Текст книги "Серебро далёкого Севера (СИ)"

Автор книги: Юрий Циммерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Маг горделиво прокашлялся, прежде чем продолжить.

– Знала моя сватья, к кому вас вести надо! Но и то, мне пришлось попросить ее сегодня о помощи, слишком уж крепко спаяны воедино силы и престолы Двух Богов, а разделение должно быть предельно полным…

Действительно, Теннеке молчаливо сидела в углу светёлки, пристально наблюдая за происходящим.

– Что ж, можно и начинать: для нашей процедуры, видите ли, наиболее подходит именно закатное или рассветное время, когда элементы дня и ночи имеют равную силу…

Верховный маг отступил от стола на три шага, жестом указывая Зборовскому сделать то же самое, и низким зычным голосом начал читать свое заклинание: "Девидèре, сепарàре, инкòрпоре…"

По мере того, как магическая воля Всесвята обретала словесное воплощение, ближайшая к окну часть комнаты с золотой чашей становилась все светлее, а в противоположной стороне, над чашей оловянной, постепенно сгущалась темнота. Постепенно голос чародея обретал всё большую силу и властность, а радужная дорожка, соединяющая чаши, заискрилась и запульсировала. Краем глаза Влад заметил, как со своего сиденья встает Теннеке… Впрочем, нет, уже истинная Танненхильд Олбеорнсдоттир, в полной силе и во весь свой огромный рост, с крылами за спиной и с мечом в руке. Наконец, когда блеск радужной искрящейся полосы вдоль стола стал совсем нестерпимым, прозвучали завершающие слова заклинания: "Инкòрпоре, девидèре, сепарàре… Хокк!!!"

Одновременно с этим резким, "закрепляющим" колдовство возгласом Всесвята Танненхильд молниеносным движением рубанула своим мечом стол ровно посередине, с оглушительным свистом рассекая его на две половины.

– Ох, грехи мои тяжкие, – уныло подумал всесвятовский столяр, разбуженный в своем углу на людской половине терема этим бьющим по ушам звуком. – Опять барину новый стол мастерить!

Дальнейшие события барон Зборовский осознавал уже с трудом – сказывался весь безумный прошлый день и последовавшая за ним бессонная ночь. Кажется, они медленно и осторожно шли втроем из светелки в Юраеву палату: впереди Всесвят, ладони которого еще слегка светились после сотворенного заклинания, постепенно угасая. За ним – валькирия, уже возвратившаяся в образ светской дамы Теннеке, с золотой чашей живой воды в правой руке. Барон шел последним, стараясь старательно не расплескать мертвую воду из той чаши, которую он держал в руке левой: "В шуице, барон!" – просьба чародея была равнозначна приказу.

Когда они вошли в палату и остановились у постели Юрая, маг сначала плеснул на застывшее тело водой, зачерпнутой у Влада. Из произносимого при этом заклинания Зборовскому запомнилось только"… что разъято, соедини; что разбросано, собери; что отверсто, замкни!" Потом настал черед воды из золотой чаши: "… пробудись, заснувшее; взрасти, отмершее; восстань, павшее!" Взмах рук Всесвята, изумрудно‑зеленый всполох колдовской молнии… И ровное, с легким всхрапом дыхание Юрая.

– А теперь всем – отдыхать! ‑ подытожил чародей, вытирая со лба капельки пота. И ехидно добавил вполголоса:

– Впрочем, ваш недоумок Сальве уже давно отдыхает в сторонке. Да уж, ему такое не по зубам!

……

Увы, многомудрый архимаг ошибался. То, чем был занят в данный момент лорд Сальве, не слишком походило на отдых. Хотя в этот рассветный час тяжким испытаниям подвергались не упомянутые Всесвятом зубы опального Вачи, а скорее – его язык. Никто из близко знавших волшебника не поверил бы своим глазам, увидев его сейчас, но факт остается фактом: лорд Сальве в чем мать родила стоял на коленях перед ложем, на котором развалилась, высоко задрав юбки и раскинув ноги, черноволосая донна Мадлейн, и послушно вылизывал ее пахучую мохнатку.

А ведь начиналось все совершенно безобидно и многообещающе. Сальве спокойно проследовал за дамой на улицу, не задавая никаких вопросов – хорошо известно, что полчаса молчания в присутствии женщины позволяют добиться намного большего, чем два часа настойчивых уговоров. Так что Вачи решил не торопить события. Настораживало лишь то, что незнакомка оказалась полностью закрыта для магического изучения: все поисковые заклинания бесследно исчезали в туманной дымке, которую рассеивал небольшой круглый амулет, кулоном на цепочке притаившийся в глубинах её декольте. Зато сам амулет был явственно различим колдовскому взору, и спутать его было невозможно ни с чем. "Арм‑и‑Тин", или, в просторечии, армитинка, выглядит как круглый диск, разделенный волнообразной кривой на две одинаковые изогнутые части; словно две змеи кусают друг друга за хвост, сцепившись в кольцо. Такой знак – символ веры в Двух Богов – начертан на входных воротах каждого храма, а глубоко верующие и богобоязненные люди вышивают его на своей одежде или носят как украшение. Но тот амулет, который имела на себе безымянная брюнетка, недвусмысленно указывал, что его владелица – дама далеко не простая. Темная половина ее диска была выполнена из обсидиана, светлая же – из золота, а намолен он был настолько сильно, что смог успешно противостоять магии Сальве. И это при том, что Сальве был чародеем весьма могущественным и своей силы после вынужденного отъезда из Вильдора отнюдь не растерял!

Поэтому перед богато украшенной каретой, к которой подвела Вачи таинственная незнакомка, он остановился и, не прерывая молчания, вопросительно посмотрел на женщину. Вопросительно и многозначительно.

– Донна Мадлейн, к услугам Вашего Сиятельства, – тотчас же представилась брюнетка, слегка приседая в реверансе. – Я представляю в Эгедвереше интересы асконской короны, а в данный момент имею честь пригласить вас к себе на вечерний кофий… Для обсуждения вопросов, представляющих взаимный интерес.

– Вот как? Ну что же, донна, благодарю вас за приглашение и с удовольствием его принимаю. – И лорд Сальве самоуверенно поставил ногу на ступеньку кареты.

Ах, ничто так не способствует обстоятельному и приятному разговору, чем чашка горячего и пахучего напитка из шахварских зерен – это известно каждому, хотя позволить себе такое удовольствие могут очень и очень немногие, слишком уж он дорог. А пока Вачи и пригласившая его дама неспешно следовали к особняку Мадлейн – располагавшемуся в лучшей части высокого города и совсем неподалеку от великокняжеского втородворца – чародей напряженно обдумывал, как же ему следует себя сейчас вести и как выстроить разговор. Слишком многого требовать не стоит, тем более что место верховного мага королевства Асконы вакантным отнюдь не было, и вряд ли дон Саонегру согласится добровольно расстаться со своей должностью. Но и продавать себя задешево тоже нельзя. Тем более, что лорд Сальве находился в выигрышном положении: не он искал для себя места при дворе, а наоборот – его разыскали и в его услугах нуждаются. Остается только уточнить, в каких именно услугах и кто нуждается, а цену можно будет назвать только после этого.

И теперь, когда собеседники и, хотелось бы надеяться, будущие соратники расположились на мягких диванчиках в небольшом уютном холле особняка, а на невысоком столике перед ними уже расточал кофейные ароматы изящный медный сосуд, украшенный эмалью… Вот теперь можно было поговорить и всерьез.

– Итак, прелестная донна, чем обязан вашему благосклонному вниманию?

Сняв наконец свою шляпу с вуалеткой, донна Мадлейн оказалась женщиной на излёте молодости, с крупными и несколько грубоватыми чертами лица. Ее карие глаза постоянно уходили от прямого контакта, но при этом норовили немедленно впиться в тебя, стоит только отвести в сторону свой собственный взгляд. Голос ее тоже был низким и чуть грубоватым, а смех – подозрительным и словно бы угрожающим. Но тем не менее она была предельно любезна и приветлива, в своем роде. И даже красива – жесткой, отстраненной и пугающей красотой.

– Видите ли, Ваше Сиятельство… – Мадлейн каждый раз подчеркнуто выделяла свое обращение к Вачи этим титулом, на который он после отставки формально уже не имел права. – Как вы знаете, процветание королевства Асконы в последние годы многократно приумножилось… Под мудрым владычеством его величества Франсиско, разумеется. И нам хотелось бы соответственно приумножить магические силы и возможности нашего государства, дабы они находились в согласии с его нынешней ролью и весом в Круге Земель. Поэтому мы и сочли возможным к вам обратиться.

– Еще раз прошу прощения, любезная донна, но когда вы говорите "нам", вы имеете в виду Высочайший Двор или Магиум Магистрарум? Обращаетесь ко мне именем короля или именем дона Саонегру?

– О нет, досточтимый лорд, Саонегру здесь совершенно не при чем! – Имя верховного мага королевства Мадлейн произнесла пренебрежительно, почти с презрением и не озаботившись тем, чтобы сопроводить его предписанным титулом. – Скажем, так: я обращаюсь к вам от имени нескольких ближайших приближенных короля. Пребывая в твердой уверенности, что Его Величество это одобрит, как только ему позволит политическая ситуация. А мои поручители… Уверяю вас, это весьма и весьма могущественные люди, и их покровительство многого стоит. Хотя д‑о‑н‑а Са‑о‑не‑гру, – асконская агентка медленно и с растяжкой произнесла это имя, – среди них, увы, не наблюдается.

– Вот даже как… Зато, если я правильно понимаю расстановку сил, среди них наблюдается Его Святейшество, не так ли?!

– На этот вопрос, милорд, я не могу ответить вам ничего определенного, – на мгновение запнувшись, ответила брюнетка. Голос ее мгновенно стал холодным и невыразительным, лишенным каких бы то ни было эмоций, словно у зомби. – Замечу только, что ваша мудрость, равно как и ваша проницательность, намного превосходят мои самые смелые ожидания.

"Ясен пень, – раздраженно подумал Вачи. – Верховный жрец пытается умалить влияние Саонегру, организуя в королевстве второй магический центр силы. И готов ради этого даже допустить какую‑то магию в храмах, чего не случалось еще ни разу от начала веков. При этом, разумеется, сам оставаясь в стороне и как бы ничего не ведая. Хорошо, но Равновесие это явно нарушит! То есть, ничего хорошего."

– Видите ли, благородная донна, я весьма и весьма польщен вашим интересом к моей скромной персоне, но чем‑то весьма сомнительным эта ваша идея попахивает, если не сказать более. Усиливать магический потенциал королевства, не ставя в известность об этом его верховного мага….

– Прежде всего, Сальве, это попахивает большими деньгами. Золотом.

Донна Мадлейн резко поднялась со своего диванчика и подошла вплотную к магу.

– Герцогским титулом это попахивает лично для тебя, дурень! – Сейчас она говорила резко и жестко, от обходительной галантной дворянки не осталось и следа. – Целым герцогством попахивает, въехал? С землями и крестьянами, с портами и гаванями, с овечьими стадами и с винокурнями. А еще…

Голос женщины опустился почти до шёпота.

– А еще это попахивает вот та‑ак!

Подняв юбки, Мадлен быстрым движением провела рукой у себя между ногами, после чего мягко влепила свою мокрую и остро пахнущую ладонь прямо в лицо чародею.

– Как тебе этот запах, а, волшебник?!

Ах Вачи, Вачи! Сиятельный лорд Сальве, до самого недавнего времени верховный маг Великого Княжества Энграмского, безнадежный интриган и довольно неплохой маг, обходительный придворный, любитель бальных танцев, а также издевательств над беззащитными животными. Было в нем много плохого и много хорошего, но вот одного‑единственного отродясь не бывало: лорд Сальве оставался девственником. Ведь дар волшебства, от рождения ниспосланный Вачи всемогущими богами, был весьма и весьма невелик, так что чародейскую мощь ему приходилось копить, подавляя в себе все остальные человеческие желания. Ах, как же старательно и самозабвенно берег высокий маг свою невинность, видя в ней залог магической силы! Так что ни разу, ни единого раза за всю жизнь не случилось ему до сего дня вдохнуть этот острый и влажный запах женского лона, женского желания. И когда мокрая ладонь донны Мадлейн внезапно легла ему на лицо, волшебник от неожиданности автоматически сделал резкий вдох…

И сломался навсегда.

Запах лона Мадлейн пробудил где‑то в самой глубинной сути лорда Сальве стародавние воспоминания, смутные и едва осознаваемые – о детстве, о матери, об обстоятельствах своего рождения. Пусть никому другому это было неведомо, но сам‑то Вачи в потаенных уголках своей памяти никогда не забывал, что был рожден бастардом. Проще говоря, ублюдком. Мать была служанкой в имении, и титулованный хозяин повадился приходить к ней по ночам. Приходил уже и после рождения Вачи – понравилась ему девка, стало быть, да и мальчонка глянулся. И вот именно так, как рука Мадлейн – так пахла мать после того, как уходил от нее большой и бородатый, которому случилось стать его отцом. Так пахли материнские подзатыльники и ругань, если маленький Вачи разлил тарелку супа или забыл покормить барскую кошку. Так пахла Она, имевшая над ним власть – в те давно забытые времена.

И на этом блистательный лорд Сальве сломался. А точнее – был сломан, укрощен и приручен, ибо сопротивляться этому жесткому, указующему голосу женщины и – одновременно – этому запаху из детства он оказался не в силах. Вмиг исчез дворянин и маг, повелевавший стихиями, высокомерно указывавший придворным и на равных беседовававший с монархами… Остался только неуверенный в себе, робкий и неумелый мальчишка, который немедленно заляпал богато изукрашенные шаровары своим семенем, стоило лишь донне Мадлейн хозяйским движением провести ладонью по его детородному органу. Остальное было уже делом техники.

– Прав был Серхио, совершенно прав, – лениво думала донна краем сознания, пока лорд Сальве послушно вылизывал ей промежность. – Подчинить этого энграмского выскочку оказалось не так уж и сложно. Но лизать мохнатку он все‑таки не умеет. Мой Серхио делает это гора‑аздо лучше…

16. В дамки!

Немало красивых мест отыщется в Круге Земель, если обойти его из края в край. Хороши, например, весенней порой бледно‑зеленые равнины Альберна с их скромной, неброской прелестью цветущих лугов на мягких холмах, навеваюших своей формой воспоминания о нежной девичьей груди. По‑своему прекрасны – какой‑то дикой и необузданной красотой – песчаные барханы срединного Шахвара, застывшие в мареве миражей под палящим летним солнцем. А как не вспомнить цветение хризантем по берегам великой реки Дао‑Хэ – в ту удивительную пору «гномского лета», когда уже начавшаяся было осень вдруг отступает на несколько дней, лаская утомленную землю обманчиво‑нежным теплом? И вздымающийся хищными пенными валами прибой у берегов Асконы, и знаменитая лестница водопадов в верхнем течении Мейвена на энгрском нагорье, и бескрайние леса Великой Роси с их невиданных размеров грибами и просторными полянами, обильно усыпанными в конце лета королевой ягод – вкусникой…

Да, много красот открывают взыскующему взору страны мира, но не найдется среди них ни единой, чтобы смогла сравниться по своему великолепию с надменным спокойствием хрустально‑прозрачных вод Бела Озера. Божественная чаша мироздания, зерцало небес, недрёманое око Арманово – как только не описывали его велеречивые песнопевцы и кобзари! Но больше всего понравилось Зборовскому услышанное когда‑то определение: "бездна, напоённая лунным светом". И действительно, даже проникающий вампирский взгляд был неспособен достичь дна этого величайшего водоема, от которого и получило свое название Белозерское царство – что уже говорить тогда о взгляде обычном, людском?! Уходя вглубь, голубизна вод становилась только насыщеннее и холоднее, не теряя при этом прозрачности. Но там, в глубинах, струились ещё и потаённые течения, безнадежно размывавшие четкость взора; там проносились стада рыб, которых перегоняли неразличимые, для не вооруженного магией глàза, водяные, там угадывались тени загадочных обитателей озёрных толщ, никогда не поднимавшихся к поверхности и потому неведомых своим обликом даже самым могущественным чародеям…

Да, на такое зрелище стоило полюбоваться, и барон нисколько не жалел, что поддался на уговоры Всесвята и преодолел свою давнюю нелюбовь к передвижениям по воде. Так или иначе, выздоровление Юрая, по словам волшебника, должно было занять целую пятидневку и требовало полного покоя. Зборовский, стало быть, вполне мог оставить товарища на попечение Верховного Мага и его челяди, чтобы посетить тем временем Алатырь‑город. И теперь они с Танькой‑Теннеке, любезно предложившей составить барону компанию, неспешно скользили по воде в длинном и узком судне – того типа, что в Свейне назывались драккаром, а здесь в Белозерье именовалось ладьей. Управлять той ладьей, которую предоставил им Всесвят, не требовалось вовсе, хотя на всякий случай с ними плыл пожилой рыбак, имевший опыт хождения как на веслах, так и под парусом: волшебный ветер, повинуясь прощальному заклинанию чародея, сам собой двигал их челн в направлении престольного града, располагавшегося на противоположном берегу Бела Озера.

В столицу Владисвета звала самая неотложная из всех нужд, какие только существуют в этом мире – денежная. Там, в посольстве Энграма, он мог получить дополнительно то золото, которое требовалось сбившимся с пути путникам, чтобы приобрести новых лошадей и продолжить свое путешествие: уцелевшего в прихваченной телепортом сумке для этого было явно недостаточно. К счастью, доверительную грамоту с собственноручными подписями Великого Княза и лорда‑хранителя казны Зборовский седельной суме не доверил: она хранилась в особом кошеле, днем и ночью висевшем у него на груди на кожаном ремешке. Помимо разрешения денежных проблем, барон надеялся еще и передать с помощью посольского мага краткое сообщение в Энграм обо всех случившихся событиях – хотя бы в Обсерваторию графине Клариссе, а если удастся, то и непосредственно Энцилии. Разумеется, докладывать о случившихся затруднениях непосредственному заказчику – Великому Князю – не следовало ни в коем случае.

Стольный град Алатырь бросился в глаза Зборовскому, увидевшему его впервые с борта ладьи, прежде всего белизной храмовых стен и золотом куполов. Утверждалось, что храмов здесь поставлено "пять раз по пять раз по пять", то есть больше, чем в любом другом городе Круга. Непохоже было, впрочем, чтобы такое сосредоточение святых мест хоть сколько‑нибудь улучшило нравы здешних жителей: стоило барону ступить на пристань, как его немедленно обступила толпа торговцев, нищих, бродячих проповедников и просто шаромыжников, желавших урвать свой кусок от щедрот богатого иностранца. К счастью, Танька чувствовала здесь себя как дома. Поэтому она немедленно шуганула приставучую публику, прибегнув при этом к такой площадной ругани, какой Зборовскому не доводилось слыхать уже давно, а от особы женского полу – так и вообще не разу. Толпа уважительно расступилась, и валькирия‑охотница торопливым шагом направилась в город, таща за руку старательно поспешающего за ней барона.

По мере того, как они удалялись от злачных мест, которыми по традиции изобиловали припортовые улицы, и приближались к центру города, дома начинали выглядеть чуть более приличными, а встречная публика – чуть менее наглой. Но общее ощущение сутолоки, мельтешения и бестолкового базара преследовало Зборовского всю дорогу. И когда барон наконец увидел перед собой здание посольства, выполненное в типично энгрском стиле – трехэтажный каменный особняк с фронтоном и колоннами, обрамляющими парадный вход, он вздохнул с облегчением: наконец‑то хоть что‑нибудь привычное и знакомое, сдержанное и исполненное достоинства. Судя по всему, в Алатырь‑городе эти качества были не в особенной чести.

Представившись и сложив, по требованию охраны, меч в специально оборудованное хранилище рядом с привратницкой, Зборовский решительным шагом проследовал в кабинет посла. "Сопровождавшая его дама", как отрекомендовал свою спутницу барон, почему‑то не пожелала принять более светский облик и оставалась все той же безалаберной девицей Танькой. Тем не менее, уступая нажиму Зборовского, посольские люди почтительно усадили ее в небольшом уютном зале для посетителей и предложили на выбор прохладительные напитки – квас, медовуху или же вино. Танька предпочла вино и спокойно устроилась в кресле, ожидая возвращения барона.

Граф Эттери, отправлявший должность энграмского посла при дворе Венцеслава, оказался энергичным седоватым мужчиной с выправкой старого служаки, брюшко которого, впрочем, уже изрядно округлилось: нынешний белозерский царь славился своим обжорством и пристрастием к регулярным попойкам, на которые обычно приглашалась тьма народу – включая, естественно, и посланников сопредельных держав. Попервоначалу графа изрядно встревожило появление нежданного гостя из Вильдора, тем более, с доверительной грамотой лично от его монаршего высочества. Но как только посол уяснил, что лично ему появление барона Зборовского, пусть даже и успевшего уже оказаться на короткой ноге с могущественным Всесвятом, не грозит абсолютно ничем… После этого граф немедленно впал в благодушное настроение и даже не особенно переживал по поводу той немалой суммы в золоте, которую испросил господин барон для себя и своего спутника (о Юрае Зборовский предпочел не распространяться, упомянув только, что путешествует в сопровождении духовного лица, которому в данный момент несколько нездоровится). Так что его сиятельство сразу же расслабился, отдал распоряжение о выдаче денег, рассказал пару свежих сплетен о беспутстве цесаревича и, в свою очередь, вяло поинтересовался последними событиями в Великом Герцогстве. После чего, лично проводив барона к посольскому магу и небрежно похлопав на прощание ладонью по плечу, благополучно забыл о его существовании.

А с посольским магом Зборовскому просто повезло. Мало того, что фон Штреффель тоже носил баронский титул. Они с Владом к тому же случились практически ровесниками, да и вообще до невозможности похожими друг на друга. Не внешне похожими, но по духу, склонностям и понятиям – и это угадывалось с первого же взгляда. Столь схожими бывают выпускники одного и того же университета или одной семинарии, два сослуживца по ополчению, два порученца при одном военачальнике… Словом, птенцы одного гнезда, даром что посольский маг носил короткие русые волосы и не имел иных обликов, кроме людского (уж это барон, сам будучи вампиром, определял мгновенно).

Удачным оказалось и расположение звезд: покровительствовавший Зборовскому красноватый Маарт в эти дни располагался в созвездии Голубя, что благоприятствовало передаче сообщений на расстояние. Ещё в Змийгороде Юрай успел объяснить любопытствующему барону, что для передачи видений и образов требуется гораздо меньше энергии, чем для телепортации людей, бессловесных тварей, предметов и вообще всего, что обладает хоть каким‑нибудь весом. Проблема была только в потоках стихий, и прежде всего – тонкого эфира, чье струение требовалось направить в нужную сторону. А это порой бывало посложнее, чем указать в беззвездную ночь нужное направление кораблю, плывущему по штормовому морю!

Но дружище Штреффель оказался на высоте, и после череды манипуляций и наговоров в большом медном зеркале, висевшем на стене магического зала посольства и сейчас специально расшторенном для барона, начало проявляться знакомое и милое лицо Энцилии. Лишь только сейчас Зборовский понял, насколько соскучился он по своей напарнице. Именно это Влад и постарался в первую очередь донести до Энси, когда, следуя наставлениям посольского мага, мысленно представлял себе в мельчайших подробностях перипетии их с Юраем странствований. "Главное, барон, – объяснял Штреффель, – не пытайтесь сами отсылать ваши мысли в Вильдор. Просто думайте. Но при этом не удерживайте свои думы при себе, а отпускайте их на волю. Отдавайте их эфирному потоку, и всё!" И сейчас Зборовский уже почти физически ощущал тот невесомо‑легкий ветерок, голубоватый и чуть приторный по запаху, что струился от его головы в направлении магического зеркала.

Разумеется, нежности Зборовского были Энцилии приятны даже и на расстоянии. Но она сразу же забыла обо всем остальном, едва впитала всю картинку целиком и поняла, что именно случилось на дороге за Змийгородом. И в каком состоянии пребывает сейчас Юрай. К этому времени эфирный поток уже почти иссяк, и ответное мыслесловие леди д'Эрве: "Держись, Влад, и удачи вам обоим! А я постараюсь немного поддерживать вас отсюда, благо знаю теперь, куда вы пропали" – становилось почти неразличимым. Впрочем, все неотложные дела были уже сделаны, и теперь можно было наконец предаться заслуженному отдыху.

– Ну, подруга, где тут у вас самый шикарный кабак? Веди! – тяжесть новообретенного кошеля с золотом странным образом придавала настроению Влада легкости и игривости.

– Не торопитесь, барон. Мне, помнится, кто‑то что‑то обещал. Три желания, или я что‑то путаю?!

Кажется, обещал это барон не охотнице Таньке, а вовсе даже даме Теннеке… Да впрочем, кто эту валькирию разберет, если она едина в трёх лицах, не считая еще и одной наглой лисьей морды впридачу?!

– К вашим услугам, дорогая. Чего желать изволите?

По Танькиному лицу пробежала хитроватая улыбка.

– Я у нас девушка простая, а здесь – так вообще отдыхаю. Потому и желания мои тоже будут простыми. Что называется, оттянуться! Стало быть, во‑первых, – запеченного кабана. Во‑вторых, бочку пива. Ну а в третьих, дорогуша – три дня с тобой, не вылезая из койки. Как раз к концу недели вернуться во Всесвятский Посад и успеем. Замётано?!

"Хэ! Всегда бы так расплачиваться за помощь – и горя не знал бы!", – мысленно крякнул Збровский.

– Дык замётано!

…

Название на вывеске того кабака, в который Танька привела своего должника, барону пришлось перечитать трижды, прежде чем он окончательно поверил своим глазам. Это ж надо такое придумать: "Рай зеленых желудей"? Но по словам валькирии, именно здесь готовили самых вкусных поросят во всей столице – на что и намекал нарисованный на вывеске розовый кабанчик с крылышками, весело барахтавшийся на облачке, в ярко‑зеленой желудевой куче.

В виде желудей были выделаны и светильники внутри кабака, а стены его, под стать названию – выкрашены в болотно‑зеленый цвет. Хозяин заведения, выйдя из‑за стойки, радостно приветствовал гостей:

– О, ты посмотри, Танюха пришла! Да еще и с хахелем!

– Так ото ж, Филипыч. Ну, веди к столу! Сегодня ширòко гулять будем.

Пока Танька придирчиво уточняла с Филипычем размеры кабанчика и приправы, с которым он должен быть запечен, барон неторопливо оглядывался по сторонам. Выбранная валькирией харчевня оказался заведением средней руки – не дешевой забегаловкой для смердов, но и не разукрашенной сверх меры трапезной, в каких понтуются молодые барчуки. Нет, здесь, в "желудёвом раю", собиралась разночинная публика из разряда "ни пан, ни холоп": подъячие, стряпчие, судейские писари, бурсаки… Знакомы с Танькой оказались не только хозяин, но едва ли не половина зала. Так что к ним со Зборовским постоянно подходили всё новые и новые приятели, особенно после того, как два дюжих кухонных мужика торжественно водрузили на середину крепкого дубового стола двадцативедерную бочку с пивом. Всех явно интересовала не только возможность дармовой выпивки, но и личность Влада. А уж когда выяснилось, что это настоящий иностранец из Энграма, да еще и целый барон впридачу – шуточки и подколки полупьяной публики посыпались как из ведра.

За окном тем временем быстро темнело, а народу в кабаке прибавлялось. Наконец, к столу подошел довольный Филипыч. Первым делом он шуганул любопытствующих:

– А ну, гольцы, кыш по своим местам! Вас тут еще не хватало! Василь, Деревянко, освобождай место, растудыть!

Последняя команда относилась уже к кухонным мужикам, которые, покряхтывая, передвинули изрядно опустевшую пивную бочку ближе к краю стола.

– Мелешка, заноси!

По этому приказу две румяные дородные бабы в бело‑зеленых передниках торжественнно водрузили на освободившуюся середину стола громадный поднос, на котором утопал в подливе запеченный кабанчик.

И гулянка пошла по новому кругу, теперь уже с закуской. Кабанчик действительно оказался отменным – с коричневой хрустящей корочкой, с вырезанной из редьки шутовской короной над ушами и зажатым меж клыков здоровенным яблоком. Нежная свинина с привкусом душистых травок сама собой таяла во рту, а каждая новая кружка пива только прибавляла удовольствия. Но барон старался на жратву особо не налегать: впереди его ожидали еще и другие развлечения, а отправляться в постель с набитым животом означало заранее испортить себе всё удовольствие. Поэтому он уделял больше внимания оживленной болтовне с Танькиными приятелями, с удовольствием рассказывая им об Энграмском княжестве. О сражениях, в которых ему доводилось участвовать, о своих победах в поединках. И о тамошних бабах и девках, ну как же без этого! О знаменитых амедонских упырях. О том волшебстве, которое способны творить энгрские колдуны, и о том, слабо ли им против чародеев местных, белозерских. ("Признаю, братцы, признаю – супротив светлейшего Всесвята наши‑то маги чуток пожиже будут!") Да и длинные волосы Зборовского тоже вызывали у народа оживленный интерес – сами алатырьгородцы в большинстве своем были стрижены под горшок.

Постепенно вся эта шумная трескотня пиршества начала барону приедаться. Больше всего он хотел бы сейчас побыть некоторое время одному и собраться с мыслями, но единственную возможность для этого предоставляло отхожее место – благо обильное потребление пива делало регулярное посещение нужника неизбежным. Именно тут, стоя над очком, Влад с изумлением сообразил, что Танька за весь вечер так ни разу и не посетила сей убогий уголок, хотя пила наравне с ним, а ела и того больше. Пила, ела, болтала, даже выходила в круг поплясать – но из залы ни ногой. "Она что же, приспособилась отливать по‑колдовски, телепортом с лавки прямо в выгребную яму?! Вот ведь чудо из чудес, расскажи кому – не поверят."

Простота нравов валькирии, пусть даже и она и прикидывалась сейчас простой охотницей, поначалу изрядно удивляла Зборовского. Найти этому объяснение он сумел, лишь представив себе Танненхильд в ее истинном обличье. Ведь там, у себя в Валгалле, небесная дева занималась тем, что принимала и увеселяла павших в бою воинов. Отчаянных рубак, лихих стрелков из лука, мастеров помахать кулаками – но не магов и не менестрелей, не утонченных вельмож и даже не лукавых торговцев. Очевидно, под стать нравам гостей Валгаллы хозяйка и приноровилась.

– Что, барон, заскучал? Твоя правда, пора и честь знать.

Легким движением Танька вскочила на стол – всё та же круглолицая деваха в мужском охотничьем костюме, лишь тонкой выделки сапожки её были типично женскими.