Текст книги "Опаленная юность"

Автор книги: Юрий Ильинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Смирно! – крикнул издали Иванов.

– Вольно! Гнутся, говорю, лопаты?

– Гнутся, спасу нет! Производство хреновое!

– А если чуть поднажать – ломаются начисто, – вмешался в разговор Тютин. Сжимая тяжеленный лом, голый до пояса, он блестел от пота, словно намазанный жиром.

– Ты нажмешь! – поддел Кузя. – Береги косточки!

– Замерзнешь, зачем разделся? Простудишься!

– Ничего, товарищ старший лейтенант! Ко мне ни одна хворь не пристанет.

Тютин взмахнул ломом и, «хакнув», как дровосек, вонзил его в землю, отколов порядочный кусок замерзшего грунта.

Быков пошел дальше и наткнулся на Бельского. Командир взвода отчитывал Андрея Курганова и Захарова за то, что они отрыли окоп неполного профиля. Быков удержал лейтенанта от обычного рапорта и махнул рукой – продолжай, мол, свое дело.

– Вы, товарищи, знаете, что такое окоп полного профиля? Вам это известно?

– Известно, – сдерживая раздражение, отвечал Захаров.

– Прекрасно. А если известно, то почему вы делаете то, что не положено? Погибнуть захотели? А вам, Курганов, и вовсе стыдно! Помните, как летом вас танк утюжил? Помните, что вас спасло? Окоп полного профиля. Помнить надо! Нашли своих, пример показывать надо, как положено. Короче говоря, отрывайте новый окоп, этот слишком широк, осколков нахватаете.

– Новый? – Ленька посмотрел на Бельского с ненавистью.

– Новый, новый, полного профиля, такой, как положено.

Через час приехала кухня. Ее появление встретили восторженно. Чуриков, любивший армейский приварок, стал помогать повару разливать суп по котелкам и угостил его трофейной сигареткой.

– Благодарствую! – Толстый повар Федотыч затянулся дымом и сплюнул – Трофейное не уважаю, трава травой!

– Вы правы, Федот Федотыч! – угодливо согласился Чуриков. – Одно слово – эрзац. – И, хотя ему самому сигареты нравились и он не любил крепкого, забористого самосада и вышибающей слезы махры, он тотчас выкинул пачку в ельник.

– На что ж так-то? – покачал головой повар. – Дал бы кому-нибудь…

– Барахло! А ваше мнение для меня все.

Федотыч покачал головой и сунул в котелок Чурикову разваренный кус мяса.

Боец пробормотал благодарность, а когда Федотыч кончил раздачу, сказал, желая польстить повару:

– Да, работенка у вас! Сложна! Прямо сказать – ответственное дело целую роту накормить, шутка ли!

– Эх, парень! – сокрушенно проговорил Федотыч. – Это разве работа? Что я варю? Щи да каша – пища наша, да пшенный концентрат, что бы им на том свете фрицев кормили! Тоже ассортимент! Тьфу! Ты бы взглянул, как я в мирное время кулинарил. Скажем, принял заказ котлету «де-воляй» приготовить…

– Как, как? – вытаращил глаза Чуриков.

– Наваляй! – невозмутимо откликнулся Кузя.

– Да, берешь, значит, куриную ножку, жаришь в масле и сухарях, косточка, как пистолет, торчит, гарнирчик из свежинки – огурчик, молодая картошечка – объедение! Или свиную отбивную, или мозги «фри».

Кузя, не удержавшись, громко срифмовал последнее блюдо. Все покатились со смеху, Федотыч обиделся, а подошедший Каневский сказал:

– А не мешало бы теперь в «Метрополе» посидеть! Заказал бы сейчас сборную солянку, шашлык, пивца пару бутылочек!

– А для аппетита?

– Особую московскую, сто пятьдесят с прицепом.

– А я бы картошечки с салом поел! – сказал Иванов. – Молока бы выпил.

– Это можно! – оживился Чуриков. – Разрешите в деревню сбегать?

– Я тебе сбегаю!

– Да вы не думайте, я за деньги куплю, вот они! – Чуриков достал две красные тридцатки.

Иванов не успел ответить. Раздался чудовищной силы взрыв. Все потонуло в облаке инея, слетевшего с деревьев.

– Вот это ахнуло!

– Недалеко где-то фриц бросил!

Взрыв повторился. Высоко в небе послышался свист, словно там метался, вспарывая воздух, осколок. Красноармейцы оглядывали небо в поисках невидимого врага.

– Не туда смотрите! – проговорил Быков. – Дальнобойная артиллерия крупного калибра.

– Дожили… – помрачнел Каневский, – по Москве из орудий бьют…

– Ну, не по Москве, – возразил Бобров.

Новый снаряд со свистом пролетел над головой и разорвался далеко позади, в маленьком селе.

– Вроде чемоданов, какие летали в ту войну, только, пожалуй, покрепче.

– Ничего себе, батя, утешил! – рассмеялся Каневский. – Такая штучка сильно зашибить может.

– Товарищ старший лейтенант, – подскочил к Быкову Кузя, – разрешите пойти в разведку, я эту чертову пушку взорву.

– Не разрешаю, – сдержал улыбку Быков, – нельзя! Впереди нас пехота – первая линия. Нельзя у них хлеб отбивать.

К вечеру, когда обстрел прекратился, Андрей пошел в наряд. Ему выпало охранять левый фланг роты, упиравшийся в густой лес. Андрей ходил взад-вперед, чтобы не замерзнуть, и постукивал ногой об ногу. Вдруг кусты зашевелились, Андрей мгновенно вспотел, перехватил винтовку.

– Стой! Кто идет?

– Я, – сдавленно послышалось в кустах.

Андрей щелкнул затвором;

– Стреляю!

– Стреляй! Черт с тобой… – Из кустов, широко улыбаясь, вылез Ника Черных.

– Ника! Да я в тебя чуть-чуть не выстрелил!

– Ничего! Чуть-чуть не считается. Кроме того, ты бы со страху не попал. Подумаешь, снайпер!

– Но-но-но! На кого хвост поднимаешь?

– А ты кто такой?

– Я часовой, лицо, облеченное доверием. Пшел!

– Ладно, ладно, «лицо»! Я пришел скрасить тебе скучную армейскую обязанность. Развлечь тебя пришел. Если ты против, уйду!

– Я пошутил! – ухватил друга за рукав Андрей. – Оставайся!

– То-то. Если бы ты знал, Андрей, как хочется тебя головой в сугроб окунуть! Я сейчас попробую.

– Часовой – лицо неприкосновенное.

Черных походил по леску, сломал коленом обледенелую суковатую палку и вдруг крикнул:

– Андрюша! Смотри, нора!

– Врешь?

– Ей-ей! Иди сюда.

У корневища рябины в снегу чернело отверстие.

– Лиса, не иначе как лиса! – радостно бормотал Ника. – Сейчас мы ее добудем! – Он сунул палку в нору. – Если выскочит, стреляй!

– Ты с ума сошел?

– Ах, черт, забыл! Тогда клади винтовку, будем ловить руками.

Андрей повесил винтовку на сучок и присел у норы. Ника пытался разгрести землю. Палка глубоко уходила в отверстие и натыкалась на что-то мягкое.

– В норе, ей-ей, в норе сидит!

Андрей поднялся:

– Слушай, ведь я часовой, винтовку оставлять нельзя!

– Конечно, нельзя, а должен! Эх, кто эту войну выдумал? Поохотиться на зверя не дадут! Вот что, я сейчас за ребятами сбегаю. Лопатки возьмем. Мы эту рыжую мигом вытряхнем.

– А что мы с ней делать будем?

– Приручим, будет с Федотычем на кухне ездить.

– Сказал тоже!

– А что особенного? Я у Киплинга читал: английские офицеры в Индии мангустов держали и еще каких-то зверей.

– Не спорю. А вот ты попробовал бы от Смоленска до Можайска пройтись с лисой на цепочке.

Ника весело рассмеялся, вспомнив летнее отступление.

– А я за ребятами все же сбегаю.

Ребята не заставили себя ждать. Пришли Захаров, Родин, Кузя, Игорь Копалкин. Шествие замыкал Бобров, тащивший две лопатки.

– Родин и Захаров будут копать, остальные стойте. Как только появится, накрывайте этим, – Бобров протянул Кузе плащ-палатку.

– Ребята! – крикнул сгоравший от любопытства Андрей. – Мне крикните, когда поймаете!

– Проинформируем, будь спокоен! А сейчас – марш на место! – распорядился Бобров. – Пошли, ребята!

Андрей издали наблюдал, как все склонились над норой, а Захаров и Родин заработали лопатами.

«Совсем как у нас в Ильинке», – подумал Андрей, вспомнив, как ребята ловили весной бурую водяную крысу. Тогда распоряжался тоже Бобров. Крысу посадили в новую рубашку Андрея, завязали ворот, рукава, шнурком стянули пояс. Андрей нес крысу на шесте по всему поселку, но зверек перехитрил мальчишку, оставив о себе на память треугольную дыру в рубашке.

«Совсем как тогда! – думал Андрей. – Только мы теперь в военной форме, вот и вся разница!»

Командир ополченской дивизии, седой как лунь генерал-майор, обходил оборону в сопровождении группы командиров. Быков спокойно, не торопясь, по-крестьянски обстоятельно показывал свой участок. На левом фланге у опушки генерал спросил, указывая сухим пальцем в глубь леса:

– Кто это там?

Быков внутренне затрепетал.

– Ваши орлы? – строго свел брови генерал и, не дожидаясь ответа, зашагал к лесу.

Командиры и побелевший всеми оспинами лица Быков поспешили за ним.

– Смирно! – оглушительно крикнул Андрей, пытаясь предупредить ребят.

– Что случилось! – насторожился Копалкин.

– Андрей вопит! Дурачится… Стоять надоело.

– Давай, давай, ребята! – подгонял Бобров. – Кузя! Не зевай!

Андрей вытянулся, завидев подходившее начальство.

– Кому вы подали команду, товарищ боец? – строго спросил генерал.

– Нам, очевидно, – сказал командир полка.

Среди командиров прокатился смешок.

– Вы что, онемели? Отвечайте!

– Своим друзьям, товарищ генерал!

– Ах, тем? А что они там делают? Кашу варят?

– Не-ет… – Андрей замялся.

Быков ласково посмотрел на него и чуть заметно качнул головой.

– Лису ловят, товарищ генерал. Нору откапывают.

Генерал отступил на шаг, развел руками.

– Вот это да! Вот это война! А ну, лейтенант, позовите мне этих лисоловов.

Молоденький адъютант, давясь от смеха, побежал исполнять приказание.

– Я думал, ваши бойцы оборону строят, фашиста ждут, а они лис выкапывают! Хороши!

Все смеялись, только Быков оставался серьезным.

– Оборона у нас готова, – совершенно неожиданно вырвалось у Андрея.

– Да он, оказывается, и разговаривает на посту? – Генерал подошел к Андрею. – Тебе сколько ж лет, солдат?

– Почти восемнадцать, товарищ генерал!

– А точнее?

– Семнадцать лет и пять месяцев.

– Н-да-а… Возраст… В боях был? Немца живого видел?

– Он с нами с самого начала, товарищ генерал, во всех боях участвовал, имеет ранение, стреляет хорошо, – обстоятельно докладывал Быков.

Усы генерала дрогнули. Его сын, такой же юнец, дрался под Севастополем.

– Товарищ генерал! – доложил адъютант. – Охотники прибыли.

Генерал подошел к замершим добровольцам.

– С добычей?

– Так точно, товарищ генерал! – щелкнул каблуками Бобров. – Вот.

Бобров протянул генералу шапку. В ней, свернувшись клубком, лежал маленький еж. Сухие листья, наколовшиеся на острые черно-белые иглы, шуршали от ветра.

Молча посмотрел генерал на разгоряченные лица красноармейцев, на блестевшие любопытством глаза…

«Дети… – подумал генерал. – Дети в шинелях…»

Он отвернулся, откинул полу полушубка, полез за платком и папиросами.

– Ежик! – удивленным, тонким голоском сказал командир полка. – Обыкновенный подмосковный ежик. Такой у нас на даче жил, всех гостей, кошкин сын, за ноги кусал.

Командиры рассмеялись.

– А однажды к жене пришла одна дама, а мой Сашка ежа на диван затащил, ну, та и села…

«Чего они ржут?» – подумал подбежавший к генералу офицер связи и, переведя дух, доложил:

– Товарищ комдив! Танки противника в большом количестве прорвались у Додоновки. В прорыв входит мотопехота.

И разом мир поблек, слиняли краски.

– Пошли! – резко приказал генерал. – Машину! – и тем же голосом продолжил – А ежа – в нору!

– Есть! – вытянулся Бобров.

Генерал торопливо пошел к машине, а Быков сказал:

– По местам, товарищи! Кончай ежов ловить. Война началась!

Глава семнадцатая

Предатель

Андрей не спал всю ночь, а утром узнал о новом несчастье: пропал без вести командир роты Быков. Едва рассвело, он отправился вместе с полковыми разведчиками «нащупать» противника. Поднялась метель, разведчики вернулись смертельно усталые. Противника они обнаружили в трех километрах от линии нашей обороны и даже пригнали пленного – синего от холода гитлеровца в летней пилотке, – но Быкова с ними не было. Он исчез вместе с сержантом Лаптевым.

Красноармейцы любили старшего лейтенанта, и на следующий день вся рота вызвалась идти в разведку на розыски пропавшего командира. Две ночи подряд продолжались поиски. Андрей, Кузя и цыгановатый Чуриков просили Бельского отпустить их с полковыми разведчиками поискать командира: может, он ранен, где-нибудь в поле лежит…

Командир взвода долго смотрел на стоявших перед ним бойцов.

«Сейчас заведет свое „не положено“!» – с тоской думал Андрей.

Но Бельский не стал возражать.

– Ступайте! Сам бы с вами пошел, да роту нельзя оставить, капитан приказал временно принять командование. Халаты наденьте и гранат возьмите по паре. Смотрите осторожнее!

Ночью все трое вместе с полковыми разведчиками поползли к линии вражеской обороны. Ветер гнал по полю тучи снежной пыли. Крепчал мороз. Холодным огнем мерцали зеленоватые звезды, лицо горело от ледяного обжигающего воздуха.

Миновав передовую, разделились. Полковые разведчики ушли правее, к лесному хутору, а добровольцы осторожно пробрались в село, куда, по данным разведки, направился Быков.

Оставив Чурикова и Курганова на окраине села, Кузя скрылся в темноте и долго не появлялся. Наконец он вынырнул из сугроба рядом с закоченевшими бойцами.

– Ну что?

– Фрицев не очень много… У церкви штаб находится… Ф-фу, жарища! – Кузя был мокрый от пота. – На животе полз…

– Ничего не узнал? – спросил Андрей.

– Нет. Спросить не у кого. Разве у немецкого часового?

– Эх, ты! У колхозника какого-нибудь узнал бы.

– Это не трудно, сейчас…

– Нет уж, ты сиди здесь, наблюдай. А мы в крайний домик сходим, порасспросим хозяев.

– А вдруг там фашисты?

– Проверим. В случае чего прикроешь нас огнем.

Курганов и Чуриков, держа наготове автоматы, осторожно постучали в дверь. Им открыла худенькая, согнутая годами старушка.

– Тихо, бабуся! Мы русские.

Старушка едва удержалась от крика.

– Свои! Господи! Пришли наконец!

– Тише, бабуся, – вразумительно сказал Чуриков. – Пришли, но только пока в гости. Немцы в доме есть?

– Нету, нету. Проходите.

О Быкове старушка не слыхала ничего. Она угощала бойцов молоком, вытирала радостные слезы. С печи на пришельцев во все глаза глядели белоголовые детишки.

– Что ж! – тяжело вздохнул Курганов. – Прихватим какого-нибудь фрица, и айда!

– Верно! – загорелся от возбуждения Чуриков. – Возьмем пленного. Вот здорово!

– Нет! В нашу задачу это не входит. – Андрей чувствовал на себе ответственность, лейтенант назначил его старшим группы.

– Милые сынки! А вы сходите к нашему старосте. Он, проклятущий сын, с немцами заодно, им прислуживает, корову у меня отобрал…

– Верно! Он может знать что-нибудь о старшем лейтенанте.

– А живет он туточки, рядом, и немцев на этом краю нету, они все около церкви.

– Пойдем, бабушка, покажешь дом.

– Пойдемте, сынки!

Старушка провела разведчиков через улицу и издали указала на одноэтажный дом.

– Здесь и сидит, проклятущий! Вы уж накажите его, сынки, а я дальше не пойду: приметит меня – со свету сживет.

Господин Кучеров пребывал в благодушном настроении. Германское командование было довольно его деятельностью. Кучеров выдал фашистам двух комсомолок, старого коммуниста Болдырева, рабочего-двадцатипятитысячника, который прибыл из Москвы организовать колхоз. Девушек фашисты расстреляли, а Болдырева, совершенно голого, целый день водили по селу, избивали окованными металлом прикладами, после чего облили ледяной водой и превратили старика в ледяную статую. Болдырев стоял у церкви на ледяном пьедестале, седую бороду трепал порывистый ветер, а пьяные гитлеровские солдаты, проходя мимо строевым шагом, брали под козырек и хохотали. Ординарец командира роты Гинце повесил старику на грудь доску с надписью: «Карл Маркс», и этим чрезвычайно насмешил офицеров, которые запечатлели статую на пленке.

Сегодня господин Кучеров присутствовал при допросе двух пленных: старшего лейтенанта и сержанта, их захватили ночью во время разведки. В стычке с немцами оба русских были тяжело ранены.

Большерукого, широкоскулого советского командира допрашивали эсэсовцы. Он молчал, терпеливо выносил побои, мерцая своими зелеными хитрыми глазами. Трещали окровавленные приклады винтовок, специальные резиновые бичи становились скользкими от крови, но русский командир молчал. Второй пленный, коренастый сержант, ругал гитлеровцев последними словами, ударил ногой конвоира. Избитого до полусмерти сержанта бросили в холодный погреб.

– Заговорит! – успокоил немцев Кучеров. – Полежит на снежку, остынет буйная головушка.

Толстый эсэсовский офицер грубо взял Кучерова за плечо:

– Господин Кучер, спросите эту собачью свинью, будет она говорить или нет?

Кучеров перевел, опустив ругательство и пытаясь ласковой речью расположить к себе пленного. Русский командир покачал окровавленной головой.

– Ах ты, рябая морда! – вскипел Кучеров, забывая о вежливом подходе. – Ну, мы из тебя жилки повытягиваем!

Брат господина Кучерова в свое время служил в контрразведке у белогвардейского генерала Пепеляева, прославившегося изощренной жестокостью по отношению к большевикам. После разгрома Пепеляева он ловко перекрасился в советского работника и долгими зимними вечерами рассказывал брату о пытках и истязаниях. Господин Кучеров помнил ужасные повествования брата. Вечера воспоминаний прекратила ЧК, которая разыскала штабс-капитана Кучерова, и матерый палач получил по заслугам.

Господин Кучеров порекомендовал эсэсовцам использовать целый ряд «способов» из арсенала своего покойного братца. Старшего лейтенанта Быкова кололи раскаленными лезвиями кинжалов, тушили о его грудь и спину зажженные сигареты, густо посыпали раны солью; крупные белые кристаллики соли становились рубиновыми. Быков молчал. Его поливали серной кислотой, – старший лейтенант сжимал челюсти так, что хрустели и крошились зубы. Когда эсэсовцы, устав, садились отдохнуть, Быков сплевывал вместе с кровавой слюной осколки зубов и, прикрыв светлыми ресницами потемневшие от боли глаза, тихонько постанывал.

– Поднять его! – скомандовал один из эсэсовцев, по имени Вилли.

Старший лейтенант, синий от потери крови, молча смотрел на фашистов.

– Будешь говорить? – злобно спросил толстый эсэсовец. – Дикий фанатик, большевик, дерьмо!

Внезапно Быков разлепил спекшиеся губы.

– Буду… Скажу…

Это было так неожиданно, что обер-лейтенант, уже уверенный, что с русским нечего возиться, приоткрыл от удивления рот.

Кучеров улыбнулся, приблизив рысье лицо к едва стоявшему на ногах пленному, прошипел:

– Говори. Все говори! А потом господа в госпиталь направят, все вылечат.

– Пусть… подойдет… поближе…

Эсэсовцы гурьбой подошли к стоявшему у потемневшей стены пленному, а он, изловчившись, что есть силы пнул офицера ногой в живот.

Быкова сбили с ног, топтали, били прикладами, сапогами, плевали в лицо.

Разъяренный гитлеровец выхватил парабеллум и щелкнул предохранителем.

Господин Кучеров пил кофе. Горячую жидкость он заедал мягкими булочками. Дом его ломился от добра. Жена, полная, дебелая женщина, и сын, шестнадцатилетний мальчик, были довольны. Они не задумывались, каким путем достаются мука, масло, мясо, а Кучеров об этом предпочитал молчать.

Настежь распахнулась дверь, и в полумраке заколыхались две фигуры в белом.

– Ни с места! Руки вверх!

Тонкая фарфоровая чашечка с хрустом упала на пол. По крашеным половицам пополз коричневый ручеек. Кучеров шарил по столу дрожащими руками. Прокопченное дуло автомата уперлось ему в живот.

– Руки…

– Боже мой! Боже мой! – заголосила полная женщина.

– Цыть! – негромко приказал Чуриков. – Без скандалу!

– Вы кто же будете, господа? – обалдело бормотал Кучеров.

– Да ты что, не видишь, что ли? Красные пришли! – негромко причитала женщина.

Кучеров позеленел.

– Правда?

– Правда, правда, красные! – Андрей с наслаждением повторил это слово. – Собирайтесь!

Курганов отобрал у предателя пистолет, вынул из кармана документы.

– Одевайтесь!

– Стало быть, казнить будете?

Кучерову подали полушубок, нахлобучили шапку. Обведя свое логово тоскливым злобным взглядом, он деланно смиренно сказал:

– Учиняйте, только не я виновен. Ничего такого не позволил, а если скот реквизировал, то по приказу властей… Не выполнишь – повесят!

– Ладно рассусоливать! – буркнул Чуриков. – Топай, дядя!

– Миленький! Начальник! Пожалей! – Женщина хлопнулась в ноги бойцам, слезы бороздили ее испуганное лицо. Поймав сапог Андрея, она несколько раз поцеловала холодную кожу.

– Встань, тетка, нехорошо! – укорял Чуриков.

Но женщина, не поднимаясь с колен, подползла и к нему-Андрей встретился взглядом с мальчиком. Красивый, голубоглазый, с темным пушком над сочным бутоном губ, он умоляюще смотрел на Андрея.

Чурикову тоже было неловко. Он не знал, как себя вести.

– Не трогайте меня, ребятки! – прочувствованно сказал Кучеров. – Придет Красная Армия, я сам отдамся в руки правосудия. Будь что будет!

Он заплакал навзрыд, не вытирая слез.

Андрей беспомощно посмотрел на Чурикова. Тот отвел глаза. Почувствовав колебание, женщина усилила натиск.

– Родимые, а я уж вас отблагодарю, я вам деньжат… сальца… яичек…

Андрей взмок от стыда.

– Цыть! – яростно зашептал Чуриков. – Оставайся, живи пока. Потом разберут твои дела. А ты, тетка, заткнись, и никаких яичек…

В синих глазах паренька сверкнули благодарные слезы и вспыхнул такой свет, что Андрей и Чуриков поспешили к выходу. На прощание Андрей крепко пожал пареньку руку и, не слушая радостного бормотания, выскочил из хаты.

В рысьих глазках Кучерова тоже вспыхнул огонь, но это был недобрый, холодный, злобный огонь затаенной мести.

– Не поймали? – тихонько окликнул бойцов замерзший Кузя и, не дожидаясь ответа, заторопился: – Пошли быстрей, светает!

Не успели разведчики отойти сотню шагов – в селе поднялась тревога. На холме у церкви взлетела зеленая ракета, и село огласилось криками и частой стрельбой. Над приникшими к земле разведчиками рассыпался разноцветный веер трассирующих пуль, с окраины донесло обрывки немецкой речи.

– Эрсте труппе форвертс марш… шнеллер, доннервет-тер, шнеллер!..^[4]

Разведчики, низко пригибаясь к земле, бросились через поле к лесу. Их спасали белые халаты, гитлеровцы били наугад.

– Продал, гад! – прохрипел Чуриков. – Фашистов вызвал!

Андрей от злости только скрипел зубами. Выручили их полковые разведчики. Они возвращались с задания и ожидали их в условном месте, на опушке. Разведчики открыли такой огонь, что гитлеровцы в темноте побоялись сунуться в лес.

Волнуясь, Андрей доложил Бельскому о результатах разведки. Тот, не дослушав и половины, приказал:

– Курганов, в землянку командира роты немедленно!

– Есть!

– Сейчас нам новый командир даст дрозда, – задыхаясь от быстрой ходьбы, бормотал Кузя.

А Чуриков щурил в усмешке цыганские глаза:

– Не трусь! Дальше фронта не угонит…

У самой землянки им повстречались Черных и Иванов.

– Андрюшка! Ты себе представить не можешь, кто к нам приехал! Танцуй, чертушка!

– Ладно! – оборвал Чуриков. – Пошли, там узнаем.

Красноармейцы вошли в землянку, и Андрей попятился от изумления: на табуретке сидел Борис Курганов.

Братья обнялись. Борис слегка смутился, встреча произошла на глазах у подчиненных.

– П-подожди, п-потом поговорим. Т-ты из разведки?

– Да. К сожалению, вышло неудачно… Старосту хотели взять с собой, да пожалели, семья у него… Наши придут, народ сам рассудит, как с ним поступить.

– Прижалели, значит? – страшным голосом спросил кто-то в углу. – Прижалели этого гада?

Андрей оглянулся. В углу стоял человек в черной гимнастерке без пояса, в брюках, перемазанных дегтем.

– Да это командир отделения Лаптев! – ахнул Кузя.

– Ян есть. Да знаешь ли ты, парень, что староста самый что ни на есть катюга, что он нашего старшего лейтенанта смерти предавал…

– Не может быть!..

– Не может быть? А ты на меня посмотри!

Лаптев, прихрамывая, подошел к свету, рванул ворот рубахи:

– Смотри!

Вся грудь сержанта чернела запекшимися комками крови, гимнастерка и брюки, вымокшие в крови, хрустели и потрескивали.

Андрей перевел умоляющий взгляд на Бориса и едва не вскрикнул: через все лицо брата тянулся широкий шрам, он вспухал, наливаясь горячей кровью.

– И т-ты… отп-пустил?..

– Да, но я же не знал… Он казался таким безобидным.

– Ууу… не-негодяй! – зарычал Борис. – Т-тряпка!

Гнев душил его.

Глава восемнадцатая

Марфино

Мы не дрогнем в бою

За столицу свою.

Нам родная Москва дорога.

Нерушимой стеной,

Обороной стальной

Разгромим, уничтожим врага!

Ноябрь не принес гитлеровскому командованию ожидаемого. Советская Армия мощной стеной встала у Москвы. На эту стену обрушился огневой вал фашистской артиллерии. Ныл воздух, изодранный миллионами зазубренных осколков. По приказу Гитлера на подступах к Москве были размещены колоссальные самоходные артиллерийские установки. Из двух гигантских стволов такого орудия вылетали полуторатонные бронебойные и бетонобойные снаряды. Немецкая авиация висела над дорогами, затрудняла подвоз боеприпасов, методически обрабатывала передний край. Советские части несли большие потери, но они самоотверженно защищали каждый дом, каждую траншею. Дорого платили гитлеровцы за любой метр советской земли. Советская Армия перемалывала немецко-фашистские войска.

…Наступление было назначено в ночь на 1 декабря сорок первого года. Отдельная разведрота, которой теперь командовал Борис Курганов, провела в последней декаде ноября несколько разведывательных операций. В них не последнюю роль сыграл Кузя. Разведчиком он стал не сразу. Командир взвода долго не верил, что Кузя хорошо стреляет, но, убедившись в этом, даже выхлопотал Кузе винтовку с оптическим прицелом. В напарники ему дали опытного снайпера Захарчука.

– Ты приглядывай за мальцом, – наставительно говорил Бельский, – обучай его своей профессии.

Захарчук с Кузей ушли на позицию, и в первый же день маленький боец уложил троих гитлеровцев. Кузя сиял, зато Захарчук был сумрачен и неразговорчив. На следующий день Кузя опять отличился: угробил двух фашистов, а назавтра, едва наступила ночь, Захарчук приволок Кузю за шиворот к землянке командира роты и впервые за многолетнюю службу в армии разразился криком:

– Вот он, ваш снайпер! Заберите его, ради бога! Он мне все нервы вымотал, будь он трижды, анархист, проклят!

Облегчив свою взволнованную душу, Захарчук сказал, что его напарник шальной.

– Не хочет он, видите ли, непуганого фрица стрелять, неинтересно ему. И что делает! Шел солдат с котелком. Кузя – раз! – и выбил у него котелок. Немец оторопел, а Кузя ему каблук срезал. Тот бежать, ну, третьим выстрелом он фашиста и доконал. И так все время. А вчера одного гонял по всей траншее. Видно, связной фриц-то был. Кузя над ним издевался, издевался целый час. А потом толстый такой офицер появился, уже темнело, шел в открытую, не маскируясь. Так что удумал этот друг? Послал пулю мимо офицерского носа, прямо впритирку, мне в прицел было видно, как фриц от страха присел даже. А Кузя ему в мягкое место свистнул. Тот и прыгал и орал на всю передовую. И только с третьей пули успокоился. Кузнецов и патроны переводит и себя демаскирует… Сегодня гитлеровцы на нас так навалились. Я уж с жизнью прощался. Озверели совсем. Сначала ихние снайперы постреливали и так ловко маскировались, черти, что никак не разгадать, где они. Так Кузя по окопчику пополз и говорит: «Я сейчас вроде приманки буду, а ты смотри, откуда они стреляют, и лупи их в хвост и в гриву».

– Ну, и что дальше? – спросил командир роты.

– А что дальше? – Захарчук ткнул пальцем в стоявшего навытяжку напарника. – Демаскировался он, нарочно задвигался, каской застучал, выставил ее из окопчика, зашумел. Снайперы и давай по нему крыть. Как он жив остался, не знаю. Всю каску исщелкали. Ну, пока они упражнялись, я троих, конечно, по вспышкам засек и приземлил. Жаркий был день! Верите ли, нет ли – страшно мне, когда я с этим другом на задание иду. Не могу! Недисциплинированный. Анархия!

– Н-да-а! – протянул командир роты и заметил: – По поведению тебе, брат, двойка.

– А по стрелковому делу? – чуть лукаво спросил Кузя.

– Пятерка. Урок знаешь…

Оба посмотрели друг на друга и засмеялись.

Когда гитлеровцы бежали из села Марфино, командиру фашистской дивизии доставили новый приказ Гитлера. Фюрер, раздраженный топтанием под Москвой, приказал немедленно перейти в наступление и взять большевистскую столицу штурмом. Командира дивизии, сухощавого генерала с моноклем, особенно испугало то, что этим приказом был смещен фельдмаршал Браухич, опытный полководец, которого в военных кругах называли вторым Бисмарком.

Фюрер требовал начать наступление 2 декабря ровно в 14.00. До начала оставалось два с половиной часа.

…Одна из синих стрел, нанесенных на карту гитлеровскими военачальниками, упиралась острием прямо в небольшое подмосковное село Марфино. На карте неподалеку от села тянулась извилистая лента грейдерной дороги – немецкие танки и бронетранспортеры с пехотой предполагали беспрепятственно следовать по ней до самой Москвы.

Фашисты сосредоточили на этом участке две моторизованные дивизии, два танковых полка, много артиллерии и тяжелых минометов.

Узнав о захвате села русскими, фашисты решили, что противник попытается развить успех, и срочно перебросили сюда отдельный полк СС и парашютно-десантное подразделение. Авиации было приказано поддержать наземные войска.

Залпы орудий и тяжелых минометов, снаряды и мины, полутонные бомбы обрушились на позиции советских войск.

Борис Курганов сразу же оценил обстановку. Фашисты зажали отбитый русскими плацдарм в Марфино в огненное кольцо, а внутрь его обрушили лавину смертоносного металла.

«Вот и всё! – подумал Борис. – Началось!»

Артналет и бомбежка застали старшего лейтенанта в блиндаже первого взвода.

– Вы, Черных, оружия не бережете, – наставительно говорил Бельский, совершенно не обращая внимания на вон бомб. – Почему затвор открыт? Пыль набьется…

Сильный удар встряхнул блиндаж. Бельский недовольно пожевал губами и закончил разговор своею излюбленной фразой:

– Не положено!

Иванов молча курил, Бобров, Захаров и Родин посмеивались над порывистым Каневским, который метался по блиндажу, как зверь в клетке. Кузя что-то шепнул Тютину, и здоровяк схватил Каневского в охапку.

– Сядь, не нервничай!

– Пусти, Гришка!

Пикирующий бомбардировщик уронил десяток бомб. Они рвались с таким грохотом, что, казалось, рушится небосвод. Когда пыль рассеялась, Тютин бережно посадил приятеля на колени:

– Не бойся, детка, слушайся папу!

Грохот усилился. У Каневского потекла из ушей густая, маслянистая кровь – не выдержали перепонки.

Юркий Кузя ужом проскользнул по блиндажу и скрылся в дальнем углу.

– Ребята, смотрите, что я нашел!

Все повернулись к нему. Кузя выволок на середину блиндажа большой гипсовый бюст Гитлера.

– Хвюрер! – несказанно удивился старшина Марченко. – Ось я ему зараз вус отстрелю!

– Минуточку, товарищ старшина, сейчас я Адольфу каску приспособлю.

Кузя схватил фаянсовый ночной горшок, брошенный немецкими офицерами, и водрузил его на голову вождя Третьей империи. Громовой хохот потряс блиндаж, бойцы корчились от смеха, многие попадали на земляной пол. Смешливый Черных захлебывался от восторга.

– Поберегись! – крикнул Марченко, выхватывая пистолет.

– Рраз! – ударил неправдоподобно громкий выстрел. Все замерли.