Текст книги "Рыжая Соня и Меч Севера"
Автор книги: Юрий Бахорин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Вожака сейчас больше заботило то, что он услышал. Вот как – завтра… Столб Пыток… Это значит, что смерть наступит не раньше, чем измученный болью мозг не заставит сердце остановиться… Или кровь не свернется в жилах от жара огня, или не вытечет до последней капли. Впрочем, последнее – вряд ли. Слишком легкая смерть. И Соне он помочь уже не в силах…
– Идем,– оторвал его от размышлений Паг.
– Плечо болит,– пожаловался Вожак.– Примотай руку.
– Зачем? Тебе осталась всего одна ночь…
– Вот я и хочу провести ее спокойно,– хмуро буркнул смертник, и тюремщик, пожав плечами, принялся за работу.
Паг действовал сноровисто, видно, проделывал это отнюдь не впервые, а Север с неожиданной тоской смотрел на унылые серые стены. Неужели все? Как глупо получилось с плечом. Будь он сейчас здоров, он бы еще мог на что-то надеяться. Даже с голыми руками можно попытаться выбраться, а так… На что он годится? Полчеловека, даже с мечом не устоит, если на него навалятся толпой.
– Идем,– повторил тюремщик, мягко шлепнув пленника по здоровому плечу.
Вожак молча встал, накинул на себя плащ, натянул на голову капюшон, запахнул полы и неожиданно ловко перепоясался веревкой как раз под подвязанной на животе рукой. Паг удивленно покачал головой и в третий раз позвал:
– Идем!
Они пошли по полутемным коридорам. Изредка попадавшиеся на пути стражники не обращали внимания ни на раба, которого, несмотря на его громкую славу, не считали человеком, ни на тюремщика. Пленник же хорошо изучил ведущие в подземелье коридоры, а потому тоже не глазел по сторонам. Он все продолжал корить себя за роковую небрежность. Как он позволил себе так обмануться, решив, что его противник неуклюж? Ведь с первых слов Злуна мог бы понять, что он не безмозглая груда мышц!
– Здорово ты Злуна,– заговорил вдруг тюремщик.– Молодец!
– А кто он вообще такой? – поинтересовался Север.
– Не знаю.– Паг помолчал, потом добавил: – Я слышал: Странник сделал Злуна. Или научил Уру, и тот сделал… Не знаю,– повторил он.
– А Странник? Кто он?
Вожак и сам не знал, зачем спрашивает, ведь жить ему осталось всего до утра. Скорее, просто по привычке.
– Мертвый Город,– ответил Паг, подумав.– За рекой Смерти… Там он… Как Уру.
– А ты бывал в Мертвом Городе? – спросил Север.
– Нет,– ответил тюремщик коротко, но по выражению его лица было ясно: он считал, что его подопечный задал совершенно глупый вопрос.
Пленник умолк и больше ни о чем не спрашивал. Дальше они шли молча, и только когда миновали последний пост, стражники зашептались между собой.
– Жалко,– сказал один.– Завтра из живого жилы тянуть будут…
– Долго теперь хорошей драки не увидим,– согласился второй, и дверь за гладиатором захлопнулась.
На столе его уже ждал ужин. Не задумываясь, Север опустился на табурет и первым делом налил себе вина, чтобы приглушить боль, а после принялся за жаркое, хотя голода и не испытывал. В голове вертелся один и тот же бессмысленный вопрос: «Неужели все?» Как там сказал охранник? Жилы тянуть? Нет, это совсем не то, чего он ждет от предстоящего дня.
Есть ли хоть малейшая возможность избежать такого конца? Утром, когда за ним явится стража, он уже ничего не сумеет изменить. А сейчас, в каменном мешке? Он окинул взглядом комнату: крепкая дверь с наружным замком, под потолком светильник, кровать с волосяным матрасом, стол, табуретка и голые стены.
Чтобы попробовать выбраться из коридора и подняться по лестнице, он должен для начала выйти из камеры и одной рукой уложить тюремщика и двух стражников. Пожалуй, трое – это слишком много. Хорошо бы одного отослать наверх с поручением… Хорошо бы… Что толку мечтать о несбыточном, если дверь все равно останется запертой? Север задумался, и ему стало смешно. Как легко все удается в мечтах! Тюремщик уходит наверх и уводит с собой стражу, оставляя при этом двери открытыми! Только все это ерунда! Вожак вздохнул и вновь принялся за еду, подумав о том, что делает это, быть может, последний раз в жизни.
* * *
Паг обсуждал с двумя стражниками недавно закончившийся поединок между Ревсом и Злуном, когда что-то гулко ударилось о каменный пол, судя по всему, одной из камер, потому что в коридоре упасть ничего не могло.
– Что это? – спросил один из стражников.
– Где? – прислушался тюремщик.
– Ай! – пренебрежительно махнул рукой второй стражник, давая понять, что здесь ничего необычного произойти не может.
Его приятель расслабился, а Паг, напротив, насторожился. Он поднялся со скамьи и медленно двинулся вдоль коридора, старательно заглядывая в каждую камеру, освещенную мягким желтоватым светом ламп. Он прошел уже почти половину пути, когда вдруг замер, потом резко бросился вправо и приник к окошку. Стражники удивленно посмотрели друг на друга, гадая, что же он увидел.
– Лекаря! Живо! – заорал Паг, отпрянув от двери.– Реве повесился!
– Плевать,– отмахнулся стражник.
– Ты завтра что скажешь повелителю, когда он тебя к Столбу Пыток привяжет? – заорал Паг, и тут до обоих вояк дошло, что старый тюремщик говорит дело.
Приятели бросились к лестнице и принялись что есть сил дубасить в дверь.
– Открывай! – кричали они то в один голос, то раздельно.– Реве повесился!
Паг трясущимися пальцами перебирал связку ключей, пытаясь отыскать нужный, в сотый раз задавая себе один и тот же вопрос: «Какой идиот придумал навесить на двери разные замки?» Наконец нужный ключ нашелся, замок, щелкнул два раза, дверь распахнулась. Паг влетел внутрь и остановился при входе.
Снятая с потолка лампа стояла на столе. Опрокинутый табурет валялся посредине камеры, а на крюке, тихонько покачиваясь, болтался висельник. Он так и не снял плаща. Даже не откинул капюшон.
– Ах, глупый башка! – покачал головой Паг и шагнул вперед.
– Не совсем,– донесся из-за его спины тихий голос, и в тот же миг тюремщик почувствовал, как шею ему сдавил стальной капкан.– Не дергайся,– сказал тот же голос,– и я не убью тебя. Только усыплю.
Тюремщик послушно затих, и почти сразу перед его глазами заплясали огненные круги, мир закружился и перестал существовать. Пленник тихонько положил его на пол и стянул с бесчувственного тела плащ.
– Помоги! – крикнул он, старательно подражая голосу янайдарца.– Тяжело!
В коридоре раздались торопливые шаги. «Двое»,– определил Вожак и, быстро выскочив, свалил одного ударом в висок. Второй коротко ойкнул и, развернувшись, кинулся бежать к только что отворившейся двери. Не обращая внимания на лежащего, Север бросился следом и уже в проеме пнул его ногой между лопатками. Тот врезался лбом в переносицу спешившего навстречу воина, и оба упали на пол.
Вожак подхватил чей-то меч и помчался наверх. Только бы ему успеть выбраться из дворца, прежде чем слух о его смерти достигнет Уру! Стражники на первом посту умерли почти мгновенно, даже не поняв толком, что же произошло. Но, падая, один из них ударился головой о стену, шлем слетел с него и со звоном, породившим гулкое эхо, покатился по полу.
Пленник кинулся к выходу, но через десяток ударов сердца услышал, что навстречу ему бегут, однако не остановился. Будь у него две здоровые руки, он действовал бы иначе, но сейчас ему оставалось только одно – выиграть время, и он бросился на врагов, хотя тех было не меньше десятка.
Латники Уру неуклюже топтались на месте, пытаясь, разрубить надвое сновавшего между ними раба. Север опять закружился, словно исполнял некий смертельный танец, а меч его описывал замысловатую кривую, постоянно обагряясь свежей кровью. Он бы давно вырвался, не стекайся со всех сторон свежие силы. Положение становилось явно безнадежным, и все-таки он продолжал сражаться.
– Быстрей! – орал кто-то из темноты зычным басом.– Если уйдет, с живых шкуры спущу!
Толпа вокруг беглеца уплотнилась, но теперь стражники только мешали друг другу. Хотя каждый из нападавших и стремился нанести решающий удар, клинки их вспарывали только воздух. Они размахивали мечами, а он убивал. На миг окружившим его бородачам стало страшно. Им показалось, что сама смерть переселилась на время в этого человека, сделав его неуязвимым и пробудив у его клинка неутолимую жажду крови. Однорукий нещадно рубил латников, а те умирали в твердой уверенности, что повстречались с демоном смерти.
– Живьем брать, идиоты! – орал все тот же бас.– Живьем!
Ну вот и последняя надежда пропала – живьем. И Север пошел вперед, положил еще двоих, дотянулся до третьего, и тут на него навалилась стена щитов. Его зажали со всех сторон, рукоять чьего-то меча ударила в висок, и воин упал на залитый кровью пол. Его долго пинали ногами, и даже когда он потерял сознание от боли, продолжали жестоко избивать уже просто так, выплескивая накопившуюся злость. Били долго и со знанием дела, а устав, перетащили в камеру, и там за раба взялись надсмотрщики…
* * *
Пока старухи возвращались в отведенные им покои, они еще старались держать себя в руках. Тем более что двое людей Уру неотрывно следовали за ними по пятам от самого амфитеатра. Однако как только они вошли в комнату и заперли за собой дверь, Гана мгновенно сникла. Соня обернулась к раскисшей подруге и окинула ее оценивающим взглядом.
– Ну-ка наливай,– скомандовала она, но Гана продолжала сидеть, словно бы и не слыша ее, и впрямь похожая на старую обиженную жабу.
– Пропал добрый господин…– прошептала она.– Теперь его уже ничто не спасет.
Воительница сокрушенно покачала головой и поняла, что действовать ей придется самой. Влив в подругу два кубка крепкого пальмового, она перетащила ее на постель и, освободив от «сбруи», уложила под одеяло. Только после этого Соня смогла расслабиться сама. Ей вдруг непреодолимо захотелось вот так же напиться и уснуть, потому что последняя фраза Ганы: «Теперь его уже ничто не спасет»,– больше всего походила на правду.
Девушка вдруг почувствовала озноб, подошла к камину, разожгла огонь, присела рядом в кресло и уставилась на огонь. Пожираемое пламенем дерево тихо потрескивало, время от времени выбрасывая разноцветные искры, и Соне неожиданно припомнился другой вечер. Казалось, это было давным-давно, вообще в какой-то другой жизни, а вместе с тем случилось всего несколько лун назад, в начале лета. Тогда она сидела не в роскошном резном кресле, а на простой грубой скамье, сделанной Хэлдиром, и тоже смотрела в огонь, а тот показывал ей странные картины, в которых смешалось все: настоящее с будущим, истина с игрой.
Как не похож тот вечер на нынешний! Там ее окружали друзья, а здесь – враги. Там впереди брезжил лучик надежды, здесь же все окрашено в мрачные цвета безнадежности. Но и тогда, как сейчас, она испытывала злость и отчаяние, душевную боль и жажду мести! Так может ли она сейчас сделать что-то ради спасения Севера, и если может, то что? Этот вопрос она непрестанно задавала себе, и постепенно он вытеснил все иные мысли. Она смотрела на огонь, а решение так и не приходило… Наверное потому, что его просто не было…
С громким щелчком красная искорка выскочила из смолистого поленца. Соня проследила за ней взглядом, а затем посмотрела на кусок дерева, от которого исходила тонкая струйка синего дыма. Струйка медленно истончалась и потихоньку сошла на нет.
«Как жизнь Севера»,– подумалось девушке, и, почувствовав, как невольно задрожали губы, она закрыла рот ладонью, чтобы не позволить нараставшему в душе отчаянию вырваться безумным криком. «Если бы я могла! О, Огненный Цветок! Сделай так, чтобы я смогла! Хотя бы подскажи, как?!»
Крошечное темное пятнышко, породившее искру, засветилось белым маячком, который невольно приковал внимание девушки. Понемногу едва заметная точка превратилась в крохотный язычок пламени, который начал расти, быстро превращаясь в лепесток. Маленький белый лепесток, нежный и беспомощный, испуганно трепетавший на сквозняке. Кончик его начал раздваиваться, еще раз и еще, пока не превратился в бутон белой лилии.
Соня затаила дыхание, боясь даже подумать о том, что это может значить. Бутон начал увеличиваться. Он тянулся вверх и вширь, медленно, но неуклонно, пока не сравнялся размерами с настоящим цветком.
– Покажи мне, Огненный Цветок! Молю тебя! – будто в бреду, шептала девушка.
Словно отозвавшись на ее просьбу, лепестки шевельнулись, ожили… Их нежная ткань стала полупрозрачной, как легкая предрассветная дымка, готовая разорваться от слабого дуновения случайного ветерка. Что-то скрывалось внутри бутона, но Соня видела только неясные силуэты, которые начали перемещаться, едва девушка обратила на них внимание, словно этого лишь и ждали.
Воительница прикрыла лицо ладонями, чтобы ненароком, невольным вздохом, не убить видение, от которого она ждала… Она сама даже не знала – чего. Наверное, боялась расстаться с такой же слабой, как возникшее перед ней видение, надеждой. Она смотрела и чуть не плакала из-за того, что не в силах разглядеть действа, разворачивавшегося у нее на глазах. Откуда-то она знала, что от того, сумеет ли она понять смысл происходящего, зависит очень многое, и потому едва не рыдала от бессилия.
«Да что же это?!» – чуть ли не крикнула она, и, разделяя ее отчаяние, ветер завыл в дымоходе, а огонь в поленьях заколыхался. Бутон раскрылся, выпрямив лепестки, а плясавшее в очаге пламя окрасило скрытые картины в сочные тона от густой лазури до пурпура и солнечного злата, на краткий миг высветив туманные образы. Соня во всех подробностях увидела яркую и страшную картину, и лепестки тут же опали, растворившись в пламени.
Девушка откинулась на спинку кресла и прикрыла внезапно наполнившиеся слезами глаза. Некоторое время она не могла даже думать, но постепенно бешено колотившееся сердце успокоилось, и она поняла, что способна здраво рассуждать. Тогда она перебралась в кресло у стола, налила вина и, потягивая его, попыталась припомнить увиденное.
…Полдень. Изливающее бешеный жар солнце золотым шаром повисло в середине небосклона. В пронзительно голубом небе не виднелось ни облачка. Справа и слева бесновалась пестрая, словно обезумевшая, толпа. На фоне мрачных башен королевского дворца возвышался помост, а на нем, почти у самого края,– Пыточный Столб.
Перед столбом стоял облаченный в доспехи Север при полном вооружении. Однако выглядел он просто ужасно. Весь израненный и окровавленный, он едва держался на ногах. И все-таки враги его боялись, потому что руки и ноги пленника сковывали кандалы, а за спиной и по бокам Вожака толпились латники в надраенных до зеркального блеска доспехах.
Перед помостом стояла карета, запряженная восьмериком, и Соня сразу узнала ее, равно как и отвратительных старух, согнутых и сморщенных неисчислимой бездной прожитых лет. Одна из них держала в руках вожжи, а вторая, в которой воительница только по горбу признала себя,– уложенный кольцами хлыст. Толпа ревела, и ни один из персонажей картины не двигался…
Соня задумалась. Все, что сейчас всплыло в памяти, вплоть до мельчайших подробностей она видела в городе. Все это существовало на самом деле: и дворец, и помост с Пыточным Столбом на Площади Казней. Она узнала и коней, и карету, и людей, и Севера… Разве что себя с Ганой впервые увидела со стороны.
И в то же время все выглядело каким-то неестественным. Ослепительно яркое солнце висело в неправдоподобно глубокой лазури небес. Толпа казалась слишком пестрой, а ее восторг выглядел наигранным, словно сборище неумелых балаганных лицедеев пыталось перекричать друг друга. Золоченые латы стражников никогда так не блестели, а ее карета окована бронзой, но никак не золотом, сиявшим едва ли не ярче солнца. Кони же, быстрые и выносливые, но всего лишь кони, показались ей просто демонами. Старухи выглядели стократ отвратительнее, чем ставшее уже привычным отражение в зеркале. Хлыст в ее ладони…
Обычно Гана правила каретой, но, видно, на этот раз Соня лишь на время передала подруге вожжи, чтобы проститься с Севером, а хлыст так и остался у нее в руке. И наконец, Вожак. Казалось, все его тело – сплошная рана. Он едва держался на ногах, и, быть может, только гордость и сила воли не позволяли ему упасть.
Она вновь почувствовала, что вот-вот расплачется, и закрыла лицо ладонью, словно надеялась таким образом заставить подбородок и губы не дрожать. Как ни странно, это помогло. Соня глубоко вздохнула и сделала еще глоток. Так что же все-таки она увидела, и есть ли в этой преувеличенно яркой картинке хоть какой-то смысл?
Ясно, что это завтрашний день, а время – непосредственно перед казнью. Означает ли это хоть что-нибудь? Если все ей лишь почудилось, тогда все ясно: она просто увидела то, чего больше всего боится,– сцену прощания. Прощания навсегда… Но если нет? Тогда что все это означает? Не то ли, что она должна успеть что-то сделать до начала казни? Судя по всему, так оно и есть.
Но что это дает ей? На казнь она, конечно, придет – Уру пришлет за ней. Но что из того? Что она должна сделать? Остановиться рядом с ним? Но зачем? Чтобы просто попрощаться? Или что-то сказать ему, или что-то от него услышать?
И этот невыносимый блеск во всем! Солнце пылает в небе, как расплавленное золото, а доспехи и кованая окантовка кареты слепят бликами! Но ведь… Соня наморщила лоб, припоминая. Да, все правильно. Карета украшена бронзовыми накладками, а на латах стражников она ни разу не видела позолоты. Не указывает ли это на то, что золоту завтра предстоит сыграть важную роль? Хвала Лепестку, золота у нее много! Только что с него проку? Ведь Уру отказался продать Севера. Или, быть может, он передумает завтра, когда она увеличит цену? Увеличит цену… Ну конечно! Как только она не додумалась до этого раньше? Ведь она может отдать ему и то, что он запрашивал с самого начала!
* * *
>
Всю ночь Халима не смыкала глаз, а весь следующий день не находила себе места. Ее терзали два чувства: любовь и страх. Любовь кричала, что она должна пойти на все, лишь бы помочь Северу. Что, если помочь ему сможет только Темный Властелин, а если и он не поможет, то не поможет уже никто!
Страх же твердил, что ни в коем случае нельзя этого делать, потому что если кто-то и желает смерти Севера больше всего на свете, так это Темный Властелин. Пока что он, быть может, и не знает, что Вожак в плену, но как только узнает, его уже никто не спасет!
Она металась между двумя желаниями – открыться и утаить от Тени пленение Севера, да так ни на что и не решилась.
К вечеру под ее прекрасными глазами обозначились темные круги.
Мрачная весть о Вожаке, как все дурные слухи, мгновенно разнеслась по Логову. Желая узнать подробности, Кучулуг подошел к Халиме, но она окинула его мрачным невидящим взглядом и повторила то, что уже и так знали все, но таким мертвым голосом, что ему стало не по себе. Он попытался утешить девушку, напомнив об отряде, который на следующее утро после того, как было получено письмо Ганы, ускакал на выручку. Она ничего не сказала и посмотрела на любовника уже ясным взглядом, но лучше бы ему не видеть его. Кучулуг поспешно удалился и тотчас дал себе слово не появляться Прорицательнице на глаза… По крайней мере, до тех пор, пока она сама его не призовет.
Халима же вернулась к себе в комнату и вновь, как и в тот, первый вечер, заперла дверь на засов, хотя и не сомневалась, что уж сегодня-то гирканец не пожалует. Правда, о нем она тут же забыла. Все ее мысли занимал Север, и только он. Она медленно подошла к темному окну и зябко поежилась. Ей стало холодно, и она подбросила дров в камин. Рука потянулась к кувшину с вином и замерла на полпути, а взгляд остановился на столе.
Точнее, не на столе, а на небольшом, в ладонь величиной, томике стихов, переплетенном в красную кожу со странным зеленым тиснением. На обложке красовался роскошный орел. Почему она решила когда-то, что книга аргосского происхождения, Халима и сама не знала – никаких меток, указывавших на то, кто и где изготовил томик, она так и не нашла.
Сейчас книжица лежала открытой примерно на середине, словно кто-то читал ее, но его прервали. Жрица знала, что послушники, поддерживавшие огонь в камине и прибиравшие комнату, осмеливаются лишь смотреть на ее вещи, но никогда ничего не трогают. Сама же она не помнила, что доставала книгу из стола… Разве что ночью, в рассеянности?
Странно… В интересные мгновения попадается ей книга на глаза и всякий раз словно бы сама показывает то, что Халима должна прочесть. Забавно, конечно, но такие загадки не нравились прекрасной колдунье. Она привыкла твердо стоять на ногах, четко знать, что происходит, и трезво оценивать происходящее, а потому всякий раз, когда ощущала причудливую игру Рока, смысла которой не понимала, невольно раздражалась.
Тем не менее она подошла к столу и взяла в руки книгу.
Путь воина узок, как сталь у клинка, Но выбор за ним – или Свет, или Тьма. И трудно сдержаться, с пути не свернуть, Но в силах Коварство Судьбу обмануть! Прикинься лишь Тенью, дочерью Дня, И воин, не зная, возлюбит тебя!
«Нет, клянусь Волчицей, это просто невыносимо!» Халима в ярости едва не захлопнула книгу, но вовремя сдержалась и положила ее на стол на раскрытой странице. Книга дает советы на все случаи жизни, побуждает к действию… По крайней мере, подсказывает пути решения сложных задач. И ведь последний стишок совсем не похож на предыдущие. В нем уже нет прежней высокопарности, он как бы более приземлен, словно говорит не о божественных делах и помыслах, а о чем-то мелком.
Последняя мысль неприятно поразила Прорицательницу. Неужели то, что ее волнует, и в самом деле ничего не значащая мелочь? Ее любовь – мелочь?! Значит, и сама она… не достойна внимания! Гирканка нахмурилась, и лицо ее потемнело. Ну нет! Она величайшая колдунья!.. Ну или в скором времени станет ею. Недаром же сам Темный Властелин заметил ее.
Да и книжка, какой бы магией она ни обладала, вряд ли станет тратить свою силу на пророчества, попади она в руки какого-нибудь никчемного существа! И… Великая Тень! Да ведь такая книга и не дастся в руки кому попало!
Но не подвела ли она Севера, забрав у него книгу? Быть может, останься она у Вожака, и он не угодил бы сейчас в смертельно опасную переделку? Нет… Жрица покачала головой. Что-то в глубине души подсказывало ей, что если такое и возможно, то ей, по крайней мере, не в чем винить себя.
Халима прекрасно помнила тот день, когда она сама не своя зашла в комнату Вожака и покинула ее, держа в руках именно эту книжицу, хотя на столе лежало много необычных, более, казалось бы, привлекательных вещей. Она словно пребывала во сне и не помнит, чтобы до того или после хоть раз чувствовала себя так же. Ею словно кто-то управлял, дергал за ниточки, а она шла, послушно переставляя ноги, смотрела, куда ее поворачивали, и брала то, на что ей указывали. И она помнит, как сразу тогда заметила книгу, словно явилась именно за ней, и, схватив ее, бросилась прочь.
«Нет,– решила Халима.– Я не могла навредить».
Это немного успокоило девушку. Она все-таки налила себе вина и откинулась в кресле, маленькими глотками прихлебывая терпкий напиток.
Некоторое время колдунья просто сидела, ни о чем не думая, даже не пытаясь понять смысл только что прочитанного пророчества.
Внезапная мысль поразила ее как удар молнии. Руки затряслись, и Жрица поставила кубок на стол, чтобы не расплескать вино. Так, быть может, она и получила эту книгу для того, чтобы прийти на помощь, когда это будет необходимо? Она тут же, порывисто вскочив, схватила книгу и посмотрела на начало стиха.
Путь воина узок, как сталь у клинка, Но выбор за ним – или Свет, или Тьма.
На этот раз речь шла не о короле, а о воине, но, как и тогда, Халима ни на миг не усомнилась, что воин этот – Север. И как каждый воин он прямо идет к избранной цели. К избранной… Свет или Тьма… А ведь она заключила союз с Темным Властелином, так что тут речь, пожалуй, о ней! Она задумалась. А Свет, значит…
Ее прекрасное лицо вновь исказилось яростью, сделавшей его похожим на отвратительную маску злобного порождения Ксотли, потому что она поняла: пока проклятая рыжая дрянь с ним рядом, он с выбранного пути не свернет! Она вздохнула и прочитала последние строки:
Прикинься лишь Тенью, дочерью Дня, И воин, не зная, возлюбит тебя!
Все правильно. Именно Свет порождает Тень, и хотя она сродни Тьме, но значительно слабее ее. Да, Тьма отступает перед Светом и превращается в свое слабое подобие, способное любого обмануть своей мнимой прозрачностью. Значит ли это, что и ей надлежит изменить себя, чтобы добиться желаемого?
Она едва не возликовала, молниеносно прикинув, как она это сделает, и тут же помрачнела: да разве о том сейчас речь? Ей ведь нужно спасти
Севера, а не обмануть!
* * *
– Просыпайся, старая черепаха! – сердито проворчал голос у нее над головой, и Соня нехотя открыла глаза.
Отвратительная образина уставилась на нее тяжелым взглядом и, только когда увидела, что спящая проснулась, удовлетворенно кивнула.
– И вовсе я не черепаха…– ответила Соня, как она сама думала, с улыбкой, а на самом деле скорчив ужасную гримасу.– Просто старенькая,– добавила она, подумав.
– Чего это ты развеселилась? – хмуро поинтересовалась у нее подруга.
– Мне было видение,– охотно объяснила Соня.
– Головой, что ли, во сне ударилась? – недоверчиво спросила Гана.
– Да нет же! – нетерпеливо отмахнулась от нее воительница и, сев на постели, пересказала все, что видела в пламени очага.
– И ты веришь в это? – буркнула Гана, ясно давая понять, что уж сама-то она никак не склонна доверять таким бредням.
– Ox, не знаю.– Соня вздохнула.– Но со мной уже случалось нечто подобное,– тихо добавила она, не уточняя, впрочем, где и когда.– Я хорошо это помню.
– Ну и как?
– Да как тебе сказать… Кое-что в увиденном тогда оказалось правдой, а все остальное еще не случилось.
Обе замолчали, и вдруг Гана вскочила.
– Так что же мы сидим?! Ведь скоро полдень! – выкрикнула она в ответ на недоуменный взгляд подруги.
Соня спрыгнула с постели и начала стремительно облачаться сперва в опостылевшую «сбрую», а потом и в бесформенную одежду, такую же ненавистную, как сморщенная кожа, покрывавшая голову и руки.
– Странно,– проговорила она, одевшись,– что владыка не прислал за нами. Кажется, он ожидал, что мы придем смотреть на казнь.– Она вопросительно взглянула на подругу.– Что бы это значило?
– Уж не испугался ли он? – помолчав, отозвалась та.
– Испугался? – удивилась шадизарка.– Но чего?
– А того, как ты управилась со Странником,– ответила Гана.– Я здорово перетрусила тогда. Думала, что нам пришел конец. Однако я видела, как владыка перестал улыбаться. Не знаю, как на Странника, а на Уру твоя победа произвела впечатление. И я подумала сейчас, а не опасается ли он, что ты попробуешь помешать расправе над господином?
– И что теперь? – Соня зло усмехнулась.– Сидеть в четырех стенах? Ну уж нет! Боится? Отлично! Пусть боится! Испугать противника – выиграть половину боя.
Она подхватила посох, и обе решительно направились к выходу. Не успели они откинуть засов, как дверь отворилась, и двое воинов, что сопровождали старух вчера, преградили им путь.
– Идем,– даже не посмотрев на них, повторила Соня.
– Прошу прощения, госпожа,– с насмешливым полупоклоном ответил один из них,– но владыка просил до вечера его не беспокоить.
– А мне он и не нужен,– успокоила его старуха и попыталась выйти.– Мы покидаем Янайдар!
– Прошу прощения,– с не менее сладкой улыбкой произнес второй стражник,– но вам, почтенные, придется немного подождать. Я обязан сообщить о вашем отъезде владыке.
– Об этом не может быть и речи! – отрезала госпожа Сонжа и тут же расплылась в самой любезной улыбке, на какую была способна.– Мне очень не хотелось бы обременять таких славных молодых людей,– прошамкала она.– Мы сами скажем владыке о своем отъезде.
– К сожалению, не могу воспользоваться твоей добротой, госпожа,– с каменным лицом ответил стражник и, одернув куртку, шагнул в коридор.
Однако что-то заставило его насторожиться. Быть может, неясный шорох за спиной, а может, и невнятное восклицание напарника. Он успел еще взмахнуть рукой, защищаясь от хлесткого удара, но она тут же повисла плетью вдоль тела, а ребро старухиной ладони врезалось ему в горло.
Жрица Затха тут же развернулась и, по-паучьи быстро пробежав несколько шагов, вонзила сухонький кулачок в живот его приятелю. Тот согнулся, ловя ртом воздух, и тут же получил мощный удар по шее, сваливший его на пол.
Когда старуха обернулась, первый парень еще сипел, скорчившись на полу и держась рукой за разбитый кадык.
– Добей его, черепаха,– проскрипела Гана.
Соня хмуро посмотрела на нее и ударила лежащего по затылку.
– Наповал,– удовлетворенно кивнула Гана.
– Очухается,– возразила Соня.
* * *
Близился полдень. Солнце прошло почти половину пути и замерло, заливая землю потоками расплавленного золота. Удивительно синее небо без единого облачка казалось неестественно глубоким. Запряженная восьмериком карета медленно катилась, с трудом прокладывая дорогу в пестрой толпе. Несмотря на жару и на то, что день совсем недавно начался, чувствовалось, что люди уже успели немало выпить. Причем не некоторые, а все, кто попадался на пути. Уродливых старух встречали приветственными криками и пьяными шутками, далеко не всегда безобидными, но обе карги только понимающе кивали, мол, чего еще ждать от пьяных.
Им предстояло всего лишь обогнуть королевский дворец, но в такой толпе и это оказалось делом непростым. Однако впереди уже виднелось свободное пространство, и Соня направила коней прямо туда.
Шум вокруг стоял просто невообразимый. Тут и там встречались небольшие группы музыкантов, нещадно мучивших свои инструменты, и те весьма странные звуки, которые им удавалось извлечь, можно было назвать чем угодно, но только не музыкой. По крайней мере, так казалось двум древним жрицам Затха. Однако толпившиеся вокруг музыкантов янайдарцы, видимо, никогда не слышали ничего иного и потому находили дикую мелодию восхитительной. Из толпы даже выскочил бородач, который затянул заунывную песню, показавшуюся Соне воплями смертельно больного осла.
– Я не вижу Севера,– негромко, но отчетливо произнесла Гана.
– Свернем за угол, увидишь,– отозвалась Соня.
Возница легонько ударила вожжами, направляя коней вправо. Медленно, но уверенно они двигались вперед, огибая королевский дворец, выворачивая из бокового проезда. Гана уже увидела слева возвышение, сооруженное ночью как раз напротив Столба Пыток. До свободного от людей пространства оставалось всего сотни три локтей.
– Приготовься,– шепнула воительница, хотя и сама толком не знала, что будет делать дальше.– Держись уверенно и не обращай внимания ни на кого, кроме меня.
Гана даже не обернулась к ней, но Соня не сомневалась, что подруга все слышала и все поняла так, как нужно. Толпа стала плотнее, и люди расступались неохотно, так что карета поехала еще медленнее. Когда до трибуны, на которой разместились Странник и Уру со своими приближенными, оставалось не больше сотни локтей, их наконец заметили.
