Текст книги "Последний Эйджевуд"
Автор книги: Юрий Смолич
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
XIV
В ЭЙДЖЕВУДЕ
Чтобы попасть из проходной – «официального» входа в Эйджевуд – в сам арсенал, нужно было проделать немалый путь.
Официальный вход вел во двор завода, изготавливавшего невинные ящики для консервов. А в задней стене виднелись широкие, цинично оставленные на виду ворота метрополитена, охраняемые сложной системой автоматических устройств контроля и надзора. В эти ворота входили рабочие и с завязанными глазами садились в поезд-лифт, темный, без окон, с глухими дверями, который с молниеносной быстротой, проглатывая в минуту несколько верст, доставлял их по запутанным, искривленным подземным туннелям в настоящий Ейджевуд, находящийся глубоко под землей. Никто не знал, где именно, под каким углом к поверхности расположено самое страшное место земного шара.
Джойс спокойно дал завязать себе глаза – он уже привык к этому. Буржуазия весьма радушно позволяла предводителям рабочих, в том числе и Джойсу, посещать свой подземный ад и любоваться его мощью. Немало выдающихся лидеров коммунистического движения также воспользовались гостеприимством капиталистов и получили возможность воочию увидеть вооруженные силы врага. Капиталистические хищники всегда были готовы продемонстрировать им свою силу, надеясь устрашить этим своих противников. Гостей даже не обыскивали при входе – в арсенале были уверены, что им не удастся причинить какой-либо вред производству – и только завязывали им глаза.
Глаза завязали и мистеру Юбераллесу, когда тому как-то вздумалось посетить арсенал. Он был страшно возмущен и даже жаловался президенту…
Через несколько минут мистер Джойс был в штабе подземного арсенала.
Контрольная лампочка, отмечавшая выход рабочих на смену, не горела.
– Не горит? – вместо приветствия указал на нее Джойс начальнику штаба.
– Уже два часа, – выразительно ответил тот. – Но у каждого станка, у каждого винтика стоит вооруженный до зубов охранник, – довольно добавил он и посмотрел на браунинг, лежавший перед ним на столе.
– Я – генеральный председатель Совета профсоюзов, – представился Джойс, – и должен переговорить с бастующими. Нужно собрать всех рабочих в одном помещении. Я получил от мистера Юбераллеса карт-бланш на все свои действия.
Начальник штаба набрал номер.
– Алло! – сказал он в трубку. – Мистер Юбераллес?.. – И, проверив слова Джойса, он с приветливой улыбкой извинился: – Такие времена, сами знаете, – никому нельзя доверять…
Собирать рабочих не пришлось. Они сами сгрудились в пустующем цехе арсенала. Тихо переговариваясь между собой, они мрачно ждали…
Подходя к трибуне, Джойс, несмотря на всю свою твердость и выдержку, почувствовал, что руки его дрожат. Кровь ударила ему в виски. Но он сжал зубы и приготовился предстать перед толпой.
Из-под трибуны до него донесся еле слышный шепот. Джойс не ожидал, что и там может оказаться шпик – и вздрогнул от неожиданности.
Голос быстро сказал:
– Мистер Джойс, держитесь твердо. Мы приняли меры. Русские эмигранты и наши тайные агенты среди рабочих тоже принимают участие в мятеже и делают вид, что именно они организовали забастовку. Вы можете опереться на них. Если оппозиционеры встретят вас враждебно, наши ребята, будьте уверены, их перекричат – и примут все ваши предложения.
Лицо Джойса сразу прояснилось. Но он сейчас же до крови закусил губу, и радостная гримаса сменилась выражением боли и решимости. Когда аудитория увидела Джойса, на его холодном неподвижном лице еще отражалась минутная боль…
Появление Джойса вызвало взрыв криков.
– Вон! – заревел цех. – Долой пособника буржуазии!.. Долой предателя Джойса!
Затем поднялся свист, вопли, и сотни мелких предметов полетели в лицо Джойса…
Но Джойс стойко выдержал взрыв массовой ярости и не пошатнулся под градом перочинных ножиков, карандашей и пачек сигарет, обрушившихся на его голову. Он выжидал. И вот послышались другие возгласы:
– Да здравствует Джойс! Слушаем Джойса! Джойс – защитник трудящихся!
Это кричали потомки русских князей, шпики и наиболее разложившаяся часть рабочих. Их было больше. Они кричали громче. Редкие крики оппозиционеров растворились и исчезли в реве провокаторов.
Минут через десять-пятнадцать установилась тишина, и Джойс смог говорить.
– Я пришел по поручению вашего Совета профсоюзов, – начал он. – Совет профсоюзов заботится об интересах рабочих. Совет профсоюзов ведет пролетариат к победе. Но ситуация сложилась такая, что Совету приходится быть не вооруженным вождем своего класса, а его дипломатом. Дипломатия – сложная штука. Иногда правда бывает похожа на ложь, а ложь на правду. Обычный человек, простой рабочий из низов, не может разобраться, где же истина. Но Совету виднее, Совет знает, в чем правда. Однако бывает и так, что эта правда кажется простому рабочему ложью. И только потом он убеждается в своей ошибке и начинает сожалеть о ней… Товарищи, поймите это и доверяйте своему Совету.
– Долой прихлебалу! – закричали оппозиционеры.
– Ш-ш!.. – зашикали провокаторы. – Слушаем Джойса! Верим Совету!..
Джойс довольно улыбнулся.
Из-под трибуны послышалось легкое потрескивание – спрятавшийся шпик передавал своим сообщения по радио.
Шум утих.
Джойс продолжал:
– Совет профсоюзов начал и ведет жестокую борьбу с капиталистическим миром. Борьба эта должна идти организованным путем. Не может быть никаких отклонений от намеченного плана, иначе рухнет вся система борьбы. Еще не пришло время для вооруженного восстания. Ваш бунт только сорвет наши планы и сыграет на руку нашим врагам. Мы должны выжидать. Мы должны действовать под твердым руководством Совета…
Договорить Джойсу не дали. Подземные цеха Эйджевуда, где беспрестанно, днем и ночью гудели и скрежетали тысячи станков, еще не слышали такого шума, какой поднялся вслед за последними словами Джойса.
Осатаневшие рабочие рвались на железную решетку, отделявшую оратора от аудитории, и, до крови давя голой грудью острые грани прутьев, – надсаженными, истерическими от ненависти голосами выкрикивали слова протеста и проклятия по адресу генерального председателя Совета профсоюзов.
Джойс побледнел. Такого воодушевления он не ожидал. Он видел, как потускнели лица шпиков, окружавших трибуну. Прислушиваясь к реву толпы, он вынужден был констатировать, что на этот раз голоса эмигрантов и шпиков потонули в единодушных протестующих криках оппозиционеров. Последних все больше поддерживали другие рабочие, ранее остававшиеся пассивными или поддавшиеся на провокации.
Когда первый взрыв гнева прошел и воцарился относительный порядок, бледный, дрожащий Джойс решил воспользоваться своими полномочиями и выложил последний аргумент – наивный и одновременно действенный даже сейчас.
– Вы не хотите верить мне, товарищи? – крикнул он. – Вы осуждаете свой Совет! Но должен известить вас, что за два часа вашей стачки Совет многое сделал для вас. Буржуазия нас боится! Буржуазия уже идет на уступки. И близок час, когда мы окончательно ее одолеем. Полчаса назад мне удалось одержать большую победу. С завтрашнего дня ваш рабочий день уменьшается до четырех часов, а оклад увеличивается вдвое.
– Ура! – гаркнула эмиграция.
– Провокация! – взревели оппозиционеры. – Ты хочешь экономическими подачками отвлечь нас от политической борьбы? Не верьте ему, товарищи! Это очередная провокация нашего Совета!
Но их голоса звучали все реже и слабее. Спровоцированные рабочие видели теперь меньше причин поддерживать их и в конце концов замолчали. Зато возгласы эмигрантов и шпиков раздавались чаще и уверенней.
Джойс приободрился. Его щеки зарделись.
– К тому же, Лига Наций созывает третейский суд, чтобы предотвратить войну, – экспромтом солгал он. – Возможно, войны еще и не будет. Нам надо ждать. На улицах городов проходят пацифистские демонстрации. Даже буржуазия настроена против войны.
Это окончательно укрепило позиции Джойса. Разложившаяся и вдобавок пацифистски настроенная часть рабочих тоже закричала «ура» и присоединилась к дружным возгласам провокаторов. Их радостный рев заглушил последние возмущенные протесты меньшинства, старавшегося доказать ложь Джойса и развенчать буржуазный пацифизм.
Раздалось пение…
Мятеж был ликвидирован…
Из Эйджевуда нервный, еле живой от напряжения и переживаний Джойс, даже не отдохнув, поехал к мистеру Юбераллесу. Надо было обсудить дальнейшие шаги.
Мистер Юбераллес нетерпеливо ждал Джойса. О ходе событий он уже был хорошо проинформирован. Он никак не ожидал, что справиться с бунтом удастся так просто и легко.
В его кабинете собрался весь капиталистический бомонд. Сам президент прилетел на аэроплане, чтобы первым пожать руку Джойса.
Гости расселись в позолоченных креслах, удобно расставленных в роскошном кабинете мистера Юбераллеса, и похвалялись друг перед другом своей силой и непобедимостью.
Все сошлись на том, что история классовой борьбы в Америке еще не знала такой важной и вместе с тем такой легкой победы, как эта. Затем успокоенные гости перешли к личным темам.
Когда Джойс появился в дверях уютного кабинета, его встретил гром аплодисментов и возгласов «Виват!». Правда, они не могли сравниться с той бурей возмущения, которая только что обрушилась на Джойса.
Джойсу аплодировала вся Америка.
Его приветствовала вся «соль» американской земли.
Ибо в кабинете мистера Юбераллеса собрались сейчас выдающиеся столпы Североамериканской «демократической», капиталистической республики.
Джойсу пришлось, стоя на пороге, кланяться во все стороны, как опереточному актеру после удачного порнографического номера.
Президент первым поздравил Джойса. Никто, разумеется, не оспаривал этиу честь у главы республики, и президент с достоинством сыграл свою роль.
– Так значит, Эйджевуд все же наш? – закончил он свою пафосную речь.
– Да, именно – наш, – подчеркнул и Джойс.
– Надеюсь, вы не хотите этим сказать, что он ваш, то есть принадлежит рабочим, поскольку вы – представитель рабочих? – остроумно ввернул президент.
Слова президента и ответ Джойса утонули в дружном смехе собравшихся.
– И похищенные формулы им не помогут?.. – мистер Юбераллес кивнул в ту сторону, где за океаном и Европой угрожающе ощетинилась красными штыками большевистская земля.
Джойс имел по этому поводу свое мнение и отнюдь не был уверен, что украденные формулы не помогут СССР. Однако отвечать ему не пришлось. Вслед за въедливым вопросом Юбераллеса в кабинете прозвучал взрыв гомерического, торжествующего хохота.
Джойс вежливо улыбнулся.
XV
НАЗАД – В СССР
Известия о похищении формул и ликвидации мятежа в Эйджевуде за полчаса облетели весь Нью-Йорк. Имена Рудольфа и Джойса были у всех на устах. Рабочие произносили первое с восхищением и торжеством, буржуазия с яростью и ненавистью; со вторым дело обстояло ровно наоборот.
На заборах и стенах бок о бок запестрели прокламации правительства и листовки Компартии. Правительство успокаивало население, доказывая, что СССР не сможет воспользоваться украденными формулами. Компартия сообщала обратное.
Тело Рудольфа, накрытое красной китайкой, возили на огромной платформе по улицам, и на каждом углу вокруг него собирался бурный митинг.
Полицейские и шпики зеленели от бессильной злости: с мертвым они ничего не могли поделать. Они сновали в толпе, пытаясь опознать двух других похитителей, оставшихся в живых. В первые же часы были арестованы более тысячи рабочих, напоминавших ростом великана Боба. Но шеф полиции, посоветовавшись с президентом, велел всех отпустить и прекратить аресты из опасений массовых эксцессов и возможного мятежа.
Однако похищение формул бледнело перед событиями в Эйджевуде. На митингах у тела Рудольфа на все лады обсуждался поступок Джойса. Проклятия смешивались с похвалами, возмущение с восторгом. Самые горячие головы требовали немедленного роспуска Совета и смерти Джойса, умеренные – протестовали и колебались, контрреволюционеры – восхваляли и прославляли.
Выступления коммунистов удивили всех. Ругая Совет и понося провокационную роль Джойса, коммунисты вместе с тем критиковали и эйджевудских рабочих за несвоевременный, сепаратный мятеж, который подорвал позиции Компартии и дезорганизовал все освободительное рабочее движение. По их мнению, бунт в Эйджевуде являлся очередной провокацией: капиталисты и желтые, доказывали коммунисты, стремились всеми силами расколоть единство рабочих рядов и сами устраивали локальные забастовки, чтобы помешать организованной и сплоченной борьбе пролетариата.
В ЦК царил общий подъем. Факт похищения формул там не переоценивали, но были уверены, что теперь боеспособность империалистической армии уменьшилась как минимум вдвое, а шансы СССР на победу в столько же раз выросли.
Возникло, однако, затруднение в связи с невозможностью передать формулы в СССР по радио, поскольку полиция только что перехватила шифры Компартии. Каждая минута была теперь на счету, и было решено, что Владимир повезет формулы в СССР на аэроплане.
Прощаясь, товарищ Том сказал гордому собой и воодушевленному Владимиру:
– Вы проявили исключительный героизм. Формулы, добытые вами, имеют большое значение для нашего дела. Но не переоценивайте отдельные факторы и средства борьбы. Ваш детективный подвиг – только капля в море. Сила же наша – прежде всего в единстве пролетариев всего мира, к чему мы и стремимся. И империалистическая война станет последним стимулом к их объединению. Она приведет к организованному восстанию пролетариата всех стран. В этом залог нашей победы… Передайте от меня привет Коминтерну.
Затем он добавил:
– Пока что мы воюем не оружием, а словами. Эйджевуд рано начал восстание. Сейчас все силы Компартии брошены в массы. Не исключено, что через несколько дней массы восстанут. Поезжайте, помогите русским товарищам защититься от яда. Пусть держатся стойко и как можно дольше. Мы уже идем к ним на помощь. Привет ВКП!
Боб помог Владимиру собраться. Он так подружился с Владимиром за эти два дня, что не хотел верить в расставание. Даже попросил Тома отправить и его в СССР. Но Том коротко и сухо ответил:
– Вы поедете завтра… Только не в СССР, а в Индию. Там нужны партийцы…
Большой участок пути на аэродром товарищам пришлось проделать пешком. Центральные улицы были запружены народом, и всякое движение транспорта прекратилось.
Вдобавок, на каждом углу шли громадные митинги, люди стояли стеной от края до края улиц, что также задерживало товарищей.
Боб ругался и проклинал лентяев, которые в такие минуты, по его мнению, зря разводили разговоры.
За время этого краткого путешествия по городу Владимир имел возможность еще больше убедиться в разброде, царившем в американской политической жизни.
На широких улицах объединились и слились воедино две демонстрации – рабочая и буржуазная, и все это только потому, что обе шли с пацифистскими лозунгами.
– О, страна сознательной и подсознательной провокации! – воскликнул Владимир, не в силах сдержать свои чувства. – И в самом деле, только теперь я вижу, насколько трудно вести здесь классовую борьбу. Но как же ваша Компартия? Неужели она такая слабосильная, что не может классово организовать весь пролетариат?
– Чудак ты, – ответил на это Боб. – Компартия вовсе не малосильная. Не знаю, сравнится ли ваша Компартия по силе с нашей. Но беда в том, что и буржуазия у нас очень сильная. Сильная экономически. И это – главное. Буржуазия создает экономически сложные ситуации, провоцирует несознательных рабочих. Возьми хотя бы эти две пацифистские демонстрации. Рабочие не хотят войны, потому что настроены дружественно по отношению к СССР, а буржуазия – потому, что СССР ненавидит. Но они объединяются в протесте. Вот такая сложная система провокации…
Владимир молчал, сконфуженный своей наивностью.
Боб продолжал:
– Мы должны признать, что половина наших рабочих еще остается классово неорганизованной. Потому-то мы и терпим власть капитала. И потому у нас до сих пор не было Октября. Эх ты, простак! Да будь все рабочие организованы, у нас давно произошла бы революция. И наша задача как раз и заключается в организации рабочего класса. Для этого я завтра и уезжаю в Индию…
Товарищам снова преградил дорогу митинг. Гроб с телом Рудольфа оказался посреди двух объединившихся демонстраций. И здесь Владимир с радостью отметил, что даже неорганизованная, поддавшаяся на провокации часть рабочих сохранила классовую сознательность. При виде гроба Рудольфа толпа сразу разделилась надвое. Беспартийные и неорганизованные рабочие встретили тело коммунара мощными приветственными криками и пением «Интернационала». Буржуазные пацифисты тем временем очерняли память Рудольфа такими потоками брани и проклятий, что настоящая подоплека их пацифизма становилась ясна даже последнему глупцу.
Коммунистические агитаторы сразу воспользовались моментом и со всех сторон заторопились на площадь.
Они, надрываясь, поясняли толпе суть событий, пытаясь втолковать рабочим правильный взгляд на политическую ситуацию.
– Мы не хотим войны! – упрямо стояли на своем разложившиеся пацифисты. – Мы откажемся мобилизоваться. А если нас захотят заставить силой, мы восстанем.
– Мы должны мобилизоваться, – настаивали агитаторы. – Мы все пойдем в империалистическую армию. Но воевать мы не станем. Получив оружие, мы всадим штыки в брюхо капитала. А ваше сепаратное восстание против мобилизации буржуазия раздавит за два дня. Вас перестреляют, как куропаток. Война войне! Долой войну наций! Да здравствует война классов!
Доводы агитаторов начинали влиять на демонстрантов. Пробираясь сквозь толпу, Владимир и Боб видели, как отдельные кучки рабочих-пацифистов ломали свои транспаранты и флаги.
Агитатор, стоявший на платформе, сорвал с гроба Рудольфа красную материю и мелом написал на ней: «Мы хотим воевать».
Толпа встретила это сплошным ревом.
Буржуазные пацифисты попрятали свои флаги и исчезли.
Щеки Владимира пылали. Он весь нервно дрожал.
– Америка накануне Октября! – крикнул он Бобу.
– О, да! – сказал Боб. – Но никак не накануне империалистической войны. Мировой Октябрь грядет! – закричал он во весь голос и так громко запел «Интернационал», что постовые полицейские с ужасом попрятались в своих будках…
На аэродроме Владимира ждал легкий гоночный аэроплан. Анонсировано было, что он собирается совершить рекордный, на скорость, перелет из Нью-Йорка в Вашингтон. Но полные баки бензина могли подсказать, что авиатор задумал куда более долгое путешествие.
Владимира окружили фотографы и репортеры, интересуясь подробностями биографии летчика-изобретателя и рекордсмена мистера Грильпарцера.
Боб в последний раз пожал ему руку.
Тот в это время, со связанными руками и кляпом во рту, дико вращал глазами на кровати в уютной квартирке на Америкен-стрит под дулами двух браунингов в руках бравых ребят из боевой дружины.
Биографию мистера Грильпарцера Владимир вычитал в утренней газете. Теперь он по возможности добросовестней изложил ее и поспешил надеть кожанку.
Механик – в нем он сразу узнал одного из коммунаров – весело подмигнул и запустил пропеллер.
Владимир пощупал боковой карман – пакет с выкладками и формулами был на месте. Боб еще раз, чуть не сломав, пожал Владимиру руку и, наклонившись к его уху, сказал так тихо, что услышать его могли только Владимир и механик:
– Компривет Эсэсерии.
Аэроплан поднялся в воздух.
Владимир глянул вниз. С аэродрома ему – собственно, не ему, а Грильпарцеру – махали тысячами платочков. Среди них он еще раз увидел серую кепку Боба. Сотни репортеров наперегонки дописывали свои заметки, торопясь дать в вечерние выпуски газет новые факты из биографии мистера Грильпарцера…
Нью-йоркские небоскребы замелькали далеко внизу, как жалкие курятники. Впереди широкой полосой блеснули волны океана.
Аэроплан с рекордной быстротой полетел в сторону, совершенно противоположную Вашингтону.
XVI
НА УЛИЦАХ КРАСНЫХ СТОЛИЦ
(Буржуй, записывайся в Авиахим!)
Уже третий день с утра до вечера над столицами СССР в недосягаемых глубинах неба роились стаи черных точек.
Когда одна из них немного снижалась и увеличивалась в размерах до комара, сотни зенитных орудий нацеливали на нее свои жерла и взрывались грохотом выстрелов, сотрясая землю.
Но в черные точки невозможно было попасть. Снаряды не достигали многоверстной высоты и не причиняли вреда грозной железной мошкаре.
Пушки грохотали, и с каждым выстрелом распространялись и расползались сотни выдумок и провокаций:
– Аэроэскадрильи Антанты бомбят СССР!
– Повреждены железнодорожные узлы!
– Взорваны мосты!
– Разрушены электростанции и военные заводы!
– Днепрогэс! Волховская ГЭС! Днестровская!
– Вообще все…
– Работает только радио… Оттуда мы и узнаём новости…
Однако вражеские эскадрильи еще не сбросили ни одной бомбы и ничем не проявили свои намерения. Правда, количество самолетов ежедневно росло, и в полете они спускались все ниже.
С помощью морских подзорных труб и астрономической оптики уже можно было распознать модели воздушных врагов, оценить их размеры и даже разглядеть огромные черные фашистские кресты на прозрачных крыльях.
Утром третьего дня один аэровраг был сбит метким выстрелом. Остальные тут же поднялись выше и попрятались за облака, а подбитая машина дважды перевернулась в воздухе и рухнула вниз.
К счастью, она упала в озеро, и это спасло ее от полного сгорания.
Водолазы извлекли на поверхность останки железной птицы. Главной находкой оказались два огромных баллона, наполненные до краев ядовитой жидкостью.
Было очевидно, что жидкость не израсходована. Однако находка породила слухи о том, что вражеские эскадрильи, оставаясь на заоблачной линии фронта, обильно поливают землю ядовитым веществом.
«Роса, которая покрывает утром листья растений, – не что иное, как капли мощнейшего яда. Он действует медленно и через некоторое время превратит все вокруг в черную мертвую пустыню…»
ГПУ схватилось за голову.
Выловить злостных шептунов и жалких трусов не было возможности.
Паника росла.
Образцовый порядок эвакуации был нарушен.
На вокзалы индустриальных и административных центров, откуда эвакуационные поезда вывозили нетрудящееся, свободное от оборонных задач население в дальние сельские районы, потянулись – побежали и поехали – тысячи перепуганных людей.
План Реввоенсовета предусматривал, что всех мирных и не занятых в обороне жителей можно будет эвакуировать в безопасные места за три дня. Но план этот мог вот-вот сорваться.
Каждый хотел уехать первым – и немедленно.
Заверения, доводы, просьбы правительства не помогали…
Пришлось выставить пулеметы.
Это немного успокоило население.
***
Буржуазия одной из советских столиц, поначалу только с завистью поглядывавшая на противогазовые маски трудящихся, от страха набралась наглости.
Огромными толпами двинулась она к Советской площади и зданию исполкома. Скоро исполком оказался в плотном кольце маклеров рулетки, хозяев казино и других недобитков из «бывших».
Проклиная власть, угрожая немощными кулаками, скаля зубы, они все теснее смыкали свои ряды, все ближе подбирались к ненавистным красным стенам.
– Это зверство! – кричали они. – Вы обрекаете нас на гибель! Дайте противогазы!
Машинистки исполкома испугались.
– «Буржуазная чернь» восстает, – иронически улыбались занятые работой члены исполкома, невольно поглядывая в окна.
– Позвольте полить их из рукава? – предложил дежурный пожарник.
Председатель исполкома вышел к демонстрантам.
Его встретили ревом и мольбами.
– Граждане! – воскликнул он, перекрикивая тысячеголосый шум. – Ведите себя организованно и сознательно! Вы же знаете, что противогазов на всех не хватает. Только активные защитники родины получают их. Не только у вас, но и в рабочих семьях не всегда есть маски. И места в укрытиях на всех не хватит… Но за три дня мы всех вас эвакуируем в безопасные места.
– За это время нас всех успеют перетравить! – брызгала слюной в ответ толпа. – Будьте вы прокляты!..
– Я плачу налоги! – сорвался чей-то визгливый голос. – Вы должны меня защитить!
Лицо председателя исполкома потемнело.
– Хорошо!.. – ответил он. – Мы дадим вам противогазы.
Крик радости заглушил его слова. Лица нэпманов прояснились.
Председатель исполкома обратился к секретарю:
– Прикажите немедленно выдать противогазы всем членам Авиахима.
– Члены Авиахима, становитесь в очередь! – звонко крикнул секретарь.
Площадь замерла. Членов Авиахима не нашлось.
– Маски получат те, кто заботился о благосостоянии и защите своей страны, – бросил председатель, возвращаясь к своим делам…
Его уход сопровождался шумом, плачем и причитаниями.
– Быдло несчастное, – смеялись дежурные. – Почему в Авиахим не записывались?
– А сколько надо платить?
– Три рубля…
– Ой-ой-ой! Если бы мы знали…
Толпа двинулась к зданию Авиахима.
Но и там их ждало разочарование: с объявлением войны запись в члены прекратилась…
Обессиленные, разъяренные нэпманы, проклиная себя за неосмотрительность и клянясь, что непременно запишутся во все общественные организации, если переживут эту войну, вынуждены были ждать эвакуации в организованном порядке.
Но неудача не уменьшила их запала. Бросив жилье на произвол судьбы и погрузив на телеги и извозчиков узлы со своим скарбом, они поспешили на вокзалы, чтобы заранее («авось получится!») занять места и уехать хотя бы на час раньше.
Уличный шум стих.
Все извозчики были заняты.
Варьете, казино и церкви опустели…
***
На безлюдных улицах, меж рядами высоких осиротевших домов, звонко и громко раздались звуки оркестра… Одного, второго, третьего – множества…
Город вздрогнул и бодро напрягся.
– Эй, Антанта, сбросим в море! – вынырнул откуда-то зажигательный комсомольский напев.
Опустевшие улицы расцвели красным.
Стройными рядами, с пением и музыкой, шли сотни комсомольских коллективов.
Высоко вздымались натруженные руки; молодые, охрипшие голоса дерзко выкрикивали маршевый лозунг:
– Берегись, капитал, комсомол идет!
И рассыпались в задних рядах шутливой, веселой частушкой:
ВеКаПе – ты наш папаша!
СеСеРеРия – мамаша:
Заварил Антанта кашу!
Бита ваша!
Сверху наша!
И конца-края не видно было рядам бодрых и упорных юных коммунаров.
Они шли на вокзалы, чтобы проводить сегодня свою смену, юных пионеров, которых эвакуировали в безопасные районы, а завтра, натянув противогазы, отправиться на фронт.
На флагах сверкали на солнце золотыми буквами боевые надписи:
«Перекуем плуг и молот в Авиахим и пулемет!»
«Классовая война – залог коммуны!»
Растроганные толпы старых ветеранов, немощных героев первого Октября, ковыляли вслед за могучим строем своей смены и горько плакали, не в силах сдержаться: они и восхищались потомками, и завидовали их молодой силе.
– Будь готов! – неслось из радиорупора на крыше здания ВУЦИК[6]6
Всеукраинский центральный исполнительный комитет.
[Закрыть].
– Мы готовы! – отзывались бесконечные ряды защитников коммуны, и миллионоголосое эхо перекатывалось по городу от края до края.
Казалось, разверзлась земля, и из глубин ее доносился этот непобедимый гул…
Старый ветеран с иссеченным еще деникинскими нагайками лицом, седой и слабый, вскарабкался на трибуну и крикнул неожиданно громким старческим голосом:
– Пусть все газы достанутся нам! А наша молодая смена будет строить Коммуну и продолжать наше дело!..
Шли по земле рабочие ряды. А там, наверху, за облаками, угрожающе роились полчища железных насекомых. Им не были слышны восторженные лозунги и песни Красной Земли. Зато их слышали эскадрильи летчиков Авиахима, которые, отправляясь на фронт, низко проносились над улицами красных столиц и гулом пропеллеров аккомпанировали песне земли:
***
Ускоренными темпами обустраивалось «подполье» – укрытия от газов, под которые использовались все погреба.
Рабочие переселялись в подвалы.
В бывших погребах и хранилищах заурчали электрические воздухофильтры.
Вместо галстука на шее носили противогаз.
Жизнь переместилась под землю и постепенно входила в будничные рамки. Казалось, изменились только жилища – место высоких домов и светлых квартир заняли темные подземелья с низкими потолками.
Государственная машина, переселившись этажом ниже, вновь застучала своими колесиками.
