Текст книги "Последний Эйджевуд"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

VI
АМЕРИКА

Нью-Йорк гудел.

Мостовые и тротуары, от края до края, были плотно заполнены народом. Даже для вечно бурлящей столицы Америки такой подъем был необычаен. Казалось, все местные жители оставили свои дома и вышли на улицы. Сотни авто застряли на перекрестках и рассекали воздух и гул толпы резким визгом сирен.

Но запыхавшиеся полицейские тщетно надсаживали свои легкие, размахивали жезлами и кидались во все стороны. Сегодня они были не в силах навести порядок. Самых рьяных из них толпа просто сметала с дороги и увлекала за собой.

Полисмен сопротивлялся, боролся. Но, уставший и обессиленный, в конце концов махал рукой и шел за толпой к другому, третьему перекрестку. Невольно он шагал в ногу с демонстрантами и, отплевываясь, распевал вместе с ними революционные песни.

Владимир был совершенно ошарашен. За три года он отвык от американского темпа, от шумных нью-йоркских улиц. И теперь, попав в центр человеческого водоворота, бессильно оглядывался вокруг, словно в поисках помощи.

Его товарищи, уроженцы привольных степей Украины, впервые угодили прямиком в гущу американской жизни. Теперь они, вконец растерявшись, шли за толпой наугад, ничего не видя и не слыша. Глаза их были широко раскрыты, губы онемели. Только самый младший, чернявый Сим, лишь недавно покинувший захолустье глухого украинского села, бессмысленно хлопал глазами и бормотал себе под нос:

– Смотри-ка… Ишь…

На площади Сознательности перед Домом профоюзов товарищи наконец почувствовали, что больше никуда не двигаются, а стоят на месте. Они вздохнули с облегчением.

Шум то и дело набирал силу и превращался в сплошной рев. На площади было несколько сотен тысяч людей, и каждый во весь голос кричал что-то свое, не слушая других и стараясь перекричать всех.

Толпа двинулась к зданию. Двое полицейских, стоявших у подъезда, с большим трудом сдерживали натиск.

Владимир наконец опомнился. Он вытер рукавом вспотевший лоб и выругался:

– Ну, братцы мои, и переплет! Как тебе, Сим, после твоей Задрипанки, – немного непривычно?

Владимир насмешливо улыбнулся. Но Сим еще не сориентировался и не понял его шутки.

Да и Владимир больше не шутил. Надо было делать дело. Он встряхнул товарищей и помог им прийти в себя:

– Ну, товарищи, хватит ворон ловить. Мы должны протиснуться вперед.

– Да куда ж?.. – взмолился Сим. – Гляди, народу сколько прет – разве тут пройдешь?

– Будем как американцы! – подбодрил его Владимир и, напрягая все мышцы, мужественно нырнул в толпу.

Его умению работать локтями мог бы позавидовать настоящий американец. Об этом свидетельствовали проклятия и ругань, летевшие ему вдогонку. Вслед за ним неуклюже двинулись остальные. На загривки их сыпались тычки, предназначенные Владимиру: многим гражданам он наступил на мозоли!

Через полчаса товарищи были уже на другом конце площади, рядом с Домом профсоюзов.

Кто-то схватил Владимира за руку.

– Эге! Наконец-то мы вас нашли! – заревел долговязый Боб, хватая Владимира в охапку. – Мы уж думали, что толпа оттерла вас куда-то в соседние улицы. Вижу, из вас выйдут отличные американцы. Вы передвигаетесь так же быстро, как и мы, прирожденные нью-йоркцы.

Второй американец прервал разговорчивого Боба.

– Нужно собрать своих, – напомнил он. – Держись, Боб!

Сказав это, он ловко вскочил Бобу на плечи и, приложив ладони к губам, крикнул зычным голосом, перекрывая шум толпы:

– Алло! Красные, давайте сюда!

Неуклюжий Сим побледнел и потянул его за ногу:

– Что вы делаете, товарищ? Нас же могут узнать. Нам следует соблюдать конспирацию. Разве так можно?

– Вы в Америке, – коротко ответил тот, дернув ногой. – Пустите, товарищ, мою ногу, вам нечего бояться, – и он снова повторил свой призыв.

Вокруг товарищей начала собираться группа рабочих. Среди них Владимир узнал много знакомых, которых видел вчера на заседании. Было и несколько членов ЦК. Поведение американца его не удивило. Но осторожный Сим хорошо изучил правила конспирации в Харьковской школе подпольщиков и поэтому робко оглядывался и смотрел исподлобья на фараона, стоявшего неподалеку и равнодушно поглядывавшего на толпу.

На другом конце площади раздались звуки патриотического гимна. Звуки доносились с крыши многоэтажного дома, где под сенью национальных флагов устроился военный оркестр. Из толпы послышались протестующие и возмущенные возгласы. Долговязый Боб затянул «Интернационал». Через минуту на площади мощно зазвучал старый рабочий гимн. Отсюда он покатился в соседние улицы, с улиц в переулки. Казалось, весь Нью-Йорк пел величественный гимн. Оркестра давно не было слышно. И только по красным от натуги лицам и надутым щекам музыкантов можно было догадаться, что они продолжают играть и силятся заглушить мелодию, рвущуюся из миллиона сердец.

Непобедимая пролетарская симфония еще долго раскатывалась по дальним улицам города – даже тогда, когда перед Домом профсоюзов отгремели песни и площадь замолчала.

– Если Совет профсоюзов не скажет сегодня своего последнего слова, мы сотрем Совет с лица земли вместе с его дворцом! – откашливаясь, прокричал Боб.

Глаза его блестели, грудь вздымалась. Широким взором он окидывал рабочие ряды.

– Алло! Красные, давайте сюда!

– Вы слышали эту песню? – обратился он к украинским товарищам. – Это пела рабочая Америка. Своей песней она уже проголосовала против войны. Война войне! – закончил он громким призывом к толпе.

– Война войне! – подхватили вокруг.

– Война войне! – заревела площадь.

– Война войне! – покатилось по соседним улицам.

На углу уже собрался митинг. Какой-то бритый мастеровой в рабочей одежде говорил с плеч своих товарищей.

– Будем доверять нашему Совету! – кричал он. – Мы его назначили, чтобы наши интересы соблюдались. Совет за этим следит. Что бы он ни сделал, это нам на пользу. Совету виднее.

Долговязый Боб швырнул в него камнем и попал прямо в грудь.

– Чтоб ты сдох, проклятый прихлебала! – прохрипел он.

Оратор свалился вниз. Поднялся страшный крик, послышались возмущенные крики, смех и свист.

– Ату его, ату! – кричали откуда-то.

– Бей предателей, долой большевиков! – ревела другая кучка, протискиваясь к Бобу.

Полицейские с трудом наводили порядок.

Но в другом конце площади уже организовался второй митинг. Худощавая, визгливая женщина, размахивая стеком, призывала рабочих требовать у Профсовета поддержки республиканского правительства и не слушать лживых предателей-большевиков.

Владимир оглядел площадь и увидел, что на ней шумит не менее сотни мелких митингов.

– Вот чудаки, – обратился он к Бобу. – Почему все желтые говорят, что большевики не хотят войны? Мы совсем не против войны. Ведь мы понимаем, что империалистическая война ускорит в Америке и в мире социальную революцию. Только нельзя зевать, нужно постараться как можно быстрее превратить империалистическую войну в классовую, чтобы избежать лишних жертв и приблизить победу пролетариата. Мы не лезем в войну. Но когда она становится фактом, мы используем ее в своих целях.

Боб ничего не ответил Владимиру. Он уже организовал собственный митинг. Примостившись на плечах Сима, он драл горло, доказывая необходимость классовой борьбы.

– Сегодня, – кричал Боб, – решительный день! Либо войны не будет, – мы ее сорвем, – и тогда советские республики получат возможность продолжать дело социализма, а сами мы будем в подполье готовить классовую войну, либо при поддержке нашего Совета начется война. Тогда мы должны сейчас же, не мешкая, превратить ее в классовую и, сбросив наших мироедов, объединиться с русскими товарищами. Помните, товарищи, вы в первую очередь не американцы, а рабочие!

– Ну и Америка, – вздыхал Сим, придерживая на плечах ноги Боба. – Ну и идиотская страна. Белые и красные выступают рядом, а фараон стоит и глазами хлопает… Удивляюсь, почему они до сих пор цацкаются со своими богатеями…

Его размышления прервал страшный свист, рев и визг. Одни кричали «ура», другие свистели и шикали.

В конце площади закашляла автомобильная сирена. Полицейские бросились расчищать дорогу.

– Мистер Джойс, мистер Джойс!

– Товарищ Джойс, товарищ Джойс!

– Авто Джойса! – выкрикивала толпа.

Из-за угла появилось блестящее большое авто. Оно медленно ехало среди толпы, разрезая воздух визгом сирены. За ним следовала шеренга других автомобилей.

– Совет профсоюзов! Ура! Наш совет! – кричали одни.

– Профсоюзные суки, буржуазные прихвостни! – надсаживались другие.

Мистер Джойс, председатель Совета индустриальных профсоюзов Америки, спрятался в глубине своего автомобиля. Он не хотел показываться толпе. Он не был уверен в ее настроении. Но толпа узнала его роскошное авто.

Толпа мгновенно смыкалась за машиной. Рабочие бежали сзади, выкрикивая вслед:

– Профсоюзы должны сказать сегодня свое авторитетное слово! Рабочие – против войны! Совет должен заявить это парламенту!

– Ура, мистер Джойс! Стойте на страже интересов Америки! – кричали другие.

Опять где-то запели «Интернационал», а где-то еще – патриотический гимн.

Так прошло с полчаса. Мистер Джойс уже, вероятно, открыл заседание в Доме профсоюзов, но возгласы и пение все не умолкали.

В толпе появились флаги – красные и национальные. Количество митингов увеличилось. Но толпа немного поредела. Охрипшие граждане расползлись по барам и кафе промочить пересохшее горло.

На площади восстанавливалось автодвижение.

– Они будут заседать до вечера, – со знанием дела рассудил Боб. – Мы спокойно можем пойти и выпить кружечку-другую пива.

Товарищи отправились в ближайшую пивную.

VII
СОВЕТ ПРОФСОЮЗОВ ГОВОРИТ СВОЕ СЛОВО

Боб не ошибся.

Солнце давно скрылось за кровли зданий, и серые мостовые улиц загорелись в лучах голубого электрического света. В пивных давно были выпиты все запасы пива. А Дом профоюзов загадочно подмигивал освещенными пятнами окон и не хотел открывать тайны своих покоев.

– Они решили вынуть нам душу, – ругался Боб, – или заключили сделку с местными пивоварами и получат процент от всего проданного сегодня пива.

Джим, второй американский товарищ, уже раз десять ходил на разведку в Дом профсоюзов в надежде узнать если не результат совещания, то хотя бы подробности дискуссии. Но Дом профсоюзов упрямо хранил свои тайны, и никакие известия не просачивались за его серые стены.

В пивной царил разлад и кавардак. Демонстранты, не то от нервного подъема, не то от скуки ожидания, уничтожали огромное количество питья. Столы и стойки пестрели пустыми бутылками и кружками. Алкоголь улучшал настроение, и со столиков произносились речи не в пример зажигательнее, чем на площади. Десятки ораторов, похожих в табачном дыму на сказочных фурий, сменяли друг друга и, надрываясь, взывали к общественности. Одни стояли за протест и сопротивление, другие призывали к поддержке правительства. Последних было больше и их пылкие выступления звучали более складно.

– Белый дом не поскупился, – саркастически заметил Джим. – Ходят слухи, что на патриотическую агитацию выделено сегодня больше пяти миллионов…

– Разве все эти агитаторы подкуплены? – удивился Сим.

– А вы думали, нет? О, в белой Америке дело воспитания агитаторов поставлено не хуже, чем у вас, в советской стране, – засмеялся Боб. – Думаете, демонстранты собрались в этих кабаках по своей воле? Ха-ха! Посмотрите-ка на это объявление, – Боб указал на плакат над прилавком и вслух прочитал: – «Сегодня кружка пива – всего цент». Видите? А было три цента, и завтра будет тоже три. Два цента за каждую кружку сегодня доплачивает правительство. Так оно заманивает сюда рабочих и агитирует их. Заметьте, антипатриотических ораторов очень мало и их встречают свистом вон те – впереди. Это тоже агенты правительства. Они получают по доллару в день.

– Но это рабочие, настоящие рабочие? – Сим был удивлен и возмущен.

Боб вздохнул, а потом крепко выругался.

– О, дорогой товарищ, вы, очевидно, плохо знакомы с условиями американской жизни. Правительственная сволочь так умеет обставить дело, что иногда самый ярый участник протестов, сознательный рабочий и искренний социалист, поневоле становится штрейкбрехером и агентом охранки. Думаете, эта стая желтых – это наши классовые враги? Нет, это такие же рабочие, как и мы с вами, и еще в прошлом году они активно выступали против капиталистов. Но видите: сегодня они за доллар продают своих товарищей. О, желтый дьявол умеет бороться! И пока мы его не раздавим, будем оставаться в его лапах, – злобно закончил он.

– Мы его непременно раздавим, – добавил Джим. – А когда раздавим, все спровоцированные и обманутые рабочие освободятся от его влияния и на другой день с радостью пойдут с нами на баррикады, чтобы сражаться с недобитыми прислужниками желтого дьявола.

За два года, прожитые в Америке, Владимир хорошо изучил американскую жизнь, но и его охватил ужас при мысли о том, к каким иезуитским методам прибегает американская буржуазия для борьбы с пролетариатом. Она провоцирует тысячи рабочих и бьет врага его же собственными руками.

– Любопытно, – обратился он к американским товарищам, – что представляет собой мистер Джойс? Ведь когда-то он был выдающимся борцом против капиталистов, особенно их прихвостней? Если не ошибаюсь, он был избран в Совет именно как сторонник коммунистов?

Боб мрачно и нехотя ответил:

– Он даже состоял в партии и до прошлого года активно работал в нашей боевой организации. О, он был хорошим товарищем, и по происхождению он рабочий, а не интеллигент.

– И что же?

– А теперь он самый яркий пример разложившегося революционера. Сначала он поддался на провокации, а потом стал искренним изменником и перевертышем. Деньги делают свое. Впрочем, сам черт не разберет, кто он по-настоящему такой.

– И вы не можете сказать, как он будет голосовать?

Боб раздраженно взъерошил волосы:

– Видите ли, тут такое дело… Конечно, он отдаст свой голос за войну. Но ему, понимаете, нужно отдать свой голос так, чтобы угодить и нам, и банкирам.

– Как это? – не поняли украинские товарищи.

Боб засмеялся:

– Голосовать против войны он не может, потому что тогда его съедят банкиры. Вот он и будет голосовать за войну. И никто его ни в чем не сможет упрекнуть. Банкиры будут думать, что он их поддерживает. А рабочим он скажет, что голосовал за войну, считая ее полезной для дела революции – чтобы, мол, превратить бойню, развязанную интервентами-империалистами, в классовую войну.

– Но должен же он во что-то верить! – воскликнул Сим. – Или в нашу, или в банкирскую победу.

– О, не сомневайтесь, в чью-то победу он верит и выйдет сухим из воды. А верит он, пожалуй, в победу банкиров, – поэтому и будет голосовать за войну. Если бы он верил в нашу победу, то голосовал бы, скорее всего, против войны. Значительная часть пролетариата сознательного и весь несознательный войны не хотят.

Украинские товарищи с трудом понимали американскую ситуацию. Только теперь они осознали всю сложность борьбы в условиях американской жизни, где благодаря принятым капиталистами мерам рабочий класс был раздроблен на десятки и сотни различных политических групп, оболваненных всевозможными пособниками буржуазии и спровоцированных даже в своем классовом чувстве.

– Ах, Америка, Америка! – простонал Сим, сжимая голову руками. – Как же тяжело в этом пролетарском центре Вселенной вести пролетарскую борьбу!

Владимир сочувственно поморщился.

– Да, брат, это тебе не школа агитации в советском Харькове.

Разговор товарищей прервали возгласы снаружи.

Они поспешили на улицу.

Очевидно, заседание Совета закончилось. От подъезда одно за другим отъезжали делегатские авто.

Площадь мгновенно наполнилась народом. Со всех сторон с криками и шумом бежали демонстранты, расспрашивая друг друга о решении Совета.

Подъезд охранял двойной кордон фараонов. Проезжали конные полицейские. На углу товарищи заметили отряд вооруженной конницы.

– Это не предвещает ничего хорошего, – бросил Джим. – Совет, прежде чем сообщить о своем решении, позаботился вызвать по телефону войска.

Подобраться ближе к подъезду не было никакой возможности. Толпа шумела и волновалась, как море, и перед глазами товарищей только пестрели, словно деревья в роще, чужие затылки и спины.

Но проталкиваться дальше было ни к чему. Судя по настроению толпы, решение Совета ей уже было известно. Сотни рук вздымались вверх. Тысячи глоток сыпали на головы своих «вождей» ужасные проклятия. Уже несколько камней со звоном полетели в широкие окна Дома профсоюзов, и осколки разбитых стекол жалобно звенели, рассыпаясь по асфальту.

– Изменники, предатели, профсоюзные прихвостни, палачи! – ревела толпа. – На ваших руках наша кровь и кровь советских республик!

– Мы не пойдем воевать против наших русских товарищей! Сперва мы здесь не оставим камня на камне! Бей!

В едином, гигантском водовороте ненависти таяли и терялись немногочисленные патриотические возгласы, пока не затихли совсем. Зато все чаще и громче звучали истерические вопли женщин. Истерика охватывала и мужчин. Рыдая, с закушенными до крови губами, с безумными глазами, они теснились у подъезда. Полицейские вынуждены были отступить. Нескольких уже стащили с лошадей и с визгом и проклятиями били головами о камни мостовой. Авто спешили поскорее уехать.

И вот от подъезда рванулось блестящее автосигара.

– Мистер Джойс! Джойс, собака! Будь ты проклят!

Сбивая и подминая под себя и полицейских, и лошадей, и передние ряды своих товарищей, толпа ринулась к машине. Шофер дал полный ход. Но авто врезалось в толпу и среди шума и криков боли остановилось, бешено пыхтя – круша ноги и руки, раздавливая животы тем, кто попал под колеса.

– Смерть Джойсу! Смерть! – гудела толпа.

– Пусть не доживет, поганец, до войны, пусть не увидит дела рук своих!..

Через секунду тент с машины был сорван. Два десятка крепких ребят сгрудились вокруг и вытащили из небольшого купе машины съежившуюся фигуру, избивая ее кто и как мог.

Боб уже был среди них. Он давно засучил рукава и весь дрожал от нетерпения, также пытаясь сунуть кулаком в бесформенную массу из мяса и костей – все, что осталось от пассажира авто.

Он поднял было руку и собирался опустить ее прямо на череп мистера Джойса, но вдруг остановился.

– Стойте! – закричал он. – Опомнитесь, сукины дети, убили человека! Убили! Да стойте, матери вашей черт!

Прошло целых пять минут, прежде чем Боб сумел разбросать нападавших в стороны и защитить жертву от ударов.

– Отдай! – кричала толпа. – Отдай, предатель! Бить и его!

Но сильный голос Боба покрыл все голоса:

– Остановитесь, ироды! Смотрите, что вы наделали!

И он поднял высоко над толпой мертвое тело, поворачивая его головой во все стороны.

Толпа окаменела.

На руках у Боба было окровавленное и уже безжизненное тело секретаря комфракции, которого еще вчера громко приветствовал рабочий Нью-Йорк, посылая в Совет на защиту интересов пролетариата.

Боб озверел:

– Сволочи! Своего убили! Вы убили Тиля, нашего руководителя, члена Коминтерна, того, кому мы поручили борьбу с Джойсом!

Мучительный стон был ему ответом:

– Ошибка! Ужасная ошибка! Но это авто Джойса! Тиля специально посадили в джойсовскую машину. А где же Джойс? Он сбежал?

Боб плакал, как ребенок. Он метался у тела мертвого товарища, своего друга Тиля…

На руках у Боба было окровавленное и уже безжизненное тело секретаря комфракции.

Но его хлопоты были напрасны. Оживить Тиля после тысячи пинков гневных рабочих рук было уже невозможно.

Вокруг Боба и Тиля собрались рабочие, орошая слезами память своего предводителя – жертвы еще одной провокации капиталистической сволочи…

А Джойс спокойно катил по Америкен-стрит в машине товарища Тиля. Он расположился глубоко в углу диванчика и слегка покачивался на рессорах, прищурив глаза и пыхтя сигарой. Мистер Джойс отдыхал после тяжелого дня и прикидывал в уме план завтрашних выступлений – в 12 часов в парламенте и в восемь на собрании Союза индустриальных рабочих Америки, где ему предстояло дать отчет о сегодняшних событиях. Речи должны быть почти одинаковыми, только с разными объяснениями мотивов голосования в пользу войны. Нужно было хорошенько обдумать, как получше изложить эти мотивы. Он взглянул на часы. Было ровно девять. Мистер Джойс с жалостью к себе понял, что останется без обеда, и велел шоферу ехать в клуб «Добродетельных женщин».

В половине десятого там должно было состояться заседание бюро (членом которого являлся и мистер Джойс) «Альтруистического общества спасения человечества». На повестке дня стояли очень важные вопросы. Например, проект изготовления ядовитых газов – одни не убивали, а только усыпляли, другие же убивали, но действовали исключительно на коммунистов. Если газы, в результате испытаний, окажутся устойчивыми, мистер Джойс от имени «добродетельного общества» должен был предложить их властям для использования в войне, чтобы таким образом избежать лишних жертв.