Текст книги "Любовь вождей"

Автор книги: Юрий Нагибин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)

Их презирали англичане даже в те дни, когда Бенджамин Дизраэли спасал Британскую империю…

Их презирали немцы, которым они в пору полного опошления нации сделали прививку спасительной иронии Гейне…

Их ненавидели поляки, хотя не Шопен, а евреи научили их играть на скрипке, а ничему большему поляки так и не научились…

Их ненавидели русские, за которых они умирали…

Презирали, ненавидели, завидовали, гнали, убивали… Всюду, всегда, во всех землях, во все времена… За что?.. Вечный жид не находил ответа. Кому это выгодно? Конечно, верхам, а не низам – что им делить с евреями? А вот тем, кто наверху, опасно соперничество евреев в финансах, торговле, науке, предпринимательстве, политике – слишком способная нация. Но главное все же не в этом. Евреи помогают держать в узде быдло, человечью протерь, именуемую в нужный момент народом. Евреи дают любому народу, в толще которого укрываются, ощущение своего хозяйского превосходства. Надо только это народу объяснить. И когда такая беспредметная спесь появляется, правители могут делать с народом что угодно: раком поставить, набить пасть дерьмом. Все стерпит бедолага и будет хранить гордый вид, потому что есть жиды, которых можно топтать; он так вознесен над этими париями, что не замечает собственного ничтожества, нищеты, бесправия, грязи. Что и требуется…

И Вечный жид, когда ему стало невмоготу от скуки, после тщетных попыток самоубийства: веревка лопнула, яд лишь испортил ему желудок, кровь не вытекла из перерезанных склерозированных сосудов, кинжал миновал сердечный мускул, – нашел себе жизненную цель: положить конец унижению своих соплеменников. Возродить былое величие царства Иудейского – безнадежная затея. Та крупица земли, где еще ютились несчастные, заторханные, но стойкие в своей вере и обычаях евреи, была так зажата арабами, что смешно было думать создать тут самостоятельное государство. Если даже оно когда-нибудь возникнет, то будет вроде княжества Люксембург – географическая нелепица, не видная на карте. Естественной жизни у него не будет, ибо не собрать ему на своей пустынной, каменистой, а главное, малой земле рассеянное по всему свету население. Да и не позволит этого агрессивное арабское окружение. Это будет псевдожизнь на искусственном дыхании.

И Вечный жид решил в одиночку устроить судьбу своего народа, который был ему так долго безразличен, а с наступлением старости вдруг стал слезно дорог. Может показаться безумием, что он замахнулся на деяние, перед которым все подвиги Геракла – детская игра. Он не имел чудовищных бицепсов сына Зевса, над ним не простиралось покровительство олимпийцев. Он был пожилым евреем чуть выше среднего роста, жилистым и довольно крепким для своих лет, с намечающимися брылями усталости и печали. Но у него было одно важное преимущество перед Гераклом: проклятие Христа – вечная жизнь, ставшая величайшим благом, когда появилась цель. Геракл обрел бессмертие на Олимпе после страшной своей гибели и погребального костра. Лестно, конечно, но не то. Вечный жид был неуязвим и бессмертен здесь, на земле, а не в горних высях. И тюрьма была ему не страшна. Даже самый жестокий режим рано или поздно выдыхается и открывает двери узилищ. Вечный жид убедился в этом на собственном примере. Сорок лет провел он в венецианской тюрьме Пиомби под свинцовой крышей Дворца дожей. Это случилось в пору, когда он уверился в своем бессмертии и перестал куда-либо торопиться. Он еще не впал в отчаяние, но подутратил несколько вкус к жизни и потому позволил венецианцам держать двери узилища на запоре, сколько им заблагорассудится. Для владеющего вечной жизнью сорок лет промелькивают как один день. Когда он наконец вышел, то не заметил перемен в окружающем. Так же прекрасны и холодны были дворцы, так же вонюча и грязна вода каналов, так же легкомысленны, злы, пусты и алчны люди. Он ни о чем не жалел: натруженные ноги получили хорошую передышку и опять скучали по дорогам! Все же он позаботился о том, чтобы на будущее избавить себя от подобных каникул.

Для осуществления своего грандиозного проекта он располагал, помимо времени и здоровья, еще одним немаловажным фактором – деньгами в неограниченном количестве. Последнее, на что он рассчитывал, – знание жизни, знание людей, их страстей, пороков, слабостей, страхов. Он знал также, что имеются редкие исключения из правил, странные существа с незримой Божьей отметиной, на которых не распространяются общие законы низости, но их можно не принимать во внимание в больших житейских расчетах. Ибо в пестром и безобразном человеческом хороводе эти святые вырожденцы ничего не стоят, их значение равно нулю, хотя окружающие притворяются, будто чтут их как нравственных кумиров и делают с них свою жизнь.

Он понимал, какую тяжкую ношу готов взвалить на себя, и чувствовал, что она ему по силам. Он ожидовитвесь мир, все человечество до последней особи. Превратит в евреев жителей пяти континентов, туземцев Океании, обитателей существующей наособь Гренландии, снежного человека Гималаев, даже больших обезьян, собравшихся в люди, если верна теория Дарвина, еще не появившаяся на свет в пору первых размышлений Агасфера о его миссии, но он так долго жил, так много думал и знал о существе сущего, что научился помнить не только «назад», но и «вперед».

Превратить многонациональную планету Земля в Землю Евреев – этим будет заполнена его жизнь в ближайшие столетия.

Чтобы рассказать о том, как достиг Вечный жид своей цели, надобен даже не роман, а эпопея во много раз большая, нежели сериал Эжена Сю «Агасфер». Но автор, взявшийся поведать о странном чуде, сотворенном одним старым евреем, не только не в силах создавать эпопеи, но даже читать их, в том числе считающуюся безмерно увлекательной эпопею Эжена Сю. В нежном отроческом возрасте, приобретя на деньги от похищенных на винном складе пустых бутылок все шесть пухлых томов «Агасфера» в нарядном издании, он не смог их осилить, сомлев уже на втором томе. И чтобы не служили они ему вечным укором, позволил школьному товарищу украсть поочередно все шесть аппетитных томиков. Кроме того, что даст такое вот подробное исследование? Опыт Агасфера не имеет никакой ценности для окружающих, ибо больше не может быть применен. Великое деяние исчерпалось в самом себе.

То была неустанная, кропотливая, растянутая в веках работа, отнюдь не романтичная, безжалостно жестокая, костоломно бесчеловечная, ведь история иначе не делается, она каждый свой храм ставит на крови. Самый неблагоуханный из подвигов Геракла – очистка авгиевых конюшен – куда опрятнее небрезгливых трудов Агасфера.

Все собиралось по крупицам, и поначалу неприметно было даже малого успеха, хотя бы продвижения к поставленной цели; напротив, казалось, что Вечный жид совершает движение в обратную сторону. Надо отдать ему справедливость, он не впадал в уныние от крупных провалов, а спокойно начинал все сначала.

Он старался тщательно продумать, рассчитать каждый шаг, но и это не гарантировало успеха. Он стойко держал удары, терпеливо вносил коррективы в свои расчеты, но характер у него портился.

Прежде такой подтянутый, сдержанный, всегда соответствующий обычаям, этикету, правилам вежливости той страны и той среды, где ему приходилось действовать, он стал неряшлив, груб, небрежен в словах и жестах. Оказалось, все это совершенно не нужно для того дела, которое он задумал, как и ловкая политичность, тонкая лесть, умение очаровывать. Его оружием стали деньги, деньги и деньги, затем интриги, силовой напор, в основе которого, как правило, лежал шантаж, умелая и грубая игра на социальных и расовых противоречиях. Можно душить с нежной улыбкой, можно ставить человека на колени, щадя при этом какие-то хрупкие ценности в его душе. Вечный жид прежде так и поступал, но потом сбросил маску. Впрочем, трудно сказать, была ли это маска. Возможно, он стал другим, в нем сменилась кровь. Быть может, он лучше узнал людей, прежде всего власть и силу имущих, и преисполнился великого презрения к ним. И еще он узнал, что заинтересованного в тебе человека невозможно обидеть. А поскольку все люди чего-то хотят друг от друга, человечество не обидчиво. Он умел этим пользоваться.

Чтобы понять, как менялась повадка Вечного жида, достаточно сравнить его обхождение с Людовиком XIV в исходе семнадцатого века и с Николаем I в середине девятнадцатого. Исторически хорошо известны тесные отношения Короля-Солнца с банкиром Бернаром, но едва ли кому ведомо (в том числе самому Людовику и его морганатической супруге г-же де Ментенон, часто делившей интимные ужины монарха с банкиром), что мнимый Бернар – французское имя не могло скрыть сильный подмес восточной крови – был Агасфером. Он ссужал короля деньгами для бесконечных, затяжных и несчастливых войн – пора блистательных побед Конде и Тюренна давно миновала – и помогал устройству разрушенных финансов. Агасфер не испытывал пиетета к крошке королю, поднявшему себя на котурны, как древнегреческие актеры, но не обретшему величия. Единственный человек при дворе, на кого Людовик мог смотреть сверху вниз, был его брат, злобный карлик-педераст герцог Орлеанский. Наверное, этим превосходством и объяснялось стойкое расположение короля к этой мерзкой личности. Людовик был очень неглуп, проницателен, легко угадывал в людях талант, ум, работоспособность и не мешал проявляться этим качествам, чему и был обязан блеском своего царствования. Сам же был ленив, тщеславен, сластолюбив и фанатично привязан к строгому и запутанному этикету, им же разработанному. Кажется, то было единственным его самостоятельным деянием.

Вечный жид не играл на слабостях короля, полагаясь на честную силу денег и полезность своих мудрых финансовых советов. Он не жалел для фанатика этикета глубокого, изящного поклона, изысканно подходил к руке мадам де Ментенон, тоже нуждавшейся в деньгах для каких-то своих личных дел, был почтителен без скованности, тонок в выражениях без жеманства, и король испытывал эстетическое наслаждение от его визитов. И конечно, охотно удовлетворял все ходатайства Бернара за разных предприимчивых людей, которых тот собирал в Париж со всего света. Людовик быстро смекнул, что эти люди, несмотря на испанское, немецкое, итальянское, греческое звучание своих имен, были сплошь евреями. Но король был равно чужд и расовых, и религиозных предрассудков. Он отменил Нантский эдикт не из ненависти к гугенотам, а под чудовищным давлением католической церкви во главе с папой Иннокентием.

Конечно, Людовику было неведомо, что банкир Бернар закладывал тот слой, из которого позднее вышли банкиры Ротшильды. Сколько бы другой еврей, Марсель Пруст, ни иронизировал над сэром Руфусом Израэльсом, едва терпимым в свете (прообразом его был барон Жорж Ротшильд), могучий и разветвленный род проник в высшие круги Франции, Англии, Германии, породнился с Монморанси, Мальборо, Гогенштауфенами, изрядно подпортив им кровь. Как все ленивые люди, Людовик любил и умел слушать, а банкир Бернар был поразительным рассказчиком. Все его рассказы шли от первого лица, даже если это касалось разрушения Иерусалима, битвы в Товтобургском лесу или Столетней войны. Людовика восхищала дерзкая и, как ему казалось, насмешливая манера рассказчика. Как-то раз мадам де Ментенон сказала с тем далеким, глубоким светом в ореховых глазах, которым изредка напоминала о себе ее уснувшая душа, что банкир Бернар и в самом деле был свидетелем давних событий, о которых повествует.

– Сколько же ему лет?

– Не знаю. Долгожители известны в мире. Вспомните оруженосца Карла Великого.

– Надеюсь, мы производим на него хорошее впечатление? – изволил пошутить король.

Мадам де Ментенон, как всегда, поняла с полуслова:

– Неужели вас волнует мнение потомков?

Людовику было на это наплевать. Человек, воплотивший в себе суть эпохи («Государство – это я», – сказал совсем юный монарх, едва выйдя из-под опеки кардинала Мазарини), мог быть спокоен за место в истории.

Госпожа де Ментенон тоже была спокойна, но по другой причине: она опасалась не этого долгожителя, а мемуариста герцога Сен-Симона, пронюхавшего, что Лозен, будущий маршал Бирон, прятался у нее под кроватью…

Совсем иной тон Вечный жид взял через полтора века с русским самодержцем Николаем I. В эту пору Агасфер уже вовсю неглижировал как внешностью, так и манерой поведения, тем более что Николай ему резко не нравился: коломенская верста, хвастун, удачник, дуботол и скрытый трус.

Агасфер приходил к нему в самом непотребном виде, всегда голодный и недовольный. Впоследствии, когда он прочел «Бесы» Достоевского, его веселило, что он предвосхитил манеру поведения Петра Верховенского с Кармазиновым (карикатура на другого знаменитого русского писателя – Тургенева, которого Вечный жид не мог осилить); тут нет ничего удивительного: Достоевский мастерски изобразил тип парвеню, личину которого надевал и Агасфер.

– Как дела, отец командир? – похохатывая, спрашивал Николай, маскируя смехом свой страх перед жутким посетителем.

– Я тебе не дурак Паскевич, – хамил Вечный жид.

Николай проходил военную службу под командой будущего князя Эриванского и навсегда сохранил пиетет к нему.

– Жрать хочу, – продолжал Вечный жид, развалясь в кресле и швырнув на стол свой местечковый картузик. – И вели вина самосского подать, а не вашу кислятину.

Разумеется, Николай не сразу принял этот стиль отношений. Первый раз он попытался в палки прогнать наглеца, но Вечный жид, поднаторевший во всех видах единоборств, в два счета обезоружил призванных государем служителей, отколотил их и замахнулся на Николая, будто желая огреть его по голове. Тот присел, закрыв лысину руками.

В следующий раз Агасфера схватили при выходе из дворца, оглушили (так показалось нападающим) и бросили в Неву. Отличный пловец, он спокойно переплыл на тот берег и полюбовался оттуда прекрасным силуэтом Петербурга, где не бывал с петровских времен. Но тогда города еще не было – сплошные строительные леса, где лишь местами проглядывали контуры грядущего чуда. Он примчался сюда, чтобы предотвратить казнь знаменитого барона Шафирова, осужденного царем за лихоимство и поставку гнилого сукна армии. Агасфер остановил карающую руку и сохранил для России первого, но далеко не последнего еврейского барона. Его не интересовали ни государственный ум, ни деловая хватка барона, он нужен был ему лишь как опылитель русских красавиц – Шафиров не пропускал ни одной юбки.

Когда солнце потонуло в Финском заливе и белая ночь щемяще высинила окна Зимнего дворца, Вечный жид тем же водным путем вернулся во дворец и в мокром платье прошел в кабинет государя, напугав того чуть не до смерти и безобразно заследив навощенный паркет.

Третья карательная операция была проведена на высшем полицейском уровне. Вечного жида схватили у входа во дворец, чего он никак не ожидал, явившись неожиданно, но группа захвата дежурила круглосуточно вот уже второй месяц. Его связали, заковали в кандалы, отвезли в Петропавловскую крепость и бросили в подвал Алексеевского равелина.

В начале нашего века в Соединенных Штатах прославился фокусник Гудини. Вершиной его престидижитаторского искусства было умение освобождаться от всех пут и выходить невредимым из любого узилища. Так вот, ловкий американец был ребенком малым перед Вечным жидом. Человек недолго ходит под солнцем, он не успевает раскрыть своих истинных возможностей. Он куда сильнее, пластичней, ловчее, изобретательней, чем принято считать. То же относится и к познанию внешнего мира. Он ухватывает кое-как лишь грубую очевидность вещей и явлений. А ведь куда интереснее на той, скрытой стороне; мы живем в одной сфере, а их множество – одна в одной, одна за другой, там таятся от слабого сознания временщика бытия самые жгучие тайны. Мы возимся с домовыми, лешими, водяными и прочей бытовой скучной нежитью, когда так близко хрустальные дворцы демонов. Вечная жизнь дает представление о скрытой мощи человека. Но это о другом…

Из равелина Вечный жид ушел с той же легкостью, с какой обрадованный его пленением Николай облачился в свежие лосины, чтобы проведать юную фрейлину Лопухину. Когда-то Агасфер терпеливо мотал бессрочный срок в венецианской тюрьме Пиомби, что возле моста Вздохов, но с тех пор он совершил несколько побегов из таких крепостей, что не чета обветшалой Пиомби, откуда без труда ушел даже рослый и неуклюжий Казанова. Вечный жид бежал из Тауэра при Генрихе VIII, из подземелья Эскуриала при Филиппе II, из Консьержери в разгар террора. А здесь была русская темница с разболтанными запорами, расхлябанной стражей, полупьяными офицерами – он почти стыдился побега. Но все же ушел из равелина, не пробыв там и четверти часа, и сразу явился во дворец, повергнув расфранченного и надушенного Николая в глубокий шок.

– Я тебе не декабрист, – сказал ему Вечный жид. – Со мной такие номера не проходят!.. – Что-то кольнуло его в пах. Он сунул руку в штаны, извлек вошь и гадливо ее прикончил. – Русские свиньи, так запустить тюрьму!..

И все-таки не это сломило упрямый дух русского императора с одной шестнадцатой русской крови. Будь у него этой материи побольше, он выдержал бы и то последнее страшное унижение, которому подверг его загадочный мучитель, а он сгорел. Многовато было в нем немецкой суши, не хватило спасительной русской сырости, того болотца, где все гаснет.

В один из вечеров Николай добрался-таки до постели фрейлины Лопухиной. Он только покинул нагретые любовью простыни, когда услышал за дверью грубоватый смех императрицы. Он как раз пытался с помощью возлюбленной натянуть лосины а свои могучие ляжки. Охнув, фрейлина скрылась за потайной дверью, а растерявшийся Николай прыгнул в большой кованый сундук и захлопнул крышку. В спальню вломилась императрица, ведомая Вечным жидом, только что заставшим ее в алькове с молодым Трубецким. Александра Федоровна думала, что погибла, слухи о ее близости с Трубецким уже достигли ушей ревнивого и самолюбивого супруга. Но странный человек со сросшимися в одну черту черными бровями схватил ее за руку и куда-то потащил. В спальне фрейлины она мгновенно поняла все, образовалась спасению и не стала противиться страстному порыву спутника и собственному мстительному чувству, когда тот завалил ее на сундук. Так, на голове у Николая, Вечный жид насладился его женой, после чего увел ошалевшую от восточных сладостей даму.

Чудовищное унижение сломило гордость императора. Подхалимничая перед Агасфером, он жалко мстил ему, называя про себя «Вечно жидовской мордой».

И вот сейчас «Вечно жидовская морда» опять расселась в кабинете, вытянув худые ноги в грязных, разношенных сапогах, и потребовала еды противным, тягучим голосом.

– Сейчас сделаем, – отозвался император с готовностью расторопного полового. – Ростбиф пойдет?

– Кошерный? – спросил Вечный жид.

– Откуда же кошерной пище взяться, отец командир? Вы бы предупредили.

– Я иду с фиордов. Как мог я предупредить?

– Может, рыбки? Лабарданчика, семужки или сига онежкого?

– Гефилтер фиш.

– За щукой посылать надо на рынок. Вы подождете?

Агасферу есть не хотелось, он вообще мог обходиться без пищи сколько угодно. Но неизвестно почему, войдя в образ Петра Верховенского, он не мог из него выйти. А Верховенский отнял котлетку у Кармазинова и вином заставил поделиться нетороватого писателя. Кроме того, ему приятно было мучить Николая русским языком, которым тот плохо владел. Он говорил: «пущай», «надысь», «ложить», «арьмия». Удивляться тут нечему: французскому его обучал бежавший от революции обитатель Сен-Жерменского предместья, а русский он постигал преимущественно в девичьей. После долгих ломаний Агасфера сговорились на гурьевской кашке. Николай отдал распоряжение, после чего занялись делами и, к великому облегчению царя, перешли на французский язык.

Агасфера интересовало, как идет внедрение евреев в дворянские роды. Николай подготовил список. С удовлетворением отметил Агасфер Абрамовича Баратынского, бесконечных Абрамовичей по материнской линии у национального русского поэта Пушкина, даже один Исакович затесался.

– Хорошенько проверь этих Абрамовичей, – наказал он Николаю. – У вас в России ни на что нельзя положиться, сплошной бардак… О чем я еще хотел спросить?.. Лермонтова убрали?

– Будет сделано, отец командир. Соломоныч уже заложил пулю.

– Не тяни, Николя. Такие, как Лермонтов, рыбья кость в горле еврейского народа.

– Почему? – удивился царь.

– Он против шинков. Не дает споить богатыря.

Николай внимательно посмотрел на Агасфера, которому как раз подали гурьевскую кашу, благоухающую ванилью, и он начал неопрятно, чавкая, есть. Что он несет? Неужели и этого колдуна постигло старческое слабоумие?

Но Вечный жид знал, что говорит: следуя на Кавказ, Лермонтов, по свидетельству сопровождавших его офицеров Монго Столыпина и Коко Бурляева, агитировал против шинков. Николай успокоил Агасфера: богатырь прекрасно обходится кабаками, трактирами, кружалами, пивными, полпивными, кроме того, гонит домашнее вино вопреки всем запретам и не нуждается в помощи шинкарей. Русская бочка полна до краев. Вечный жид немного отмяк. Где пьянство, там половая распущенность, а тут не до чистоты крови.

После этого Вечный жид собрался на покой. Ему завтра в Китай двигать – путь не близкий и не торный, надо хорошенько выспаться. Николай поинтересовался, как идет жидофикация Небесной империи. Тут нет затруднений. Вечный жид еще в прошлом веке пригнал туда полсотни галер с еврейскими рабами и, дав им вольную, запустил в китайское население. Они расплодились с невиданной силой. Китайские дамы в один голос утверждают, что с обрезанными кавалерами приятнее иметь дело; кроме того, дети от смешанных браков рождаются с узкими глазами и вполне сходят за китайцев. Но ему надо проследить, чтобы еврейская кровь не слишком разжижалась.

Николай предложил положить Агасфера в малом кабинете.

– Нет, в египетском зале Эрмитажа. Хочу завтра вывести себя оттуда, как Моисей евреев из Египта. И люблю я высокие потолки, они напоминают мне небо Израиля.

Николай не знал, как реагировать на слова Агасфера, содержавшие шутку и ностальгическое чувство. Он усмехнулся и тут же утер слезу, что не произвело на Вечного жида никакого впечатления.

…История порой шла навстречу Вечному жиду – так было с Америкой, страной смелых, чистых духом индейцев, захваченной испанскими авантюристами. К испанцам, потеснив их, присоединилась голландская, французская и английская протерь. В конце концов англичане выставили всех и создали самостоятельное государство, как-то незаметно превратившееся в Ново-Иудею. Во всяком случае, когда Агасфер там появился, то сразу понял, что здесь ему делать нечего. Все шло своим путем, в нужном направлении.

Но чаще всего Агасферу приходилось строить историю; особенно много хлопот доставляла ему Россия. Куда более сложные, порой головоломные проблемы решались с завидной легкостью, а здесь он увязал, как в болоте, в русской простоте. Жидофицировать Африку с громадным арабским населением, исконно враждебным евреям, оказалось вовсе не так сложно. Помогало и то, что местные евреи ничем не отличались от коренного населения: смуглый цвет кожи, темные глубокие глаза, курчавые волосы, длинные жесты, идущие как бы из живота. Иное дело Россия!..

Агасфер не любил поэзию, считал, что она расслабляет, уводит от практики жизни, но стихи читал, ценя в них случающуюся порой взрывчатую афористичность мысли. Он помнил наизусть поразившие его строки. Так, он постоянно повторял тютчевское: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить». Что верно, то верно: пытаться понять Россию умом – гиблое дело. Скорее поймешь ее тем, что в мошонке, желудком, печенью, прямой кишкой и даже сердцем, хотя это самый ненадежный орган в человеческом организме, но ни в коем случае не надо привлекать к роковой загадке мозг, ибо он может свернуться набекрень или поехать, как сорванная ветром крыша. Поразительно, что ее огромный, смекалистый, широко одаренный, мудреный и лукавый народ органически не способен управлять собой сам и вечно ищет вождей на стороне. Идет это от предельного неуважения друг к другу. Русскому куда легче признать над собой чужую власть, нежели власть своих соплеменников. Поэтому, едва выйдя из дремучих лесов и почувствовав возможность стать народом и страной, они тут же призвали иноземцев – загадочных норманнов «володеть и править» ими. Никто толком не знает, кто такие норманны: шведы, норвежцы, финны, немцы, датчане, бритты или выходцы из Нормандии? Русские вообще ничего о себе не знают, не знают даже, почему они русские. Коренное население этой земли – славянские племена; почему они вдруг стали русскими – смешались с норманнами, что ли? Так чего им так гордиться чистотой крови, если тут заведомая смесь? Они не знают, что значит слово «Москва», какого оно корня. Они люто ненавидят евреев, но по неведению признают своим покровителем капернаумского еврея Андрея Алфеева, брата апостола Петра, на котором Христос основал свою церковь. Больше всего в своей истории они тщеславятся победой над псами-рыцарями на Чудском озере. Но не было на свете псов-рыцарей, как не было и такой битвы. Шестьсот лет мирились они с татарским игом, и ни разу народ не восстал. Взбрыкивались изредка князья, наиболее удачно это сделал Дмитрий Донской, но и после этого Россия оставалась под татарами. С Ивана III началось агрессивное паломничество иностранцев в Россию. Но если итальянцы захватили лишь искусство, то пришедшие им на смену немцы простерли свои притязания на торговлю, ремесла, науку, государственные и военные посты. Поляки действовали проще, они попытались присоединить Россию к Речи Посполитой. Французы сперва завоевали русских дам, потом все высшее общество, заставив говорить по-французски, но попытка утвердить штыком свои завоевания не удалась – едва унесли ноги. К этому времени Россией прочно правили немцы, взявшие фамилию Романовых, в последнем русском царе Николае II 1/256 частица русской крови. После апокалиптической революции власть взяли евреи, а затем надолго воцарился грузин, неизмеримо превзошедший в кровоядстве самого страшного, а потому и самого любимого, самого воспетого благодарным народом царя Ивана Грозного. Сталина любили еще сильнее, с его именем шли умирать.

Нет, не понять умом эту страну и этот народ, объявивший себя невесть с чего богоносцем, хотя равнодушнее его к религии на свете нет. Только в ересях и сектах проявляют русские непохвальную горячность.

Но у этого раздрызганного народа был силен бессознательный комплекс самозащиты. Чувствуя наступление иудейской стихии (перестарался малость Вечный жид), они создали ряд охраняющих законов (в том числе черту оседлости и процентную норму в учебных заведениях), когда же увидели, что и это не помогает, то объединились последним усилием в Союз русского народа. Широкие крыла Михаила Архангела простерлись над измученным народом, взблеснул его светлый меч надеждой на избавление. Но Вечный жид не дремал и спровоцировал Первую мировую войну. Отлетел Архангел с опаленными крыльями, полегли на галицийских скорбных полях его воины-охотнорядцы. Известно, что на войне гибнут лучшие люди, незаполнимая брешь разверзлась в народном теле.

Ну а когда цвет нации был уничтожен (евреи, естественно, уцелели, ибо, даже попадая на фронт вольноопределяющимися, они тут же устраивались в плену), Вечный жид произвел революцию, даже не одну. Не дав стране оправиться после свержения несчастного царя, он прислал в запломбированном вагоне Ульянова-Бланка, более известного под псевдонимом Ленин, и тот устроил революцию уже по-настоящему – с резней, расстрелами, Гражданской войной. И закрутился на одной шестой части земной суши тот ошеломляющий шабаш, который расшатал и оморочил весь мир…

* * *

Здесь идет первый большой пропуск – по причине, изложенной в издательском вступлении.

К сожалению, кто-то еще «читал» эту рукопись: текста пропало больше, чем я ожидал. Ушли в зловонную яму обе революции, о чем не стоит особо жалеть. Повествование продолжено с послереволюционных дней.

От века чуждые политической жизни евреи устремились в политику. Другие сели на коней и стали размахивать шашкой, это не соответствовало намерениям Вечного жида. Ему вовсе не хотелось, чтобы еврей стал всемирным пугалом, его амплуа – страдалец, жертва, а не торжествующий дракон-провизор. Вообще к всеобщему, единому и вечному еврейскому царству на Земле, которое создавал Агасфер, вели иные пути. Евреи вышли из повиновения, надо было срочно обуздать их.

Вечный жид остановил свой выбор на выходце из Грузии, агенте царской охранки, грабителе и убийце Coco Джугашвили и начал готовить его в диктаторы. Выстрелом Фанни Каплан он несколько примирил общественность с евреями и вывел из игры главного заправилу, расчистив место для Coco.

Тому достаточно было легкого толчка, и развернулись редкие способности дворцового интригана – хитрого, затаенного, терпеливого и безжалостного, в совершенстве носившего маску тупой посредственности, которой нечего опасаться. Самое любопытное заключалось в том, что он действительно был туп, банален, усреднен во всем, кроме властолюбия и вытекающей из него готовности к любому преступлению. Тут проглядывало что-то психопатическое. Последовательно и беспощадно Coco прикончил весь ленинский синедрион.

Покончив с коллективным Нахамкисом, Coco взялся за осуществление главного плана Вечного жида уничтожить кормильца России – крестьянина и мысль России – интеллигенцию. И в том и в другом он отменно преуспел. Будучи человеком осторожным, Сталин до поры скрывал свой антисемитизм. Он постоянно держал при себе на самых видных ролях омерзительного еврея Кагановича, который потом жил так долго, что пошел слух, будто он и есть Вечный жид. Оскорбленный Агасфер прихлопнул старого клопа где-то на сотом году его ползучей жизни. Никогда не было столько смешанных браков, как в сталинские времена; люди, по обыкновению доверчивые и неосмотрительные, верили его трепотне о дружбе народов, интернационализме и прочих марксистских благоглупостях. Используя еврейский энтузиазм, слепую преданность революции и зашоренность восторга соучастия в государственной жизни, Сталин многие грязные дела делал их руками, а потом уничтожал. Вечный жид терпимо относился к этой игре, поскольку жидкая струя еврейской лимфы не шла в сравнение с потоком русской крови. Важно было ослабить, обескровить, одряблить, оглупить могучую Россию, а это Сталин делал неукоснительно.

Вечному жиду пришлось с ним несколько раз встречаться, и он был поражен душевной незначительностью величайшего в мире злодея. Для глобальных злодейств вовсе не требуется великая личность. Разрушать, губить, убивать, истреблять – совсем не хитрая наука, гораздо труднее создать даже малый элемент добра, для этого нужна хоть какая-то одухотворенность. Все крупные политики в той или иной степени подонки, ибо задолго до Макиавелли руководствовались правилом: цель оправдывает средства. Стало быть, ни о какой морали не может быть и речи. А человечески значительно лишь то, что лежит в сфере нравственности. Но если забыть об этом, то большие политики и государственные люди чаще всего незаурядны. Вечный жид был знаком со многими из них. Как живописны были Нерон, Домициан, Диоклетиан и другие деспоты-императоры! А Ричард III, Иван Грозный, Петр I, Елизавета Английская!.. Все личности. Как полководец Наполеон не много стоил: он использовал истерический подъем французской революции, все еще не напившейся крови, маразм своих противников и счастливый случай (позже, когда ситуация изменилась и отвернулась удача, он терпел поражение от тех же противников), зато какая сила мысли, какое остроумие, проницательность и редчайший талант законодателя! Фридрих Великий – еще больший профан в военном деле (только нахрап и фортуна) – прекрасно играл на флейте и хорошо писал; обладала литературным даром и неиссякаемым фригидным темпераментом Екатерина Великая; Петр I был великолепен в своей монструозности; Дизраэли – занимательный романист; Черчилль – отличный пейзажист, но преуспевал и в натюрморте; Ленин был гений разрушения; де Голль увлекал рыцарственной любовью к Франции, – у каждого что-то имелось за душой. Coco был пуст, как сгнивший орех. Он пришел на готовое: и метод, и рычаги истребления уже были созданы его картавым предшественником, от него ничего не требовалось, кроме готовности убивать. Этой готовностью он обладал. Его плоский, схематический умишко не родил ни одной мысли, ни одного острого слова: скучный, бездарный, необаятельный, с плохой речью, он был внешне безобразен и плюгав.