Текст книги "Серебро далёкого Севера (СИ)"

Автор книги: Юрий Циммерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

– Ну что, дамы и господа, друзья и подруги, алкаши и собутыльники?! – Она высоко подняла над головой кружку с пивом. – Погуляли мы нынче от души, низкий вам поклон за компанию, а теперь пора и на покой. Прощевайте, зла не держите, а мы с моим барошей вас покидаем.

Одним долгим глотком Танюха допила свое пиво до последней капли, а потом с дребезгом расколошматила пустую глиняную кружку об пол кабака. И, небрежно соскочив со стола, подхватила Зборовского под руку.

– Пошли, Влад!

…

Ушедшая в загул валькирия наверняка вытребовала у Филипыча наилучший из имевшихся у него в заведении нумеров, но всё равно – пристанище, в котором им предстояло провести ближайшие три дня, ничего особенного из себя не представляло. Потолок с пятнистыми коричневатыми потеками, стены тоже давно некрашены, из окон виднеется вовсе не царский дворец и не прозрачная гладь Бела Озера, а проезжая улица и обшарпанные домишки на ее противоположной стороне… Но кровать в нумере была, и достаточно просторная. А кроме того – маленький стол и пара колченогих стульев, на один из которых деваха сразу же начала скидывать с себя одежду. Когда, наконец, и ее исподнее приземлилось на стул, барону Зборовскому открылась довольно неожиданная картина: Танькино тело оказалось худощавым, ноги – тонкими и стройными, а груди – маленькими и острыми. Хотя от девы, добывающей себе пропитание охотой, другого ждать и не приходилось, но широкое круглое лицо и мужская одежда все‑таки сумели ввести Влада в заблуждение, и он ожидал чего‑то более упитанного. Особенно после того усердия, с которым его подруга только что налегала на пиво и запеченого кабанчика.

Полностью скинув с себя одежду, валькирия‑охотница откинулась спиной на кровать, широко расставила бедра и торжественным тоном произнесла:

– А теперь засади, да покрепче!

Тут уж барон едва удержался от того, чтобы расхохотаться в полный голос. Нарочно или случайно, но Танька дословно воспроизвела фразу из одной знаменитой шахварской сказки, в которой прекрасная наложница больше трех лет каждую ночь подряд рассказывала халифу забавные истории – при помощи этой хитрости рассказчица сумела сохранить себе жизнь. А возненавидел‑то владыка весь женский род (и приказывал наутро казнить каждую отыметую ночью бабу) именно после той самой фразы, посредством которой случайно встреченная им однажды красавица принудила халифа наставить рога своему мужу‑дракону, угрожая в противном случае ужасной смертью от его огненного дыхания.

Но сейчас никаких драконов поблизости не наблюдалось, а обещанное надо выполнять. И Зборовский, не мешкая, скинул порты и ринулся в бой.

Несмотря на субтильное телосложение, Танька оказалась крепкой и выносливой, а кроме того – весьма и весьма требовательной, хотя все ее требования можно было свести к трем простым словам: быстрее, сильнее, глубже! Привыкший к более утонченным запросам вильдорских дам Влад был даже слегка разочарован эдакой простотой, но всё же честно и упорно, как молотилка, делал свое мужское дело – час за часом, лишь с теми с небольшими перерывами, когда его разгоряченная подруга, завернувшись в простыню, приоткрывала дверь и зычным голосом требовала в нумер еды и питья. За окном рассвело, потом солнце поднялось, погуляло по небу и закатилось, а Зборовский всё продолжал снова и снова покрывать на сплошь промокших от пота и семени простынях свою новообретенную любовницу (и спасительницу Юрая, не забудем об этом!). Именно покрывать, словно бык корову или жеребец кобылу – это было, пожалуй, наиболее точным сравнением. Всё шло своим чередом и уже начало светать по второму разу, но тут перед глазами Зборовского вдруг поплыли багровые пятна, его руки и ноги ослабли, тело отказывалось двигаться… И барон провалился в беспамятство.

– Влад, родненький, что с тобой? – всполошилась валькирия, меняясь в лице, и затрясла его за плечи.

Зборовский неимоверным усилием разлепил губы, обнажив острые клыки, и еле слышным голосом прохрипел:

– Кро‑о‑ови!

Его милость Владисвет, носивший в человеческом облике титул барона Зборовского, в своем втором обличье тоже принадлежал к высшей касте. Не в пример деревенским, а тем более лесным вампирам, он мог обходиться без глотка свежей крови достаточно долгое время, порою месяцами. Проблема состояла лишь в том, что какое именно время он сможет выдержать в следующий раз – не знал и он сам. Это не зависело ни от фаз луны, ни времени года… Просто вдруг пробивал час, и его охватывала необоримая жажда крови. Жажда, которую надо было утолить немедленно и во что бы то ни стало. В такое мгновение Зборовский был готов вонзить зубы хоть в дворовую кошку, хоть в самого Великого Князя – кто под руку попадется. Именно поэтому барон старался не доводить себя до подобного состояния, а утолять эту свою потребность регулярно и заблаговременно. И купленых на базаре животных, ему для этого вполне хватало.

Но последние события требовали от Влада огромного расхода сил, включая и силы вампирские, и жажда свежей крови подступила совершенно неожиданно. Будь на месте Таньки какая‑нибудь дворовая девка, барон вонзил бы в нее свои зубы уже несколько часов назад. С валькирией он бы сделать такое, наверное, поостерегся… если бы ему вообще пришла в голову эта идея. Но Танненхильд, судя по всему, была надежно защищена магическим отворотом, который не давал окружающим даже и помыслить о том, чтобы нанести ей какой‑нибудь вред. Так что Зборовский и не заметил того момента, когда ему надо было бы глотнуть красной влаги. А сейчас времени практически не оставалось, и смерть от той самой, особой жажды была близка как никогда.

– Та‑ак‑с, – задумчиво и обеспокоенно протянула женщина, склонившись над бездыханным любовником. Но вот она снова изменилась в лице, принимая какое‑то важное решение.

– А почему бы, собственно, и нет? – капризным и донельзя порочным голосом произнесла теперь уже фру Теннеке. Элегантная светская дама, знавшая толк в самых изощренных и рискованных альковных утехах.

– А почему бы, собственно, и нет?

С этими словами она изящным движением вытащила кинжал, крепившийся к одному из ее сапожек, и полоснула себя по запястью.

17. Голевой момент

Ничтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичто

никогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаи

нигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигде

ничто никогда нигде вязкий туман вне времени вне пространства нигде никогда ничто

Но ничто в какой‑то момент осознавшее себя ничем уже перестает быть "ничем" хотя еще и не становится "чем‑то"

Ведь что‑то мешает… Мешает оставаться ничемвникогдаиниоткуда… мешаетмешаетмешает Зудит‑мельтешит‑раздражает…

…свет…

Да, кажется, это называется "свет". Отчего же так больно‑то?! И еще какие‑то мельтешащие пятна сквозь этот свет. Или наоборот, свет сквозь пятна.

Наоборот – это как? Нигденикудавничто? Нет, ничтоникогдаинигденичтоникогда‑инигденичтоникогдаинигде…

Всесвят глубоко вздохнул, последний раз медленно провел ладонью над покрытым испариной лбом Юрая и отошел от его кровати.

….

Когда изможденный путник, пару дней назад отбившийся от каравана и теперь из последних сил ползущий по раскаленному песку, умирая от жажды… когда среди этого извечно‑желтого, расплывающегося перед глазами, Арманом проклятого песка, кроме которого уже ничего и не существует в этом мире – помимо этого раскаленного и рассыпчатого желтого моря, нескончаемого, неостановимого и непреодолимого…

– Ноги?!

… когда он вдруг обнаруживает у своего носа чьи‑то обутые в сандалии ноги… когда незнакомые сильные руки отрывают его от песчаной плахи, ставят вертикально и подносят ко рту чашу с какой‑то влагой – в этот момент некогда осознавать, что именно всасывают твои сухие истрескавшиеся губы: затхлую ли воду из бурдюка, прокисший ли кумыс, старый добрый эль или пенистое сормское из королевских погребов. Главное – это успеть сделать полный глоток, пока чудом явившаяся чаша не истаяла миражом, оставив тебя снова загибаться под немилосердным полуденным солнцем. И если чаша не исчезает… Второй глоток идет сразу же за первым, немедленно, в постепенном осознании того, что ты всё‑таки жив и, похоже, рандеву с богами несколько откладывается. С трудом, но уже вспоминаешь, как тебя зовут, где ты находишься – или где находился тогда, когда последний раз пребывал в сознании. А с третьим глотком приходит, наконец, ощущение вкуса того напитка, который пьешь. И если влага тебе не совсем противна, то вцепляешься в ее источник всеми зубами и тянешь уже до последней капли, досуха – смакуя, наслаждаясь, заходясь в беззвучном счастливом хохоте…

"Нет, это не просто кровь, – осознал Влад на третьем глотке. – Это нектар, амброзия, божественная роса занебесных садов Армана. Или, наоборот, это жидкий огонь, очистительный огонь пламенных полей Тинктара, который проникает во все поры твоего тела, изничтожает его и вновь возрождает к жизни, изменяя и пресуществляя…"

За свою жизнь Влад Зборовский испил немало крови, причем самой разной – хотя в зрелые годы он старался этим и не злоупотреблять. По молодости, еще только начиная осознавать себя вампиром – да, случалось. Притаиться, например, на суку крепкого дерева на обочине лесной тропинки, а потом спрыгнуть на проходящего мимо мужика и попробовать его на вкус… А после того оттащить обескровленное тело подальше в чащобу, на радость волкам или какому оголодавшему вурдалаку из лесных. Став старше и проникнувшись своими обязанностями суверена, он научился сдерживать такие порывы, и уже давно для барона существовал лишь один тип человеческой крови – кровь поверженного врага. Вот ее он пил с двойным наслаждением, а в остальном обходился кровью всякой скотины да птицы. Но вкус того, что вливалось в горло Зборовского сейчас, был воистину непостижим. И сравниться с этим жидким солнечным светом, с этим расплавленным блистающим золотом не могло ничто из испробованного им за все вампирские годы… Нет, сам он остановиться после третьего глотка этого не сумел бы никогда.

Но барону помогли.

Помогла нежная женская рука, недлинные пухлые пальчики которой ласково взяли его за подбородок, а потом стиснули щеки вампира с такой неимоверной силой, какую и у дюжего сельского кузнеца редко встретишь… Вынуждая разжать челюсти и оторваться наконец от кровоточащего запястья валькирии.

– Право же, барон, этого вполне достаточно!

– А Теннеке изменилась, – подумал Влад. И действительно, от забубённой и только что до упора протраханной бароном девицы Таньки не осталось и следа. Сейчас на барона смотрела настоящая аристократка. Ясновельможная панна, не уступающая любой из прославленных фавориток Венцеслава ни по красоте, ни по обхождению, ни по любострастию. И эта панна взирала сейчас на Зборовского изощренным похотливым взглядом, откровенно любуясь его клыками и когтями, которые тот не сообразил убрать, или скорее даже не успел. А чем дольше она смотрела, тем больше плотского желания проступало на ее лице. Желания неодолимого, капризного и извращенного.

– Оставайся таким! – хёгвальбурна3 Теннеке провела ладонью другой руки по своему запястью, одним легким движением стирая и свежую рану, и следы крови, и отпечатки клыков. Потом она нервно передернула своими чуть угловатыми плечами, и кожа валькрии как бы засветилась неярким розоватым светом.

– Ну а теперь посмотрим, на что способны в постели вампи‑и‑иры… – Шепот женщины был хриплым и чувственным. – И не смей себя сдерживать, поранить меня сейчас ты уже не сможешь, как бы ни старался. Но ведь ты постара‑а‑аешься?!

"Постараюсь?! – Зборовского обуяла холодная, смешанная с вожделением ярость. – Да уж так постараюсь, мамзель, что вам мало не покажется!".

Конечно, по сути Влад был неправ, и злиться на Теннеке у него не было никаких оснований. Валькирия сумела сделать самое главное: вернуть Юрая к жизни. И сделала это, выйдя далеко за пределы человеческих сил. Человеческих, магических, вампирских… да каких бы только ни было, подвластных смертному. И теперь выполнить обещанное ей в ответ, отплатить за это чудо было для барона Зборовского делом чести. А уж три глотка крови от высшей сущности, которые сейчас бушевали в его жилах – это было еще одним чудом, причем не испрошенным, а подаренным – щедро и великодушно. Кровь валькирии, несущая в себе надмирные стихии, сделала ощущения Влада тоньше и острее, открыла ему какие‑то новые, еще не вполне осознанные способности… Да и просто подарила недюжинную крепость и выносливость: мужская сила барона была сейчас свежа и била через край, словно предыдущих суток с Танькой и не случилось вовсе. Более того, Зборовский знал теперь совершенно точно, что отныне и до конца своих дней (тоже изрядно удлинившихся благодаря валькирской крови) равного ему по силе вампира уже не сыщется ни в одном краю Круга Земель. "Вот ведь что, наверное, служило источником могущества легендарных вампиров древности – тех же Сангаровила и Драя Амедонского, о которых мне старики все уши прожужжали!"

Так что никаких оснований негодовать у барона не было – но тем не менее он был сейчас преисполнен холодной ярости.

"Зверушку она себе нашла для развлечений, блин! Вроде как альбернского кобеля или там бычка мелетонского! Ну хорошо, Ваше занебесное Всемогущество, ща мы тебя оприходуем по полной программе!"

Стоит пояснить, что слушок о привычке высокородных дам Альберна развлекаться с породистыми кобелями уже давно обошел все страны Круга. Что, впрочем, было и неудивительно, если вспомнить вялость и рыбообразность альбернских мужиков вообще, и в особенности – мужей титулованных. Что же касается мелетонского быка – была такая древняя легенда: дескать, жил некогда могучий бык на острове Мелетон, что лежит в водах сормского залива и в наши дни принадлежит Асконской короне. И настолько похотливая жена была у местного царя, что не только регулярно подставлялась под этого быка, но даже родила от него чудовище, которое и доныне бродит по дну моря и сотрясает его, вызывая огромные волны.

Именно ощущение себя, в глазах Танненхильд‑мать‑её‑Доттир, диким нечесанным чудовищем, привлекательным как раз своей дикостью и низостью – именно это ощущение повергло Влада в эту дикую злобу… диковинным образом моментально отразившись на его мужском орудии, раздув ствол чуть ли не вдвое. "Чудовище, значит? Ну погоди, будет тебе сейчас чудовище!" – и Зборовский, ни говоря ни слова, втащил сидевшую на краю кровати Теннеке на середину ложа и грубо засадил в нее свой таран.

Вообще‑то, правила хорошего тона требуют от вампира сначала принести девушке неизгладимое удовольствие в постели – и уже после этого, на вершине ее наслаждения вонзаться зубами в вену, сохраняя ей посмертие исполненным чистой радости. Но сейчас барону было не до хороших манер, да и невинной девушкой фру Таннеке отнюдь не была. "Мне еще повезло, – подумал Зборовский, снова и снова погружаясь в женщину резкими упругими ударами, – что это северная валькирия, а не Высшая Сущность из южных!" Про гурий – высших дев южного полусвода небес – рассказывали, что они вечно пребывают девственными, мгновенно зарастая после каждого мужского проникновения. А барон, ну хоть убей, не мог представить себе совершенно никакого удовольствия в том, чтобы постоянно натыкаться на одну и ту же преграду, прорывая ее в тысячный раз подряд.

Впрочем, сейчас под Владом была не гурия, а валькирия. Причем Ее Могущество Танненхильд слов на ветер явно не бросала: когда барон попробовал впиться своими клыками ей в шею, оказалось, что упругая и слегка шероховатая кожа женщины ему в буквальном смысле не по зубам. Точно так же и когти Зборовского – они лишь слегка проминали кожу Теннеке, но потом просто скользили по ней, совершенно не прорывая. Похоже, что Владу дуриком выпал невозможный, единственный на всю жизнь случай: полностью отпустить на волю свое вожделение в вампирском облике, при этом не убивая моментально и даже вообще не будучи способным убить свою возлюбленную. И этой возможностью он решил насладиться сполна.

Снова и снова погружаясь в глубины женщины разгоряченным копьем, Зборовский одновременно терзал ее сейчас своими когтями, клыками, царапал и кусал – в полную силу, совершенно себя не сдерживая. Широко растянув в стороны руки и ноги фру Теннеке так, что она оказалась распластанной на кровати крестом, и сжав своими руками запястья женщины наподобие кандалов – он опять и опять овладевал ею. Утверждая свою власть над ней, исконную власть мужчины над женщиной. А высокородная госпожа, кажется, именно об этом и мечтала: почувствовать себя беззащитной невинной жертвой жестокого и грубого насилия на грани смертоубийства. И она покорно поворачивалась и сгибалась, повинуясь малейшим желаниям барона. Становилась перед ним на колени, чтобы вылизать и заглотить его мужское орудие страсти. Подставляла свои высоко поднятые ягодицы, чтобы ему было удобнее царапать и кусать их. Распахивала для него настежь все врата своего тела, которые только могут быть предоставлены мужскому удовольствию – и одни, и другие, и третьи…

Влад находился уже на грани безумия, настолько сильными и яркими были его ощущения. Но он продолжал изо всех сил сдерживать себя, пытаясь не дать раньше времени завершиться этой неистовой схватке, хотя валькирия уже слезно и униженно умоляла его об этом:

– О Владисвет, господин мой, ты же вдоволь испил моей красной крови, так подари же мне теперь свою белую! Заполни меня своим семенем, залей меня всю! Прошу…

– Плохо просишь, девочка, проси лучше! Стара‑ательнее!

Именно этого унизительного ответа Таннеке, похоже, и ждала. И она еще сильнее забилась под ним, переходя от сдавленных жалобных стонов к хриплому рычанию. Двигаясь навстречу барону и все глужбе насаживаясь на него…

Неизвестно, сколько бы еще могло продолжаться это неистовое соитие, если бы вдруг перед глазами Зборовского не возникло туманное и нерезкое видение лица совершенно другой женщины. Медноволосой, чуть полноватой, с припухлыми губами. Женщины, озабоченно вглядывающейся вдаль и пытающейся что‑то там разглядеть. Такое знакомое и близкое – лицо Энцилии.

А валькирия тотчас же почувствовала, что внимание Зборовского ускользает. И отреагировала уже не как покорная жертва, а в полную силу. Неожданно ее полость, в глубине которой находился сейчас Влад, судорожно сжалась, немилосердно стиснув его "гордость" словно тисками. В следующее мгновение барон почувствовал легкое покалывание, а потом… Трудно описать, что произошло потом, но больше всего это походило, наверное, на удар молнии, которая насквозь прошила все мужское достоинство Зборовского, распахивая его и выворачивая наизнанку. Фиолетовые вспышки, оглушительный треск… И он излился в Теннеке водопадом семени – подобно туче, которая проливается ливнем после могучего раската грома.

…

Её милость леди д'Эрве, волшебница первого ранга при дворе Его владетельного Высочества Ренне V, не выходила из своего дома уже третьи сутки. Короткая эфирограмма Влада Зборовского поразила ее обилием новостей, но прежде всего – тем критическим состоянием, в котором пребывал сейчас их непосредственный начальник. Хотя и просто увидеть снова знакомое узкое лицо в шрамах, обрамленное длинными угольно‑черными волосами, эти глубоко посаженные насквозь прожигающие глаза, этот утонченный профиль носа… "Да, это оказалось намного приятнее, чем я думала", – вынуждена была признаться Энцилия самой себе. Всё‑таки барон Зборовский был неотразимым красавцем, пусть даже его красота и могла показаться многим мрачной и диковатой. "Особенно когда рядом попахивает кровью", – ехидно прокомментировал внутренний голос.

Так или иначе, но наладить регулярную связь с бароном было настоятельно необходимо. Если бы это удалось, то Энцилия могла бы попытаться чем‑то помочь выздоровлению Юрая или хотя бы просто держать руку на пульсе событий вместо того, чтобы мучиться в неизвестности, как все последние дни.

Сапфир, магически связанный с Юраем, был непоправимо разрушен и уничтожен, рассеявшись в мелкую крошку – как теперь понимала волшебница, он не выдержал мощного удара сил в момент спонтанного и неуправляемого телепорта путешественников из‑под Змийгорода. Но изумруд Зборовского всё‑таки оставался целым, хотя эфирный контакт с бароном и был разорван. И леди д'Эрве не оставляла попыток пробудить кристалл к прежней активности. Сделать это было очень непросто, потому что ментальный образ Влада претерпел сильные изменения: сначала при немыслимой дальности телепорте, а потом – в результате контакта со сверхсущностью. Да и присутствие неподалеку верховного мага Белозерья тоже вносило в потоки стихий заметные искажения. Поэтому Энси не могла просто взять и стереть с камня всю тонкую структуру целиком, вписав потом на ее место прежний магический профиль Зборовского. Так что сейчас ей приходилось кропотливо снимать эту структуру с изумруда тончайшими слоями, после каждого слоя снова пытаясь обратиться к эфирному образу барона – в надежде на отклик той части его личности, которая сохранилась неизменной. И на третий день самоотверженных магических усилий удача улыбнулась Энцилии…

… но так, что лучше бы и не улыбалась вовсе! Удалив очередной слой, волшебница привычно послала сквозь кристалл эфирный зов, слегка "приправленный" аспектами земли и огня – ведь эти стихии были проявлены в бароне сильнее, чем остальные. Неожиданно кристалл откликнулся, и Энси наконец почувствовала присутствие Зборовского. Но прежде всего она почувствовала его запах, характерный и так хорошо ей знакомый. Запах мужского вожделения и удовлетворения. Да, ей удалось нащупать ментальный контакт с Владом, но надо же было случиться так, что удалось ей это именно в тот момент, когда он упоенно трахал какую‑то другую бабу!

– Вот ведь скотина! Мерзавец! Я его тут жду, жду, испереживалась вся, а он там времени даром не теряет, знай наяривает! Ну что же, в конце концов, я вам тоже не в весталки нанималась. – Соединенным движением рук и волевым усилием леди д'Эрве оборвала эфирный контакт и поднялась из‑за любимого яшмового столика, на котором сейчас покоился изумруд. Выйдя из магического кабинета, она порывистыми шагами прошла в свой будуар и стала нервно перебирать ворох конвертов с приглашениями. Найдя, наконец, самый роскошный, украшенный в углу геральдическим грифоном Его Высочества, она распечатала его и внимательно изучила карточку. Приглашения на свои "камерные вечера" великий князь присылал ей с завидной регулярностью. А Энцилия эти приглашения с такой же регулярностью отклоняла под тем или иным предлогом, ибо хорошо понимала, что под красивым названием скрываются буйные пьянки и разнузданные оргии. Но сейчас, сегодня, назло этому подонку – а почему бы, собственно, и нет?

В потолок будуара с грохотом ударила оранжевая молния.

Прислуга леди д'Эрве была уже хорошо вышколена и сигналы госпожи различала безошибочно. Чаще всего молния волшебницы была красной ("Накрывать на стол!") или синей ("Приготовить постель"), реже белой ("Принимать гостей!") Оранжевым же цветом Энцилия не злоупотребляла: нарядные светские одежды она носила лишь в исключительных случаях, а к своей колдовской мантии не позволяла прикасаться вообще никому, предпочитая надевать ее без посторонней помощи. Поэтому сейчас камеристка прибежала на зов хозяйки особенно резво.

– Мое вечернее красное платье с кружевами и глубоким декольте! Но сначала – горячую ванну. И кликни заодно Лизетт, на сегодняшний вечер мне нужна сложная прическа.

"Мстить так уж мстить, дорогой мой. Око за око, хрен за хрен!"

18. Фальстарт

Ох уж эта бедная, многострадальная прическа Энцилии… А ведь сколько усилий горничных было потрачено на то, чтобы придать волосам госпожи шелковистость и мягкость, выгодно приподнять их и уложить в роскошную вычурную форму! Сколько магической силы и заклинаний потратила сама волшебница, заставляя свои локоны виться, а заодно – придавая им совершенно новый, золотисто‑рыжий цвет? И всё это – только ради того, чтобы к утру они превратились в спутанный колтун типа «Меня сбросила кобыла, я затылком тормозила»?! Ну, слава богам, хоть ночь с Великим Князем того стоила. Да и не только она.

Признаемся: Энси была не чужда малая толика тщеславия, и поклонение восхищенной публики всегда доставляло ей немало приятных минут – что на экзаменах в Университете, которые она почти всегда сдавала на "отлично", что на студенческих вечеринках, где недостатка в кавалерах и "нежных подругах" тоже никогда не ощущала. Но здесь, в Вильдоре, до сегодняшнего дня она держалась очень скромно, стараясь все время оставаться в тени начальницы и покровительницы, графини Клариссы. Или же прикрываясь, как щитом, своим товарищем по "Спецкоманде Ю" – Владом Зборовским. Но барон, во‑первых, был сейчас далеко, а во‑вторых, именно маленькой местью лично ему и должен был стать сегодняшний светский триумф леди‑волшебницы. И этот триумф удался на славу.

Стоял уже поздний вечер, и "Павильон Аффры" был залит огнями множества свеч, когда леди д'Эрве элегантно спустилась по ступенькам кареты к его распахнутому настежь входу. Вообще‑то, официальные балы и торжественные приемы великого князя давались в парадной зале вильдорского дворца – с его раззолоченными росписями, с портретами усопших монархов при всех регалиях, с лепными карнизами и бархатными шторами… Или в абсолютно такой же зале втородворца в Эгедвереше, если Его Высочество изволили пребывать на сей момент в амедонской столице, а не в энгрской. Но для веселого и фривольного времяпрепровождения в формате "без галстуков" Ренне предпочитал именно этот павильон, выстроенный в княжеском парке на окраине Вильдора, на берегу заботливо ухоженного искусственного озера. Насколько было известно Энцилии, собиралась на эти "камерные вечера", "ассамблеи" и маскарады обычно одна и та же публика: записные гуляки из лейб‑гвардейского полка, пьяницы‑бароны да дамочки нетяжелого поведения из свиты княгини, типа тех же леди Маржет и леди Веермейн, которые в свое время скрашивали досуг Эффенди Нгуену, приехавшему тогда в Вильдор с визитом перед памятным назначением Клариссы.

Завидев, что дама появляется из кареты первой, то есть никакого сопровождающего джентльмена при ней нет, пара стоявших у дверей лакеев в украшенных галунами ливреях немедленно бросились вперед и помогли ей сойти на мраморный пол подъезда. Энцилия сделала глубокий вдох, гордо расправила плечи и с надменным видом проследовала сквозь высокие двери павильона, сопровождаемая громогласным объявлением распорядителя: "Ее чародействующая милость, леди д'Эрве!"

Последовавшая за этим немая сцена была достойна того, чтобы ее описал какой‑нибудь великий сказитель из древних. Мало того, что появление Энцилии оказалось совершенно неожиданным для веселящейся публики. В дополнение к этому, Энси была в полном боевом облачении: женщина, вышедшая на тропу войны с титулованными кобелями и рассчитывающая на богатую добычу. Ее громадные серые глаза сияли завораживающим блеском, глубокий вырез красного кружевного платья открывал взгляду пышные округлости бюста, высоко вздетые волосы подчеркивали чувственную линию шеи, а на пальце рубиновым цветом горело чародейское кольцо – то самое кольцо магической силы, которое Энси, получив при окончании университета, не снимала нигде и никогда. И стадо благородных жеребцов, подвыпивших и хохотливых (а первую букву в последнем слове, кстати, можно и подправить!) было сражено наповал.

– Мадам, какая приятная неожиданность! – Его Высочество оторвался от своего разговора и неспешно подошел в дверям, чтобы приветствовать пришедшую гостью. – Чем мы обязаны столь редкому и оттого вдвойне упоительному счастью?

– Между прочим, мадмуазель, Выше Высочество! – Энцилия присела в глубоком реверансе, но в глазах ее бушевали озорные искорки. – И мне представляется, что если вы соизволите не рассматривать ваше счастье как обязанность, оно может оказаться еще более упоительным. Если это будет угодно Вашему Высочеству.

"Это когда ж такое видано, чтоб его высочеству не было угодно?! Да любую, везде и всегда, за единственным исключением собственной царствующей супруги." Этого Энси, разумеется, вслух не произнесла, но все необходимые слова уже прозвучали – и были надлежащим образом восприняты обеими договаривающимися сторонами. Короче, все всё поняли, но немедленно отправляться в койку было бы: во‑первых, пошло, во‑вторых, скучно, а в третьих – до безнадежности примитивно. Не для того девушка два месяца мурыжила Верховного Властителя и Самодержца всея страны, чтобы не получить напоследок немного развлечений перед своим падением. И она бурно принялась вести светскую жизнь.

Сегодняшний "камерный вечер" производил забавное впечатление прежде всего той формой, в которую были обряжены слуги. Все служанки, как одна, были пухленькими, а облачены лишь в ярко‑желтые рубашечки, едва прикрывавшие срам. Зато на аппетитных выпуклостях пониже спины у каждой был прикреплен здоровенный пушистый помпон. Парни же были обуты в сапоги со шпорами, пестрые штаны с приделанными хвостами, а на голове у каждого был шлем с пушистым красными гребнем. "Стало быть, сегодня я попала в курятник. А главным лисом выступает Его Высочество, не иначе!"

Энси тщательно и неторопливо проинспектировала блюда, которые оказались на должной высоте, а также вина, которые блюдам не уступали. До сладостей, впрочем, дело еще не дошло, и в ожидании пирожных она принялась оглядывать публику, одновременно отбиваясь от непрерывных комплиментов и ухаживаний дворянского молодняка. Знакомых в зале было мало. Никого из Обсерватории, и уж тем более саму графиню Мейвенберг, здесь ожидать не следовало, а с военными волшебница до сих пор практически не общалась. Несколько удивляло разве что присутствие монсиньора Вантезе – предстоятеля столичного храма Тинктара, с которым Энцилия была знакома, хотя и шапочно. Его преосвященство – кареглазый, полнолицый, с темными волосами до плеч и жиденькой бородкой, которую дополняли столь же невыразительные усы – со скучающим видом сидел за столиком в углу павильона и тянул темное пиво из огромной кружки.

Неожиданно гул затих, и на маленькой сцене появилась арфистка, в которой Энцилия с удивлением узнала маркизу Орсини, близкую конфидентку великой герцогини. Похоже, что дресс‑код "без галстуков" маркиза трактовала предельно широко: на ней не оказалось не только галстука, но вообще хоть какого‑нибудь клочка одежды. Хелена картинно взмахнула руками и начала перебирать струны арфы. "А она неплохо играет", – с удивлением отметила Энси. Но собравшимся, похоже, музыка была не важна – всех забавляло зрелище голой маркизы. А та, кажется, сама получала немалое удовольствие, демонстрируя толпе вожделеющих мужиков свое тонкое алебастрово‑белое обнаженное тело в плавном движении кистей рук. И тут же из глубин светской львицы д'Эрве прорезалась дипломированная волшебница Энцилия (годы учебы всё‑таки прошли не даром!). "О‑ля‑ля, да она же аккумулирует направленное на себя мужское желание и преобразует его в музыку! Интересно, интересно. А какая стихия здесь задействована? Так, воздух есть, огонь тоже, и эфир… Но ведь и следы земли тоже ясно видны, и вода проступает. Да, такую совершенную гармонию редко встретишь. Недаром в голом виде маркиза и красива, и некрасива одновременно, постоянно ускользая из фокуса взгляда. Интересно, действительно. Но об этом я подумаю завтра!". Энси отключила магическое зрение и стала смотреть уже на слушателей, а точнее, зрителей, не отрывавших, в свою очередь, взгляда от обнаженной арфистки. За одним исключением: жадный взгляд Ренне оказался направленным прямо на нее, Энцилию. Впрочем, был еще один мужчина, который смотрел сейчас не на Хелену, а на публику: сам маркиз Орсини, стоявший рядом со сценой и всем своим видом ясно дававший всем присутствующим понять, что никаких других удовольствий с маркизой, кроме как услады глаз "издаля", ни одному из них не светит.