Текст книги "Исследование Апокалипсиса"

Автор книги: Юрий Антонян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Для человека действительность всегда была обрамлена возможным, но в то же время он постоянно ощущал возможное как бесконечное, т. е. терял границы возможного, в том числе в своих эсхатологических исканиях. Он стремился вырваться за пределы своего бытия, но в его далеко идущих потенциальностях и особенно предвидениях нет место хаосу. Точнее – он очень желал этого. Хаос может быть только позади, впереди в худшем случае возможны неясности, не до конца видимые детали. Крайнее будущее будет дивно прекрасным, как Ра, потому, что там нет хаоса, который всегда пугает его. Относительно достоверности прогнозируемых сверхдалей ему, конечно, требуются подтверждения, но их всегда легко найти, если сверхдальнее будущее остро желаемо. Можно найти подтверждение у того, кому в первую очередь доверяешь, и в движении собственной души, чтобы освободиться от страха брошенности как предчувствия смерти, в которой, кроме абсолютной тьмы, нет ничего.

В тех границах человеческого мира, которые познаны нами, не имеется никаких оснований для уверенного прогнозирования будущего, тем более сверхдальнего. Хотя нельзя не признать, что потребность в прогнозе была всегда. Умозрительный образ мира, созданный религией или утопическими учениями и несущий в себе указание на цель и смысл истории, совершенно неубедителен. Но по сравнению с политическими утопиями религиозная вера обладает тем несомненным преимуществом, что все связанные с ней предвидения покоятся на гарантиях того, кому верующий всецело доверяет. Христианская эсхатология не указывает на более или менее точную дату спасения, видимо, потому, что представляет самого человека как проблематичного и раздираемого противоречиями, в котором всегда боролись начала, и способствующие, и препятствующие его же спасению.

Марксизм проделал с религиозной эсхатологией нехитрую операцию, которую можно назвать секуляризацией: веру в откровение и спасение он переделал в веру в грядущее торжество всеобъемлющей идеи. Но было бы ошибкой думать, что между ними лежит пропасть. В сущности и религиозная вера в спасение тоже есть вера в торжество идеи. И в том и в другом случае речь идет о спасении, будущее находится здесь в прямой связи с непосредственно переживаемым настоящим. Мысль наделяется способностью устроить загробную судьбу человека, хотя общественное бытие на самом деле может порождать силы, готовые к его обновлению. Но религиозное и марксистское будущее мифологично, а время этого будущего сакрально. Человек с религиозным или марксистским мировоззрением уходит в это будущее как в психологическое убежище от всех повседневных болезненных проблем и катастроф. Соответствующие мировоззренческие системы рассматривают такое убежище едва ли не самым главным своим идентификационным признаком. Смысл бытия видится ими не в мгновении, не в настоящем, а в вечности, не во всякий раз переживаемой конкретности, а только в абстрактной эсхатологической виртуальности. Христианин не утверждает, что знает своего Бога, но это не только не мешает ему верить в него и в грядущее царство божье, а, напротив, способствует его вере, поскольку она освящена таинственным светом всемогущего. Марксист же полагает, что свое божество он знает очень хорошо, не подозревая, что оно давно мифологизировано.

Христианская и любая другая религиозная эсхатология не представляет человеку никаких возможностей выбора, он строго ориентирован только на этот вариант развития истории и никакой другой. Ему не остается ничего другого, как пассивно ожидать его наступления при полном отсутствии возможности подстегнуть обстоятельства. Единственное, что остается в личностных возможностях, это своей праведной жизнью заслужить наилучший загробный удел. Ожидающий обычно не пытается описать то, что ему предстоит в более чем отдаленном будущем, в первую очередь потому, что он о нем ничего или почти ничего не знает. К тому же есть инстинктивный страх вызвать божественное неудовольствие, ну а слова затемняют и убивают то, что составляет предмет его самых больших надежд.

Надежда – это состояние бытия, это внутренняя готовность с еще нерастраченной энергией, это знак того, что жизнь не кончена. Надежда питает веру, и наоборот. Они вместе пытаются осознать и понять божественный промысел, каждая из них нерациональна, каждая из них трансцендентна, поскольку они принимают за истину то, что еще требует доказательств. Но доказательства им как раз и не нужны, ибо они верят, а потому надеятся.

Вера и надежда нашли свое классическое выражение в апокалиптическом видении человеческого финала, а еще раньше – у иудейских пророков. Апокалиптическое видение безальтернативно и строго предопределено. Вне церкви наиболее значимым эсхатологическим предсказанием был марксистский коммунизм, надежды которого в XX в. полностью рухнули, но это еще не значит, что в будущем они не возродятся и не соберут новых преданных и фанатичных сторонников.

3. Человек после смерти: христианство, Апокалипсис, душа

Вопрос о душе является едва ли не самым основным и болезненным, поскольку напрямую связан со смертью и возможностью обретения после смерти новой жизни. Учитывая исключительную важность этого вопроса, христианство не просто сделало его одним из центральных, но и приписало себе особые заслуги в «открытии» души, формировании и развитии концепции о ней, ее роли в обеспечении бессмертия.

Апокалипсис, как и другие тексты Нового Завета, исходит из того, что душа покидает тело и именно она обретает бессмертное существование, но, как уже отмечалось выше, не у всех людей, а лишь достойных этого. Однако и в этом нет ничего нового, поскольку так думали и многие другие культурные народы древности, даже первобытные люди, наблюдая безвозвратную гибель бренного тела и убедившись, что труп не воскресает. Вера в бессмертие души есть способ психологического преодоления своей бренности и снижения страха смерти, душа при этом становится виртуальным объектом, а вера в ее существование – главным утешением для верующего. Между тем в некоторых культурах душа мыслилась как нечто телесное, а значит, осязаемое и видимое; некоторые народы представляли себе душу человека еще при его жизни в виде маленького человечка, другие – в виде животного. Отголоски подобного понимания души можно обнаружить в Откровении: после снятия печати Иоанн увидел «души убиенных за слово Божие», каждой душе была дана белая одежда (Откр., 6:9–11).

Вообще вера в то, что душа может иметь телесные формы, настолько сильна, что во многих художественных духовных произведениях европейского средневековья она изображалась в виде человека, например царицы. Живучесть таких представлений объясняется тем, что подобным образом олицетворенная и оживленная душа должна была, в силу своей особой наглядности, убеждать в том, что она существует, а человек, следовательно, бессмертен.

Л. Леви-Брюль писал, что для большинства низших обществ смерть наступает в тот момент, когда «жилец», пребывающий в теле, имеющий некоторые общие черты с тем, что мы называем душой, окончательно покидает тело, даже если физиологическая жизнь еще не угасла. В этом одна из причин столь поспешных похорон, часто встречающихся у первобытных людей. На островах Фиджи погребальный обряд часто начинается за несколько часов до того, как человек действительно умирает. Туземцы Западной Африки, находясь у изголовья умирающего, иногда говорили: «Он умер». В действительности больной только потерял сознание и лежал неподвижно. На возражения белого человека, что он жив, поскольку продолжается сердцебиение, окружающие говорили: «Нет, он умер, дух его ушел, он не видит, не слышит, не чувствует». В 1863 г. на острове Кориско один туземец разыскал Нассау (информатора Леви-Брюля) и попросил у него лекарства, чтобы убить или успокоить духа тела его матери, движения которого мешали ему и не давали обряжать тело.

Все же, продолжает Леви-Брюль, если душа и покинула окончательно тело, если смерть уже наступила, только что умерший еще не отделен от своих близких. Он пребывает близ своего тела, и заботы, которые уделяются останкам, внушены ощущением его присутствия и опасностью, которая грозила бы живым, если бы они не поступили с телом покойника согласно установленным обычаям. Вообще дух, душу покойника боятся очень сильно и всячески стараются умиротворить его. Конечно, в некоторых обществах иногда пытаются обезвредить покойника, уродуя его тело или превращая его в жижу, изгоняя духа или сбивая его с толку, однако обычно более верным средством считают расположить духа к себе, удовлетворив все его желания. Тем самым презумируется, что нечто таинственное, то, что мы теперь называем душой, продолжает активно существовать, в том числе и у людей, которые при действительной жизни отнюдь не отличались активностью, причем посмертная деятельность может быть очень зловредной. Новоумерший по истечении нескольких дней оказывается одновременно и в своей могиле, и поблизости от жилища, где он умер, и далеко на пути в страну теней, если только уже не прибыл туда[70]70
  См.: Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1994. С. 317–319.


[Закрыть].

Как мы видим, душа в загробном мире живет достаточно полной жизнью и постоянно может находиться в движении. Вместе с тем Леви-Брюль отмечает, что ни покойники, ни предки почти никогда не наделяются в представлении первобытных людей традиционными атрибутами божеств, хотя бы второстепенных, или полубогов, без чего покойники и предки не могут быть объектом религии или культа. Например, народ тонга, несмотря на могущество, приписываемое ими предкам и покойникам, не обожествляют их в полном смысле слова. Природа их и в ином мире остается человеческой, они не становятся объектом религиозного почитания. Однако живые, безусловно, заинтересованы в том, чтобы предки и покойники к ним хорошо относились, они всегда внушают страх. Но те и другие постоянно поддерживают между собой связь. Крайне почтительное отношение к покойникам и панический страх перед ними объясняется не чем иным, как тем, что они наиболее полно и ярко символизируют смерть. Постоянные и деятельные отношения живых с мертвыми, кроме всего прочего, означают для первых, что по смерти они ведь не умрут, а будут самым активным образом участвовать в делах живых. Тем самым они обретают надежду.

Эти представления распространены повсеместно. Торанджа (Центральный Сулавеси) умоляли покойного оставаться там, где он есть, к нему придут другие умершие родственники; он должен подавать живущим дождь, чтобы рис был обильным, и не напускать на поля птиц, мышей и свиней. Его душа по-прежнему навещала мертвых, особенно в первую ночь после переноса гроба. Предотвратить эти посещения могла шаманка, которая для этого в первую ночь после выноса тела спускалась в подземный мир, чтобы доставить назад духов родичей, которые могли последовать туда задутой умершего. Заупокойная молитва описывает, как мертвецы пробуждаются, одеваются и проходят по подземному царству к араковой пальме, по стволу которой взбираются на землю и выходят на ее поверхность, чтобы, наконец, быть приведенными в храм или пиршественную хижину[71]71
  См.: Элиаде М. Священные тексты народов мира. М., 1998. С. 340–343.


[Закрыть].

Постоянное стремление умилостивить усопших предков, порождаемое главным образом страхом перед смертью и всем, что связано с нею, означает признание того, что эти предки стали духами или душами. О том, что представляют собой души, первобытные люди имели самые примитивные и общие представления или вообще ничего об этом не знали. Впрочем, не знают этого и современные христиане или мусульмане. Сама вера в духов (души) умерших диктуется не только страхом смерти, в этом проявляется попытка убедить самих себя, что жизнь со смертью вовсе не заканчивается. Эта вера проходит через всю историю человечества, она пронизывает ее, без нее человечество не существует. В то же время нельзя не заметить, что сама идея духа (души) умершего за все долгие века практически не изменилась. Христианство не сказало здесь ничего нового.

Души умерших, по представлениям первобытных людей, творят не только злые, но и добрые дела, например вдувают жизнь в деревья. Племя дисри в Центральной Австралии считает священными деревья, в которые, как гласит предание, превратились их предки: они с почтением отзываются об этих деревьях и делают все возможное, чтобы их не срубили и не сожгли. Часть жителей Филиппинских островов верят, что в определенных деревьях обитают духи их предков, а поэтому бережно относятся к ним. Игорроты, одно из горных филиппинских племен, в каждой деревне имеют священное дерево, в котором обитают души умерших предков ее жителей. Дереву приносят жертвы. По верованиям корейцев, души людей, умерших от чумы или на дороге, а также души женщин, испустивших дух во время родов, неизменно находят себе пристанище в деревьях. В Китае с незапамятных времен существовал обычай сажать деревья на могилах, чтобы придать духу умершего силу и тем самым спасти его тело от разложения[72]72
  См.: Фрезер Д. Д. Золотая ветвь. Исследование магии и религии. М., 1986. С. 115–116.


[Закрыть].

Обобщая огромный этнологический материал, Д. Д. Фрезер писал, что, по представлению первобытного человека, живое существо живет и двигается потому, что внутри него сидит человек или зверек, который им двигает. Этот зверек в животном, этот человек внутри человека есть душа. Деятельность животного или человека объясняется присутствием этой души, а его успокоение во сне или в смерти – ее отсутствием; сон или транс представляют собой временное, а смерть – постоянное отсутствие души. В последнем случае предохраниться от нее можно, либо закрыв душе выход из тела, либо, если она его покинула, добившись ее возвращения. Далее Фрезер делает очень важный вывод: меры предосторожности, принимаемые дикарями для достижения одной из этих целей, выступают в виде запретов, или табу, являющихся не чем иным, как правилами, предназначенными достигнуть постоянного присутствия или возвращения души. В подтверждение этого вывода Фрезер приводит множество примеров.

Так, индейцы-гуроны считают, что у души есть голова, тело, руки и ноги, короче, она является уменьшенным подобием человека. Так же думают эскимосы, малайцы, народности Пенджаба. Племена индейцев, живущих в нижнем течении реки Фрейзер, полагают, что у человека есть четыре души; главная из них имеет форму человечка, а три другие являются ее тенями. Обитатели острова Ниас верят, что каждого человека до рождения спрашивают, какой длины и веса душу ему хотелось бы иметь, и отмеривают ему душу подходящего веса и длины. Самая тяжелая из когда-либо выданных душ весит примерно 10 граммов. Существует множество способов, обеспечивающих сохранение души в теле или возвращения ее обратно.

Часто душа представляется птицей, готовой умереть. Такое представление, вероятно, оставило следы в большинстве языков и продолжает сохраняться в качестве поэтической метафоры. Множеством способов это представление о душе-птице проявляется у малайцев. Если душа готова взлететь птицей, можно воспользоваться рисом как приманкой, чтобы помешать ей улететь либо возвратить из опасного полета. Например, на острове Ява, когда ребенка впервые ставят на землю – этот момент первобытным людям кажется особенно опасным, – его помещают в клетку для кур, и мать начинает кудахтаньем созывать цыплят.

Чревато опасностями отсутствие души во время сна. У ненцев бытует верование, что душа выскальзывает изо рта спящего в виде белой мыши или птички. Жители Трансильвании утверждают, что не следует позволять ребенку спать с открытым ртом, в противном случае душа его выскользнет в виде мыши, и ребенок никогда не проснется. Душа не всегда отлетает добровольно, иногда ее извлекают из тела приведения, демоны или колдуны[73]73
  См.: Там же. С. 175–178.


[Закрыть].

Фрезер приводит и многие другие убедительные примеры веры первобытных людей в существование души[74]74
  См. Фрезер Дж. Дж. Золотая ветвь // Дополнительный том. Исследование магии и религии. М., 1998.


[Закрыть], способы ее сохранения или возвращения в тело. Поскольку такие представления были распространены на всех континентах, это означает, что практически весь древнейший мир знал о том, что есть душа, приписывая ей ни с чем не сравнимое значение. Очень важно, что дикари полагали и посмертное сохранение души, хотя и не всегда четко понимали, где она будет обретать. Это в должной мере сделали потом развитые религии, например египетская и древнегреческая.

Взгляды древних на душу человека, с одной стороны, были частью их представлений о том, что все предметы и явления имеют внутри себя некие существа, определяющие их жизнь, движения, действия и т. д., с другой – они давали недвусмысленную надежду на то, что и после смерти душа продолжает жить, а значит, в худшем случае исчезает только тело. В аспекте обеспечения душой бессмертия человека не имеет существенного значения, где она находит пристанище после смерти: в других людях, деревнях, животных, водах, на небесах или еще где-нибудь. Главное – она продолжает существование. Конечно, современный верующий не думает, подобно дикарю, что с помощью разных ухищрений можно сделать так, чтобы ушедшая из тела душа вновь возвратится в него, т. е. чтобы человек воскрес. Да это ему и не нужно, ведь он верит, что душа должна обеспечить бессмертие. Но и это, к великому огорчению религии, в том числе христианской, не спасает от страха смерти, который практически не зависит от сознательной воли индивида и его духовных убеждений. Этот страх дан от природы, он генетически запрограммирован у живых существ.

Представления о душе покойника отразились во многих народных поверьях. Так, в Ирландии существует запрет на плач над покойником. Его нельзя готовить к похоронам до тех пор, пока не пройдет три часа после его смерти, чтобы звуки оплакивания не мешали душе покинуть тело и она не стала добычей демонов, ждущих неподалеку[75]75
  См: Энциклопедия суеверий. М., 1995. С. 421.


[Закрыть].

Анализируя верования в продолжение существования души за гробом, Э. Б. Тайлор напоминает, что учение о будущей жизни в том виде, в каком оно существует у примитивных обществ, есть ни что иное, как неизбежный вывод из анимизма дикарей (этот вывод закреплен в современных религиях. – Ю. А.). Верования в будущую жизнь распадается на два отдела, принадлежащих к самой отдаленной древности. Одно из них есть учение о переселении душ. Возникнув на самых низших ступенях и распространившись в обширных религиозных общинах Азии, оно заняло видное место в истории и даже теперь чрезвычайно распространено, но в настоящее время оно, по-видимому, остановилось в своем развитии и не двинется дальше. Более образованный мир отверг это древнее верование, и теперь в Европе лишь выродившиеся остатки его.

Совершенно иной является история другого учения, продолжает Тайлор, – о самостоятельном существовании личной души после смерти тела. Переходя из одной стадии в другую соответственно развитию человечества, изменяясь и обновляясь в течение своего длинного пути у разных народов, это очень важное учение может быть прослежено, начиная от его грубых и первобытных проявлений у дикарей до его утверждения в недрах новейших религий. В последних вера в будущую жизнь является стимулом к добру, надеждой, поддерживающей человека в страданиях и перед страхом смерти, ответом на вечный вопрос о столь неравномерном распределении счастья и несчастья в настоящем мире, ответом в виде ожидания другого мира, где будут улажены все несправедливости[76]76
  См: Тайлор Э. Б. Первобытная культура. М., 1989. С. 254–255.


[Закрыть].

Думается, что между этими двумя учениями не следует проводить резкой границы. Если посмотреть на них с позиций их функций, мы легко обнаружим, что то и другое имеют одну функцию – жизнь со смертью человека не кончается, душа продолжает ее, переселившись (как в первом случае) и в животных. Дикаря это совсем не смущало, поскольку он не проводил черты между душами людей и животных. К тому же человеческая душа после смерти животного опять могла воплотиться в человека. Его душа могла переселиться и в растения, примитивный человек вполне это допускал, из них она была способна вновь перейти к животному или человеку. Но и этим не ограничиваются возможности перевоплощения души, она имела возможность войти в потусторонние существа и даже вещи. Разумеется, конкретные переходы решали многие важные духовные, религиозные и этические вопросы, но самый главный из них – человек не умирает со смертью, он все время перевоплощается.

Жители Тробрианских островов верят, что сразу же после того, как дух покидает тело, с ним происходит замечательная вещь. В широком смысле это может быть определено как расщепление. По существу, имеются два верования, которые, будучи явно несовместимыми, тем не менее бытуют бок о бок. Согласно одному из них балома (основной вид духов смерти) отправляется на Туму, небольшой остров в десяти милях на северо-запад от Тробриан. На этом острове имеются и живые обитатели, его часто посещают и туземцы с основного острова. По другому верованию, после смерти дух некоторое, недолгое время ведет неприкаянное существование возле деревни и в местах, часто посещавшихся умершим: где-то на огороде, на берегу моря или у водоема. Этот вид духов называется коси. Соотношение между коси и балома не вполне ясно, и туземцы не утруждают себя попытками согласовать эти представления. Оба они считаются истинными и оказывают влияние на поступки людей, управляют их поведением. Люди явно боятся встречи с коси и всегда стремятся быть настороже, чтобы вовремя заметить его. Но их страх не очень силен, поскольку коси считаются глумливыми, но в целом безвредными; они проказничают, докучают людям и пугают их, устраивая мелкие пакости, вроде грубой шутки, когда один человек в темноте пугает другого.[77]77
  См: Малиновский Б. Магия, наука и религия. М., 1998. С. 145–146.


[Закрыть]

Обобщая, мы можем утверждать, что повсеместно на земле разным народам и племенам была свойственна вера в жизнь после смерти и возможность общения между людьми и душами умерших. Как утверждал Кассирер, все это неоспоримо и ясно свидетельствует о том, что перед нами действительно универсальная, неустранимая и существенная характеристика первобытной религии. Я бы дополнил, что вера в жизнь после смерти есть универсальный, неустранимый и существенный догмат не только первобытной, но и любой другой религии. Вместе с тем следует согласиться с мнением Кассирера, что все религии порождены страхом. Можно уточнить, что они порождены и страхом, в том числе, смерти наряду с другими очень важными факторами, например стремлением познать мир и себя.

Кассирер верно учитывал, что хотя первобытному человеку со всех сторон и в любой момент угрожали невидимые опасности, он даже на самих ранних и низших стадиях развития обрел новую силу, с помощью которой мог сопротивляться страху смерти, прогонять его. Силой, позволяющей противостоять страху смерти, была уверенность в неземном и нерушимом всеединстве жизни. Даже тотемизм выражает это глубокое убеждение в общности всех живых существ – общности, обеспечиваемой и укрепляемой постоянными усилиями человека, строгим исполнением магических ритуалов и религиозных обрядов. Однако, я полагаю, вряд ли стоит говорить о всеединстве жизни, предварительно особо не оговорив, что в орбиту жизни древний человек (во многом и современный) включал не только собственно живых, но и умерших. Он исходил из того, что существует необъятный мир жизни, в которой смерть является лишь условным барьером, перешагнув через него человек вовсе не исчезает, а лишь начинает новое существование.

Страх смерти, несомненно, один из самых общих и глубоко укоренившихся инстинктов человека, считал Кассирер. Первая реакция человека на мертвое тело, должно быть, заключается в том, чтобы бросить его на произвол судьбы и в страхе бежать прочь. Но такая реакция встречается лишь в немногих исключительных случаях. Очень скоро она сменяется противоположной позицией – удержать или вернуть дух умершего. Конечно, можно найти немало попыток воспрепятствовать духу мертвых вернуться домой. Однако в большинстве случаев преобладала противоположная тенденция. Всеми силами живые стремились удержать дух вблизи себя. Духи становились домашними богами. Умерших родителей просили не покидать дома[78]78
  Кассирер Э. Избранное. Опыт о человеке. М., 1998. С. 540–541.


[Закрыть].

Здесь необходимо внести существенное уточнение. Даже если предпринимались усилия, чтобы дух усопшего остался с живыми (для этого его хоронили дома или вблизи от дома), это отнюдь не свидетельствует о том, что дух не вызывал страх и даже ужас. Эти эмоции практически оставались всегда, даже если к умершему относились с нежной любовью – его боялись (и боятся) потому, что он – в смерти, в неведомом и страшном. Оставлять же вблизи его надо было по двум основным причинам: во-первых, это был дух близкого, хотя и умершего человека, поэтому он вполне мог претендовать на то, чтобы быть рядом, вообще не покидать место, где жил. Соблюдавшие подобного рода правила люди доказывали сами себе, что и они по смерти останутся рядом со своими близкими и дорогими. Во-вторых, оставление духа вблизи жилища и проявление доброго отношения к нему говорит о страхе перед ним: лучше держать его рядом и всячески ублажать, чем если он будет далеко, вне общения, заботы и какого-то хоть контроля, а поэтому сможет причинить вред живущему.

А. Гарнак писал, что благодаря принятию христологии церковное учение и для мирян оказалось связанным с эллинизмом. Для огромного большинства христиан оно стало благодаря этому мистерией. Чтобы удовлетворить людей, которые во времена раннего христианства искали ответа на все идеалистические запросы своей природы, она должна была представлять собой нечто уточненное и сложное, быть строением причудливого стиля. С этим требованием соединялось величайшее благоговение ко всякой традиции, свойственное всем реставрационным эпохам. Но, как всегда, старое благодаря искусственному сохранению становилось под защиту нового. Церковь легитимировала в своей среде эллинскую спекуляцию, суеверные воззрения, обряды языческих мистических культов и институтов падающего государственного строя, к которому она приспособлялась и которой, благодаря ей, приобрел новые силы[79]79
  См.: Гарнак А. История догматов // Раннее христианство. М., 2001. Т. II. С. 237.


[Закрыть].

Но на примере догмы о душе, которая после смерти продолжает свое существование, мы видим, что христианство аккумулировало в себе не только эллинистическое, но и самые древние воззрения о душе, призванные снизить страх смерти. Разумеется, это не единственная идея, заимствованная из давно, казалось бы, умерших культов. Оно действительно вобрало в себя суеверные воззрения и обряды языческих мистических культов. Учение о душе и ее бессмертии, что в тех или иных формах встречается практически во всех религиях, несравненно важнее суеверных представлений или мистических ритуалов. Многие суеверия и культовые позиции носили не архетипический, а местный характер, что грозило христианской церкви дроблением на отдельные, достаточно самостоятельные духовные системы. Представление о душе принадлежит к тем мощным идеям, которые помогли сплотить христианство и сделать его мировой религией. Этому активно способствовал эмоционально крайне насыщенный образ богочеловека, который тяжко страдал за людей и принес себя в жертву ради их спасения, т. е. ради спасения их души. В это нельзя было не верить, ведь он жили творил среди них, такой обыкновенный и такой похожий на всех остальных, но вместе с тем – Бог и посланец Бога, давнего и очень понятного высшего властителя и творца. Христово откровение, приходящее на помощь помраченному грехом разуму совершенным богопознанием, укрепляет возможности и силы для добродетельной жизни и тем самым дарует бессмертие!

Учение христианства о посмертном существовании, таким образом, не представляет собой ничего принципиально нового не только по сравнению с тем, чему учила мать – религия – иудаизм, но даже относительно первобытных верований. Эти верования исходили из того, что после смерти то, что позднее назвали душой, просто уходит из тела и начинает другое существование, иными словами, человек не исчезает, а продолжает жить, хотя и в другом мире. Это, конечно, не снимало постоянного и ужасающего страха смерти, в основе которого лежало бессознательное неверие в возможность такого продолжения жизни, что полностью осталось в людях и при христианстве, несмотря на все его усилия. Однако вера в загробную жизнь души давала (и продолжает давать) некоторую надежду, в которую слепо верилось. Поэтому у христианства, в том числе у его миссионеров в диких странах, не было никаких оснований кичиться необычайной прогрессивностью своей религии, если не иметь в виду ее этические аспекты, ритуалы и обряды. Эта религия стала важной составной частью новой побеждающей цивилизации, поэтому она не могла не нести все преимущества и достоинства последней. Таким образом, начиная с первобытных времен человек на мифологическом уровне ничего не прибавил себе по самому главному для себя вопросу – о смерти. И вне религии завоевания в этой области ничтожны, создается впечатление, что само научное знание о ней навевает тревоги и страхи человечества, а поэтому оно не нужно. Перед смертью сохраняется все тот же жуткий страх (а он не мог не оставаться), который, правда, сейчас не выражается в диких и варварских формах.

Христос для того и стал Богом, чтобы ему поверили, особенно в то, что смерть означает не конец, а начало новой жизни. В плане ее продолжения не имеет прямого значения воскресение Христа, поскольку он воскрес телом и тем самым продемонстрировал, что представляет собой божество, которое, разумеется, не могло давать необдуманных и неосуществимых обещаний. Поскольку продолжает жить душа, даже хорошо, что навечно уходит бренное тело, – ведь оно носитель греха и низменных влечений. Иначе говоря, с помощью мифа о крестном подвиге Иисуса человек пытался убедить себя, что его душа продолжит земной путь. Именно земной, поскольку ничего неземного он попросту не знает, все небесные представления и видения суть исключительно земные.

Стремление к бессмертию, т. е. к вечному, психологически означает в то же время уход к Богу, который, как никто другой, олицетворяет вечность. Поэтому трудно согласиться с Ф. Шлейермахером, что стремление большинства людей к бессмертию и тоска по бессмертию имеют своим источником лишь отвращение к тому, чтобы личностные черты, уходя к вечному (к Богу), постепенно стирались, в чем видят одну из возможностей слияния с ним. Человек очень хотел бы сохранить такие свои черты, но еще больше ему нужно бессмертие. Вот почему он готов на любую плату, как бы ни была велика его озабоченность своей личностью. Конечно, идеально было бы и сохранить личность, и обрести бессмертие, но если такое невозможно, то лучше выбрать второе.

Люди по всему миру, не осознавая этого, постоянно жалуются себе и друг другу, что у них есть душа, которая, увы, не заменила бренность. Они, в сущности, недовольны еще и тем, что мало видят чужих смертей и смертельных страданий, что дало бы им возможность ощутить свою силу и уверенность. Впрочем, некоторые стремятся исправить такое положение.