорией агрессии. Конечно, нет сомнений, что христианство в лице Иисуса действительно принесло принципиально иное восприятие мира и человека, но где-то в глубине, под спудом великого учения глухо клокотала ненависть. В этом смысле Откровение представляет собой свидетельство невозможности переделать человеческую природу. Скорее всего оно есть взрыв бессознательного, и в нем можно обнаружить все, что отвергается официальным христианством, т. е. сознанием. Апокалиптические видения подымаются с того дна, которое принадлежит коллективному бессознательному, и отдельные образы Откровения суть архетипы. Следовательно, эта книга охватывает общие для человечества проблемы. На этом же дне обитают и самые брутальные силы души, которые выступают в виде страшных монстров и приводят в ужас владельцев этих душ, на время убаюканных Христом.

Но, как и всегда, здесь нет и не может быть резкой границы между сознанием и бессознательным, их постоянное взаимодействие предполагает по временам высочайшее напряжение. Оно имеет место и тогда, когда вырываются вытесненные страсти, – собственно сами видения, действа и голоса на Патмосе есть не что иное, как вырвавшиеся страсти. Иоанн, который ранее так убедительно доказал, что познать Бога и уверовать в него можно только в любви, а любовь в том, «что не мы возлюбили Бога, а Он возлюбил нас…» (1 Ин., 4:10), теперь столь же красноречив, как и неистов, утверждая, что познание всевышнего вполне реализуемо в буйном потоке его гнева и ярости.

Сама фигура Христа, если иметь в виду весь Новый Завет, включая Откровение, есть модель цельного человека, способного не только на безграничную любовь и милосердие, но и на стойкость, решительность, даже жестокость, беспощадное сокрушение врагов, на непредсказуемое и противоречивое поведение. В немалой степени этим объясняется ошеломляющий успех христианства в античном мире.

Цельность Апокалипсиса несомненна, хотя противоречий в нем предостаточно: чего стоит, например, гнев буйного агнца, что также позволяет говорить о том, что автор (авторы) пытался объединить в единое и неделимое целое несовместимые кротость и жестокую агрессию. Но образ агнца выступает и в качестве прототипа Христа. Более того, агнец и есть Христос, что еще сильнее запутывает ситуацию.

Откровение Иоанна Богослова условно можно разделить на три части: вступительную, состоящую из первых пяти глав и включающую в себя предварительные пояснения, наставления главам семи церквей, видения Яхве и Христа. В соотношении со следующими за ними главами они не столь агрессивны, основную, состоящую из четырнадцати глав (с 6 по 19) и повествующую о всех мыслимых казнях и катастрофах, которые обрушатся на человечество; заключительную, состоящую из последних трех глав и рассказывающую о всеобщем воскресении, Страшном суде, открытии нового Иерусалима, необходимости соблюдения божьих заповедей и об ожидании второго пришествия мессии. Если попытаться найти аналоги апокалиптическим текстам в других книгах Библии, в том числе ветхозаветных, то окажется, что наибольшее число параллелей имеют первая и третья части Откровения, наименьшее – основная часть. Иными словами, намного больше аналогов имеют тексты «нестрашных» восьми глав первой и третьей частей, намного меньше – четырнадцать глав основной части этой книги.

В качестве доказательства приведу богословские изыскания архиепископа Аверкия (Таушева), который обнаружил следующее количество параллелей Апокалипсиса с другими книгами Библии[49]49
  См.: Апокалипсис в учении древнего христианства. Толкование архиепископа Аверкия (Таушева). М., 2001. С. 63–249.


[Закрыть]. Приведу их в виде таблицы.

Как мы видим, в относительно «нестрашных» восьми главах архиепископ Аверкий (Таушев) обнаружил 88 аналогов с другими книгами Ветхого и Нового заветов, и лишь 52 – в остальных четырнадцати. Конечно, возможны иные изыскания для установления и новых параллелей, но, думается, соотношение будет примерно таким же. Вызывает интерес и то, какие именно параллельные места нашел в других книгах Библии Аверкий (Таушев), особенно к таким сверхагрессивным главам Откровения, как восьмая и девятая.

К восьмой главе:

«Все, что Я показываю тебе, и образец скинии и образец всех сосудов ее; так и сделайте» (Исх., 25–9);

«Которые служат образу и тени небесного, как сказано было Моисею, когда он приступил к совершению скинии: смотри, сказано, сделай все по образу, показанному тебе на горе» (Евр., 8:5);

«Перед ними сотрясется земля, поколеблется небо; солнце и луна помрачатся, и звезды потеряют свой свет» (Иоиль, 2:10).

К девятой главе:

«Ныне суд миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон» (Ин., 12:31).

Из приведенных четырех библейских отрывков устрашающим можно назвать лишь тот, который взят из книги пророка Иоиля. Вместе с тем знаменательно, что после подобных угроз этот пророк говорит: «Раздирайте сердца ваше, а не одежды ваши, и обратитесь к Господу Богу вашему; ибо Он благ и милосерд, долготерпелив и многомилостив и сожалеет о бедствии» (Иоиль, 2:13). О богах Откровения никак нельзя сказать, что они милосердны и многомилостивы, что они сожалеют о бедствиях, которые обрушили на людей. В этическом аспекте Апокалипсис резко противоречит христианству, в Новом Завете он явно выглядит чужеродным телом. Не случайно эта книга была признана канонической достаточно поздно. Вообще в этом не было никакой необходимости: пророчеств о Конце света и возможности воскресения из мертвых достаточно много сказано в других библейских произведениях. Но, возможно, необходимость была в том, чтобы максимально устрашить противников новой побеждающей религии, создать духовную и нравственную основу для будущих гонений на отступников и «предателей».

Яхве и Христос агрессивно проявляют себя даже и в тех случаях, когда внешние ситуации объективно никак не должны провоцировать насилие. Так, Иоанну предстало видение сидящего на престоле Бога, вокруг него на престолах же сидели двадцать четыре старца, которые были облечены в белые одежды и имели на головах золотые венцы (4:3-4). Однако от престола исходили «молнии и громы и гласы» (4:5), хотя старцы это, конечно, вполне праведные персонажи, о чем свидетельствуют их белые одежды и золотые венцы. Здесь же обычная концепция Бога, который просто не может быть не грозным, о чем говорят и многие ветхозаветные сочинения. Впрочем, не только они: уже в евангелии от Матфея мы находим нечто вроде извинения за милосердного и прощающего Иисуса и появление его в традиционно устрашающем (для богов) виде (Мф., 24:7–31).

Как уже отмечалось выше, Апокалипсис демонстрирует полное и безоговорочное отрицание любой другой культуры, все нехристиане достойны лишь презрения, осуждения и даже уничтожения. Никакой компромисс или диалог с ними немыслим, управлять ими можно только с помощью террора. Иными словами, христианство устами Откровения призывает поступать с нехристианами так, как с христианами поступали римские власти. Не случайно, по-видимому, в этой книге ни один апостол не упоминается по имени, в том числе главный проповедник христианства Павел. Эфесская церковь, которая, по преданию, была основана им, удостаивается похвалы за то, что испытала «тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы и… они лжецы» (262). В этом можно усмотреть прямое порицание Павла.

Между тем, как справедливо отмечал П. А. Кропоткин, главное отличие христианства и буддизма от предшествующих им религий было в том, что вместо жестоких, мстительных богов, велениям которых должны были покоряться люди, эти две религии выдвинули – в пример людям, а не в устрашение – идеального богочеловека, причем в христианстве любовь божественного учителя к людям – ко всем людям без различия племен и состояний, а особенно к низшим, – дошла до самого высокого подвига, до смерти на кресте, ради спасения человечества от власти Зла.

Вместо страха перед мстительным Иеговой или перед богами, олицетворявшими злые силы природы, проповедовалась любовь к жертве насилия, и нравственным учителем в христианстве было не мстительное божество, не жрец, не человек духовной касты и даже не мыслитель из числа мудрецов, а человек из народа. Если основатель буддизма Гуатама был еще царский сын, добровольно ставший нищим, то основателем христианства являлся плотник, оставивший дом и родных и живший, как живут «птицы небесные», в ожидании близкого пришествия «Грозного суда». Идеалом христианства были не спокойная жизнь греческого мудреца и не военные или гражданские подвиги героев Древней Греции и Рима, а проповедник, восставший против безобразий современного ему общества и готовый идти на смерть за проповедь своей веры, состоящей в справедливости ко всем, в признании равноправия всех людей, в любовном отношении ко всем, как своим, так и чужим, и, наконец, в прощении обид – в противовес всеобщему тогда правилу обязательного отмщения обид[50]50
  См.: Кропоткин П. А. Этика. М., 1991. С. 105.


[Закрыть].

Такого проповедника и такой проповеди мы в Апокалипсисе не найдем. Этика Апокалипсиса – этика побеждающего, почти победившего христианства, во всяком случае, такой религии, которая нисколько не сомневается в своей победе. В первых веках христианства с построением церкви известные этические основы этой религии, особенно равноправие и прощение, – скоро стали стираться, а потом и вовсе забылись. Отказ от первоначальных этических основ христианства канонически закреплен в Апокалипсисе, затем пришедшая к власти церковь сделала все, чтобы это отступление закрепить.

Итак, мы видим, что этика христианства в Апокалипсисе изменила себе, сделав шаг назад к извечному способу решения всех мыслимых ситуаций – угрозе, страху, насилию. О том, что этот шаг будет сделан, можно было предполагать давно, поскольку в условиях гонений (пусть даже информация о них преувеличена) не могло же христианство выжить только благодаря кротости и непротивления злу. Последние больше нужны были в качестве новой глобальной идеи для мира, уставшего от насилия и переставшего верить в то, что только с его помощью можно найти решение важнейших жизненных проблем. К тому же эта идея вначале предназначалась социальным низам, в арсенале которого если и была сила, то лишь в виде стихийного и слепого бунта. Данный общественный слой тогда в основном мог надеяться на любовь и прощение. Однако по мере распространения христианства и укрепления его позиций оно все больше стало опираться на ненависть и насилие.

Апокалипсис закрепил еще одну очень важную тенденцию в христианстве. Если проследить его историю, то мы увидим, что Христос постепенно вытеснил Яхве, что осталось почти незамеченным не только теологами (что вполне закономерно), но и учеными. Этот процесс, если иметь в виду священные тексты, в полной мере начат именно в Откровении. Христос во всех книгах Нового Завета называл себя лишь сыном божьим и неизменно подчеркивал, что только выполняет волю своего отца. В Откровении же Иисус открыто именует себя Альфой и Омегой, началом и концом, Первым и Последним, даже вседержителем, а это уже настоящее и ничем не прикрытое посягательство на творца вселенной и человека – бога-отца. Даже внешне он неотличим от отца: «Глава его и волосы белы, как белая волна, как снег» (1:14). Так описывает его Иоанн.

Апокалиптический «великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною» (12:9) наделяется рядом отрицательных черт, что, впрочем, вполне естественно. Однако главное, что он делает, это обольщение народов и склонение их к поклонению себе, а также клевета на Бога: «И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно, и дана ему власть действовать сорок два месяца. И отверз он уста свои для хулы на Бога, чтобы хулить имя Его, и жилище Его, и живущих на небе. И дано ему было вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом, и народом, и языком, и племенем. И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца, закланного от создания мира» (13:5-8). Но несмотря на эти богопротивные дела, дьявол никого, как ни странно, не убивает, все плохое осуществляется им лишь на вербальном уровне.

А вот агнец, т. е. Христос, совершенно другой – он устрашает морем крови. Так, когда «Он снял вторую печать, вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга… И когда Он снял четвертую печать… и я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом, и голодом, и мором, и зверями земными… И когда Он снял пятую печать, я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие… И когда Он снял шестую печать … произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь. И звезды небесные пали на землю… И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих» (6:3–14).

Когда же агнец снял седьмую печать, появились семь ангелов, стоящих перед Богом, каждому из них была дана труба. Когда они начинали трубить, в мире стали происходить величайшие природные катастрофы и несчастья, массами гибли люди, животные, вообще все живое. Так, «Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть сделалась кровью, И умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла» (8:8-9). Трубный глас пятого ангела вызвал саранчу, которая не убивала людей, а только мучила их пять месяцев, и «мучение от нее подобно мучению от скорпиона… В те дни люди будут искать смерти, ноне найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них» (9:5-6).

А. Майков имел все основания написать («Из Апокалипсиса»):

 
Шестой Господен ангел вострубил.
И я услышал громкий глас из рога,
Единого из четыре рогов,
Которыми снабжен алтарь был Божий.
Он агнецу трубившему изрек:
«Четыре ангела стоят и ждут,
Окованные при реке Евфрате:
Сними с них узы!» И разбил он узы.
И ждавшие сего часа и дня,
И месяца, и года, устремились
Четыре ангела, чтоб третью часть
Людей убить…
 

Поэт почему-то не ставит перед собой вопрос: а за что убивать этих людей? В чем они повинны перед всевышним? Ведь убийство само по себе великий грех, и поэт – уже только потому, что он поэт, – ни в коем случае не может оправдывать убийство, даже если это происходит по господнему повелению.

Вообще ангелы в Откровении играют весьма сложную и по большей части открыто агрессивную роль, обычно выступая в роли кровожадных и безжалостных убийц. Ангел появляется в самом начале первой главы, именно через него Христос передал Иоанну «чему надлежит быть вскоре». Иисус приказывает Иоанну обратиться к ангелам ряда церквей, но это не обычные для некоторых мифологий бесплотные существа, назначением которых является служение единому богу и борьба с его врагами, а скорее главы религиозных общин. В качестве действующего субъекта ангел впервые появляется в пятой главе: здесь он вопрошает громким голосом, кто достоин открыть имеющуюся у Христа книгу. Полный разбой учиняют ангелы в восьмой главе, убивая людей, вызывая природные катаклизмы и т. д. То же самое они делают в шестнадцатой главе. Так, первый ангел вылил свою чашу на землю, отчего у людей появились жестокие и отвратительные гнойные язвы, правда, они имели «начертание зверя» и поклонялись ему. Четвертый ангел вылил чашу свою на солнце, вследствие чего оно стало жечь людей огнем, а поэтому они начали хулить Бога. Как можно полагать, всевышний наслать на людей это бедствие для того, чтобы проверить крепость их веры.

Как и в других монотеистических религиях (хотя бы формально таковых), в христианстве ангелы выполняют поручения Бога или Христа. Только им они обязаны своим существованием. На самом же деле ангелы «произошли» из двух главных источников: 1) древнейших анимистических представлений, что за всем неживым стоит чья-то воля, ум, дух, бесплотные, но вполне разумные существа, которые управляют этим неживым; 2) из понимания древними людьми природы ветра – наши далекие предки не могли себе представить, что воздух движется, иногда с очень большой скоростью, «просто» сам по себе, без вмешательства какой-то разумной силы. Не случайно на древнееврейском, арамейском и арабском языках одним и тем же словом обозначаются «дух» и «ветер».

Автор (авторы) как бы предлагает читателям: посмотрите, кто из них страшнее – дьявол, который лишь обольщает, или Христос вместе с богом-отцом, которые устраивают совершенно зверские, ни с чем не сравнимые расправы. Но, думается, в Апокалипсисе нет богохульства, желания убедить, что дьявол лучше богов, которые наделены всеми чертами некросадизма. Скорее здесь стремление показать, какова грозная божественная сила – слепая, не разбирающая правых и виноватых, чрезмерно жестокая, такова будет расправа с теми, кто отступит от нее. Психологический расчет здесь верен, поскольку люди уважают именно могучих владык, которые охотно прибегают к грубой силе. Только такой и может защитить. Если в отношении Яхве не нужно было демонстрировать, что он отнюдь не добрый дядюшка, с улыбкой благосклонно взирающий на проделки и шалости людей, то относительно всегда милосердного Христа надо было сказать, что и он может быть свирепым.