Текст книги "Кольцо Изокарона"

Автор книги: Юрий Кургузов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Кургузов Юрий
Кольцо Изокарона

«Нет-нет, кольцо нам необходимо по-прежнему…»

("Луна – Солнце мертвых")

Глава I

Я отложил пачку листов исписанной мелким, но твердым почерком бумаги и повернулся к посетителю, расположившемуся на узком диване, задвинутом в самый угол моего тесного кабинета:

– И вы хотите это издать?

Он сделал лицом так, словно неуверенно пожал плечами.

– Не знаю…

Я удивился:

– Но вы же пришли ко мне, принесли рукопись, едва ли не силой заставили прочесть…

Гость усмехнулся:

– По-моему, это не явилось для вас пыткой. – Он не слишком деликатно посмотрел на брегет. – То, что я писал почти три месяца, вы проглотили за неполные три часа.

В его тоне мне послышались нотки самодовольства, а этого я не терплю даже у гениев. Однако в словах посетителя была доля истины – его писанина захватила меня настолько, что я даже позабыл про перерыв на обед.

– Ну, допустим, – по-мэтровски вальяжно кивнул я, – допустим… Да, это действительно очень забавно… то есть, я хотел сказать – занятно, и вот потому-то я и задаю вам уже наверное миллион раз прозвучавший в этих почтенных стенах традиционный и избитый вопрос: вы хотите это издать?

Он резко поднялся с дивана и нервно забегал по комнате. Потом вдруг, так же неожиданно, точно обеими ногами влетел в смолу, остановился.

– Не знаю!

Несмотря на всю мою природную вежливость и такт, я рассмеялся.

– Позвольте, но зачем же в таком случае вы вообще пришли?! И почему так волнуетесь, – словно я обвинил вас во всех смертных грехах сразу? Издать собственное произведение – законное и позволительное – даже обязательное! – желание всякого пишущего человека, и признание в том совсем не зазорно. Вот я, например, уже лет десять правлю чужие рукописи, не намарав ни единой собственной строки. И я вам завидую – да-да, хорошей, белой завистью: вы сочинили занимательную сказку, сказку для взрослых, которая потребует самой минимальной редактуры, затем перепечатки – и готово, можно засылать в набор. А потому слова о том, что вы не знаете, издавать или не издавать рукопись, кажутся мне, извините, кокетством: наверняка прежде чем принести свое творение сюда, вы дали его прочесть десятку испытанных и верных друзей, которые, конечно же, прочли и пришли в неописуемый восторг. И тогда вы явились ко мне…

Но он странно, совсем как ребенок, скривил губы и покачал головой:

– Нет.

– Что – нет? Хотите сказать, что кроме меня рукопись никто не читал?

Новоиспеченный Потоцкий кивнул:

– Да… почти… но… дело не только в этом. Понимаете, я не вправе считать себя ее автором.

Моя изогнутая левая бровь потребовала разъяснений.

– То есть?

Гость заволновался еще сильнее – щеки его покрылись пунцовыми пятнами.

– Ну… вы же видели сами: это всего лишь запись рассказа…

– То есть, вы являетесь литературным записчиком истории, которую сочинил и поведал вам кто-то другой?

Он вздохнул с облегчением:

– Вот именно, сударь, но… не думаю, что то был вымысел.

Я снова великодушно позволил себе чуточку экспрессии.

– Так сия ахинея, по-вашему, – правда?

Пришелец снова кивнул:

– Самая настоящая. И именно поэтому, а не из боязни быть обвиненным в плагиате, я говорю вам: я не знаю, хочу или нет издать эту рукопись!

Увы, видимо, настала пора дивиться всерьез: передо мной сидел солидный человек, внешне совершенно нормальный, но который заявлял, однако, такие оригинальные вещи, что впору было вызывать карету неотложной помощи и отправлять его в сумасшедший дом.

Наверное, посетитель угадал терзавшие мою грубую материалистическую душу низменные сомнения, потому что вдруг невесело улыбнулся:

– Представляю, какие мысли у вас в голове. Я и сам думал то же или примерно то же про М., пока…

– Да, кстати! – перебил я гостя. – В вашем повествовании нет имен ни главного героя, ни его отягощенного бесовскими проблемами друга. Почему?

Он нахмурился.

– Почему?! Да всё потому же, сударь! Поймите, это не вымышленные персонажи, а реальные, существующие на самом деле люди. И я вовсе не собираюсь бросать на растерзание изнывающей от дефицита слухов и сплетен публике их доброе имя и репутацию, не вызывающую у меня лично ни малейших сомнений. Ясно?

Я сочувственно покивал:

– Да-да, разумеется, уж тут-то я вас понимаю, целиком разделяю и поддерживаю ваши опасения, но…

Гость усмехнулся:

– Но по-прежнему не верите, что рассказанное здесь – не выдумка.

Я сожалеюще развел руками:

– Простите, вы требуете слишком много. Действительно, история художественно вполне убедительна и реалистична, порой, быть может, даже чересчур, однако это только делает честь вам, сударь: на не знаю уж каком году жизни у вас неожиданно прорезались… гм… некоторые литературные способности.

Он с досадой стукнул кулаком по столу:

– Да нет же, нет! Говорю вам: моя заслуга тут минимальна – просто услышанное настолько врезалось мне в голову, что я буквально как бы находился под гипнозом, – покуда не сбрасывал с души и сердца очередную порцию из рассказанного М. в виде каждой последующей главы.

– Ну и полегчало после эпилога? – с простодушным видом поинтересовался я. Но он, слава богу, был не в том настроении и состоянии, чтобы замечать подобные, почти неумышленные колкости.

– Нет, – сказал он, – не полегчало, и, надеюсь, понимаете, почему.

– Нет, – сказал я, – и не надейтесь: не понимаю, хотя, честное слово, очень хочу понять.

Гость посмотрел на меня так, словно теперь ему пришла очередь сомневаться в моей умственной и душевной полноценности.

– Но вы же прочли до конца!

– Прочел, – согласился я. – А что оставалось делать?

– Прочли про коричневый конверт, волосатого мальчика и кольцо?

– Да, ну и что же?

– Как – что?! – искренне изумился он.

Я снова начал время от времени пожимать разными плечами.

– Ловкий, но не слишком уж оригинальный, хотя и практически беспроигрышный прием, – устало вздохнул я. – Крючок-заглотыш, забрасываемый в пасть читателю, – чтобы изрядно поломал голову, чем же на самом деле всё кончилось и кончилось ли вообще, – и одновременно зацепка на будущее: авось когда-нибудь, простите, да разрожусь еще раз и напишу продолжение; зацепка и для публики, и для себя, – чтобы тянуло за душу, как незавершенное дело: наполовину вымытое, к примеру, окно или недобритая щека.

– Я, сударь, не мою окон, – холодно процедил он.

– Охотно верю. Но ведь бреетесь же иногда? Вот и представьте следующую картину: мы издадим ваше, повторяю, весьма любопытное сочинение; тираж расхватают, возможно, потребуют еще, начитаются всласть – не исключено, что некоторые до кошмаров, но это уже другой вопрос, – захотят продолжения – и вот тогда-то заноза с мальчиком и кольцом томно заноет, защиплет в груди, засосет под ложечкой, и вы с новым юношеским энтузиазмом и пылом засядете за новые невероятные приключения вокруг очередного нового Волчьего замка. Хау!

С минуту он молча глядел на меня глазами голодного вурдалака, а потом сварливо заявил:

– Нет!

– И что же на сей раз – нет? – полюбопытствовал я.

– Я не напишу больше ни строчки, – торжественно сообщил он.

– А почему?

– А потому, что теперь писать будете вы!

– Да! – Я даже не удивился. – В самом деле? И о чем, позвольте узнать? К тому же учтите: я книг не пишу, я их только правлю.

Он небрежно махнул рукой:

– Это будут уже ваши проблемы. Когда затянет с головой, о чем писать, поймете сами, увидите.

Ну, наконец-то я, кажется, обрел полное моральное право рассмеяться громко, весело и непринужденно. А отсмеявшись, прокаркал:

– Да вы, сударь, еще больший экстравагант, нежели я предполагал в начале нашего разговора. Но согласитесь, беседа мало-помалу сместилась в несколько иное русло по сравнению с исходным. Вы пришли сюда, желая – не желая того, но чтобы издаться. Я, по долгу службы, встал неколебимой естественной преградой на вашем тернистом и скользком пути. Эту преграду – то есть, меня – вы успешно преодолели, и я делаю вам сейчас вполне официальное заявление: мы принимаем рукопись к изданию, заключаем с вами договор, и через некоторое время (только не морочьте мне, пожалуйста, больше голову) книга выйдет в свет – туш! Итак, вы удовлетворены, сударь?

– Нет.

…Эх, наверное, мало пожил я еще на свете, подумал я, маловато потрудился на ниве просвещения (или затемнения) населения, потому что такого типа в моей коллекции монстров еще не бывало.

Хотя сие общеизвестно, не грех лишний раз и напомнить, что середь так называемых писателей помимо нормальных людей довольно шизофреников и дебилов, полудурков и целиком гармонично завершенных идиотов, проституток обоего полу, пьяниц и забулдыг, наконец, просто полуграмотных, едва могущих связать пару слов без того, чтоб не споткнуться, не отличающих тире от дефиса, а запятой от апострофа, девственно чистых умом творцов-демиургов, которые, как то ни удивительно, все поголовно-искренне одержимы чудовищной по своей жестокости для хоть мало-мальски нормального человека идеей: они, и только они, способны (должны, обязаны, призваны!) донести (принести, занести, поднести) до читателя им, и одним только им ведомые истины (аксиомы, теоремы, постулаты), потому что никто кроме них не разбирается так хорошо и разносторонне в филателии, сельском хозяйстве, инфляции, любви, тайнах души, войнах, промышленности, политике, бельканто и абортах.

Таких чудовищ, повторяю, было в моем паноптикуме-гербарии предостаточно, но вот теперь рядом сидел человек – не проститутка, не забулдыга и вроде не совсем сумасшедший, – которому удалось вполне прилично связать даже не два, а несколько тысяч слов, и который вынудил меня, без протекции начальства и нажима со стороны высоких покровителей, предложить ему то, что я ему предложил, и который…

– Но почему же, черт подери, "нет"?! – громогласно возопил я.

Ответ его был тяжел как булыжник:

– Потому, что история не закончена.

– Ага, – кивнул я, – понимаю. И заканчивать ее, разумеется, придется мне?

Он тоже кивнул:

– Разумеется.

От такой наглости я вспотел.

– Но почему?! – возорал я.

– Да потому, что когда вы, все хорошенько обдумав, придете ко мне домой…

– Вы покажете мне волосатого мальчика! – догадался я. – Так?

Однако чувство юмора действительно не числилось в списке его добродетелей либо же недостатков.

– Мальчик ушел, – с тихой укоризной проговорил он. – Разве вы забыли? Мальчик ушел, но я покажу вам кольцо и конверт…

– Да-да, – сказал я. – Конечно. Кольцо и конверт. А мальчик ушел. Но постойте… – И только тут в голове моей что-то зашевелилось.

А он ждал. Он терпеливо ждал, пока нужные извилины в моем захудалом мозгу сплетутся все же в одним им ведомую хитроумную комбинацию, которая бы позволила мне наконец окинуть мир просветленным, одухотворенным и оплодотворенным репродуктивной работой мысли взглядом – и тогда…

И тогда я вдруг закричал:

– Да вы что, с фонарем столкнулись?! Вы думаете хотя бы иногда, о чем говорите?..

Кажется, впервые на сумеречном, если не сумрачном лице гостя появилась слабая тень улыбки. Не ухмылки, а именно улыбки. И пусть усталой, вымученной – но тень ее появилась.

– А быстро до вас доходит, – сказал он. – За это время можно совершить кругосветное путешествие.

– Скатертью дорога, – предложил я. – Так значит, вы утверждаете, что видели волосатого мальчика собственными глазами?

– Как в данный момент вас.

– И видели то самое кольцо и загадочный конверт?

– Не только видел, но и держал в руках. Они и сейчас в моем доме, в библиотеке, в правом верхнем ящике письменного стола.

– Так-так, – сказал было я и подумал…

Да нет, если честно, ни черта я тогда не подумал. Думать я начал значительно позже, а тогда только сказал "так-так" – и всё.

– Вот потому я и прошу вас придти ко мне, – подытожил он.

Я снова кивнул:

– Ну да, посмотреть содержимое конверта, полюбоваться на загадочное кольцо, а заодно и мимоходом дописать вашу незаконченную историю. Простите, но я все-таки не вижу причины, почему вам самому не заняться этим. Сказавши "А", надо говорить и "Б"…

Его глаза сверкнули:

– Ни за что!

– М-да… – сочувственно пробормотал я. – Понимаю… – Хотя – ни черта я тогда не понимал…

– Так вы придете?

Знаете, наверное, к тому времени я был уже достаточно заинтригован, потому что, неопределенно помахивая головой, промычал:

– М-м-м… должно быть… Должно быть, возможно, вероятно, приду… м-м-м…

Он встал.

– Когда?

– Когда… Ну, давайте хотя бы завтра.

Он вдруг решительно выпятил челюсть.

– Идемте прямо сейчас!

Однако я тоже вдруг решительно выпятил челюсть.

– Еще чего! Я же на службе, сударь, а завтра – завтра выходной. И потом, на сегодня у меня запланированы еще кое-какие дела, личного характера…

Но хватка гостя была сродни бульдожьей.

– Хорошо, приходите вечером, можете даже ночью. Моя семья отдыхает на Корсике, так что вы никого не побеспокоите. Договорились?

– Ну ладно, – сдался я. – Но навряд ли освобожусь раньше десяти.

– Отлично. – Он протянул руку и взял со стола папку с рукописью.

– Можете оставить, – предложил я.

Он нахмурился:

– Полагаю, это преждевременно. До скорой встречи, сударь.

Я тоже поднялся.

– До встречи… Послушайте, уважаемый, не совсем скромный вопрос?

Он был уже у двери.

– Да?

Я невольно замялся, подбирая слова, но наконец подобрал.

– Скажите, ваше… сочинение… э-э-э… случайно попало ко мне?

(Господи! – он улыбнулся во второй раз.)

– Признаться, не совсем. Я знаю, что штат издательства весьма… разнообразен, однако мне очень было нужно, чтобы рукопись прочел не только, и даже не столько редактор, но… как бы это выразиться поточнее… человек определенного склада мысли и действий.

(Вот так номер!)

– И чем же, простите, вы руководствовались при выборе рецензента? – не слишком благожелательно прищурился я.

Его рука легла на дверную ручку.

– Ну-у, скажем, некоторыми рекомендациями одного нашего общего знакомого.

– Ага… – протянул я. – И вы, конечно, назовете мне его имя?

Он пожал плечами:

– Конечно, нет.

– Но хотя бы какой была характеристика? – почти простонал я.

В глазах гостя блеснули странные искорки.

– Мне отрекомендовали вас как человека, очень похожего на М.

– Внешне? – удивился я.

– Нет, внутренне. Успехов вам в личных делах!

– Спасибо… – пробормотал я.

Но услышать в ответ «пожалуйста» было уже не от кого.

Глава II

Позвонив, я ждал, наверное, с минуту – тишина.

Тогда я опять позвонил, а потом вежливо, хотя и настойчиво постучал по бронзовому окладу тяжелой резной двери – результат тот же самый.

Несколько поразмыслив и прийдя в итоге к выводу, что раз меня пригласили – мало того, почти в буквальном смысле приволокли сюда за шиворот, – значит, я имею право на многое, в том числе и более панибратское обращение с этой проклятой дверью. И я толкнул ее сильнее, и она… совершенно неожиданно отворилась.

Критически покачав головой, я ступил в прихожую, едва освещенную слабым отблеском микроскопического бра. Во всем доме было так тихо, что я понял: на Корсику уехала не только семья, но и прислуга, – по крайней мере, не приходящая, а проживающая у моего оригинального дневного визитера постоянно. Если б, к примеру, сейчас где-нибудь на втором этаже вдруг заскреблась мышь, я бы ее услышал. Однако вокруг было тихо как в лесу или гробу – мыши в этом доме, похоже, не водились. А может, и водились, но тоже уехали отдыхать на Корсику.

Помедлив секунду, я сделал несколько пробных шагов к лестнице, ведущей наверх, где, кажется (как и во всех домах подобной планировки), располагалась библиотека. Хозяин мог ожидать меня там, но для приличия я негромко покашлял и вполголоса проговорил:

– Эй!

Тишина – и вторая попытка:

– Эй! Есть кто живой?..

Оказалось, что есть. Сначала до моего слуха донеслись мелкие, торопливые шаги, а потом… потом на ступеньках покрытой ковровой дорожкой лестницы показалась… собака. Мощная, хотя и невысокая, с широкой грудью, куцым хвостом и тупой мордой…

Это было так неожиданно, что я замер, но собака не обратила на мою персону ни малейшего внимания. Быстро и деловито она пробежала мимо, встав на задние лапы, когтями передних и носом распахнула дверь – и выскользнула на улицу.

Я только пожал плечами, облегченно выдохнул и двинулся вверх по лестнице. Обошел весь второй этаж, натыкаясь лишь на пустые спальни, ванные комнаты и просто запертые двери, и наконец вроде бы нашел то, что искал, – библиотеку.

Там тоже было почти темно: свет не горел, и только большой старинный камин скупо отбрасывал красно-черные тени своих алых языков на стены и шкафы с книгами.

Прямо перед камином стояло кресло, и хозяин дома пребывал сейчас в нем: лицом к огню, спиной ко мне.

И я снова сказал:

– Эй, послушайте, а я все-таки пришел!

Ответа не последовало.

– Але, любезнейший! – уже несколько ворчливо проговорил я и добавил: – Что-то не больно приветливо встречаете вы гостей, которых сами же и пригласили, вам не кажется, а?

Однако любой из обступивших меня со всех сторон дубовых книжных шкафов выглядел сейчас куда более радушным и гостеприимным, нежели их хозяин.

– Послушайте-ка! – не на шутку возмутился я, обходя огромное кресло с правого фланга. – Это, конечно, очень любезно, что вы поручили торжественно встретить меня вашему Белому Клыку, но все же…

А вот дальше можно было не продолжать и не возмущаться, потому что возмущаться и что-либо продолжать стоит только когда чувствуешь какое-то ответное взаимопонимание или, на худой конец, хоть что-нибудь да ответное. Увы, в данном случае не было ни того, ни другого.

Хозяин библиотеки, он же хозяин дома, он же мой дневной настырный гость в редакции и он же – автор странной рукописи о чертовщине вокруг да около загадочного Волчьего замка, сидел в своем кресле, прямой и неподвижный как мумия. Лицо его было белым, глаза – закрытыми, и он – не дышал.

Я взял беднягу за руку – она была еще теплой, но с каждой секундой становилась все холоднее и холоднее. Черт побери!…

Знаете, ежели вы вдруг решите, будто я, как часто пишут в романах, почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног, а сам задрожал, затрепетал, покрылся ледяным потом, и так далее, и тому подобное, то вы ошибетесь. Я не задрожал, не покрылся и не затрепетал – я просто как альпийский горный баран отскочил назад и стал озираться по сторонам в поисках… сам не знаю кого или чего.

Потом я снова осторожно приблизился к трупу (а в том, что передо мной труп, не было сомнений), потому что на коленях у него увидел… коричневый конверт. Конверт был зажат между большим и указательным пальцами левой руки.

Преодолевая понятную робость и даже брезгливость, я вытащил конверт из стиснутой ладони и поднес к глазам. Он был склеен из плотной шероховатой бумаги и не запечатан. Я открыл его и вытянул тонкий белый листок, на котором крупным, четким почерком – явно не находившегося сейчас рядом со мной мертвеца – было написано красными чернилами всего два слова: "КОЛЬЦО ИЗОКАРОНА"…

Повертев в руках, я сунул конверт и листок в карман; потом, все еще тревожно оглядываясь, осторожно приблизился к громоздкому письменному столу и, открыв дверцу, потянул за ручку правого верхнего ящика.

Он был заперт, и в поисках ключа я принялся шарить по столу, переворачивая и вороша книги, журналы, газеты, какие-то деловые бумаги бывшего уже хозяина дома. Безрезультатно. Ключа нигде не было.

Тогда я вернулся к трупу, кривясь и морщась, обыскал карманы брюк, пиджака и даже жилета, но опять ничего не нашел. И я взял с края стола большие ножницы, просунул их острие в щель между ящиком и столешницей, нажал посильнее, и… с тихим сухим щелчком замок сломался, открыв моему любопытствующему взору содержимое ящика.

Там лежала рукопись, которую я сегодня уже имел счастье (или несчастье) читать, – в бело-розовой папке, какие-то кнопки-скрепки, прочая канцелярская чепуха и… револьвер.

Я невольно покачал головой и присвистнул… и тут вдруг с улицы донесся протяжный, заунывный вой. Я вздрогнул – и точно очнулся от глубокого, тупого сна: до меня наконец в полном объеме дошла вся двусмысленность ситуации – то, что я нахожусь один в доме покойника, умершего не знаю уж какой смертью, и то, что ни к чему хорошему это, конечно же, не приведет.

Почти бегом я вернулся к трупу, более внимательно осмотрел его с головы до ног. Мой дневной гость был, если только позволительно так выразиться, совершенно целым: ни на голове, ни на теле – ни малейших следов крови, ни ран. Шея тоже не носила на себе признаков удушения либо… гм… "укушения"… Яд? Возможно. Не знаю. В этом не разбираюсь, а потому не хочу говорить. Вот только лицо…

Нет-нет, оно вовсе не было передернуто или искажено какими-то там судорогами или гримасой – напротив. Однако чем больше я в него всматривался, тем яснее и отчетливее осознавал: лицо не было обычным – в момент смерти оно словно окаменело, застыло, подобно гипсовой маске. Оно… как бы потеряло на миг одно свое выражение – то, которое было перед тем как мертвец (теперь уже – мертвец) что-то увидел, – и не успело еще обрести новое, следующее выражение, – я не знаю, чего – ужаса? радости? страха? Смерть настигла моего недолгого знакомого точно на острие, на грани, на переломе чувств…

Правая рука трупа, сжатая в кулак и лежавшая до того на колене, вдруг соскользнула с ноги. Не успевшие одеревенеть еще пальцы рефлекторно разжались, и на паркетный пол с глухим звяканьем упало кольцо с большим зеленым камнем. К о л ь ц о И з о к а р о н а?..

И вот тогда-то я наконец в полном объеме и задрожал, и затрепетал, и покрылся потом, и похолодел, сам толком не понимая, почему. Точно понял я лишь одно: вон! Немедленно! Быстро! Бегом! – прочь из этого проклятого дома!..

И я немедленно поднял кольцо (оно было словно из льда), быстро вернулся к столу, сунул в карман револьвер, схватил папку с рукописью – и бегом бросился к двери.

По ступенькам лестницы я слетел чуть ли не кувырком, чудом не свернув себе шею. Пулей выскочил за порог и… замер как вкопанный. На противоположной стороне безлюдной, пустынной улицы, прямо напротив входных дверей, стояла та самая собака и смотрела на меня пристальным, немигающим взглядом то желто-зеленых в скупых отсветах фонаря, то бездонно-черных, как ночь, больших круглых глаз.

И вдруг она задрала морду к небу и снова завыла…

Я резко шагнул в сторону. Вой моментально оборвался, и собака медленно двинулась ко мне.

Я тотчас опять застыл и, прижав левой рукой к груди папку, правой выхватил из кармана ворованный револьвер и прицелился в лобастую голову пса.

Он остановился и какое-то время стоял, весь напрягшись, точно оценивая степень моей решительности и готовности стрелять. Наконец, видимо поняв, что намерения мои серьезны, пес повернулся и не спеша затрусил прочь, помахивая на бегу своим куцым хвостом.

Через минуту он скрылся из виду, а я, опасливо переместившись под ближайший фонарь, торчал возле столба в круге желтого света с револьвером в руке до тех пор, пока из соседней улицы не вывернулся случайный ночной извозчик, навстречу которому я бросился с такой великой и неописуемой радостью, с какой еще ни разу не бросался навстречу ни одной из самых любимых своих девушек.