Текст книги "Любовь вождей"

Автор книги: Юрий Нагибин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)

Но Сталин был нужен Вечному жиду для осуществления самого крупного и подлого замысла: Второй мировой войны.

Пора было резко двинуть вперед еврейское дело, которое начало топтаться на месте. Нужен был, как говорится в классическом марксизме, революционный скачок. В невероятной деятельности Вечного жида не было ничего равного по дерзости и масштабу. И что самое замечательное: вплоть до начала девяностых годов, когда безвестный доселе ученый Климков опубликовал на страницах «Нашего сотрапезника» (самого страшного для Вечного жида издания) свое открытие, никто не догадывался об истинных пружинах мировой бойни. Только тогда люди узнали, кто были на самом деле так называемые истребители евреев, творцы геноцида, создатели лагерей уничтожения и камер смерти…

Здесь опять обрыв рукописи, но смысл уничтоженного текста сообщен во вступлении.

…Военные действия мало интересовали Вечного жида. Его главные заботы были связаны с геноцидом, поэтому он лично следил за организацией лагерей уничтожения. Считалось, что там сжигали главным образом евреев, остальных же лишь за лагерные провинности: бунт, попытку бегства. Ничего подобного. Патриотическая печать разоблачила очередную сионистскую утку: сжигали русских парней, а евреев лишь подмешивали для вида. И это естественно, поскольку все лагерное начальство, охрана, надзиратели и палачи были евреями. Ведь в эсэсовские части, как и в гестапо, как и в личную охрану Гитлера, брали только евреев. Без пятого пункта туда и соваться было нечего.

Умело направляемая Вечным жидом пропаганда делала свое дело. О придуманной еврейско-голландской девочке Анне Франк раскричали на весь мир: книги, фильмы, спектакли, оратории. О настоящих жертвах молчали в тряпочку.

Вечный жид выиграл Вторую мировую войну. Советские хвастуны, сидя на развалинах своей страны, трубили о победе, союзники были куда скромнее, но тоже славили викторию (кроме Черчилля), и лишь десятилетия спустя стали робко поговаривать, что войну, похоже, выиграли побежденные: Германия и Япония. Это чепуха, настоящий победитель был один: Вечный жид. Он извел невесть сколько прекрасных русских и немецких парней, опасных для его подлого дела, заразил весь мир сочувствием к евреям, а немцев – мукой непреходящей вины и раскаяния; из черных дымов лагерных печей создал государство Израиль, о котором нечего было бы мечтать, если б не мнимый геноцид; открыл шлюзы еврейской эмиграции в Америку, Израиль, Германию, заодно наводнил евреями такую чистую прежде страну, как Италия; через американских евреев военной базы а Окинаве повел половое наступление на японский народ и с подобных же баз – на филиппинцев и киприотов. А еще он сделал евреев модными, чем невероятно увеличил количество смешанных браков. Прежде коренное население многих стран, мирившихся с присутствием евреев на их территории, но державших их на расстоянии, было жидоустойчиво, теперь же под укоризненными взорами девочки Анны Франк и учителя Корчака все как полоумные кинулись в еврейские объятия. Австрия объевреилась окончательно, не отстало и княжество Лихтенштейн. Берлинская стена долгое время охраняла хоть часть Германии от еврейского напора, но Вечный жид ее опрокинул. Впрочем, еще до этого там хорошо похозяйничали укрытые Вечным жидом от возмездия эсэсовцы и гестаповцы, сплошь, как мы знаем, евреи.

Под видом возвращения на свою историческую родину советские евреи ринулись в Америку, по пути обсеменив все перевалочные пункты великого переселения избранного народа. На диком бреге Атлантического океана они облюбовали местечко Брайтон-Бич, осели там, укрепились, возвели часовые мастерские, лавочки и аптеки и повели атаку на бело-черно-красное население страны. На западном побережье они создали свой центр в Сан-Франциско, взяв, таким образом, в клещи всю страну.

Америка все-таки попыталась подставить ножку Вечному жиду, хотя и не ведала о его существовании. То, о чем сейчас пойдет речь, не было рассчитанной акцией со стороны американцев. Нет – инстинктивная самозащита народа, почуявшего, что ассимиляция чужаков приведет к исчезновению еще не успевшей до конца сформироваться нации. Аборигены страны устремились на Аляску, бежав от своих новоявленных бледнолицых братьев с южным темпераментом. Те за ними не последовали: когда у тебя в руках вся теплая страна от Брайтон-Бич до Сан-Франциско, зачем тебе суровый, холодный северный край?

Наиболее близко расположенная к Аляске земля – Чукотка, населенная милым и простодушным народом чукчей, героев многочисленных анекдотов. В свое время, предчувствуя опасный поворот событий, Вечный жид придумал для этого народа, лишенного письменности, национального писателя – красивого, представительного ленинградского еврея, скуластого, с темной кожей и узким разрезом ночных глаз. Он стал единственным писателем и единственным читателем маленького окраинного народа. Когда он приехал на Чукотку, ему были оказаны божеские почести. Так, он должен был переночевать в каждом чуме, разделив ложе с хозяйкой. В результате этого «чумового» гостеприимства народонаселение края увеличилось вдвое и стало наполовину еврейским. Когда пал «железный занавес», оказалось, что Чукотку от Аляски отделяет лишь тоненькая полоска воды. Доверчивые аляскинцы, не ведая о кознях Вечного жида, поторопились навести мосты дружбы с милыми соседями. Начались встречи, игры: «Дорогие, а мы к вам пришли. Золотые, а мы к вам пришли», совместные заплывы и переплывы, пиры у костров, распахнулись объятия, разверзлись ложесна и зажужжали жидовские шарики в крови аляскинских красавиц. От чего бежали, к тому и прибежали. Предусмотрительность Вечного жида одержала очередную победу…

И снова Россия, великая, непредсказуемая, загадочная Россия, которую не понять умом, не измерить общим аршином, тяжело озадачила величайшего в мире интригана.

Настали новые времена. Пришли добрые силы, растворили ей темницу, дали ей сиянье дня, изгнали оморочивающий дух чернобрового коня, и встрепенувшийся народ глубоко задумался умами своих лучших представителей, как покончить с евреями. А если это споро пройдет, то и с остальными инородцами. Оказалось, что нет важнее, насущнее, благороднее и возвышенней задачи. Так ныл про себя старый иерусалимский лукавец, будто не понимал глубочайшей мудрости и проникновенности народной задумки. Если по-простому сказать: прищемили ему хвост.

Хотел он всех под свой устав подвести, а патриотические силы разгадали черный умысел; пусть по-прежнему слепо возводили его к мифическим сионским мудрецам, но все остальное высчитали безошибочно. Даже то, что Агасфер считал навеки похороненным в его темной душе. Прозрели свежий ум и девственное сердце: национал-социализм еврейского корня, геноцид – еврейское преступление. В чудовищном цинизме своего плана видел Вечный жид гарантию тайны, но она открылась просветленным. Всполошным звоном прозвучали голоса патриотических изданий; очнулся, расправил затекшие члены богатырь и захотел, чтобы его скорее вели к свету.

Вечный жид и оглянуться не успел, как осиянный богатырь возжаждал живой воды погрома. И прозвучал весенним грозовым раскатом старый испытанный клич: «Бей жидов, спасай Россию!» Он вызвал радостный подъем в несмети тех, кому дорога русская честь, и панику в стане жидовствующих. Смертельно перепугалась вся зажиревшая и разнежившаяся в русской ласке еврейчатина. Началось паническое бегство, в первую очередь, конечно, в Америку. Это противоречило намерениям Вечного жида, и он быстро перекрыл шлюзы, заставив конгресс установить жесткую квоту на эмиграцию. В Америке дела и так шли отлично, там практически была завершена полная жидовизация страны, а евреев еще надо было использовать в России, где оставались белые и белесые пятна: в Якутии, Ханты-Мансийском округе, на Памире и Вологодчине. Да и маленький Израиль начал задыхаться под наплывом наглых, скандальных, по-гойски разленившихся и требовательных выходцев из Страны Советов.

А патриотические силы взялись за дело крепко. И гнусная акция Вечного жида, повесившего в тюремной камере великого патриота, златоуста и буревестника, по-детски наивного Осташвили, не только не запугала патриотов, напротив – мобилизовала, зарядила до отказа гневом, болью, жаждой возмездия.

«Память» проводила последние учения, отрабатывая приемы вспарывания перин, выбрасывания мебели из окон, уничтожения домашней утвари, группового изнасилования хаек (в качестве спарринг-партнерш предложили себя несколько самоотверженных литературных ветеранш, немало натерпевшихся в долгой и трудной половой жизни от евреев). Вообще замечательно, что в намечающемся первом погроме российского восстановления вдохновителями и предводителями были писатели. Редкий пример духовного ренессанса интеллигенции. Штаб-квартира погрома находилась на Комсомольском проспекте, в помещении СП РСФСР, участковые опорные пункты – в редакции «Нашего сотрапезника», «Молодой лейб-гвардии», «Литературной Руси», «Московского борзописца». Перед самым выступлением о всемерной поддержке очистительной акции заявила влиятельная военная газета «Утро», которой командовал старый афган политрук Прохвостов. Митрополит Закрутицкий прислал повстанцам священную хоругвь.

Все шло как по маслу, уже был объявлен день «битья стаканов», а члены «Куняевюгенд», молодежной организации при «Памяти», помечали крестиками двери евреев, метисов и квартеронов, подлежащих уничтожению в первую очередь, когда все рухнуло. Феноменальная и коварная предусмотрительность Вечного жида разрушила столь тщательно и вдохновенно разработанные планы спасителей России.

Вечный жид знал, что в чистой России нет места стерильнее, чем ее северная окраина, называемая Поморьем. Здесь не знали ни татарского, ни польского, ни французского нашествия, ни крепостного ига, не видели ни псов-рыцарей, ни остзейских, голштинских, мекленбургских и прочих немцев, ни евреев, ни чечено-ингушей, никакой инородной нечисти, сохранив прозрачную кровь, в которой пела соль Ледовитого океана. Недаром же отсюда пришел дивный холмогорский мальчик и создал отечественную науку, реформировал стихосложение, возродил пребывающее в упадке русское художество, основал Академию наук, сформулировал закон сохранения вещества.

И вот туда заслал Агасфер рыжего, голубоглазого провизора, маленького, худенького, розовощекого блондинчика, сластолюбивого, как павиан, и неотвязного, как репей. Не хочется говорить о постыдных подвигах этого любострастника среди простодушных и доверчивых дочерей тихой, как ночной шепот, стороны. Когда же поняли те, что этот вкрадчивый обольститель ко всем своим подлостям еще и женат и никогда не бросит верную Сарру с кучей жидинят, упрятанных в Беловежской пуще, то стали бегать от него, как черт от ладана. Но упорен был охальник. Одна девушка бежала от него на неоседланной лошади, потом на оленях, впряженных в легкие нарты, наконец, на собаках-лайках, но так и не могла оторваться от преследователя. Против острова Вайгач она соскочила с саней, перешагнула через павших от усталости псов с высунутыми потными, стекленеющими языками и ступила на зыбкий лед. Она почти достигла острова, когда на последней льдине провизор настиг несчастную и на заплеске, вдавив ее тело в ледяную студь, овладел девичестью. И тут же повернул назад. Не утруждая себя сдачей аптеки с остатками тройчатки, касторового масла, детских клистиров и пластыря, он умчался сперва на лошадях, потом на чугунке в свою пущу.

Поморы живучи, бедная девушка добралась до берега и после мучительных странствий нашла приют у добрых ненцев. Вернуться домой она не решилась, не уверенная в том, кого произведет на свет. Ведь мог же младенец унаследовать отцовский шнобель, торчащие уши, картавость. Бог милостив: справным родился сыночек. На круглой мордашке торчал нос пуговкой, аккуратные ушки прижаты к голове, глазки лазурные – славянские, хотя унаследованы от папы-еврея, как и светлые волосы, – мать была кареглазой шатенкой. Когда подрос, открылось, что он и не картавит нисколечко, любо-дорого было слушать его звонкое «р». Куда хуже оказались другие дары папы-провизора своему сыну: крошечный рост и чрезмерная склонность к женскому полу, обнаружившаяся в весьма нежном возрасте. И вторичные признаки пола соответствовали его ранней мужественности: в шестом классе он запустил густую золотистую бороду и лихие усы. Маленький бородатый школьник вызывал любопытство, смешанное с легким ужасом. Школу он не кончил, пришлось срочно бежать от разгневанных оленеводов, чье завидное долготерпение сын провизора сумел взорвать, обрюхатив всю школу.

Таким образом, Вечный жид темным своим наитием походя решил проблему Крайнего Севера – уже не остановить было отравленной струи.

Мать и сын решили проложить между собой и оскорбленным северным народом много длинных русских верст, бежали они до самого Олонецка близ Ладоги и лишь там отважились остановиться. В школу юный Савелий Морошкин – он носил фамилию матери – не пошел, ибо пережитое потрясение вывело наружу тот поэтический дар, который в самом непродолжительном времени принес ему всесоюзную, а там и мировую славу.

Опасное женолюбие с годами увяло, вытесненное другой страстью – к вину, унаследованной от материнских предков. Это ничуть не марало репутации Морошкина, напротив, делало его нежно, слезно, по-есенински близким читателям-соотчичам. От матери унаследовал Морошкин и лютую ненависть к евреям. Естественно, что он стал лидером и трубачом патриотического движения. Но никто не предполагал, что он окажется миной замедленного действия, которую Вечный жид почти наугад подложил под будущее России.

Это случилось в те незабвенные дни, которые могли стать началом конца жидомасонского заговора через повальное истребление и самих заговорщиков, и той среды, что питала заговор.

Уже была объявлена дата выступления, наточены ножи, набиты свинчаткой палки, заготовлены велосипедные цепи, напильники, валики с мокрым песком, запасено и горячее оружие с боеприпасами, баллончики с «Черемухой», веревки и крючья, и вдруг все рухнуло.

Некоторое время назад допившийся до полной несостоятельности Морошкин стал блюстителем добрых нравов, охранителем священных заветов домостроя. Корень зла Морошкин видел в растлевающем исконную русскую нравственность влиянии инородцев. Натура страстная и безудержная – а только таким бывает истинный поэт, – он стал требовать, помимо ликвидации евреев, сожжения проституток, в первую очередь валютных, как в средневековье сжигали на кострах ведьм. Этого его призыва всерьез никто не принимал, считая поэтическим перехлестом; даже проститутки не обижались на своего любимого певца. Но однажды во время его публичного выступления, исполненного огнепальных заклинаний, девица с платиновой головой крикнула из публики новоявленному Торквемаде: «Пить надо меньше!» И это ходячее, пустое, истасканное выражение вдруг оглоушило Морошкина. Он разом уверился, что алкоголь – главная причина порчи нравов и заката России, а инородцы – потом. И разразился программной статьей на тему пережитого озарения. В своем манифесте он потребовал полного запрещения всех алкогольных напитков, включая пиво, и смертной казни для самогонщиков. Перепуганный народ, увидев, куда ведут его патриоты, сказал решительное «Нет!» Варфоломеевской ночи. Лучше остаться с жидами и с водкой, чем без того и без другого. Это был нокаут патриотическим силам…

И тогда Вечный жид взялся за осуществление третьей по значительности и размаху акции, которая вошла в историю под американским названием «Война в Заливе». Через свое доверенное лицо, Арафата, которому он поручил возглавить палестинское освободительное движение, он договорился с честолюбивым авантюристом и дураком Саддамом Хусейном о захвате Кувейта. Агасфер полностью финансировал эту операцию и отдельно оплатил Саддаму бомбардировку Израиля баллистическими ракетами. Наглый, но осмотрительный Хусейн опасался, что Израиль ответит атомным ударом. Свою бомбу Ирак еще не успел доделать. Вечный жид успокоил диктатора, что ответного удара не будет, и ракеты посыпались на кроткую, незащищенную страну, так жалостно поднявшую кверху лапки, что мировое сердце затрепетало от сострадания, и евреи, успевшие всем надоесть, вновь стали любимы.

С Хусейном дело иметь не сложно, имея помощником хитрющего Арафата; куда труднее было убедить жестких израильских военных, застоявшихся с дней своих победоносных войн, не прикончить балду-агрессора, который во всеоружии допотопной советской техники был столь же неуязвим, как Дон Кихот в картонных латах, с медным тазиком для бритья на голове.

Но убедил вояк Агасфер, даже на человеческие жертвы заставил пойти – и в результате одержал очередную победу, потрясенный новыми жертвами многострадального народа, мир опять раскинулся перед евреями, как интердевочка перед японским клиентом. Увеличение американской эмиграционной квоты было вовсе не нужно Агасферу, но дрогнула жидоустойчивая Австралия, из-за которой, собственно, и загорелся весь сыр-бор. Пятый континент слишком долго был местом добровольной и не добровольной ссылки всякой английской протери: от жалкого обнищеванца мистера Майкобера до каторжников и убийц; и, начав всерьез строить свою государственность, австралийцы стали крайне разборчивы в допуске на родину коалы и кенгуру ищущих пристанища бродяг. Вечного жида это не устраивало, и он кардинально решил проблему. Примеру Австралии последовали Новая Зеландия, Фиджи и все острова Океании. Евреи хлынули на новые тучные земли…

Мы рассказали о нескольких героических событиях в долгой борьбе Агасфера за создание Планеты Жидов, наметили пунктиром его путь вплоть до исхода двадцатого века. Были у него трудности – порой немалые – и после войны в Заливе. Но мы не пишем историю этого невероятного строительства, задача наша куда скромнее: поведать читателям о горестной судьбе самого прораба.

В середине двадцать первого века Агасфер завершил свой труд, завещанный ему отнюдь не от Бога. Хотя кто может наверное знать? Даже самому Вечному жиду не было доподлинно ведомо, возникла ли его дерзновенная идея спонтанно или была подсказана ему мудреным Ягве. Ему казалось, что он действует от себя, не было никаких видений, явлений, он не слышал тайных голосов, не видел вещих снов. Но разве это так уж важно? Важно другое: теперь землю населяли сплошь евреи, хотя не исчезли и прежние наименования наций: англичане, французы, немцы, русские, китайцы и т. д. Но они значили куда меньше, чем выражения исхода двадцатого века: «американские негры», «американские итальянцы». Там все-таки подчеркивался разный состав крови, а здесь состав крови у всех был един. И Вечному жиду захотелось обозреть творение рук своих и сказать, как Господь Бог в шестой, последний день творения: «Это хорошо!»

Он решил устроить нечто среднее между знаменитым шествием поезжан к Ледяному дому в царствование Анны Иоанновны и Первым всемирным фестивалем молодежи в Москве. Он выбрал русскую столицу, ибо ни с одной страной не было столько осложнений, трудностей, мук, сколько с Россией, особенно когда на сцену выступили патриотические силы. Если бы годы что-то значили для Вечного жида, он мог бы пожаловаться, что борьба с заединщиками отняла у него немало жизни. И конечно, надругаться над московской святыней – Красной площадью входило в его коварные замыслы. Итак, парад народов мира, ставших единым еврейским народом, но сохранившим в этом общежидии свои традиционные имена. Тысячи людей, съехавшихся со всех концов земли, прошагают по старинным торцам мимо Мавзолея, изменившего свое назначение: прежде он был усыпальницей вождя – ныне стал музеем большевистских злодеяний; главный экспонат – мумия в пиджачном костюме. Далекой предрыночной порой, спасая свое имущество, партия приватизировала Мавзолей, а затем сдала муниципалитету под музейное помещение.

Пока шла церемония, стоявшие на Мавзолее главы государств с любопытством и бессознательным уважением обращали взгляды к пожилому, статному, смуглолицему человеку с глубоко запавшими глазами и густыми черными бровями в одну полосу. На нем были белые легкие одежды, белый тюрбан, заколотый драгоценным камнем, на шее золотая цепь, длинные музыкальные пальцы унизаны перстнями. Усталым покоем веяло от его выразительного лица. Порой на уголок глаза набегала слеза, он скидывал ее мизинцем с длинным, чуть загнутым ногтем. Они не могли взять в толк, кто такой этот экзотический человек, какую страну он представляет; никому из стоящих на Мавзолее он не был известен. Какой-нибудь магараджа, шейх, султан, эмир, но почему он так по-хозяйски занял место среди первых людей Америки и Евророссии? Спросить его никто не решался, было в нем что-то величественное, таинственное и неприступное.

Агасфер смотрел своими острыми, как у орла, глазами с небольшой, но охватистой высоты Мавзолея на проходящих стройными рядами евреев и не замечал, что губы его шепчут: «Так совершенны небо и земля и все воинство их!..»

Он имел право на эти слова из книги «Бытия», коими восславлены дела Господа, создавшего этот мир, ибо дал завершенность и единство творению Вседержителя.

И все-таки он не мог не признать, что примесь чужой крови подпортила чистый русский тип. У еврейских красавиц широкий таз, выпуклые глаза, крупноватый нос и складка горечи терпения в уголках губ. Наверное, нужны тысячелетия, чтобы стерлась древняя скорбь гонимости. Ничего, время все лечит… Хотелось бы чуть большего разнообразия в лицах. Это касалось не только женщин, но и мужчин. У последних одинаковости способствуют пейсы и горбатый нос. Даже плоские, словно раздавленные, сопатки африканцев слегка оклювились. Что-то неприятное шевельнулось в душе, и, гоня прочь внезапную смуту, он снова окинул взглядом всю необъятность площади.

Мощный крик: «Шолом!.. Шолом!..» – потряс землю и небо.

И отозвался слезой на крепкой скуле Агасфера.

Язык землян сильно унифицировался в конце двадцатого века в связи с мощным проникновением Америки в поры мировой жизни; в последние десятилетия американизмы отступили под напором иврита, наложившего приметный отпечаток на все языки и наречия. Но ничего похожего на эсперанто не возникло: все нации продолжали говорить на своем, хотя и сильно приправленном евреизмами и певучей интонацией языке. А вот сердечное приветствие «Шолом» стало повсеместным.

Сейчас это выкликали высоченные, сухопарые суданцы звучными глотками. За ними, пущенные по контрасту – это выглядело удивительно трогательно (слава церемониймейстеру!), – семенили крошечные пигмеи и своими птичьими голосами тоже кричали: «Шолом!.. Шолом!..»

Они были в очень коротких шортиках и в жилетках. Плоские угольно-черные лица обрамлены жесткими кудельками пейсов. Жилетки получили такое же повсеместное распространение, как и традиционное еврейское приветствие; они были из разного материала: кожаные у североамериканцев, замшевые у европейцев, шелковые у жителей Экваториальной Африки, Австралии, Океании, меховые у эскимосов, ненцев, чукчей, из ситцезаменителя у россиян. Причину этого увлечения Агасфер понял позже, когда началось свободное гулянье поезжан. Лишь два снежных человека обходились без жилетов, они были совершенно голые, в собственном жестком волосе, с забинтованными после недавнего обрезания членами, чем простодушные дети Гималаев очень гордились, стараясь привлечь внимание окружающих к своим забинтованным культям. Пейсы были и у них. Опять Вечного жида что-то кольнуло. Он был слишком индивидуалистом, чтобы спокойно воспринимать унифицированность.

Вся площадь вскипела аплодисментами. Колонны расступились, образовав широкий коридор. И по этому коридору в коляске на дутых шинах провезли ветерана черносотенного движения, крупнейшего теоретика погрома, последнего из могикан-восьмидесятников, когда так ярко разгорелся в глухой ночи перестройки патриотический факел, прославленного Олега Запасевича. Ему недавно стукнуло сто двадцать лет. Предвечному пришлось удлинить ему срок земной жизни, чтобы провести его сквозь чашу заблуждений к свету истины. Он прошел долгий и трудный путь: некогда крупный ученый, он наступил на горло собственной песне, чтобы другой ногой наступить на горло «малому народу», как он остроумно называл евреев в своих блистательных эссе, манифестах и программных речах.

Пожалуй, не было у Вечного жида более сильного противника, чем этот сутулый, хилый, слабый плотью кабинетный ученый, нашедший в критическую для страны пору огненные слова трибуна. Сейчас Агасфер почти с любовью смотрел на скрюченного в кресле старикашку; под черной ермолкой морщинилось печеным яблоком крошечное личико, торчали седые пейсики двумя мышиными хвостами. Будучи во всем максималистом, Запасевич в пору своих искренних заблуждений при каждом удобном случае принимал святое крещение; вернувшись в лоно своего народа, он сделал вторичное обрезание (первое, совершенное при рождении, он скрывал) и отхватил почти всю оставшуюся плоть. Известно, что раскаявшийся грешник стоит десяти праведников, оттого и был так велик всеобщий восторг.

Вечером гулянье охватило весь центр столицы. Жгли костры и на Красной площади, и на Театральной, и на площади Звезды Давида – так переименовали площадь Революции, и на Манежной, и на площади Жертв террора (бывш. Дзержинского, еще ранее – Лубянская), и на Пушкинской, против синагоги, ставшей на месте кинотеатра «Россия». Жарили шашлыки, купаты, кебабы, цыплят, рыбу, пекли пироги, кнедлики, готовили под открытым небом всевозможные экзотические блюда, но тонкий нюх Агасфера сквозь все богатство запахов и мощной обвони оливкового масла улавливал стойкий дух чеснока. А попробовав разной снеди у дружеских костров, мангалов, печурок, он обнаружил, что кошерное мясо, в каком бы виде его ни готовили: на сковородках, шампурах, в листьях винограда или капусты, нашпигованным, наструганным, вареным, печеным, жареным, – было кисло-сладким, как это от века принято у евреев, а за всеми разносолами угадывались гефилтер фиш и цимес – блюда, которые Агасфер органически не переваривал, как и мацу, заменившую нынешним землянам хлеб. По виду хлеб был разным: халы, франзоли, бригет, калачи, лаваш, чурек, ситный, бородинский, пеклеванный, на деле же – тем самым, которым пророк Моисей накормил евреев в пустыне. И это было скучно, как пейсы, смывающие индивидуальное выражение, как жилетки, заменившие прежнее богатство национальных костюмов.

Но еще скучнее ему стало от песен и плясок поезжан. Что бы ни плясали, ни танцевали посланцы мегаполисов, городов, деревень, американских прерий и затерянных в океане островов, обнаженной Африки и закутанного в меха Севера – это был фрейлехс. Он мог называться танго, вальсом, фокстротом, румбой, ламбадой, дробцами, гопаком, лезгинкой, русской чечеткой, танцем верблюда, кенгуру, страуса, он мог идти в сопровождении джаза, гитары, балалаек, бубна, кастаньет, волынки – это был фрейлехс. Не зря все мужчины носили жилетки: вступая на танцевальный круг, они по-ленински закладывали за борт большие пальцы.

И что бы ни пели поезжане, это была «Идише мама». Все тарантеллы, баркаролы, грузинские застольные, армянские свадебные, русские народные, мадагаскарские ритуальные, «Плач ковбоя», «Типперери» – все отдавало скорбной «Идише мама».

Даже когда одесские евреи грохнули свою любимую с далеких нэповских дней «Ужасно шумно в доме Шнеерсонов», то сквозь лихой мотивчик пробилась «Идише мама». Впервые в жизни у Вечного жида закружилась голова.

Невероятно стойкая в еврействе изначальная библейская тоска отравила их песни и пляски, даже одесскую бесшабашность, поселилась в зрачках. Вечный жид уже не мог любоваться красотой женщин, со всех лиц – белых, черных, желтых – глядели выпуклые, унылые, близорукие глаза еврейских отличниц.

Казалось, в небе затерялся старенький биплан «ПО-2» – рокотало еврейское «р».

И стало скучно. Мир утратил свое многообразие. Казалось, он утратил и свое разноцветье, стал каким-то изжелта-серым. Исчезли тайны, игра, неожиданность, вспышки, все можно было высчитать и предугадать.

На другой день он узнал о происшествии под стенами Новодевичьего монастыря, где поставили свои хижины посланцы страшных Соломоновых островов. Их долго осаждала пожилая проститутка из Кунцева, навязывая свои услуги. В конце концов она так надоела им, что они прикончили ее и сожрали. К стыду своему, Вечный жид обнаружил, что эта людоедская выходка не противна ему, но даже радует, как нарушение осточертевшего стереотипа. Но он погрустнел, узнав, что они приготовили ее кошерно.

Вместе с тем до него дошло, что государственные люди, возглавляющие делегации своих стран, решили не терять даром времени и занялись политикой и бизнесом. И тут обнаружились немалые противоречия, амбиции, счеты, неоправданные притязания, как в недоброе старое время. Известно, что принадлежность к одной национальности нисколько не смягчала нравов коммуналок в пору цветущего социализма. Всеобщее еврейство не укротило противоборствующих страстей мировой коммуналки. Значит, и войны могут быть, и верховенство одних над другими? А стало быть, и ненависть не исчезнет на планете? Зачем же он старался? Быть может, до войн дело не дойдет, но мира под оливами тоже не будет. Зачем, к примеру, евреям острова Тобаго понадобилось термоядерное оружие? Но они делают все возможное и невозможное, чтобы в обход международных запретов раздобыть урановое сырье. «Шолом!.. Шолом!.. Шолом!..»

А что за этим добрым и невыносимо надоевшим приветствием? Что скрывают все эти люди в пейсах своей души?.. И все же сильнее тревоги угнетало однообразие…

Утро четвертого дня праздников застало Вечного жида на скамейке Яузской набережной, в одном из самых скучных, словно навечно опечаленных мест столицы за Андрониевым монастырем. Он прибрел сюда ночью, спасаясь от надоевших праздничных толп. У него были апартаменты в лучшей интуристовской гостинице «Европейская Россия», на месте Малого театра, снесенного в перестройку за нерентабельностью. Но его воротило от праздничной толпы, фрейлехса, «Идише мамы», раскатов гортанного «р», плачущих глаз, тонких, ироничных ртов, от унылой безунывности людей, которым он подарил земной шар.

Теперь уже Вечный жид твердо, смиренно и печально знал, что этого ни в коем случае не надо было делать. Мир прекрасен своим разнообразием, противоречиями, непредсказуемостью, вспышками эгоистических стремлений. Подстриженный под одну гребенку, он стал скучен. А если засучить рукава и разъевреить человеческое стадо? Но как это сделать? Разве есть сейчас на свете хоть один не еврей? Даже если найдется затерянное в складках мироздания племя, или община, или одна-единственная семья, у него уже не хватит сил для такой чудовищной работы. Он устал. «А был ли иной путь устроения мирового еврейства, рассеянного в чуждом мире?» – задумался Агасфер. Нет, еврей всюду будет инородным телом, особенно в странах с низким интеллектом, а таких подавляющее большинство. Где есть евреи, всегда будет антисемитизм. Это тень еврея на мироздании. И тут ничего не поделаешь. Израиль – искусственная выдумка. Еврею не нужна страна, ему нужен мир, он знает, что его миссия в рассеянии. Ибо он, как приправа, сам по себе несъедобен, но придает вкус кушанью: пресной жизни народов, под которыми есть страна.