Текст книги "Опаленная юность"

Автор книги: Юрий Ильинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Второй взрыв, еще более мощный, бросил девушек на асфальт. Со звоном посыпались осколки зенитных снарядов. Чьи-то руки грубо подхватили подруг и втиснули их в подвал. В убежище было немного людей. Горели синие лампочки, в углу стояли ведра с водой.

– Вот тебе и учебная, – растерянно бормотал старичок, протирая засоренную лысину; на его морщинистом лице застыл испуг. – Вот это ахнуло!

– Пошли, – решительно сказала Лара.

Надя и Нина послушно вышли за ней.

По улицам бежали взволнованные люди. Промчалась пожарная машина, за ней другая.

Обратно пришлось возвращаться другим путем. Горящий дом оцепила милиция, маленькие фигурки пожарных сновали у пылающих развалин.

Недалеко от Ленинградского вокзала девушки остановились пораженные. Бомба расколола трехэтажный дом, половина его рухнула на мостовую и рассыпалась грудами битого кирпича, штукатурки, щебня. Другая половина уцелела. Жутко выглядело разбитое, развороченное нутро жилища. Уцелевшие жители, оцепенев от ужаса, кучкой жались к стене соседнего дома. Красноармейцы и милиционеры выносили из развалин убитых.

– А-а-а-а! – диким голосом закричала какая-то женщина. – Они здесь, здесь!.. – И она с плачем кинулась разбрасывать кирпичи.

Уставшие, перепачканные девушки возвратились в Клуб железнодорожников. Там никто не спал. Над Москвой вставал рассвет.

Утром девушки получили назначение. Их направили на строительство оборонительных сооружений на дальние подступы к Москве. Посадка на грузовики происходила здесь же, на Комсомольской площади.

С рассветом к вокзалам потянулись сотни людей с чемоданами, узлами, ящиками.

– Уезжают, – грустно сказала Надя. – Тяжело теперь в Москве.

Машины катились по шоссе Москва – Минск. Просторная автострада позволяла развить большую скорость. Водители пользовались этим и выжимали из видавших виды полуторок и трехтонок все возможное и невозможное: придирчивых московских милиционеров здесь не было, и это радовало шоферские души.

Все же на редких КПП^[1] водители послушно подчинялись регулировщицам движения – какой-нибудь курносой девчушке в пилотке. Никто не нарушал порядка: время военное, простым штрафом не отделаешься.

Машины весело неслись по дороге, обгоняя тяжелые зеленые грузовики, нагруженные боеприпасами, продовольствием, снаряжением.

Девушки пели. Знакомая всему миру, звучала песня о великой столице:

Кипучая, могучая,

Никем непобедимая,

Страна моя, Москва моя,

Ты самая любимая!

Простые, задушевные слова приобретали теперь новый смысл, и сама песня звучала по-новому, она больше походила на военный марш.

По обе стороны шоссе тянулись широкие колхозные поля, желтела неубранная рожь, никли к земле тяжелые колосья пшеницы, зеленела сочная ботва картофеля. Проплывали рощи, перелески, мелькали потемневшие от дождя одноэтажные домики с резными наличниками и веселыми деревянными петушками на флюгерах и воротах. Синели неглубокие реки и пруды, отражая безоблачную высь.

У моста колонна остановилась. Шофер схватил брезентовое ведро и побежал к озеру.

– Разомнитесь, девчата, мотор перегрелся.

Девушки соскочили на землю.

На шоссе показались санитарные машины. Дойдя до грузовиков, они тоже остановились.

– Девочки, смотрите, раненых везут!

Девчата окружили машину с красным крестом на борту.

Обросшие, бледные от потери крови, раненые производили тяжелое впечатление.

– Сверни-ка, дочка, покурить, руки не владеют. – Бородатый младший командир с загипсованной грудью и тяжелыми куклами спеленатых рук слабо улыбнулся.

Надя неловко свернула толстенную самокрутку:

– Послюните, пожалуйста!

– Ты уж сама, доченька, я не побрезгаю.

– Он даже рад будет, – прошелестел лежащий навзничь моряк с громадным гипсовым сапогом на раздробленной ноге.

– Молчи, черт дохлый! Не смущай! – шутливо накинулись на моряка соседи.

Покраснев, как пион, Надя вставила самокрутку в потрескавшиеся губы сержанта и зажгла спичку.

Рядом молчаливо лежал красноармеец с красным от жара лицом. Нина намочила платок и положила на лоб красноармейцу.

– Спасибо, сестрица, – проговорил боец, не открывая глаз.

– Ну, как там на фронте? – спросила Лара.

– Прет немец, туды его в душу… вы уж простите, – девчата!

Раненые помрачнели.

– Авиация долбает – головы не поднять.

– Мы ему тоже даем жизни, будь здоров, не кашляй! – подмигнул моряк.

– Воздух! – отчаянно закричали издалека. – Рассредотачивайтесь!

Из-за леса вынырнула шестерка «Мессершмиттов». Пулеметные очереди рубанули по машинам. Надя скатилась в кювет, многие девушки побежали к лесу.

– Ложись! – прокричал начальник колонны. – Не бегать!

Лара осталась у машины с ранеными.

Беспомощные красноармейцы смотрели в небо.

Две санитарные машины укрылись в лесу.

– Водитель! Где водитель? – Лара бросилась к кабине.

Кабина была пуста.

Рванув дверцу, Лара вскочила в кабину, нажала эбонитовую кнопку. Перекрывая стрекотание пулеметов, надрывно загудел сигнал.

– Ты что делаешь? – вынырнул откуда-то перепуганный шофер. – Спасайся! Убьет!

– Гони машину в лес, подлец, понимаешь?!

– Что ты? Убьют! Тикай отсюда, командирша!

Лара кинулась к кузову. Моряк протянул ей пистолет:

– Стреляй эту дешевку с одной пули!

Схватив тяжелую рубчатую рукоятку, Лариса, замирая от страха, ткнула стволом в трясущегося водителя:

– Садись за руль!

Опасливо косясь на закопченное дуло, шофер вцепился в баранку.

Машина помчалась к лесу. Лара юркнула в кювет.

Неожиданно крупнокалиберные пули перестали щелкать по асфальту. Из-за облака выскочили два юрких краснозвездных самолета. В воздухе закипел бой. Со страшной скоростью самолеты гонялись друг за другом.

Девушки, прикрыв глаза от солнца, следили за ожесточенной схваткой. Один «Мессершмитт» задымил и вспыхнул, как факел, остальные обратились в бегство. Падающей звездой пронесся по небу подбитый стервятник, оставляя за собой багрово-черный шлейф дыма и огня. Из-за леса послышался глухой взрыв.

– Ура! – закричали девушки. – Сбили, сбили!

Низко над шоссе пронесся советский истребитель и, спланировав, сел невдалеке от автоколонны.

– Наш!

Не обращая внимания на призыв начальника колонны, девушки бросились к самолету. Возле него стоял летчик в унтах и кожаном шлеме. Он был еще весь в азарте боя и, не обращая внимания на бегущих к нему со всех сторон людей, с руганью грозил кулаком небу, где одиноко кружил его товарищ.

Подбежавшей Нине он огорченно сказал:

– Подбили-таки окаянные, будь они трижды через нитку прокляты!

Девушка хотела сказать летчику, что он молодец, настоящий герой, она готова была обнять его, но струйка крови на его лице остановила ее порыв.

– Ой, у вас кровь…

Нина платком перевязала летчику лоб.

Поблескивая озорными синими глазами, он рассказал ей о бое.

– Ничего, авось получу новую. Спасибо, Витька Талалихин помог, а то…

– Это он летает?

– Он самый! Охраняет нас. Парень гвоздь. Москвич, между прочим.

– И мы москвичи.

Летчик опомнился Покрутил забинтованной голевой.

– Батюшки, девчат-то сколько, прямо цветник! А это командир ваш, с пистолетом?

– Что вы! – смутилась Лара, заметив, что сжимает в руке пистолет. – Это не мой… сейчас отдам.

– По машинам! – прокричали издали.

– Спасибо, землячка! Тебя как зовут?

– Нина Шишкова.

– Анатолий Павлов. Кировская, дом два, квартира двадцать четыре! Заходи после войны!

Девушки побежали к машинам.

Нина подняла голову, глянула в глубокие синие глаза и, став на носки, поцеловала летчика в окровавленную щеку и бросилась за подругами.

Слегка оторопев, летчик долго смотрел ей вслед.

Колонна скрылась за поворотом.

Летчик вздохнул и, помахав барражирующему в синеве товарищу, пошел к самолету.

Глава седьмая

Перед бурей

Фашистские самолеты стали летать на Москву каждый вечер. С немецкой аккуратностью появлялись они над столицей ровно в половине одиннадцатого. По ним можно было проверять часы. И, когда кто-либо из бойцов спрашивал, скоро ли можно ложиться спать, Кузя отвечал:

– Не скоро, еще фрицы не пролетали. Вот как пролетят, останется ровно полчаса.

Зато обратно самолеты улетали всегда в разное время. Иные вынуждены были поворачивать назад у самой Москвы, не рискуя проникнуть за огненный зенитный пояс столицы. Обозленно жужжа, они кружили в вышине, выискивали подходящую цель и в конце концов сбрасывали бомбы куда попало.

В середине августа ополченскую дивизию перебросили за Вязьму. Теперь фронт был совсем недалеко. Иногда ветром доносило глухой гул, грохот грандиозного сражения. Фашистские армии упрямо рвались к Москве.

На рассвете 17 августа часовые заметили на окраине лесного массива подозрительное движение и подняли тревогу.

– В ружье! – хриплым спросонок голосом закричал Бельский.

Красноармейцы с винтовками выскакивали из палаток. Быков повел роту к лесу.

Оттуда ударили плотными залпами, кто-то в цепи громко застонал.

– Огонь! – скомандовал Быков. – Перебежкой вперед!

Над головой посвистывали пули. Пригибаясь, припадая к земле, бойцы продвигались к опушке. Среди стволов замелькали фигурки гитлеровцев. С флангов размеренно строчили пулеметы.

Красноармейцы спустились в овраг, накапливаясь перед атакой.

– Товарищ командир, откуда они взялись? Неужели фронт прорвали?

– Десант! – коротко объяснил запыхавшийся Быков. – Бельский! Иди прямо! Второй взвод – левее, третий – по опушке! Красная ракета – сигнал атаки!

Перестрелка стихла, противник затаился в лесу. Немцы не предполагали, что им в обход послан целый батальон.

Добровольцы залегли, маскируясь в кустах, за пнями деревьев. Взволнованный Андрей осторожно осмотрелся – рядом лежали Захаров и Черных, поодаль – Тютин, Бобров, Каневский. Неподалеку, за пнем, тяжело дышал Иванов. Он не торопясь надевал на гранату оборонительную рубашку.

Послышался шорох. Ужом подполз Кузя. Он приблизился к командиру взвода, подмигнул Андрею круглым черным птичьим глазом.

Где-то далеко в глубине леса вспыхнула яростная перестрелка. Постепенно выстрелы стали приближаться и становились все громче и громче.

– Фашисты в кольце! Наши их гонят… – шепнул Бельский. – Приготовиться!

Внезапно невдалеке, как из-под земли, выросли три солдата в черных мундирах. Командир взвода от неожиданности даже попятился, приник к земле.

Андрей спокойно поймал в прорезь прицела грудь приближающегося фашиста. Немцы остановились. Маленький длинноволосый солдат с нашивками ефрейтора, в железных очках и лихо сбитой пилотке, тихо свистнул. В кустах зачернели мундиры с блестящими пуговицами.

– Огонь! – гаркнул Иванов и метнул гранату.

Андрей тронул спусковой крючок. Затрещали выстрелы.

– Батальон, вперед! Бей фашистов!

Непередаваемое чувство подняло Андрея с земли. Он бросился вперед. Его обгоняли другие.

Заработал ручной пулемет. Здоровяк Тютин, уперев приклад в живот, водил пулеметом, словно брандспойтом поливая улицу.

Иванов одним прыжком догнал удиравшего немца и сходу ударил его штыком.

Бой перешел в рукопашную. К Андрею по траве подкатился какой-то клубок. Обезумевший гитлеровец душил бойца. Андрей не понимал, не знал, что делать: стрелять или колоть, он боялся – можно было задеть своего.

– Чего смотришь? – прокричали рядом. – Их вот как надо!

Юркий Кузя выбрал момент, хватил врага стальной каской. Наш боец, хрипя, сплевывая кровь, поднялся с земли:

– Спасибо, ребята! Отвели от смерти… – Схватив автомат, он тут же отбежал куда-то.

К вечеру бой окончился. Уцелевшие десантники понуро зашагали к штабу в сопровождении конвоя.

Роту Быкова благодарил сам командир полка. Красноармейцы, стоя навытяжку, розовели от гордости.

За ужином, у костра, размешивая складной ложкой густую кашу-размазню, Иванов говорил:

– Благодарность дело хорошее, но…

– Вот именно, – перебил его Андрей, – Вот если бы орден или медаль…

Бойцы засмеялись. Петя Родин поддержал товарища:

– Ведь бой мы выиграли, а? Иван Иванович, как считаешь?

– Я думаю, нам и благодарность зря объявили.

– Как так?

– А очень просто. Разве это бой? Так себе, стычка, и всё тут. В настоящем бою нам бы досталось на орехи.

– Внимание! – провозгласил сияющий Кузя. – Сейчас наш батя, Иван Иванович, откроет вечер воспоминаний на тему: «Первая мировая война и героические действия солдата Иванова И. И.».

– Балабон, и все! – беззлобно буркнул Иванов. – Я к тому говорю, что плохо мы сегодня действовали.

– Это почему же?

К костру подошел Бельский. Старик смутился и, склонившись над котелком, невнятно заметил:

– Так. В общем, как бы нерешительно действовали…

Бельский понял, о чем разговор, и недружелюбно посмотрел на Иванова:

– Не заметил. Впрочем… Ну ладно… После отбоя, в общем, не положено…

Андрей проводил глазами перехваченную ремнями бравую фигуру командира.

– Он виноват, да? Иван Иванович?

Он от тебя далеко не ушел. Все вы немца в первый раз видите, отсюда и нерешительность. Привыкнем!

Ночью Андрей лежал на спине. Сквозь решетчатую крышу шалаша поблескивали искорки звезд, где-то высоко назойливым комаром нудно гудел фашистский самолет.

Андрей вспоминал убитого им врага. После боя странное, незнакомое доселе чувство заставило его взглянуть на труп. Фашистский офицер лежал, подогнув колени к покрытому рыжеватой порослью острому подбородку. На петлицах мундира белели две буквы: «СС».

Чувство омерзения и страха перед мертвым заставило Андрея поспешно уйти.

«Будет теперь сниться мне всю ночь!» – подумал он.

Но, пощупав плечо спавшего рядом Боброва, Андрей повернулся на бок и заснул тяжелым, крепким сном. Офицер ему не приснился.

Последняя декада сентября. Прозрачное далекое небо. Тончайшие на лужицах ледяные закраины исчезают при первых же лучах желтого солнца. Вокруг багряный бушующий океан лесов, падающие листья. На лесных озерах – кряканье подросшего молодняка. Чувствуется холодное дыхание осени.

Под напором рвущихся вперед немецко-фашистских войск наши части отходили и закреплялись у старинного русского города. Снежными горами белели храмы с золочеными куполами. Видны были вытянувшиеся линии деревянных домиков с резными наличниками и каменные торговые ряды, хранившие память о ганзейских связях древнерусского купечества.

Рота Быкова разместилась на западной окраине Вязьмы. Бойцы, отвыкшие за время лесной жизни от домашних удобств, чувствовали себя здесь прекрасно. Правда, до сих пор ополченская дивизия в серьезных боях не участвовала, все дело ограничивалось операциями против десантников и диверсантов, и бойцы были явно недовольны таким поворотом событий.

Утром, когда красноармейцы чистили оружие у самодельного станка, к ним подошел какой-то старичок, видимо из здешних. Сухонький, с остро выпирающим горбом и длинной, пожелтевшей от времени бородой, он долго молча буравил глазками белорубашечную шеренгу бойцов, а потом, словно ни к кому не обращаясь, сказал:

– Вот подошла армия до нашего краю! Видать, и антихристовы войска вскорости прибудут. Эвот музыка гремит.

Такое начало ребятам не понравилось. Последнее время слишком часто местные жители поглядывают на них с горечью и даже с жалостью. В глазах женщин, глядевших на отступающих, копился невыплаканный упрек.

Бобров хмуро посмотрел на горбуна. Родин со вздохом отвернулся, а маленький Копалкин, поймав щупающий насмешливый взгляд незнакомца, ответил петушиным баском:

– Ты чего, дедка, на меня уставился? Или не видал таких?

– Правильно. Таких малых солдат отродясь видать не приходилось. Бывало, у царя Николашки… богатыри! А тебе годков пятнадцать, поди?

Игорь побледнел от обиды. Задетый за живое, Бельский заступился за своего красноармейца:

– Ты, дед, отсюда ступай! Здесь воинская часть, гражданским находиться не положено.

Иванов, раньше всех окончивший чистку винтовки, подошел к старику и указал на Тютина:

– Ну, дедушка, скажи, чем не гвардеец наш Гришка.

– Н-да-с, – крякнул старик. – Этот действительно. При всей форме. Экая дешевая дубина!

Тютин, беззлобно рассмеявшись, схватил деда на руки и несколько раз высоко подбросил в воздух. Старик испуганно таращил глазки и разевал рот, как пойманная на крючок рыба.

Иванов взял старика под руку и отвел к крыльцу покосившегося домика, на ходу доставая кисет.

– Благодарствую, – перевел дыхание дед. – Ух, ну и медведище! А этот… командир-то ваш с ангельским ликом, со двора гонит. А я здесь родился и семь десятков прожил… Это как же так?

– Не волнуйся, отец! Молод он еще, не объезжен. Давай-ка закурим вместе.

В полдень старшина привез обед. Двуколка с кухней остановилась за оградой у церкви. Перегоняя друг друга, туда устремились бойцы с котелками. Из соседнего домика вышел командир роты с биноклем и посмотрел на небо. Где-то в синеве черным комариком гудел фашистский разведчик. Укрытые в городском парке, захлопали зенитки, но на их выстрелы никто не обратил внимания.

«Привыкли бойцы», – подумал Быков.

День прошел спокойно. Стрельба на западной стороне прекратилась.

– Утих фронт, – задумчиво проговорил Быков, глядя на Бельского. – Не нравится, знаешь, мне эта тишина.

Как и всякий фронтовик, он боялся тишины и не доверял ее обманчивой безмятежности.

– Подтягивают резервы. – Бельский поправил портупею.

К ним подошла группа бойцов. Бобров попросил:

– Разрешите отлучиться, товарищ командир? Хотим посмотреть город.

– Нечего, нечего города рассматривать! – нахмурился Бельский.

– Не пускает, – Бобров отошел к товарищам.

– Формалист! – Андрей с сожалением посмотрел на улицу.

Пришлось погулять по ближайшей улице, в пределах расположения роты.

На улице Ника Черных толкнул Андрея локтем:

– Смотри!

Две девушки в пилотках и гимнастерках с зелеными петличками медленно шли им навстречу.

Через несколько минут состоялось знакомство, и все вместе стали прогуливаться вдоль улицы.

– Какая чудесная церковь! – проговорила черноглазая бойкая девушка. – Изумительно красивое строение!

– Хотите подойти поближе?

Вторая девушка, пышная, курносенькая, вопросительно взглянула на подругу:

– Маша, пойдем?

– Решено, товарищи медики! – Расторопный Бобров и Черных пошли с девушками вперед, Андрей с Копалкиным плелись позади.

У самой церкви на паперти сгрудились бойцы – отделение Иванова. Сам Иванов, надевший недавно два треугольничка младшего сержанта, хозяйственно оглядывал своих немногочисленных подчиненных. В центре на ступеньке сидел знакомый старичок и что-то рассказывал.

– Садитесь, – шепнул ребятам Каневский, – интересно.

Скрипучий старческий голос неторопливо, прерывисто журчал:

– …Городишко наш известный. Иоанн Третий его, значит, присоединил к Москве, сделал крепостью. Жгли его враги, рушили. Литовский гетман Кошка жег. Потом отстроили. Боярин Телепень-Овчина пановал. Целая банда у него была. Ох, и многострадальная наша Вязьма! Грозный-царь был, Годунов был, поляки, литовцы, французы. Платов-атаман здесь воевал. Да… А теперь Гитлер подходит…

Старик обвел глазами красноармейцев и дрогнувшим, надтреснутым голосом тихо спросил:

– Удержите ли, выдюжите ли?

Красноармейцы молчали. Старик ударил в самое больное, в нерубцующуюся открытую рану. Горькая правда отступления мучила бойцов. Они видели толпы беженцев, растерянные лица отступающих, горячечный бред обмотанных бинтами раненых.

– Народ жаль. Мне что? Я свое оттопал, да и звание мое – церковный сторож – невелико. А вот бабы, детишечки… – Старик по-детски утирал слезы сморщенным кулачком.

– Дедушка, дедушка, успокойтесь! – Черноглазая девушка обняла старичка.

Красноармейцы, потупившись, молчали, поглядывая на Иванова. К нему прислушивались. Его слова ждали.

– Выдержим. Нужно выдержать, папаша! – Иванов не спеша закуривал и поделился табаком со стариком.

Откуда-то принесли гармонь, и обрадованный Каневский широко распахнул мехи.

– Ты, паря, «Шумел-горел пожар московский» знаешь играть?

Каневский покачал головой.

– Он знает популярную песню «Шумел камыш, деревья гнулись», – вмешался Кузя.

– Хорошая песня, – серьезно одобрил дед, – но под сухую не идет.

Девушки затянули «Стеньку Разина». Кузя хлопнул Каневского по плечу:

– Брось ты эту канитель, давай русского!

Весело заиграла гармошка, в круг выскочила черноглазая.

– Маша, покажи класс!

– А ну, наддай!

Подтянутый Бобров пошел вприсядку. Кузя по-разбойничьи свистнул, Черных, Захаров и Родин ринулись за Бобровым. Игорь Копалкин, выхватив из-за обмотки ложку, лихо пощелкивал в такт танцующим:

– Наддай, москвичи!

Тонкие пальцы Каневского порхали по перламутровым пуговкам, Пляска разгоралась. Дробно пощелкивали девичьи сапожки с маленькими металлическими подковками.

– На паперти, на паперти… ох, грех!

Старичок покрутил головой, секунду смотрел на мечущихся в пляске бойцов и хлопнул в ладоши.

– Пляши, ребята, господь простит!

– Сторонись! – грозно крикнул никем не замеченный Быков и прошелся так ловко, что все остановились, глядя на командира.

– Вот дает! – восторженно сказал Копалкин, усиленно треща ложкой. – Как в ансамбле…

– Вы что ж думаете, ежели командир, так ему и сплясать нельзя? – шутливо проговорил Быков, переводя дух, и, встретившись с неодобрительным взглядом лейтенанта Бельского, крикнул: – Вот так и в Берлине плясать будем! Пляши, ребята, смелее!

Тысячей взрывов лопнула тишина. Грохот орудий слился в мощный гул. Вздрогнув, замерли бойцы, не доиграла гармонь. Прохладный ветер принес дыхание близкого сражения.

Командир роты Быков, лейтенант Бельский, Иванов, сопровождаемые сторожем, поднялись на колокольню. Отсюда хорошо просматривалась местность. Линия фронта была опоясана огнем. Далеко впереди ползла извилистая золотая змея, в темноте расцветали багровые вспышки разрывов. С вражеской стороны началась артподготовка.

Быков крепко потер лоб.

– Немцы перешли в наступление, – прерывающимся от волнения голосом прошептал Бельский, – до нас меньше двадцати километров.

– Ползет-таки фашист! – вздохнул Иванов. – Надо готовиться к встрече.

Старик сторож попросил у Быкова бинокль;

– Огонь сверкает. Германцы – народ упорный, на Москву рвутся.

– Пошли!

Спускаясь, Быков приказал Бельскому быть наготове, а сам быстрым шагом направился в штаб батальона.

Иванов приказал бойцам ложиться спать, а сам еще долго возился в избе, проверяя оружие и боеприпасы.

Глава восьмая

Бой

На рассвете вместе с первыми лучами солнца появились немецкие самолеты. Самолеты шли со стороны солнца, используя его как прикрытие.

Зенитчики разгадали маневр врага, и через мгновение бледное небо запестрело шапками разрывов.

Медлительные бомбардировщики с ревом обрушились на город. Юркие тонкотелые истребители стремительно скользили над крышами домов, поливая опустевшие улицы и площади пулеметным огнем. Город содрогнулся от тяжелых ударов бомб. Зенитный огонь вскоре ослабел: фашистам удалось подавить батареи.

Иванов приказал бойцам бить по самолетам. Бобров выбрался на крышу и, примостившись за кирпичной трубой, стал посылать навстречу пикирующим «Мессершмиттам» пулю за пулей.

Захаров и Черных били вверх из распахнутого окна, Каневский, выскочивший во двор с ручным пулеметом, заметался в поисках подходящей опоры.

– Григорий! – ухватил его за рукав Тютин. – Я нагнусь, дуй с меня!

Тютин упер руки в колени, Каневский положил пулемет на его широкое плечо.

Новая волна самолетов зашла в пике. Черный «Мессершмитт» косо прошелся над крышей, прошив ее очередью зажигательных пуль. Дом церковного сторожа вспыхнул, как свечка Бронебойная пуля ударила в трубу. Брызнули осколки кирпича, один из них рассек Боброву висок.

Взобравшись на крышу, Андрей перетянул платком рану товарища и залег за трубой.

Штурмовка и бомбежка продолжались минут тридцать. Наконец самолеты улетели.

Город горел. Густой черный дым сплошной пеленой повис над центром. По улице бежали люди. Старушка, задыхаясь, несла в руке фикус. Молодая женщина в купальном халатике и резиновых ботах тянула за руку девочку. Девочка тащила белого котенка. Невдалеке гнали испуганно блеющих коз, тащили на веревке упирающуюся визжащую свинью. На носилках несли полного старика с такими выбеленными от времени волосами, что их нельзя было отличить от бледной кожи лица. Из желтой костистой его ноги сочилась кровь. Второй ноги у него не было, вместо нее – лужа черной крови на носилках.

Бойцы помогали населению. Домик сторожа удалось потушить, но пожары вокруг не прекращались. Ветер гнал по улице тучи пыли, пепла, едкого дыма.

В полдень дороги опустели, население покинуло город.

Вернувшись от командира роты, Бельский рассказал, что покуда никаких приказов о передислокации нет, хотя немцы ночью перешли в наступление по всему фронту.

– Шел по городу, как по пустыне, гражданских никого не осталось.

– Страшное дело – город без людей! – сказал Иванов. Высокий цыганистый боец Чуриков из соседнего взвода, нагловато улыбаясь, дополнил:

– Квартиры настежь, барахло покидали, входи в любую – бери что хочешь!

Иванов пристально посмотрел на Чурикова:

– Только попробуй!

– Так ведь все равно пропадет!

Тютин поднес к носу Чурикова громадный кулачище:

– Чем пахнет?

– Смертью, – нарочито сонным голосом отозвался Кузя. Все, в том числе Чуриков, смеялись. Иванов спокойно, но веско проговорил:

– Замечу – пулю слопаешь!

Чуриков испуганно отошел.

Вскоре по дороге через город потянулись раненые. Их везли на машинах и на лошадях. Многие шли пешком, бледные, обросшие, перевязанные кровавыми, грязными от пыли бинтами.

Двое раненых остановились напиться. Повар Федотыч принес им две банки консервов, пачку печенья и бутыль молока. Старшина протянул флягу с водкой, отвинтил алюминиевый стаканчик.

– Благодарствуем, ребята! – Рыжебородый боец, не поворачивая простреленной шеи, скосил красные, в прожилках глаза. – Товарищу подсобите…

Второй раненый, прижимая к груди гипсовые коробочки рук, попросил свернуть самокрутку. От водки, к удивлению старшины, оба отказались. Младший промолчал, а рыжебородый нехотя ответил:

– Не к настроению, ребята! Он-то валом валит. Огнеметные танки в ход пустил – от них земля горит. Пулеметчиков наших накрыл. Довелось потом мимо их окопчика идти – сидят как живые, обугленные, одни глаза белые видны. А руки у первого номера так к затылку пулемета и прикипели.

– Гитлер-то приказ дал начать генеральное наступление на Москву. Вот оно как…

Боец с перебитыми руками выплюнул папироску и с ожесточением затоптал ее в грязь.

– Он, гад, и нас так же норовит в землю втолочь, – заметил рыжебородый.

К вечеру рота получила приказ приготовиться к бою. Еще засветло через город проехало множество штабных машин, артиллерия. Ночь прошла спокойно.

Утром Иванов побрился, аккуратно протер бритву, сложил ее в подбитую бархатом коробочку, подшил воротничок, стянул брезентовым ремешком гимнастерку. Утреннюю проверку проводил особенно тщательно. Высокому Каневскому приказал перейти на правый фланг, Родину сделал замечание за расстегнутый ворот, Копалкина заставил вычистить винтовку.

Ты, батя, стал настоящим бюрократом, – обидчиво сказал ему Тютин:-пуговицу заставляешь пришивать! Сейчас фрицы пойдут – полетят пуговицы вместе с потрохами.

– А ты воинский вид иметь должен, потому как ты потомственный рабочий и русский солдат! А фашисты пойдут – бей их в кровину, в сердце!

Смешливый Кузя и тут не утерпел:

– В желудок их, в печенки, селезенки, а самое милое дело – в пупок. Фашисты этого не выдерживают – в момент загибаются!

Под смех бойцов Иванов ласково потрепал Кузю по плечу:

– Эх, сынок!

– Разговорчики в строю! – рассердился Бельский. – Не положено!. Смирно! – крикнул он, завидев подходившего командира роты.

– Вольно, вольно! Бельский, сейчас артиллерия подойдет. Надо выбрать позиции.

За церковью красноармейцы катили маленькие зенитные пушчонки. Чернявый лейтенант-артиллерист подошел к Быкову:

– Лейтенант Хаштария, командир батареи.

Быков крепко пожал ему руку. Бельский поморщился:

– «Сорокпятки»! Ну, теперь пропало все!

– Ничего, дорогой! – Артиллерист хлопнул пушку-сорокалятимиллиметровку по щиту. – Ты еще ей спасибо скажешь.

Немцы пошли в полдень. На западе со стороны леса показалась бронированная колонна и, поблескивая под лучами солнца, окутанная тучей пыли, поползла к замершему городу.

– Идут! – крикнул наблюдатель с колокольни. – Товарищ старший лейтенант, немцы!

Тяжелый снаряд, ударив на метр ниже того места, где был наблюдатель, пробил толстую стену и разорвался внутри. Восьмиконечный крест, поблескивая истертой позолотой, рухнул вниз, придавив к земле распростертое тело наблюдателя.

– К бою! – закричал Быков и бросился к командному пункту.

Бельский, пригнувшись, спустился в траншею. Лейтенант-артиллерист, забыв обо всем, припал к биноклю.

Танки с ходу открыли огонь по окраинам. Не видя замаскировавшихся красноармейцев, но чувствуя, что город не будет оставлен без боя, гитлеровцы обрушили лавину огня на предполагаемые районы засад и обороны:

– Приготовиться! – крикнул Бельский.

Танки приближались, вслед за ними цепями бежала пехота.

Андрей щелкнул затвором, вогнал патрон в казенник. Тютин и Каневский возились с пулеметом. Иванов быстро втыкал запалы в тяжелые рубчатые тела гранат.

Курганов боязливо поглядывал на Иванова: попадет пуля – костей не соберешь. Сам еще не научился как следует бросать гранаты и относился к этому оружию с опаской.

Город молчал. Немцы осмелели. Танки, не переставая стрелять, выползли на шоссе и бешено рванулись вперед.

– Выкатывай на прямую! – гаркнул лейтенант-артиллерист.

Не обращая внимания на осколки рвущихся снарядов, артиллеристы вытащили орудия на прямую наводку.

Загремели выстрелы. Головной танк лязгнул сбитой гусеницей, завертелся на месте.

– Ура! – заорали артиллеристы.

Тотчас же их пушчонки закрылись букетами разрывов. Бронебойный снаряд, сбив щит у одной из них, разметал прислугу. Легкий танк вырвался вперед, и не успел Андрей ахнуть, как танк, вздыбившись, накрыл орудие вместе с расчетом и, дернув кормой, помчался правее, на траншею соседней роты.

Андрей пришел в себя, заметив, что расстрелял все патроны и отчаянно жмет на спусковой крючок. Трясущимися руками он вогнал новую обойму.

Впереди мелькали зеленые фигурки немецких солдат, справа пылал танк. Кто его поджег, Андрей не знал. Пулеметная очередь веером прошлась над землей, у Андрея слетела пилотка. Он пригнулся, и в тот же момент грохочущее чудовище, перевалив через траншею, загородило небо. Андрей увидел над собой черное брюхо танка, одна гусеница его, блестя отполированными траками, вертелась с огромной скоростью, вторая медленно, словно нехотя, сокращалась.

Танк ерзал на траншее.

«Засыпать хочет! – мелькнуло у Андрея. – Заваливает». В ужасе он выпустил винтовку. Кто-то пробежал по нему, больно наступив сапогом на живот.

Внезапно снова засинело небо – танк, сорвавшись с места, заметался, пытаясь сбить пышный шлейф пламени, тянувшийся за ним. И вдруг – тишина! Кто-то монотонно стонал. Андрей выглянул из траншеи: пылающий танк остановился метрах в тридцати от него. Из люка выпрыгнули немцы-танкисты.