Текст книги "Опаленная юность"

Автор книги: Юрий Ильинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Ирина! – ахнул Андрей, узнав жену брата. – Ирочка!

– Боже мой, Андрюша! – Женщина обняла юношу и расплакалась. Андрей даже не успел спросить, как Ирина оказалась в госпитале. – Что будет? Наши уходят из города!

– Не может быть! – закричали все.

– Кто тебе сказал?

– На улице только об этом и говорят. Все эвакуируются…

– А-а, на улице! – облегченно вздохнул моряк. – Экстренное сообщение агентства «обб» – «одна баба болтнула». – Матрос вскочил с койки и уронил с колен белье. – Пардон, мадам, паруса не успел прибрать…

В эту минуту вошел Сорокин с девочкой на руках.

– Михаил, это что же такое? – изумился бородач. – Откуда ты, прелестное дитя?

– После объясню. – Сорокин рывком отворил свою тумбочку и стал поспешно укладывать вещевой мешок.

– Ты чего сидор набиваешь? Эвакуироваться вздумал?

– Вроде того, – рассеянно буркнул Сорокин, – только не в ту сторону…

Моряк внимательно посмотрел на него и понял все:

– Верно, дружище! Наше время настало – пора идти.

– Сашка! – позвал моряка бородатый. – Пойди достань мне какую ни то клюку. Расстарайся, брат!

– Это я мигом! – Моряк исчез за дверью, едва не столкнувшись с пожилой санитаркой.

– Кто меня здесь звал?

– Я, тетя Поля, – отозвался Сорокин. – Просьба к вам. Свезите посылочку моим старикам в Гжель. Я в часть ухожу.

– Которую такую посылочку?

– А вот стоит.

– Ого! – засмеялась тетя Поля. – Дочку нажил, непутевый!

– Нажил. Вот деньги, адрес. Письмо моим. Очень прошу, не откажите.

– Господи! – вздохнула санитарка. – И что с нами сатана немецкий делает!.. Свезу, свезу, ладно. А сам-то… туда?

– Туда, тетя Поля.

– Оборони тебя пресвятая.

Сорокин махнул рукой, подошел к девочке:

– Ну, прощай, Марийка. Поедешь к деду и бабке. Смотри слушайся их.

Девочка во все глаза смотрела на лейтенанта, потом обняла его и крепко поцеловала.

Сорокин почувствовал, что по лицу его течет что-то теплое, соленое. Он поцеловал девочку, резко отвернулся, отошел к окну, Сдавленным, свистящим шепотом сказал.

– Ну ладно, идите.

Девочку увели. Возвратился матрос с палкой. Артиллерист, кряхтя, прохромал к шкафу, достал широченную бурку. Андрей вынул руку с перевязи, сбросил с шеи бинт, достал шинель.

– Когда ж это кончится? – истерически крикнула Ирина. – Будь проклят Гитлер! Будь он проклят, проклят!

Тяжелый стон прокатился по палате. С дальней койки привстал раненый. Опираясь обеими руками о кровать, он сел и медленно повернул забинтованную голову. К его стонам привыкли, никто не обратил на него внимания, только дрожащая, как в лихорадке, Ирина вскрикнула.

Раненый, опираясь на руки, медленно поворачивал голову.

– Прощай, Ирина! – проговорил Андрей – Я возвращаюсь в часть.

– Но ты еще не выздоровел!

– По дороге заживет…

Ирина вытерла слезы и случайно увидела, что молчаливый раненый в углу делает призывное движение рукой.

– Вам что-нибудь нужно? Позвать сестру, воды?

Он не слышит, – пояснил матрос, – контузия.

Матрос и бородатый артиллерист ушли. Бледный Сорокин оттолкнулся от подоконника, подошел к Ирине и, сняв фуражку, поцеловал ей руку. Ирина простилась с Андреем, и все трое вышли в коридор.

Когда дежурная сестра вошла в опустевшую палату со шприцем морфия, раненый тяжело рухнул навзничь. Сестра подбежала к нему, приготовилась сделать укол, воткнула иглу под кожу, тронула тугой поршень. Раненый вздрогнул, что-то зашептал. Девушка склонилась над лежащим без движения человеком и услышала тонкий, как комариное жужжание, шепот:

– И-ри-ша, И-ри-ша…

– Бредит, – решила сестра и поспешила к врачу.

Но Борис Курганов не бредил.

Глава двенадцатая

Прорыв

На рассвете рота Быкова, оказавшаяся в окружении, тронулась в путь. Едва прошли несколько километров,’ как к старшему лейтенанту подбежал взволнованный Захаров – он шел в голове колонны, дозорным:

– Товарищ командир, впереди хуторок!

– Немцы там есть?

– Не видать, товарищ старший лейтенант!

– Надо разведать!

Через полчаса разведчики сообщили, что противник на хуторке не обнаружен.

Рота вошла в хуторок. Он состоял из двух небольших домишек, рубленных из кругляка. Домики рубились, видимо, недавно – стены еще не успели потемнеть. Красноармейцы обступили вышедшую на дорогу маленькую, сгорбленную старушку. Она вытирала слезы концом увесистой порванной шали.

– Милые сыночки, возвернулись, слава те, господи! Не ждала, не гадала увидеть вас…

– Немцы были? – глухо спросил ее Бельский.

– Были, были, касатик, чтоб их утробе натрое распасться! Ой, и натерпелись мы страху! Ведь это сущие аспиды. У меня лазарет остановился – раненых всех побили, так за сараем и лежат.

– Не всех, бабаня: чернявого парня офицер в лес увел и застрелил там. Я хотел сбегать, да забоялся.

– Товарищ командир, – негромко позвал Иванов, – зайдите за сарай, гляньте…

У дощатой, изъеденной пулями стены сарая вповалку лежали убитые. Их было восемь. Большинство – молодые, лет до тридцати, только, у крайнего справа лицо густо поросло белой щетиной. Рядом с ним лицом вниз лежал огромного роста человек, прикрытый окровавленной кавалерийской буркой. На мощной, мускулистой ноге кровянела алая полоса казачьего лампаса.

– Девчонку загубили, гады! – хрипло выругался Каневский. – Стой, да это ведь та самая, что плясала на паперти возле церкви!

– Наших раненых нашел, – шепнул Бельский командиру роты. – Немцы добили их. Двое из моего взвода. Точно.

Могилу копало отделение Иванова. Старик работал вместе со всеми. У бабки нашлось четыре лопаты, и красноармейцы часто сменяли друг друга.

– Что, малыш, приуныл? – Иванов почистил лопату. Грустно на душе?

– Ага, – мотнул головой Копалкин. – Ни разу в жизни никого не хоронил, а теперь вот могилу рою.

Одноклассники чувствовали себя неважно. Захарова мутило, подташнивало, Родин зажимал брезгливо нос от трупов шел сладковатый запах. Родин копал, стараясь не глядеть на убитых.

– Хорош! – негромко проговорил Иванов, кряхтя выбираясь из ямы. – Потрамбуйте немного дно и вылезайте.

Ребята затоптались на месте.

– Начнем, пожалуй, – возбужденно сказал Бобров и нахмурился, пытаясь скрыть охватившие его чувства.

– Девушку надо бы отдельно, – нерешительно заметил Захаров. – Неудобно как-то.

– Чего там, они все равны! – буркнул Иванов. – Берите, ребята, крайнего, опускайте.

Одноклассники попятились, побелели.

– Ну, чего стоите? – рассердился Иванов. – Берите…

– Н-не… могу, батя… – клацнул зубами Бобров.

Ребята испуганно отступали от ямы.

– Эх, сынки! Не приходилось таким постылым делом заниматься? Григорий, пойди-ка сюда! Ну-ка, беритесь все. Не к теще на блины приехали. Исполнять приказ немедля!

Яростный, свистящий шепот Иванова подействовал отрезвляюще. Захаров, Родин, Бобров и даже Копалкин мгновенно подошли к убитым и опустили их в могилу.

– Зарывать их? – спросил Кузя.

– Подожди. Надо лица покрыть. Возьмите бурку.

Яму закидывали молча. Когда она сровнялась с краями, Родин, облегченно вздохнув, отложил лопату.

– Постой, постой, холмик надо насыпать.

– Ну и работка! – скрипнул зубами Кузя. – Ну и работка, будь она трижды через нитку проклята!

– Запоминайте, сынки, ничего не забывайте! Мы еще Гитлеру за этих ребят, что здесь лежат, дадим жару.

…Рота уходила под вечер. У плетня стояла старушка, осеняя бойцов мелкими крестиками.

Лес шумел, глухо гудел мокрый сосняк, роняя редкие иглы. Бойцы подхватывали их на лету. Горьковато-терпкая зелень глушила мучительные приступы голода, наполняла рот клейкой, вяжущей Слюной.

Игорь Копалкин, щуря добрые глаза, положил маленькую руку на плечо товарища:

– Ты чего такой печальный? Придет время – и мы в наступление перейдем.

– Я не об этом, – тяжело вздохнул Ника. – Андрюшку жаль. Как ни говори – лучший друг.

– Ты считаешь, он погиб? Но его не было среди тех, кого мы похоронили.

– Эх, Игорек! Разве ты не слыхал, что рассказывала старушка? Немецкий офицер Андрюшку в лес увел и расстрелял.

Мимо них вразвалку прошел Быков. Рябоватое добродушное лицо командира роты было спокойно, только росинки пота, проступившие между бровями, свидетельствовали о непрестанном душевном напряжении Быкова.

– Товарищ старший лейтенант, по вашему приказанию…

– Отставить. У вас карта есть?

– Вот она, – Бельский ловко выхватил из планшета аккуратно подклеенную зеленую карту.

Быков бегло взглянул на нее, недовольно хмыкнул:

– Кончилась. Вышли мы из данной местности.

– Так точно! – бесстрастно согласился Бельский, хотя понимал, что бродить без карты по тылам противника дело весьма рискованное.

– Останови колонну.

– Есть! Товарищ боец, бегом вперед – задержите направляющих.

Копалкин побежал в голову колонны, придерживая болтающуюся на спине винтовку.

Быков взглянул на Бельского и негромко распорядился:

– Пошлите троих в разведку.

– Слушаюсь!

Рядом тотчас очутился Кузя и умоляюще прижал ладони к груди.

– Меня, товарищ командир! И наших ребят. Нику Черных…

– Не терпится? – улыбнулся Быков.

Он любил этого веселого, неунывающего паренька.

– Вроде этого.

– Идите. Только с ними надо послать опытного вояку. У вас, лейтенант, такой имеется?

– Имеется.

– Кто?

– Я.

Разведчики ушли. В ожидании их возвращения рота расположилась в молодом ельнике. Бойцы повалились на мягкие, прелые хвойные подушки и тотчас заснули.

Трое разведчиков подползли к опушке леса. Небольшое сельцо гнездилось на дне оврага, поросшем блеклой, опаленной осенними ветрами травой. Широкие трещины в овраге разбегались во все стороны.

– Весной по ним ручейки бегут, – мечтательно заметил Ника, – бурлят, наверное, а вода черная-черная, как в нашем ильинском пруду.

– Помолчите! – сухо бросил Бельский. – Не положено.

Ника умолк, пристально рассматривая село сквозь сетку дождя.

– Интересно, есть там немцы или нет? – нетерпеливо ерзал по земле Кузя. – Разрешите я пойду проверю.

– Попробуйте. Подползите к крайней хате. В случае опасности прикроем огнем…

Ловкий, как ящерица, Кузя, извиваясь, пополз по дну оврага. Ника и лейтенант внимательно следили за ним, приготовив оружие.

Кузя полз долго, промок и перемазался в грязи. Это очень разозлило его, и он, чертыхнувшись, встал, пошел во весь рост, не таясь. Ника и Бельский замерли, поражаясь безрассудному поступку товарища, но у Кузи был свой план. Он заметил в одной из трещин стадо овец и пастушонка. Это придало уверенности: значит, немцев в селе нет. Иначе разве оставили бы они овец?

До маленького стада оставалось не более десятка шагов, когда из хаты неожиданно вышел высокий гитлеровец. Кузя так поспешно бросился на землю, что разбил нос. Гитлеровец постоял, закурил сигарету.

– Сейчас я его застрелю… – Ника медленно поднял винтовку.

Но Бельский сделал предостерегающий жест:

– Рано…

Ника искоса взглянул на лейтенанта и удивился: Бельский был по-прежнему спокоен и невозмутим.

«С таким командиром не страшно, – мелькнуло у Ники, – с ним не пропадешь».

Немец покурил, затоптал окурок и пошел по широкой улице к центру села.

Кузя перевел дух, провожая офицера взглядом, и негромко окликнул пастушонка:

– Эй, пацан!

Мальчик, закутанный в рваный бабий платок, вскрикнул от испуга, попятился.

– Цыц! Не шуми. Я свой.

Мальчик приблизился, шмыгая мокрым носиком.

– Ты, дяденька, кто? Красный?

Кузя покрутил головой.

– Ясно, не белый… не немец, то есть. Много их у вас в селе?

– Не очень.

– Сто, двести, пятьсот?

– Что ты, дяденька! Человек сорок, не больше. У сельсовета пулемет стоит, такой высокий, на тонких ножках, как паук.

– Молодец, парень! Ну, прощай. Надеюсь на твою скромность.

– Чего?

– Ну, чтоб языком не молол. Ясно?

Кузя пополз обратно.

Вскоре разведчики вернулись к своим и доложили командиру роты о результатах вылазки.

– Решено, – сказал Быков, – план операции такой… Лейтенант, – повернулся он к Бельскому, – ваше мнение?

– Дождаться темноты, еще раз тщательно разведать, снять часовых и…

– Неплохо, – перебил командир роты. – Но у нас нет времени, мы атакуем сейчас.

– Как, днем?

– Да, днем. – Узкие зеленоватые глаза Быкова блеснули.

Красноармейцы подползли по оврагу к окраине и по сигналу Быкова ворвались в село. Бой был короткий. Не ожидавшие удара с тыла фашисты частью были перебиты, частью, беспорядочно отстреливаясь, поспешно отступали к лесу.

– Бегут фашисты, бегут! – восторженно кричал Ника. – Вот тебе и непобедимые!

– Чего орешь? Стреляй! – гаркнул Бобров.

Припав на колено, он пускал по убегавшим пулю за пулей.

– Работайте, сынки, работайте, – бормотал седоусый Иванов, вскидывая приклад к плечу.

– Даем, батя! – вопил Каневский, удерживая за сошки рвущийся из рук ручной пулемет. – Норму выполняем!

…Маленький отряд, прочесав село, скрылся в лесу.

Когда стемнело, командир роты на коротком привале негромко сказал:

– Вот и повоевали. Как расцениваете сегодняшний бои?

– Как? – Бельский пожал плечами. – Бой как бой.

– Мы сегодня одержали большую победу.

– Большую?

– А вы, товарищи, как думаете?

– Думаем лупить фашистов без передыху!

– Бить будем, пока не посинеют, – улыбнулся Кузя.

– Правильно! В точку!

Светловолосый большеглазый политрук Светильников подвел итог, высказал общую мысль:

– Люди приободрились, убедились в том, что фашисты могут не только наступать.

Рота прорвала кольцо окружения.

Глава тринадцатая

В школе

В начале октября артиллерийскую батарею 45-миллиметровых орущий, которой командовал лейтенант Хаштария, придали пехотному батальону ополченской дивизии. Дивизия только что вышла из боя, понеся значительные потери.

Батальон, которому придали батарею, находился в арьергарде, прикрывая отход наших частей. Люди были измотаны двадцатичасовым боем настолько, что на коротких привалах падали прямо в грязь, в лужи и мгновенно засыпали.

Ночью противник прекратил преследование. Немцы стремились подтянуть свои тылы, дать солдатам отдых, заправить танки и бронетранспортеры горючим.

Батальон занял оборону на окраине большого села и стал поспешно окапываться. В этот момент появился Хаштария со своими пушками и, слегка иронически поглядывая на пехотинцев, роющихся в сырой земле, начал устанавливать орудия на позиции.

Вместе с комсоргом батареи наводчиком сержантом Козловым, неторопливым сибиряком, и командирами орудий лейтенант засек танкоопасные направления, подыскал ориентиры и, проинструктировав своего заместителя Панюшкина, сказал:

– Пойду навещу соседей, заодно договорюсь насчет питания. Ты тут за меня покомандуй.

– Давай, – согласился Панюшкин. – И насчет кухни поскорее – есть здорово хочется.

Лейтенант прихватил с собой старшину батареи Галиева, широкогрудого, крепко сбитого казанца, и зашагал к видневшимся впереди окопчикам. Тонкий серпик луны освещал окрестность голубоватым холодным светом. Месяц частенько скрывался за быстро бегущими облаками, и тогда все вокруг погружалось в сплошной, непроглядный мрак. В такие минуты Галиев молча брал под руку лейтенанта.

Еще на Украине взрывом снаряда лейтенанту обожгло лицо. Ожог прошел без последствий для внешнего вида лица, за чем, кстати говоря, Хаштария любовно следил, но отразился на зрении. Хаштария стал плохо видеть. Галиев же, в прошлом артиллерийский наблюдатель, видел ночью, как кошка.

Вскоре ветер донес приглушенные голоса, и зоркие глаза Галиева различили в темноте двигающиеся фигуры.

– Стой! – тихо окликнул часовой. – Кто идет?

– Свои. Артиллеристы.

– Пропуск.

– Не знаю, дорогой! Нас двое, зови командира, пожалуйста.

Из сумрака вырос человек в фуражке и прохрипел:

– Я командир!

Лейтенант полез за документами, но командир остановил его:

– Знаю. Мне звонили сверху. Прикрывать нас будете.

– Правильно, дорогой! Вас в обиду не дадим.

– Хорошо. Какой калибр?

– Сорокпятки.

– А, прощай родина! – хохотнул пехотинец.

– Не надо так говорить, дорогой. Мы еще пригодимся!

– Я шучу. Давай знакомиться, земляк. Из Грузии?

– Нет, абхазец. А ты?

– Вологодский.

– Вот так земляки! От меня до тебя два пролета по тысяче километров.

– Слушай, а под Вязьмой это не ты фрицевские танки жег?

Хаштария радостно вскрикнул:

– Быков! Ей-богу, Быков!

– Товарищ старший лейтенант, – зоркие глаза Галиева рассмотрели звание командира роты, – надо бы о питании договориться, кухни у нас нет.

Из мрака вынырнул посыльный:

– Товарищ старший лейтенант, вас вызывает комбат. Немедленно!

– Иду. А что стряслось?

– Да так, ничего особенного. Полковая разведка вернулась. Фрицы вроде атаковать собираются.

– Бельский! – позвал командир роты. – Разберись тут с артиллерией, я к начальству пошел.

Артиллерия подошла? – довольно улыбнулся Бельский. Сейчас с питанием уладим. Хоть и не положено стрелковой роте вас содержать…

Ай, какой скупой! Старым друзьям жалеешь?

Светало. Хаштария, Галиев и Бельский шли по линии обороны. Бойцы стояли по пояс в окопчиках, курили, жевали хлеб. Пожилой, аккуратно заправленный боец приметил приближающееся начальство, негромко скомандовал:

– Внимание!

– Закончили, Иванов? – отрывисто спросил Бельский.

– Кончаем, немного осталось, товарищ лейтенант!

Бельский кивнул, пошел дальше и остановился возле неглубокого окопчика. Сидевший на куче вынутой земли солдат вскочил на ноги, торопливо отряхиваясь.

– Это что? – процедил Бельский.

– Окоп, товарищ лейтенант!

Бельский ловко спрыгнул в окоп. Он доходил ему до пояса.

– По-вашему, товарищ Захаров, это окоп, а по-моему, безобразие. Как вы будете выглядеть, если через наши позиции танки пойдут? Будет, как под Вязьмой, когда вашего дружка ранило.

Захаров молчал, переминаясь с ноги на ногу.

Когда командиры ушли, Ленька Захаров сказал Иванову:

– Под Вязьмой окоп, конечно, был глубже, а толку что? Все равно отступили. Куда ж теперь отступать?

– Да я скорее сдохну, чем фашистов теперь хотя бы на один шаг пропущу! – забасил Бобров, тронув свежий лучистый рубец на обветренной щеке.

– Да, ребята, дошли почти что до дому, – вздохнул Копалкин.

Несмотря на тщедушное сложение, он давно отрыл свой окопчик, замаскировал его желто-зеленым дерном и помогал теперь медлительному Тютину оттаскивать песок от окопа.

Подошел Иванов и, попыхивая самокруткой, сказал:

– Вязьмы нам нечего стыдиться. Воевали там правильно, как надо. А отступили по приказу. Мы ж военные: дисциплина.

У порывистого Каневского заблестели глаза.

– Дальше отступать некуда, за нами Москва, и кто мне такое слово скажет, я штыком!

– Что вы все заладили: отступать, отступать!.. – раздраженно вмешался Кузя. – Хватит, наотступались! Приказ один: стоять насмерть!

Все посмотрели на Кузю. Всегда веселый, озорной, он говорил сейчас необычайно серьезно, товарищи никогда не видели его таким. Кузя смутился, снова стал самим собой и спел веселую песенку, которая заканчивалась словами:

…Гитлер, Геринг, Риббентроп

Всех солдат загонят в гроб!

Перед вечером Иванов пошел сменять часового. Сопровождал его Бобров.

Когда подошли к посту, часовой их не окликнул и заметил подошедших только тогда, когда Бобров сердито толкнул его:

– Спишь, что ли, лопух?

Копалкин виновато щурился, краснел.

– Читал! – сердито проговорил Иванов. – Читал на посту! Вот это часовой! Да ты в уме ли, парень?

– Простите, – бормотал Копалкин, – больше не буду!

Бобров вырвал у него книгу, протянул Иванову.

– «Следопыт. Ку-пер», – раздельно прочел Иванов. – Про охотника, что ли?

– Про индейцев.

– Про индейцев? – протянул пораженный Иванов и покачал головой.

А горячий Бобров погрозил Игорю кулаком:

– Вот подкрались бы фрицы, они бы тебе показали индейцев! На комсомольском собрании разберем тебя, шляпа!

Бобров принял пост, а Иванов и смущенный Копалкин двинулись по траншее обратно. Маленький Игорь сунул книгу за борт шинели совсем так, как это делали московские школьники. Всю дорогу он молчал, наконец не выдержал:

– Вы уж простите меня, товарищ командир! Очень люблю приключения. А читать совсем не успеваю, за всю войну только двадцать три странички и прочитал!

– Ладно, – буркнул Иванов, – но ежели ты еще раз…

«Ну настоящие ребятишки! – подумал он. – За такой поступок полагается суток пять отсидки, а с него что возьмешь: несмышленыш еще…»

Быков возвращался из штаба батальона – в задумчивости. Командир батальона, седой, краснолицый майор Гарин, сообщил командирам рот, что ожидается мощное наступление противника.

– Танков у него много, – нервно потирая руки, говорил Гарин, большинство средних и легких, но есть и тяжелые. Опять же пехоты многовато. Против нас – две дивизии, переброшенные из Франции.

– Свеженькие, – перебил командир второй роты Савченко, дальневосточник, носивший орден Красной Звезды, полученный за Хасан.

– Подожди, бомбить нас, говорят, будут. И крепко будут. Оборону строить как следует. Глубже зарываться в землю! – Комбат помолчал и закончил, глядя куда-то вбок – Кстати, отхода не будет, иметь это в виду.

«Зачем он это говорит? – досадливо подумал Быков. – Каждому и так ясно».

Худенький командир третьей роты Зорин, аспирант Московского университета, тихий юноша в роговых очках, с темным пушком на верхней губе, протер очки и, прищурившись, посмотрел на Гарина:

– Прошу прощения, товарищ майор! У меня создалось впечатление, что противник будет стремиться прорваться именно через нас.

– Ну, и что же из этого?

– Эрго^[3], нам выпала почетная задача задержать врага, и потому…

– Начинаются лекции, приготовьте карандаши и тетради! – Савченко тряхнул выбившимся из-под фуражки чубом и грубо закончил: – Дело надо делать. Не ровен час, полезут! Разрешите идти, товарищ комбат?

Зорин, обидчиво помаргивая, близоруко щурился. Майор примирительно сказал:

– Вячеслав Анатольевич, я выслушаю ваши соображения, но время, батенька…

Савченко откозырял, четко повернулся и сказал Быкову:

– Пошли, чего ждешь?

На околице села Савченко сердито проговорил:

– Потрясающая сверхинтеллигентность! Как это ему удалось военное училище окончить?

– Разве плохой парень?

– Уж больно растяпист. Мямля!

Разговаривая с Савченко, Быков все время думал о другом. Когда оба командира подошли к линии обороны, он повернулся, кивнул Савченко и почти бегом направился в село.

Таким образом (лат.).

– Ты куда? Забыл что-нибудь?

– Скоро вернусь.

Быков вошел в избу, где расположился штаб батальона. Гарин, расстегнув ворот гимнастерки, торопливо ел суп из зеленого солдатского котелка. Его ординарец разогревал на спиртовке консервы, в углу у окна примостился телефонист.

– Ты чего? – удивился Гарин.

– Мыслишка одна пришла, товарищ комбат! – Быков приблизился вплотную к майору и снизил голос до шепота: – А что, если нам ударить, не дожидаясь?

Командир батальона выронил ложку, она со звоном упала на дно котелка.

– Ты что, сдурел? В своем уме?

– Я думаю, мы сорвем их атаку. Надоело отступать, стукнуть их надо!

Гарин открыл рот и вдруг замолчал. Он молчал долго, но это не было пассивным молчанием: майор мучительно обдумывал предложение. Ротный прав! Атаку необходимо сорвать. Но разрешит ли командир полка? Как он отнесется к этой инициативе? Оборона должна быть активной, а это не исключает контратаки.

Не говоря ни слова, комбат взял трубку, соединился с командиром полка и осторожно начал убеждать его дать разрешение. К его удивлению, полковник не возражал…

Быков возвратился в роту запыхавшийся, торжествующий. Собрав командиров взводов, он объявил о решении командования.

– Готовьтесь к наступлению, друзья!

Бельский застыл в непередаваемой позе, а присутствовавший на «совещании» Хаштария порывисто пожал старшему лейтенанту руку:

– Спасибо, дорогой! От всего сердца спасибо!

В десять часов батальон двинулся вперед. Рота Быкова шла в центре, справа и слева двигались бойцы Савченко и Зорина. Артиллеристы катили пушки и не отставали от пехоты.

Сплошной, непроглядный осенний туман скрывал движение. Прошли около двух километров. Вскоре должна была показаться линия немецкой обороны. Батальонные разведчики, ушедшие вперед, доносили, что путь свободен. Рота Быкова, выдвинувшись, вступила в котлован пересохшего пруда неглубокий четырехугольник, окаймленный столетними, в три обхвата, дубами. Здесь Быкова встретил один из разведчиков и попросил обождать с продвижением вперед – разведгруппа прошла дальше и вестей от нее нет.

Здесь село недалеко, метров восемьсот, – доложил разведчик. – Ребята посмотрят, что и как, и вернутся.

Быкова позвали к телефону. Говорил Гарин:

– Доложи обстановку. Немцев видишь?

Быков ответил. Майор задал еще несколько коротких вопросов и в заключение сказал:

– Следи за связью. Перервется – осуществляй посыльным. И вообще смотри!

– Есть! тихо ответил Быков, почувствовав в этом «смотри» всю ответственность, возложенную на него.

Небо светлело. Сквозь слой перистых облаков пробивалось солнце, его скупые лучи пронизывали туман, рассекая белесую завесу.

Отделение Иванова расположилось за двумя кряжистыми дубками. Красноармейцы возбужденно переговаривались. Тютин неторопливо устанавливал ручной пулемет, переставлял сошки, прицеливался, выбирал сектор обстрела. Толстые корни, выползшие из размытого берега, переплетались, как клубок встревоженных змей, совершенно скрывая воронку пламегасителя.

– Неплохо замаскировались, – сказал Каневский, укладывая запасные диски. – Пусть теперь полезут…

Бобров положил винтовку на пень, как на бруствер. Рядом пристроились Черных и Родин. Захаров вставлял запалы в гранаты, непоседливый Кузя перебегал с места на место, пока его не остановил Иванов.

Неожиданно прямо перед Ивановым выросли три фигуры разведчиков.

– Где старший лейтенант? Скорее!

Подошел Быков.

– Немцы идут, товарищ командир, минут через пять здесь будут!

Быков, на ходу отдавая распоряжения командирам взводов, поспешил к телефону.

– Приготовиться, – негромко сказал Бельский.

Бойцы прижались к земле.

Вскоре туман заколыхался. Из него проступили тени. Их было немного, но они казались огромными. Фашисты приближались. Впереди шагал длинноногий офицер в фуражке и короткой шинели. Рядом ссутулившийся гитлеровец в стальном шлеме с рожками прижимал к груди черный автомат. Дальше маячили черные каски.

Иванов заметил, что у худого гитлеровца необычайно толстые ноги. Приглядевшись, он догадался, что фашист заложил за широкие голенища несколько запасных обойм для автомата.

Гитлеровцы шли медленно, настороженно ощупывая местность. Они были совсем близко, в нескольких метрах, когда Быков одну за другой швырнул две гранаты.

Дробно застрочил пулемет, дружно ударили автоматы.

– Вперед! – крикнул Быков, выскакивая из котлована.

– Вперед! – закричал Бельский и побежал вслед за командиром роты.

Бой продолжался несколько минут. Гитлеровский офицер и десяток солдат были скошены первым же залпом. Уцелевшие фашисты яростно сопротивлялись. Откуда-то из-за клочьев тумана выскочили два солдата. Один из них прижал автомат к животу и дал очередь. Тотчас же Родин ударом штыка опрокинул его на землю. Захаров в упор застрелил другого.

Контратака русских была полнейшей неожиданностью для гитлеровцев. Растерявшись, они не сумели организовать оборону села. Красноармейцы убыстряли бег. Неожиданно из тумана выплыли очертания домов. От крайней хаты застрочил пулемет, и стайка пуль пронеслась над головами атакующих.

– Высоко взял немец! – крикнул Иванов.

Черных вскинул винтовку и выстрелил на бегу. Фашистский пулеметчик рухнул на пулемет, и в то же мгновение перед пулеметом упала граната. Ударил взрыв.

Рота Быкова пробивалась к центру села. Гитлеровцы в беспорядке отступали.

– Товарищ командир! – К Быкову подбежал разведчик – На западной окраине села танки!

Подтверждая эти слова, раздался орудийный выстрел, и в конце широкой улицы показался крутой лоб тяжелого танка. Пришедшие в себя фашисты ринулись в атаку. Быкова снова вызвали к телефону.

– Ворвался в село, веду бой!

– Быков, Быков! – кричал Гарин. У тебя фланги открыты! Савченко и Зорин не могут тебя поддержать! Действуй самостоятельно!

Телефон смолк.

– Исправить обрыв! – приказал Быков.

Но наладить связь не удалось. Посланный связист прибежал бледный, окровавленный.

– Там немцы!

– Не может быть!

– Точно, товарищ командир! Моего напарника убили…

Рота Быкова вынуждена была отойти к школе.

Гитлеровцы, сдержав наступающий советский батальон, отсекли от него роту Быкова и охватили ее плотным кольцом. Красноармейцы, укрывшись в четырехэтажной школе, тотчас же завалили партами двери и окна, забаррикадировались.

Ночью никто не спал. Бойцы слонялись по классам, тихо разговаривали, курили. Гитлеровцы несколько раз обстреливали школу из пулеметов, но на штурм не шли. Под утро из-за соседнего дома загремел металлический голос:

– Красноармейцы! Бейте коммунистов и комиссаров, сдавайтесь, переходите к нам. Вас ждут ваши жены и матери – армия фюрера вступает в Москву!

Закопченные, голодные, израненные бойцы слушали свистящую металлическую речь.

– Врешь! – скрипнул зубами Чуриков, цыгановатый, диковинно красивый боец. Он только что сменился с поста и собирался воспользоваться затишьем – часок-другой вздремнуть.

– Чудесно по-русски говорит… – покачал головой Родин. – Неужели изменника какого-нибудь заставили?

Чуриков молча сбросил шинель, подтянул пояс, сунул в карман тяжелые рубчатые кругляшки.

– Куда, хлопче? – недоверчиво посмотрел на него старшина. – Не вздумай чего-нибудь опять пошукать.

За Чуриковым числился некрасивый поступок – в одной деревне он раздобыл горшок сметаны и невинно заявил старшине, что сметану купил, а вскоре обнаружилась хозяйка горшка – седенькая старушка. Она не кричала, не ругалась, а только смотрела на бойца жалостливым материнским взглядом.

– И на что ж ты, сынок, замок попортил? Я бы тебе ту сметану и так отдала.

Красный от стыда Иванов дал старушке пятьдесят рублей, а когда она, бормоча благодарность, ушла, трясущийся Каневский, не говоря ни слова, плюнул Чурикову в лицо.

С тех пор дурная слава не выветривалась, хотя Чуриков вел себя исправно.

Услышав обидные слова старшины, он досадливо махнул рукой:

– Будет вам, товарищ старшина! Этого больше никогда не позволю!

Чуриков ушел, а Тютин недовольно сказал старшине:

– Не надо обижать парня, он исправился.

– Побачим.

Чуриков прошел на чердак. Здесь его встретил наблюдатель – незнакомый боец из третьего взвода.

– Смена, что ли?

– Какая смена? Командир на разведку послал.

– А я думал, смена, – разочарованно протянул боец, – хотел напарника будить.

– Так вы вдвоем? А где напарник?

Наблюдатель затянулся цигаркой, бледный огонек вырвал из мрака бесформенную груду тел.

– Так он что ж, рядом с мертвяками? – воскликнул пораженный Чуриков, усмотрев в отдельно лежащем человеке спокойно похрапывающего бойца. – Вот это герой!

Удивленно покачивая головой, Чуриков проверил гранаты, вставил запалы и кивнул наблюдателю:

– Прощевай, дядя! Смотри не трахни в меня, как в обрат полезу.

На крыше свистел холодный ветер, но разгоряченный боец не чувствовал холода, не чувствовал жгучего металла трубы, по которой осторожно спускался вниз. Сапоги Чуриков предусмотрительно оставил на чердаке.