Текст книги "Время меча"

Автор книги: Юрий Нестеренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 47 страниц)

В себя она приходила долго и трудно; где-то на полпути между небытием и бытием ей мерещилась тоскливая, повторяющаяся, как это часто бывает в бреду, сцена – на площади какого-то грязного, хмурого города сколачивали эшафот. Приговоренный стоял рядом, но Элина, как не вглядывалась, не могла рассмотреть, кто это. Артен? Эйрих? Кто бы это ни был, это был друг. Элина знала, что ничем не может ему помочь – она лежала в могиле тут же, на площади, и тяжесть навалившейся земли не позволяла ей пошевелиться, а из ее бока проросла крапива. Несмотря на это, она видела происходящее и хотела лишь одного – чтобы все поскорее кончилось, плотники сделали свое дело, а палачи – свое. Но всякий раз, когда эшафот был уже готов, плотник слишком сильно бил молотком, и вся конструкция разваливалась. Разочарованная публика кричала ему какие-то слова, должно быть, обидные, на незнакомом языке. Когда это произошло в очередной раз, злость заставила Элину открыть глаза и сфокусировать сознание.

Бок ныл, голова горела, во рту пересохло и в целом ощущения были отвратными. Однако звуки оказались вполне реальными. Стучали в дверь, и кричали оттуда же. Сперва Элина решила, что ей грозит опасность – она подумала это с какой-то философской отрешенностью, ибо сейчас была не способна оказать сопротивление. Но затем поняла, что крики скорее обеспокоенные, чем угрожающие, и осознала, как выглядит ситуация со стороны

– раненый, весь в крови, приходит среди ночи, снимает комнату и запирается там, после чего долгое время не подает признаков жизни. Естественно, хозяин обеспокоен – что, если его постоялец уже умер? Заплаченные вперед деньги еще не повод держать в комнате разлагающийся труп.

– Я жива, – по возможности громко сказала Элина по-тарвилонски и тут же запоздало спохватилась. Ей повезло – никто из стучавших не знал тарвилонского языка и не заметил, что она выдала свою половую принадлежность. Они лишь убедились, что постоялец и вправду жив – однако не ушли; мужской голос что-то спросил через дверь, и Элина поняла, что надо открыть, чтобы хотя бы привлечь к объяснению жесты.

Осторожно, стараясь не тревожить рану, она сползла с дивана и подошла к двери. В свете угасающего дня (Элина, впрочем, не знала, что уже вечер) она увидела, в каком состоянии комната, особенно вблизи дивана – пятна засохшей крови и лужи розовой воды на полу, разбросанные вокруг заскорузлые бурые тряпки и комки ваты… Правда, в детстве ей приходилось видеть и не такое, но тогда кровь не была ее собственной.

Элина отодвинула засов. На пороге стояли двое мужчин – один из них служитель, что впустил ее вчера, а второй, судя по его важному виду, вероятно, сам хозяин караван-сарая. Чуть поотдаль стояла женщина – одетая не в балахон, как ее сестры по полу на улице, но и не так откровенно, как юная проститутка в гостинице Фандертольда. Ее лицо ниже глаз прикрывала тонкая голубая ткань. В руках она держала ведро.

Хозяин, глядя на открывшуюся ему картину, сочувственно поцокал языком и покачал головой. «Сколько ж я им заплатила, что он так любезен? „ – промелькнуло в сознании Элины. Он задал вопрос – кажется, опять насчет лекаря – и графиня вновь отказалась. «Однако новые бинты мне не помешают“,

– подумала она и попыталась объяснить это жестами. Хозяин важно кивнул и что-то приказал стоявшей в коридоре женщине. Та вошла в комнату (Элина невольно посторонилась) и занялась уборкой. Графиня постаралась пояснить, что имела в виду не это, но хозяин вновь успокаивающе кивнул и произнес коротую фразу, в которой Элина разобрала слово «позже».

Этот короткий в общем-то диалог c привлечением жестов утомил Элину, словно долгое путешествие; она чувствовала себя совершенно разбитой – несомненно, у нее был жар. Графиня вернулась на диван. Дверь она на этот раз запирать не стала. Хозяин произнес что-то ободряющее и удалился вместе со своим подручным.

Лежа на диване и глядя в потолок, Элина слышала, как служанка вытирает пол. Затем женщина вышла, обронив какие-то слова. Элина спустила руку с дивана и подтащила к себе куртку. Следовало проверить наличность. Среди монет, полученных ею от Саберро, были, конечно, не только достоинством в один дихраз; попадались там и по два, по три, по пять и даже большие десятидихразовые кругляки. Так что вчерашняя пригоршня могла оказаться весьма значительной частью ее капитала… Так и есть! Она выгребла почти все

– у нее осталось всего 11 дихразов. Что ж, остается надеяться, что ее аванса, по крайней мере, надолго хватит для оплаты местных услуг. Должно было хватить – ведь Фандертольд и Гварели врали ей насчет цен, и в реальности таковые были намного ниже…

От этих не слишком веселых мыслей Элину отвлекла вернувшаяся служанка. На сей раз у нее в руках был какой-то сверток, слишком большой для перевязочного материала. Женщина подвинула к дивану низкий круглый столик и разложила на нем принесенное. Там действительно были бинты, а помимо них – тонкое одеяло, полотенца, губка, маленький узкогорлый сосуд с завинченной крышкой и что-то вроде ножа. Когда служанка приблизилась к Элине, держа в руках этот острый блестящий инструмент, графиня обеспокенно спросила: «Эй, что это? « Но служанка лишь произнесла что-то мягким увещевающим голосом и, коснувшись прохладными пальцами живота Элины, принялась осторожно, но уверенно разрезать бинты.

Графиня поняла, что ей не придется заниматься перевязкой самой, и успокоилась. Она покорно подчинялась служанке, когда та жестом просила ее повернуться. Хуже всего было, когда пришлось отдирать присохшие бинты от раны. Элина понимала, что это будет больно, но не ожидала, что настолько! Она, однако, из принципа не издала ни звука, хотя выражение ее лица было вполне красноречивым. Потом, когда служанка, обтерев рану губкой, обрабатывала ее бурой жидкостью из сосуда, вызывавшей острое жжение, это было уже гораздо легче терпеть. Наконец женщина помогла Элине сесть и сделала новую перевязку.

– Вода, – сказала графиня, указав на кружку и на свой рот. Служанка кивнула, однако вместо того, чтобы исполнить просьбу, вышла из комнаты. Элина почувствовала раздражение из-за ее непонятливости, но затем решила подождать, что будет дальше. Действительно, вскоре женщина опять вернулась, на сей раз принеся на подносе две широких чашки, побольше и поменьше. Сперва она дала Элине выпить маленькую чашку, где была не вода, а какой-то теплый травяной отвар. В большой чашке оказался наваристый бульон. Элина с возмущением пресекла попытку кормить ее с ложки и поела сама, после чего, чувствуя себя уже заметно лучше, вновь вытянулась на диване. Служанка, однако, продолжала о ней заботиться. Она сняла с графини сапоги и чулки (Элина не возражала), обтерла ей ноги мокрым полотенцем, а затем вытерла сухим. После этого она накрыла девушку одеялом и, задув лампу, вышла.

Так прошли первые три или четыре дня в караван-сарае; из-за высокой поначалу температуры Элина не могла сказать точно. Все это время она провела на диване, вставая лишь тогда, когда того требовали естественные надобности, не чуждые даже аристократам и героям. Вынужденное бездействие не слишком угнетало графиню – она была еще слишком слаба и бОльшую часть времени просто спала. Служанка продолжала ухаживать за ней, приносить еду и делать перевязки. Однако в один не слишком прекрасный день ситуация изменилась.

В этот день утром Элину вновь навестил хозяин. Он продолжал радушно улыбаться, отчего его узкие глаза совсем слились в щелочки, и, кажется, вежливо спросил, как дела у его гостя.

– Лучше, – ответила Элина. Жар действительно спал, но оценивать свое состояние как хорошее было рано; все же в ее теле побывали три стальных зубца, один вонзился торчком и два, хоть и не глубоко – боком, и на рану даже не был наложен шов.

Хозяин сказал, должно быть, что рад это слышать, и задал извиняющимся тоном вопрос, в котором Элина разобрала слово «деньги». Графиня, сразу почувствовавшая недоброе, попыталась с достоинством объяснить, что и так уже заплатила приличную сумму. Дальнейшее выяснение с привлечением жестов и демонстрацией чисел на пальцах показало, что слуга, как видно, недурно поживился за ее счет, присвоив себе половину полученных денег – возможно, он решил, что окровавленный гость долго не протянет (и впрямь, в ту ночь трудно было отличить чужую кровь на одежде Элины от ее собственной). Попытки Элины втолковать это хозяину успеха не имели. Тот понимал, что постоялец находится не в том положении, чтобы качать права, и если и собирался потом побеседовать как следует со слугой, то это никак не мешало вытягиванию дополнительных денег сейчас – тем паче что с одиноким чужестранцем, практически не знающим языка, можно было не церемониться. В конце концов Элина смирилась и, тяжело вздохнув, спросила: «Сколько? « Выяснилось, что она, с учетом всего обслуживания, успела уже даже задолжать, и, даже уплатив последние 11 дихразов, она должна будет съехать послезавтра. Оценив перспективу оказаться на улице в ее нынешнем положении и притом совершенно без денег, Элина вынуждена была просить перевести ее в более дешевую комнату.

– Больше нет? – уточнил хозяин, презрительно глядя на врученные ему три двухдихразовые монеты (Элина решила все же оставить себе хоть что-то).

– Сейчас нет. Позже будет, – ответила графиня самым аристократическим тоном, на какой была способна. Это было, конечно, чистейшим блефом, и хозяин, очевидно, в этом и не усомнился. Он сделал Элине знак собирать вещи и следовать за ним.

Ковыляя в не до конца надетых сапогах – натягивать их как следует означало лишний раз тревожить рану, а идти босиком не позволяла гордость – и держась рукой за бок под наброшенной курткой, Элина пересекла двор, прошла по узкому полутемному коридору и наконец оказалась в крохотной комнатушке, где не было даже мебели, а только маты на голом полу. Эти апартаменты стоили полдихраза в день. Хозяин поставил на пол лампу с небольшим количеством масла, предупредив, что за новое надо будет платить отдельно, и вышел.

Около полудня здоровый детина неопрятного вида принес еду – кувшин с водой и черствые пресные лепешки. Элина взглянуда на него с ужасом – неужели он попытается оказать ей медицинскую помощь? Но для постояльцев полудихразовых номеров подобные услуги попросту не предусматривались. Элине вновь пришлось вооружиться принципом «исцели себя сам». У нее еще оставались чистые бинты, но в количестве, требующем строгой экономии. Графиня вновь попыталась прибегнуть к помощи магии. Ей удалось успокоить боль, разыгравшуюся после путешествия в этот номер, но, кажется, целебный эффект был чисто косметическим. К вечеру у нее вновь поднялась температура, и на повязке опять проступила свежая кровь.

Элина пыталась уверить себя, что это временная неприятность, однако вскоре вынуждена была признать очевидное – состояние ее действительно ухудшалось. Эта грязная комнатушка оказалась явно не лучшим помещением для лазарета. Рана воспалилась и загноилась; Элина убедилась в этом на следующий день, выбравшись из липкого тяжелого сна около полудня. В тот день она еще сумела сделать себе перевязку и потом долго лежала, положив руку на лоб внутренней стороной локтя, чтобы хоть как-то смягчить головную боль. Слуга опять принес воду и лепешки; Элина жадно напилась и положила на лоб мокрую тряпку, но от одной мысли о еде ее тошнило. Бок болел непрерывно; в основном боль была ровной, но иногда – дергающей.

«Как же мне плохо», – подумала графиня и устыдилась этой негероической мысли. Она положила ладонь на холодную рукоять меча – словно взяла за руку друга, ища у него помощи. Но увы – времена героев древности, набиравшихся сил от своего оружия, давно прошли, если вообще существовали где-нибудь, кроме легенд.

Периодически сознание Элины соскальзывало в вязкое болото полусна-полубреда, что, конечно, не приносило облегчения. То она брела по глубокому песку бесконечной пустыни под палящими лучами солнца, то блуждала в безвыходном лабиринте бесконечных закоулков серого, безлюдного города, где на улицах валялись мумии и не росло ни одной травинки, а от стен угрюмых и громоздких зданий исходил удушливый зной, то лежала утонувшая на морском дне, на грудь ей давила вода, почему-то горячая, а в боку копошились пирующие крабы. Один раз ей даже пригрезилось, что она беременна, и лежит в лазарете, больше напоминающем камеру пыток – привязанная к кровати и неспособная шевельнуться, а ребенок прогрызает себе путь наружу через бок.

Затем она приходила в себя, без особого удовольствия вспоминая, где она и что с ней. Во время одного из таких пробуждений ей показалось, что она умерла: вокруг было совершенно темно и тихо. Она провела рукой вправо от себя; пальцы коснулись холодного камня, затем – ребристой рукояти лежавшего рядом меча – все это весьма походило на гробницу. Но тут из-за стены донесся крик пьяной ссоры, и графиня поняла, что просто наступила ночь. «И к тому же у мертвецов не болит бок, – подумала она. – Утром надо сделать перевязку. « Элина еще пару раз просыпалась с этой мыслью в утренних сумерках, но всякий раз решала, что еще недостаточно светло. Наконец, в очередной раз обнаружив, что лежит с открытыми глазами, она поняла, что уже день, и дальше откладывать неприятную процедуру невозможно. Она села, размотала бинты и обработала рану; все вышло легче, чем она ожидала. Вскоре Элина снова заснула с чувством выполненного долга. Ей не пришло в голову, что на самом деле она и не просыпалась; перевязка ей лишь привиделась.

Одни бредовые картины сменялись другими. Она видела, как Артена закапывали в землю; видела своего отца, распростертого в луже крови; убегала от стаи собак, у каждой из которых была голова Саберро – как водится, ноги не слушались ее, собаки настигали, валили на землю и начинали рвать… Элина утратила ощущение времени. Она не слышала, как приходил слуга, приносивший пищу и воду, и лишь по тому, что, в очередной раз припав к кувшину, обнаруживала его пустым или полным, могла понять, что дни сменяют друг друга

– но сколько этих дней прошло, она не знала. Ей казалось, что она здесь уже целую вечность – зыбкую вечность, подернутую горячим маревом бреда; единственным, что сохраняло постоянство, была боль.

Она в очередной раз бродила по коридорам роллендальского дворца, который, по идее, знала как свои пять пальцев – но теперь с ним было что-то не так; коридоры прихотливо изгибались, и за каждым поворотом открывались новые двери и лестницы, уводившие ее все дальше и дальше от выхода. Вдобавок все эти залы и коридоры были совершенно пусты, и не у кого было спросить дорогу. Постепенно на стенах исчезала лепнина и позолота, сменяясь голыми грубыми камнями; пол был покрыт толстым слоем пыли; с низкого потолка, словно древние ветхие знамена, свешивались седые полотнища паутины… Внезапно Элина услышала в отдалении голоса. Она хотела бежать на звук, но коридор уводил в другом направлении. Элина в отчаянье прислонилась к стене. Однако голоса приближались. Говорили двое – один грубо и резко, другой что-то лепетал в оправдание. Она не понимала их язык, но первый голос был ей определенно знаком.

Затем рядом хлопнула дверь. «Это называется восточное гостеприимство»,

– сказал первый голос по-луситски, и Элина, обернувшись, увидела Эйриха. С ним был еще кто-то.

«Эрвард! „ – воскликнул этот второй. Это не был обладатель оправдывавшегося голоса; всмотревшись, графиня узнала Йолленгела. В тот же миг она поняла, что лежит на полу, а двое ее бывших попутчиков склонились над ней. «Когда же кончится этот бред“, – устало подумала графиня.

«Если вы о нас, то это не бред», – ответил Эйрих. Она услышала, как плеснула вода в кувшине, и на лоб ей легла холодная мокрая тряпка.

От этого ощущения, удивительно реального, графиня окончательно пришла в себя. В комнате действительно находились Эйрих и эльф; слуга, сопроводивший их сюда, благоразумно ретировался, опасаясь еще большего гнева Эйриха. Уши Йолленгела прикрывал местный зеленый тюрбан.

– Вы и правда настоящие? – спросила она, все еще боясь поверить.

– Доселе у меня не было причин сомневаться в собственной реальности,

– усмехнулся Эйрих. – Однако философские диспуты позже. Сначала я должен осмотреть вашу рану. Йолленгел, вы нормально переносите подобные зрелища?

– Нне знаю, – неуверенно сказал эльф. – Но если нужна моя помощь…

– Сам справлюсь. Просто отвернитесь и не мешайте.

Элина утомленно закрыла глаза. Руки Эйриха быстро освободили ее от не менявшихся несколько дней бинтов; когда его пальцы принялись ощупывать рану, графиня слабо застонала.

– На обычный клинок не похоже, – деловито констатировал Эйрих. – На топор тоже… Ага, кажется, понимаю. Сюрикен, и не маленький.

– Что? – переспросила Элина.

– Метательная звездочка. Вы дешево отделались после встречи с такой штукой. Очевидно, метавший не был профессионалом, даже не смазал ее ядом…

– Я не умру?

– Нет, – серьезно сказал Эйрих, – по крайней мере, в ближайшее время. Если бы в рану не попала грязь, вы бы уже были практически здоровы. А так получилось гнойное воспаление, но, к счастью, до заражения крови не дошло. У вас сильный организм, он уже сам начал решать эту проблему. Осталось лишь немного ему помочь. Потерпите чуть-чуть.

Обработав рану, он дал Элине напиться. К воде он, очевидно, подмешал какую-то настойку с мягким вкусом. Через несколько минут девушка вновь заснула – на сей раз без сновидений.

На следующий день ей было уже заметно лучше. Температура все еще была довольно высокой, но сознание оставалось ясным. Проснувшись, графиня обнаружила себя в просторной комнате, напоминавшей ту, что выделили ей вначале, только еще больше. Эльф сидел рядом и радостно приветствовал ее пробуждение. Открылась дверь, и вошел Эйрих.

– Как вы меня нашли? – спросила Элина.

– Мы прибыли в Харбад с караваном и остановились здесь, – ответил Эйрих. – Хозяин караван-сарая рассказал нам о раненом юноше нашей расы. Сделал он это, конечно же, не из милосердия, а потому, что рассчитывал урвать денег. Ведь вы, кажется, пообещали ему, что ваши друзья привезут их позже? Вот он и спросил, не мы ли те самые.

– Мерзавец! – вставил Йолленгел. – Этот скряга чуть не уморил вас!

– Мне это тоже не понравилось, но, по большому счету, мы не можем так уж его осуждать, – рассудительно заметил Эйрих. – Бизнес есть бизнес, никто не обязан заниматься благотворительностью. Тем паче по отношению к чужакам. Однако, Эрвард, как вы оказались в Харбаде?

Элина коротко рассказала историю злосчастного плавания. На мгновение она задумалась, стоит ли все еще сохранять инкогнито пеперед Йолленгелом, но решила, что раз Эйрих не раскрыл ему правды, то и ей следует поступать так же. Поэтому она убрала из своего рассказа все, что было связано с разоблачением ее имени и пола, пересказав, однако, историю знакомства Саберро с ее отцом.

– Могу лишь повторить, что вы дешево отделались, – кивнул Эйрих. – Надеюсь, вы никому не собираетесь мстить?

– А это возможно? – тут же заинтересовалась графиня.

– Да, только очень хлопотно. Такие люди, как Фандертольд, заботятся о своей безопасности. Потребовалась бы серьезная подготовка. Игра не стоит свеч. Фандертольд ничуть не хуже множества таких же мерзавцев, обретающихся в разных городах по всему побережью.

– Ну, раз вы так говорите… – протянула Элина. – По правде говоря, мне хочется поскорее оставить все это позади.

– Как только вы сможете ехать верхом, мы покинем город, – кивнул Эйрих.

– Кстати, а как вам удалось так быстро сюда добраться? – поинтересовалась Элина. – Вы сбежали из тюрьмы?

Тут произошло нечто невероятное: впервые за время их знакомства на лице Эйриха отобразилось смущение.

– Честно говоря, меня вытащил Йолленгел, – признался он.

Округлившиеся глаза Элины с немым вопросом уставились на эльфа.

– Моя заслуга не так уж велика, – произнес тот, но от его скромности разило фальшью за милю. – Я всего лишь уплатил выкуп.

– Откуда вы взяли деньги?

– Вообще-то поначалу это было большой проблемой, – эльф в эту минуту выглядел точь-в-точь как рыцарь, повествующий о своих приключениях и странствиях (часто по большей части выдуманных) в кругу почтительно внимающих слушателей. – Мне удалось тогда убежать, но, едва я остановился и перевел дух, как радость о чудесном избавлении стала уступать место отчаянию, – Йолленгел и сам не заметил, как перешел на приподнятый слог. – Я стоял посреди какой-то улицы, не имея представления, где нахожусь и что делать дальше. И вокруг были люди, столько людей… Я попытался отыскать дорогу в порт, даже не надеясь на успех – и впрямь, мои старания оказались тщетными. Мне некуда было идти, я не знал местного языка, у меня не было ни гроша в кармане, я даже лишился своей флейты – о, до сих пор меня охватывает гнев при мысли о негодяе, сломавшем ее! Этот инструмент пережил не одно поколение моих предков… До самого вечера я бесцельно бродил по улицам, побывал в конце концов и в порту, но что было в том проку через несколько часов после ухода корабля! Ночевать мне пришлось на голой земле в какой-то подворотне. На другой день я вновь бесцельно скитался по городу. У меня не было и крошки во рту, мне лишь удалось выпросить у водоноши несколько глотков воды. На третий день повторялось все то же самое, но, когда дело уже шло к вечеру, судьба улыбнулась мне. Какой-то хорошо одетый человек окликнул меня и подошел ко мне. Я попытался ответить ему по-луситски, и оказалось, что он, хотя и плохо, знает этот язык! (Элина улыбнулась: эльф и сам был не лучшим знатоком луситского). Выяснилось, что этот человек – подручный богатого купца; в тот злосчастный день, когда все мы разлучились, он слышал на улице мою игру, и она ему понравилась, однако тогда он принужден был спешить по делам. Теперь, отыскав меня вновь, он решил представить меня своему господину. Купец тоже не остался равнодушен к моей музыке, хотя и заявил, что у него есть и более искусные музыканты. (Это признание явно было для эльфа не слишком приятным. ) Он предложил мне хорошие деньги за то, чтобы я обучил их своим мелодиям. Я немного поторговался и поднял цену, – добавил Йолленгел со скромным достоинством, тут же возместив урон своему самолюбию. – За эти деньги, правда, мне пришлось играть почти без отдыха, и вот, проведя два дня в доме купца, я получил свой гонорар. Я рассудил, что, если отправлюсь выручать Эйриха лично, то, пожалуй, и сам окажусь за решеткой, и попросил торговца, чтобы тот послал с деньгами в тюрьму своего человека. Через час Эйрих был уже на свободе, и у меня даже оставалось еще немного денег; кроме того, купец позволил мне взять флейту, на которой я играл все это время. Она, правда, не так хороша, как моя прежняя – таких сейчас уже не бывает… даже если бы среди людей нашелся столь искусный мастер, где он возьмет древесину аллона? Это дерево называли эльфийским кленом, и оно сгинуло вместе с моей расой…

– Кстати, этот купец и его слуги так и не заметили, что вы эльф? – поинтеревовалась Элина.

– Нет, я носил ленту вокруг головы, не позволяющую волосам открыть уши. Не абсолютная надежность, но все же… На чем я остановился?

– На освобождении Эйриха.

– А, ну да. Собственно, это почти все. В тот же день он нанялся охранником каравана, уходившего в Харбад, и, конечно, взял с собой меня в благодарность за то, что я для него сделал, – эльф с довольным видом посмотрел на Эйриха, и тот ответил ему взглядом, явственно говорившим «Йолленгел, я, конечно, рад, что вы меня вытащили, но, между прочим, в тюрьму я тоже угодил из-за вас! «

Дела Элины шли на поправку. Рана еще побаливала, но температура была нормальной, и в целом графиня чувствовала себя неплохо – а после того, как ей удалось впервые за много дней вымыться в бочке, так и вовсе хорошо. Не считая этой процедуры, ее почти не оставляли одну; в первое время в номере практически все время находились и Эйрих, и Йолленгел, затем Эйрих стал подолгу отлучаться, наказывая остающимся помнить об осторожности и открывать дверь лишь на условный стук. Трудно сказать, чего он боялся – раз уж никто не причинил вреда Элине, когда она лежала в комнате одна, раненая и беспомощная – но, как видно, у него были свои основания. Жили они в эти дни на остатки гонорара Йолленгела и платы, полученной Эйрихом. Денег этих было мало, и их приходилось экономить – если в одну из первых своих отлучек Эйрих купил Элине новую рубашку, то столь же удобная куртка западного образца оказалась непозволительной роскошью, и пришлось пока что заштопать грубыми нитками прорехи в старой.

Оставаясь в обществе Йолленгела, Элина выслушивала эльфийские легенды и баллады; поначалу ей было интересно, но затем ее деятельная натура стала тяготиться подобным праздным времяпровождением. Однако стоило ей подумать, как поступил бы на ее месте Артен, и она выругала себя за недогадливость: рядом с ней сидит, может быть, последний в мире эльф и рассказывает легенды своего народа, которые умрут вместе с ним, а она ничего не делает, чтобы сохранить их для потомков! Элина попросила Эйриха раздобыть побольше бумаги (тот скривился – бумага стоила недешево – но в тот же день принес стопку неровно разрезанных желтоватых листов) и стала записывать. Сам эльф писать не умел, причем не только на западных языках, но и на собственном; к тому времени, как он родился, из жалкой кучки еще остававшихся в живых его сородичей лишь один старик знал письменность, да и тот вскоре умер. Говорил он с Элиной, как обычно, на своем «людском» диалекте, представлявшем собой испорченный луситский, разбавляемый отдельными западными словами; последних за время общения с графиней и Эйрихом стало больше, и все в основном тарвилонские. Разумеется, все красоты эльфийского языка (того из них, что был родным для Йолленгела) при переводе на эту смесь утрачивались безвозвратно, и восхитительно совершенные поэмы превращались в длинные и порою нудные рассказы. Элина выразила было желание познакомиться с языком народа Йолленгела поближе, но его чрезвычайная сложность быстро охладила ее пыл. В нем было 14 склонений и 28 падежей, не говоря уже о многообразии всевозможных глагольных форм и способов построения предложения, сильной зависимости значения слова от контекста и прочем наследии многотысячелетнего развития с тщательным сохранением традиций, без единой упрощающей реформы; даже для Элины, с детства знакомой с разными языками, это оказалось чересчур. По правде говоря, даже и сам Йолленгел владел этим языком не в полном объеме; бывало, что целые фразы из заученных им баллад он не мог перевести дословно, а всего лишь приблизительно знал их смысл.

Прошло уже почти две недели со времени прибытия спутников Элины в Харбад. Графиня совершенно оправилась от раны и хотя пока еще, по совету Эйриха, не возобновляла ежедневных упражнений с мечом, но готова была в любую минуту двинуться в путь. Однако случай пока не представлялся – караваны уходили на восток не каждый день.

И вот наконец Эйрих, вернувшийся, как обычно, вечером, принес обнадеживающую весть. Он сообщил, что ему удалось сговориться с хозяином каравана, отправлявшегося три дня спустя в Фаррак.

– Фаррак, конечно, не Дулпур, – сказал Эйрих, – но оттуда уже близко. И четырехсот миль не будет.

Элина меж тем смотрела на Эйриха с удивлением – его поза была не вполне обычной для рассказчика: он стоял, прижавшись к стене и повернув к ней голову, словно прислушиваясь, что происходит в соседнем номере. Что-нибудь услышать таким образом было вполне реально – стена была деревянной, некогда ей разделили более крупную общую комнату.

– Труднее всего было убедить хозяина каравана, что нам можно доверять,

– продолжал рассказывать Эйрих; одновременно он полошел к столу, взял листок бумаги и принялся что-то быстро царапать на ней грифелем. – Что я не подослан бандитами. Как ни странно, похоже, что моя расовая чужеродность на сей раз сыграла в нашу пользу. В городе, конечно, любой мог бы нанять и белого убийцу, но шансов на то, что грабители из пустыни заручатся поддержкой прибывшего с Запада чужака, намного меньше. А ваш народ, Йолленгел, практиковал караванную торговлю?

Эльф был удивлен этим внезапным вопросом, но прежде, чем он успел ответить, Эйрих показал своим собеседникам бумагу, где крупными буквами значилось по-луситски и тарвилонски: «ПРОДОЛЖАЙТЕ РАЗГОВОР, КАК БУДТО Я ЗДЕСЬ». Эйрих до сих пор не удосужился выяснить, что эльф неграмотен. Йолленгел беспомощно посмотрел на Элину.

– В самом деле, интересно, – поддержала она заданный вслух вопрос, слегка кивнув эльфу.

– В том смысле, как это понимается у вас – нет, – начал рассказывать Йолленгел. – Каждая… лэиннох… ну, в общем, это что-то вроде общины – обеспечивала себя всем, что необходимо в практическом смысле. Не забывайте, что лес служил нам, где бы мы ни жили. Единственное, что могло по-настоящему заинтересовать нас в других лэиннох – это их искусство. Время от времени какой-нибудь мастер – поэт, музыкант, художник, создатель музыкальных инструментов – отправлялся странствовать, навещая другие лэиннох, перенимая их искусство и делясь с ними собственным. Бывало, что мастера странствовали целыми группами – чаще пешком, ибо в те времена нам некуда было спешить, но бывало, что и на спинах животных. Вот это, пожалуй, было ближе всего к вашим караванам. Иногда, посетив несколько общин, они возвращались обратно и делились свежим опытом, иногда оседали на новом месте. Некоторые путешествовали всю жизнь, нигде подолгу не задерживаясь. Их называли фаэнар-сэллик – вечные скитальцы.

Пока он все это говорил, Эйрих на удивление беззвучно выбрался из комнаты, не забыв прихватить с собой меч. Элина, лишенная возможности активно участвовать в происходящем, проводила его чуть ли не ненавидящим взглядом.

Отлучки Эйриха в эти дни носили, в основном, более чем прозаический характер: лишившись всех средств в эль-хасарской тюрьме, он теперь зарабатывал деньги разгрузкой судов в порту. В его арсенале имелись и более эффективные – хотя, конечно, куда менее законные – способы пополнения бюджета, и в былые годы он бы скорее прибегнул именно к ним, однако теперь предпочел не рисковать. Он был уже не один, в отличие от прежних времен, и это сковывало свободу маневра; к тому же не сдедовало недооценивать суровость харбадских законов.

Однако добыча денег была не единственной интересовавшей его темой. Мысль о том, что он так и не выяснил, что за таинственный преследователь сопровождал их через луситские земли, давно уже неприятным осадком лежала на дне его сознания, хотя логика и подсказывала, что, даже если то и был враг, они, скорее всего, давнымдавно от него оторвались. И несколько дней назад выяснилось, что подозрения не были беспочвенными. Один из грузчиков – местный, как и прочие – отозвал Эйриха в сторонку и сообщил, что накануне, когда Эйрих работал на другом конце порта, какой-то белый парень, прибывший на корабле из Хатканы (Хаткана находилась между Эль-Хасаром и Харбадом), интересовался, не сходили ли в последние дни в этом порту трое путешественников с Запада: один из них – юноша с мечом, второй – постарше, высокий и с длинными светлыми волосами…