Текст книги "Букет для хозяйки (СИ)"

Автор книги: Юрий Копылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Отчего же, я вам отвечу. Постараюсь быть откровенной. Финны хоро-ший, трудолюбивый, честный народ. Но они какие-то скучные. Это не по мне.

– Ещё один вопрос, этот, наверное, последний. Как вы без мужчины?

Светлана рассмеялась. Будто изо рта у неё посыпались лесные орешки и покатились по полу во все стороны.

– Почему же так уж совсем без мужчины? Этого добра всюду хватает. Признаюсь: устала отбиваться. Нашла себе достойного человека. Он не мо-лод, зато богат. Меня любит. Чего ещё надо... – Она хотела продолжать, но в это время её и Андрея позвали обедать. Печенье в кармане раскрошилось, пришлось крошки незаметно выбрасывать.

Завершая свой рассказ, Андрей закончил его следующими словами:

– На основании этого отдельного мнения разведённой русской женщи-ны нельзя, как мне кажется, делать обидные для финских мужчин обобще-ния, хотя ты знаешь мою страсть к обобщениям. Скажу честно, что за время моего пребывания в Финляндии я имел возможность повидать и другие смешанные пары, где русские жёны были вполне счастливы, а их финские мужья были веселы и любили своих верных русских жён.

Однако снова, как прежде, «вернёмся к нашим баранам» по ставшему крылатым выражению дотошного адвоката Пьера Патлена, приведённому в романе Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Первое ознакомительное пеше-ходное путешествие Андрея Соколова закончилось там, где кончились за-помнившиеся ему жилые дома и начинался лес. Скорее, не лес в привычном понимании этого слова, а лесопарк. Через сквозящую, сорящую оставшейся листвой растительность он видит, как по дорожкам, усыпанным мёрзлыми почерневшими листьями, смешанными с конскими яблоками, остро пахну-щими нашатырем, проскакивают (кто рысью, кто галопом) всадники на сытых лошадях, приподымаясь на стременах. Андрей слышит перебивчатый топот копыт и храп лошадей, пытающихся избавиться от удил. Они доставляют им неприятную боль и бьют по дёснам. Андрей говорит мне:

– Ты знаешь, мой друг, я считаю, что после женщин самое совершен-ное создание творца, это, несомненно, лошади.

Забираться глубоко в лесопарковую зону Андрей не рискует и возвра-щается в гостиницу. Хочется пить, в небольшом приземистом холодильнике стоят тёмные бутылочки пива, но за пиво надо платить. Андрей пьёт воду из-под крана, подождав, пока сольётся тёплая. Пересаживается на гостиничный диван, придвигает к себе красную сумку, впервые после нескольких дней выжидания расстёгивает на ней молнию, чтобы проверить, как поживают его харчи, привезенные из Москвы. Сайки заплесневели, кажется, насквозь. Чтобы в этом убедиться, Андрей достаёт складной нож и начинает обрезать заплесневевшие куски. Добирается до сердцевины, но она тоже, увы, прогнила. И пахнет противно старой плесенью. Приходится выбросить обе искромсанных позеленевших сайки в корзину для бумаг.

Доходит очередь до бородинского хлеба. Андрей начинает нервни-чать. Вопреки устоявшемуся мнению, что бородинский хлеб якобы не плес-невеет, две буханки, которые привёз Андрей, покрыты зловещей светло-зелёной плесенью. Правда, не полностью, сплошным покровом, а как бы островками, язвами, устремлёнными внутрь, в мякоть, чтобы придать всему хлебу красивую мраморную окраску, как в гнилом болоте. Обычный корич-ный аромат бородинского хлеба с зёрнышками тмина, перебивается против-ным запахом плесени. Андрей морщит свой огромный нос и запихивает об-резанные остатки бородинского хлеба обратно в продовольственную сумку. Чтобы хлеб не задыхался, он оставляет молнию расстёгнутой. Андрей пока ещё не знает возможностей морозильной камеры обычного бытового холо-дильника. Дальше у меня не будет повода поведать об этой истории (расска-занной мне Андреем Соколовым), поэтому рассказываю её теперь.

X

Под началом Ойвы Хяркинена работал (в числе нескольких других со-трудников и сотрудниц) добродушный толстый малый Мика Смоландер. У него был большой от обжорства живот, раздавшийся зад, два подбородка, маленькие слезящиеся глазки и волчий аппетит. Он постоянно что-нибудь жевал или грыз. Он был молчун, но было заметно, что ему хочется погово-рить по душам. Однако ему мешал характер. При виде Андрея Соколова он каждый раз приветливо, но криво улыбался и что-то говорил шепеляво по-фински. Русского языка он не знал в совершенстве.

Однажды (рассказывал мне Андрей в порыве воспоминаний) Андрею надо было «срочно» ехать в какой-то отдалённый город (не помню уж, какой именно) с целью получения командировочных расходов, что служило ему регулярным подспорьем. Ойва в это время куда-то уехал или заболел (причину его отсутствия Андрей тоже не мог вспомнить), и с Андреем поехал Мика Смоландер. Переводчиком, к радости Андрея, был Алекс. Поехали они втроём на машине Смоландера, у него был какой-то поддержанный «японец». Смоландер загрузил в багажник большую картонную коробку, гнёзда которой, похожие на глубокие прямоугольные норки, были забиты банками с пивом. Такую же коробку, но с банками джин-тоника, Смоландер поставил рядом с собой, на заднее сидение, на котором расположился сам. Довольно вольготно. Кстати, рассказывал мне усмехаясь Андрей, он тогда впервые узнал, что существует такой лёгкий хмельной напиток под названием «джин-тоник», и с любопытством разглядывал жестяные банки (из тонкого алюминия), в которые были разлиты оба напитка: пиво и джин-тоник (по сути дела, то же пиво, только слаще). До этого Андрей видел такие банки только в магазинах. Такую банку можно было легко вскрыть, потянув за прижатое колечко пальцем, словно выдёргивая чеку из боевой гранаты, собираясь метнуть её в сторону коварного противника. При этом открывалось аккуратное отверстие-дыра, похожая на унылый рот древнегреческой маски, и можно было, обходясь без стакана, потягивать прямо из вскрытой банки то, что в ней было заключено. После того, как банка освобождалась от содержимого, перемещавшегося в живот любителя лёгких хмельных напитков, она, эта банка, становилась лёгкой, как «пух из уст Эола», и её можно было без труда смять рукою. Обычно такие смятые банки не выбрасывали, чтобы не портить окружающую среду, а сдавали, получив за это какие-то жалкие гроши.

Мика Смоландер сказал Алексу, чтобы тот садился за руль, а сам за-пихнул своё большое жирное тело позади Алекса, по соседству с коробкой джин-тоника, и, что-то угрюмо буркнув, стал опустошать банки одну за дру-гой. С перерывами, чтобы перевести дух.

– Что он сказал? – спросил Андрей у Алекса.

– Он сказал: поехали! – ответил Алекс.

И они поехали. Алекс хорошо вёл машину, и она его доверчиво слуша-лась. Время от времени, болтая с Алексом о всякой всячине, Андрей слышал, как позади него хлопает (со звуком вырывающихся из кишечника газов) вскрываемая Микой Смоландером очередная банка джин-тоника и раздаются редкие, с подсасыванием, громкие глотки. Ехали они долго. Иногда останавливались на обочине, возле голых кустов, чтобы Смоландер мог освободиться от накопившейся в его обширном мочевом пузыре излишней ненужной жидкости. Он испытывал блаженство, расстегнув ширинку, и долго стоял, широко расставив свои толстые ноги, зажмурившись и журча.

За это время Андрей с Алексом уже успевали вернуться на свои места в машину. Дождавшись, пока Смоландер достигнет необходимого опустоше-ния внутренности, потрясёт своим кургузым отростком, чтобы уронить по-следние капли, спрячет его в штаны, отклячивая жирный зад, и снова забе-рётся на заднее сидение, чтобы продолжить сладостное общение с джин-тоником для получения дремотного кайфа, они ехали дальше, на север.

Здесь надо сказать, что Андрею Соколову давно хотелось встретить в Финляндии (и если получится, посетить) что-нибудь похожее на русскую де-ревню, хутор или хотя бы заброшенный старый сарай, крытый соломой, что-бы немножко язвительно позлорадствовать по поводу финского капитали-стического благополучия. А то всюду, куда бы он ни приехал, красивые дома из отборного кирпича, оцинкованное железо на кровле, «финские окна со стеклопакетом». И качество, качество, качество, как зубная боль. И поделился своими пожеланиями с Алексом. А тот ему в ответ и говорит. Откровенно:

– Слушай, Андрей, что я тебе скажу. Это действительно так оно и есть. В Финляндии деревни, в русском понимании этого слова, теперь уже не най-дёшь. Прошли те времена. Разве что на крайнем севере, где живут саамы, по-старому лопари, и пасут стада оленей, можно увидеть чумы. – Он помол-чал. – Но мы сейчас как раз проезжаем по тем местам, откуда родом Мика Смоландер. Здесь живут его мать и сестра. Я сам там не был, но Мика мне говорил, что у него там нечто вроде хутора. На манер России.

– Что ты говоришь! – воскликнул Андрей. – Это потрясающе. Давай за-едем. Времени у нас полно. И торопиться нам некуда.

– Это чуть-чуть в стороне от нашей дороги. На восток.

– Сколько это чуть-чуть?

– Не знаю, честно сказать. Надо спросить у Мики.

Андрей обернулся к Смоландеру и через Алекса расспросил его. Тот сначала проявил недовольство, что его отрывают по пустякам от важного дела, но потом всё же уступил настойчивости «русского». Оказалось, что до того места, где он когда-то родился и где сейчас живут его мать и сестра, 10 километров к востоку, в сторону, и что он не был здесь почти семь лет. Однако делать крюк, тратить время и жечь по-пустому горючее не имеет смысла.

– Мика! – изумился Андрей (под перевод Алекса), – Я не верю своим ушам! Ты не видел маму и родную сестру семь лет. Мы проезжаем практически мимо твоего родного дома, а ты не видишь смысла повидаться с самыми близкими тебе людьми. Видно, джин-тоник шибко ударил тебе в голову.

– У нас в Финляндии это не принято, – сказал Андрею Алекс.

– Я настоял, – рассказывал мне Андрей, – и мы свернули.

Через полчаса они были уже на месте. Дом был бревенчатый, из ка-либрованного бруса выдержанной лиственницы, обшит строганным тёсом и пропитан олифой. Она от времени потемнела и приобрела густой коричне-вый цвет ореха. Дом одноэтажный, но довольно высокий, покрыт железной кровлей, крашенной железным суриком. На окнах искусные резные налич-ники. Белые, покрытые желтоватым лаком. В оконных рамах стеклопакеты – дань моде. Такой дом простоит сто лет, и ничего ему не будет.

Как-то странно, словно вызывающе, будто напоказ, сбоку и вперёд вы-ступала просторная деревенская уборная на два очка. Андрей потом всё это разглядел с пристрастием. А вначале он увидел на площадке перед домом скамью – качалку под балдахином. От солнца. На ней сидела как-то боком на краешке, точно присела на минутку, словно через минутку ей куда-то на-добно было бежать, чтобы успеть сделать неотложные домашние дела, су-хонькая «старушка» лет пятидесяти, с моложавым румяным лицом, без на-мёков на какой-либо макияж. Губы тонкие, в ниточку, чуть розовые, обозна-чавшие ровную линию строгого рта. Глаза водянистые, смотрят на приезжих с интересом любопытства, но без восторга. Скорее, безразлично. На коленях у неё сидит ребёнок, девочка лет трёх. Женщина придерживает девочку за спинку, чтобы она не соскользнула вниз с гладкой скользкой юбки, обтяги-вающей острые коленки «старушки» и спускающейся ей до щиколоток.

– Терве эйти! – сказал Мика Смоландер без выражения каких-либо чувств. – Мисся систер? (Привет, мам! Где сестра?)

– Хювяя пловяя! – отозвалась «старушка» скрипучим, как давно не смазанная дверная петля, старческим голосом. – Терве туола! (Добрый день. Добро пожаловать!) Мэри тю ёсся (Мэри на работе). Темя лапси Мэри, – показала она не занятой рукой на сидящую у неё на коленях девочку. – Хян микун елапсен (она моя внучка). Хянен нимянке Лиз (её зовут Лиз).

Андрей был крайне удивлён и даже потрясён. Ни мать не приподня-лась навстречу сыну, которого она не видела семь лет, ни сын не распростёр руки, чтобы обнять родную мать после столь долгой разлуки. Это было невообразимо и не укладывалось в голове.

– Не удивляйся, – шепнул Алекс Андрею. – У нас не принято на людях нежничать, церемониться и демонстрировать свою любовь. Выросшие дети – отрезанный ломоть. Так уж повелось испокон века.

– Кукя синя туойда? (кого ты привёз?) – спросила «старушка» сына, по-казав на Андрея глазами и пальцем.

– Мейдян виерас митя Неувостолитто (это наш гость из Советского Союза).

– Хян пухо суомеа? (он говорит по-фински?)

– Эй. Хян пухо сакса (Нет. Он говорит по-немецки).

– Микя эй пухо сакса (я не говорю по-немецки). Микя пухо суомеа (я говорю по-фински) Микя пухо карьялаксе (я говорю по-карельски). Тахтоа лоукес? (обедать будете?)

-Эй. Ме туляе айеа (нет. Нам надо ехать).

– Ванкаа ласим майтоа (хоть по стакану молока).

– По стакану молока это можно, – вмешался Андрей, сглотнув слюну. Алекс перевёл его слова на финский.

Мамаша осторожно передала внучку на руки Смоландеру и ушла, пе-реваливаясь, как утка, в дом. Вскоре она вынесла поднос, на котором стоял глиняный кувшин, без носика (по-нашему, махотка или кринка), с желтова-тым молоком, три стакана и мелкая плетёная корзинка с горячим домашним хлебом. Хлеб был свежайший и изумительно пахнул испеченным тестом.

– Я ничего не знаю прекраснее запаха только что вынутого из русской печи хлеба, – рассказывал мне Андрей.

Мамаша ловко разлила из кувшина по стаканам жёлто-белое молоко и забрала у Смоландера внучку. Та обняла ручонками бабушку и доверчиво прильнула к ней, вернувшись на своё привычное место.

Андрей стал жадно есть горячий хлеб (с корочкой!) и запивать его вкусным холодным молоком. Алекс пил молоко мелкими глотками, как бы интеллигентно глотая. Хлеба он не ел. Смоландер от молока отказался, что-бы сохранить в животе место для пива и джин-тоника. Андрей выпил три стакана молока и съел почти весь хлеб, лежавший крупными ломтями в со-ломенной плетёной корзинке. Красивая была корзинка.

– Какой изумительно вкусный хлеб! И корочка! – сказал Андрей и по-просил Алекса перевести. – Это вы сами пекли? И молоко – чудесное.

Алекс перевёл. Мамаша хотела вновь передать внучку Смоландеру, но девочка захныкала и никак не хотела идти на руки родному дяде. Тогда за дело взялся Алекс, но у него тоже ничего не вышло, девочка прилипла к ба-бушкиной груди и вцепилась пальчиками в её кофту.

– Дайте попробую я, – сказал Андрей.

Он протянул руки к девочке и ласково сказал по-русски:

– Лиза, хорошая девочка. Она умница и меня не боится, потому что я люблю детей. Иди ко мне, не бойся. Я тебя не уроню.

Девочка сначала недоверчиво смотрела на незнакомого дядю, увидела в его глазах доброту и любовь и вдруг потянулась к нему на руки. Мамаша унесла в дом поднос с тем, что осталось не выпитым и не съеденным. Вскоре она вернулась, держа в руках облепленный полиэтиленовой плёнкой и завёрнутый в чистую тряпицу большой каравай ржаного хлеба. От него пышело холодом, как из ледника. Секрет оказался прост: он был только что вынут из морозильной камеры холодильника.

Так Андрей впервые узнал, что хлеб можно хранить в морозильной ка-мере. А когда понадобится, его надо разогреть в микроволновой печи. И он станет свежим. Микроволновая печь тоже была для Андрея большим откры-тием. Таких в России тогда ещё не было.

Мамаша протянула замороженный каравай хлеба гостю из Советского Союза и сказала со значением щедрости, неумело улыбнувшись:

– Ланья (подарок).

Для Андрея, копившего финскую валюту (ещё не зная для чего) это был поистине царский подарок. С тех пор, живя в Финляндии, а потом и вернувшись в Москву, когда закончился срок его ссылки, Андрей хранил хлеб в морозильнике. От него и я этому научился.

– Кийтос пальон! – поблагодарил Андрей мать Мики Смоландера и склонился, чтобы поцеловать ей руку. Чуть сморщенную, загорелую. Но она отдёрнула её в испуге, будто русский гость собирался её укусить.

Андрей расчувствовался почти до слезливости и сказал по-фински.

– Хювясти, эйти! (Прощайте, мама!)

Смоландер и Алекс тоже попрощались (някеймин – до свидания). Все приехавшие сели в машину и укатили дальше.

Смоландер присосался к банкам с джин-тоником. Андрей с Алексом ехали некоторое время молча. Потом Андрей спросил, повернув голову не-ловко в сторону сидящего за рулём Алекса:

– А чем она живёт? В смысле – на что.

– Кто? – не понял Алекс.

– Мать Смоландера. Эта бедная старушка.

– Гм. Это только так кажется, что она бедная. У неё в собственности около ста гектар леса. Она его продаёт. Мэри работаёт у неё бухгалтером. Я думаю, на жизнь им хватает. Ещё и остаётся про запас.

– А! – сказал Андрей. И спросил вдруг ни с того ни с сего: – Алекс, что такое вкусно? Как ты думаешь?

– Вкусно? – удивился вопросу Алекс, не забывая нажимать на акселе-ратор, – Странный вопрос. Вкусно это вкусно. Что тут непонятного? Ты, ка-жется, джин-тоника не пил. А молоко не может так сильно ударить в голову.

– В твоём ответе нет поэзии. Вкусно это, когда ты сыт, но невыносимо жаль, что кончается. И ты больше не можешь.

– Что кончается? – снова не понял Алекс.

– То что ты пьёшь или ешь.

– Ты что, поэт?

– Нет. Я не поэт. Я игрок словами.

– Разве можно играть словами?

– Не только можно, но нужно. Язык дан человеку, чтобы играть слова-ми. Иначе было бы скучно жить на этом свете, мой друг, Горацио.

Алекс пожал плечами и подумал, что русский немного спятил.

На этом рассказ Андрея о поездке на родину Смоландера, о милом и толстом Мике, большом любителе пива и джин-тоника, можно закончить и вновь вернуться к оставленным нами баранам.

XI

Андрей спускается из своего гостиничного номера вниз, в ресторан, где его ждёт с нетерпением обещанный Ойвой обед. В ресторане светло, тепло и не играет музыка, которая обычно в России раздражает многих обедающих посетителей и мешает им разговаривать. Андрей в некоторой растерянности, не знает, как себя вести и за какой столик ему сесть. Но к нему скорыми шагами, плывущей походкой, устремляется метрдотель во фрачной паре, весь в блестящих чёрных лампасах и лацканах. В белой манжетке, с сиреневым галстуком-бабочкой. Видно, он предупреждён о приходе странного посетителя. Иждивенца, которого ресторан должен кормить за счёт фирмы «Лемминкяйнен». Он безошибочно узнаёт этого неуверенного в себе посетителя и, ни слова не говоря, жестом предлагает ему пройти к отдельному столику с одним стулом. Андрею кажется, что на него все смотрят. Он сжимается под воображаемыми им многочисленными любопытствующими взглядами ресторанной публики. Думают, видно, что важная птица прилетела, раз его сажают за отдельный от всех столик. Когда Андрей садится на услужливо отодвинутый метрдотелем стул, он украдкой оглядывается и убеждается, что на него никто не обращает ни малейшего внимания. Глупо, но Андрей расстраивается. Метрдотель желает ему приятного аппетита (хювя руока-халуа!) и удаляется с прямой спиной, точно проглотил аршин. Андрей долго сидит, не зная, куда девать свои руки, и ждёт терпеливо, не выказывая видимого беспокойства, хотя оно в нём начинает потихоньку закипать.

Наконец, после двадцатиминутного испытания его терпения, к нему подходит официантка, держа в руках поднос, ставит его балетным движени-ем на край стола и выставляет на чистую скатерть стеклянный кувшин (с но-сиком) с водой, тарелку золотистого бульона, отдельно на тарелочке кубики сухариков, в соломенной плетёной корзинке хлеб. Справа от гостя кладёт ложку, нож, слева – вилку. Пока всё это она привычно делает, Андрей её разглядывает. Она ему нравится. И он успевает подумать: почему все официантки, сколько он себя помнит, всегда и везде ему нравились. Наверное, потому, соображает он, что хозяева заведений специально подбирают хорошеньких женщин, чтобы посетители не думали о плохом, а думали исключительно о хорошем. И заказывали ещё и ещё. Как стюардессы в самолёте. Ты смотришь на их красивые, обтянутые лётной формой фигуры и тебе не так страшно падать с жуткой высоты, чтобы навсегда расстаться с этой жизнью.

Официантка, приглянувшаяся Андрею, в кокошнике, беленьком переднике, юбочка тёмно-синяя, плиссированная, чуть выше колен. А коленки круглые, притягивающие мужской нескромный взгляд, коленные чашечки едва заметно выступают. И тонкие руки оголены. И в голову лезут мысли, как, должно быть, приятно они обнимают мужчину. В верхней части рук, возле плеч, кружевные воланы окаймляют короткие рукавчики. Белая блузка выпячивается там, где у женщин скрываются груди. И это так красиво и так волнительно, что Андрей начинает усиленно кашлять, чтобы своё волнение скрыть. Как я буду здесь жить без женщин, не представляю, с тоской думает он. Это есть большой вопрос. Дождавшись, пока гость откашляется, она, улыбнувшись красивыми глазами, спрашивает по-немецки:

– Was wollen Sie weiter? Fleisch oder Fisch? (что вы хотите на второе: мя-со или рыбу?)

– О! – воскликнул театрально Андрей. – Sie sprechen Deutsch! Es ist seer gut (вы говорите по-немецки, это есть очень хорошо). – Ага, начало уже есть, прикидывает Андрей. И снова его тревожит противная трусливая мысль: а что потом? – Fisch, Fisch! – громко повторяет Андрей игриво. – Natürlich Fisch. Ich liebe Fisch (рыбу, рыбу, конечно, рыбу. Я люблю рыбу).

Когда официантка уходит, Андрей не может удержаться, чтобы не раз-глядеть её ноги. Ах, прелесть! Как хороши женские ноги! И вообще всё жен-ское тело. Прекраснее женского тела нет ничего на свете.

Второе блюдо на обед роскошное. Тарелка большая и огромная пор-ция вкуснятины. Жареный лосось. В окружении румяных палочек картофеля фри, лимонных колёсиков и свежей зелени: петрушки, лука, укропа.

– Чай, кофе? – спрашивает официантка.

– Кофе, – отвечает Андрей.

От кофе он плохо спит, но выбирает кофе. На всякий случай надо быть бодрым. В форме бодрой мужской готовности. Кроме того, ему кажется, что заказывая кофе, он больше похож на европейца. Впрочем, вопрос этот спор-ный. Англичане, например, вроде бы предпочитают хорошо заваренный чай. Крепкий. С молоком или со сливками. И спят хорошо.

После обеда Андрей не забывает прихватить с собой «незаметно» (как же иначе) пару кусков хлеба и несколько зубочисток, острых палочек, каждая из которых обёрнута в целлофановую плёнку. Такие палочки он тоже впервые увидел в Финляндии. Зачем он ворует, он пока ещё не знает. Но начинает себя пугаться. Подобное мелкое воровство начинает превращаться в навязчивую идею. На медицинском языке такая страсть, кажется, называется клептомания. Однако это жутко смешно. Пожалуй, нужно придумать мотив преступления. Андрей возвращается к себе в тесный номер, ложится на диван, закинув сплетённые в пальцах руки за голову. И мечтает об официантке.

Он воображает, как она постучится к нему, зайдёт и ляжет вместе с ним на диван. И он начнёт её раздевать... Но тут его осекает мысль: надо выброшенные им в корзину заплесневевшие обрезки хлеба скормить диким голубям, которых он видал в огромном количестве, когда до обеда ходил знакомиться с окрестностями. Голуби, выпархивали, громко трепеща крыльями, из-под ног и тут же вновь садились на грязный снег, ища, не осталось ли каких-нибудь крошек от прохожего. Кстати, прекрасный мотив: кормление голубей замечательная отговорка на тот случай, если он попадётся на воровстве хлеба. Он приподымается с дивана, собираясь забрать обрезки, но корзина пуста. Пока он отсутствовал, горничная успела очистить мусорную корзину. У Андрея мелькнула мысль: горничная тоже может представить собой интерес для сытого молодого мужчины. Но тут же себя пристыдил: хватит придерживаться принципа: бей сороку и ворону, что-нибудь да выгорит.

Он оделся и вышел из гостиницы, чтобы продолжить изучение приле-гающих мест. В рецепции он увидел вращающуюся тумбу, на полочках кото-рой стояли цветные открытки, изображавшие номера гостиницы, виды Хель-синки и карты-схемы. Он спросил у портье?

– Войко оттаа эситейтя? (можно взять бесплатно?) – выудив эту фразу из разговорника.

– Мисса те асутте? (где вы живёте?)

Андрей плохо понял, что сказал портье, но на всякий случай сказал, как умел, по-немецки:

– Ich lebe in diesem Hotel (я живу в этом отеле).

– Тиети олкаа хювя (конечно, пожалуйста), – ответил портье, широко улыбаясь и показывая щедро обеими руками на тумбу.

Теперь Андрей был вооружён. Названия улиц, переулков были написа-ны на схеме латиницей. Если вдруг он заблудится, всегда можно спросить у прохожего (мисся – где?), ткнув пальцем на схеме. И нет проблемы. Он быстро прошёл по знакомому ему пути и смело углубился в лес. Уже начало темнеть, но аллеи были хорошо освещены. Андрей удивился, что фонари (светящиеся шары на чугунных литых ножках) были расположены низко, будто их только что поставили временно. А потом заменят ножки на высокие фонарные столбы. У нас такие озорными мальчишками давно были бы разбиты.

Одна дорожка свернула в сторону и потянулась в узкой просеке круто вверх. Андрей решил по ней пройти, это было интересно и немножко жутко. Вдруг слышит позади себя крик. Типа: «Посторонись»! По-фински, конечно. Андрей обернулся, остановившись. На него снизу буквально летел, упираясь длиннющими палками и вынося их далеко вперёд, лыжник. Лицо его было обмётано инеем, изо рта вырывался пар учащённого дыхания. Лыжник бе-жал, словно на коньках. Андрей впервые увидел, что такое лыжный конько-вый ход, едва успев отскочить в сторону. Теперь он уже шёл осторожнее, по-минутно оглядываясь, чтобы его не сшиб какой-нибудь другой псих.

Метров через двести-триста Андрей вышел к ярко освещённому сквозь высокие витражи необычному зданию. Отсветы от окон падали удлинённы-ми трапециевидными пятнами на снег. Это был спортивный зал. Андрей бес-препятственно вошёл в это здание сквозь стеклянные двери и оказался в длинном, окантовывающем изнутри здание балконе. Перед ним внизу была ледовая арена, по которой стремглав, с криками, носились на коньках муж-чины и гоняли длинным клюшками толстенькую плоскую резиновую шайбу. Андрей решил, что это какая-то дворовая команда. Тогда финны не были фаворитами в канадском хоккее. А в 1995 году финны заняли первое место в чемпионате мира. Как знать, может быть тогда, в Хельсинском лесопарке, Андрей Соколов наблюдал с балкона за игрой будущих чемпионов мира.

Рядом с хоккейным залом был ещё один зал, Андрей и туда заглянул. Там он впервые увидел неизвестную тогда в России игру. По ледяной, от-шлифованной до зеркального состояния площадке, игроки пускали круглые (пузатые) камни с ручкой, держась за которую, они целились попасть в ка-мень «противника» (соперника) и вышибить его, а свой камень провести как можно ближе к центру круга, напоминающего стрелковую мишень. Помощ-ники метателя бежали рядом с двигающимся камнем и щётками на ручке часто-часто растирали лёд, чтобы придать камню нужное направление. Со временем эта игра станет олимпийским видом спорта. И наши спортсмены, особенно девушки, станут занимать высокие места. Ах, опять эти девушки! Как они нравятся Андрею. Как он будет жить без них в Финляндии?

Возвращался он в гостиницу, когда уже совсем стемнело, а лес, осве-щённый жёлтыми фонарями, казался колдовским. Стало заметно подмора-живать. Вдруг вышел месяц и залил всю округу серебряным светом, споря с жёлтым светом фонарей. Красиво, чёрт побери! Жутко красиво! «У природы нет плохой погоды, каждая погода благодать»

Андрей как раз поспел к ужину. Его обслуживала всё та же официантка, что была за обедом. Андрей кивал ей с улыбкой как давно знакомой. И даже рискнул спросить, заглянув в разговорник, изданный спецбюро по туризму «Финсовтурс» и уже изрядно потрёпанный:

– Миня он хименес? (как вас зовут?)

– Джаана, – просто ответила она, с какой-то, как показалось Андрею, готовностью. Уже потом, в номере, полистав словарь, он узнал, что Джаана в переводе с финского на русский означала «возлюбленная».

– Химени ои Ондрей, – сказал он, немного коверкая язык, чтобы офи-циантке стало понятнее.

– Хауска туту стуа (очень приятно), – ответила она приветливо, кивнув головой, и улыбнулась, обнажив ряд влажных красивых зубов. И сузила подведённые тушью выразительные глаза, показывая этим, очевидно, свою готовность продолжить общение. От этого выразительного знака Андрей за-дохнулся, не зная, что говорить дальше. Поэтому многозначительно помы-чал, поиграв пальцами по столу, как будто это были клавиши рояля.

Ужин оказался сиротским. Андрей не был голоден, так как за обедом насытился вполне. До утра. Уходя, он всё же не преминул слямзить кусок хлеба и две зубочистки.

Несмотря на выпитый за обедом и ужином кофе Андрей спал без про-сыпу. Снилась ему официантка. Но не сразу. Сначала снилась Зойка Никити-на, в которую он был влюблён в школе. Влюблён был без памяти. И был уве-рен, что женится на ней. А она его не замечала. Он тогда учился в 6-ом классе Первой Образцовой школы. Жил у бабушки на Набережной улице в городе Ефремове. И Зойка была первая его любовь. «Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает». Андрей во сне склоняется над Зойкиным лицом (она пришла к нему на сеновал и тихо легла рядом), но оказывается, это не Зойка, а официантка из ресторана. А внизу под ними, в тесной закуте тяжко вздыхает корова Белка. И пахнет её лепёхами и ссаками. В нос лезет сенная пыль. И мешает ровно дышать. Обычно запахи не снятся. А тут вот почему-то приснились. Видно, душой Андрей тосковал на чужой стороне.

XII

Следующий день тоже нерабочий, воскресенье. Такой же бездельный, спокойный. Разница лишь в том, что Андрея обслуживала другая официант-ка, чернявая, черноволосая, с кривыми ногами. Та, вчерашняя, его обидно обманула. Он ожидал снова её увидеть и рассказать ей на немецком языке, что видел её во сне. А она, подлая, не пришла. Андрей обиделся и стал раз-глядывать ноги новой. Второе отличие сегодняшнего дня от вчерашнего за-ключалось в том, что он уже не боялся заблудиться: в руках у него была кар-та-схема. И после завтрака Андрей продолжил исследование городской тер-ритории. Он наметил выйти на проспект маршала Маннергейма и по этому проспекту дойти до центра Хельсинки.

Он выбирает по карте маршрут и бодро шагает, никуда не сворачивая. Вспоминает вдруг с хмыканьем, как ходит заместитель Ненашенского Коров-кин, бывший одно время куратором Андрея Соколова: с пятки на носок, с перекатом, чуть подпрыгивая, уверенно, не сомневаясь. Андрей попробовал так идти, возомнил себя большим начальником, и ему стало весело и тепло.

Незнакомый красивый город расступался перед ним чистыми улицами, переулками, домами. Сновали машины, дребезжали и звенели трамваи. Небо было серым, низким, лохматым. Зимнее солнце не могло пробиться сквозь толщу облаков. Андрея немного тревожило одиночество и неизвестность. Чем он будет заниматься в чужой стране и где он будет жить? Но он себя взбадривал и повторял молча слова Константина Симонова: «Никто не может нас вышибить из седла, такая уж поговорка у майора Петрова была».