Текст книги "Морской фронт"

Автор книги: Юрий Пантелеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Да, я понимал: если уж тихоходные морские разведчики МБР-2 превратились в бомбардировщики, значит, туго приходится там, на фронте.

Обычно барометром положения дел под Ленинградом были для нас заявки на артогонь от сухопутных войск. Поэтому еще до получения официальных сводок мы в штабе знали, где фашисты «нажимают», пытаясь прорвать наш фронт, и где сложилось особенно трудное положение… Так, 8 сентября с утра все корабли, в том числе линкор «Октябрьская революция» и крейсер «Киров», вели интенсивный огонь по району Красное Село и южнее Петергофа. Вела огонь и Ленинградская группа кораблей, а также Отряд кораблей реки Невы. Канонада стояла невероятная, чувствовалось нарастание больших событий – они близились. Кронштадт со своими пушками и кораблями был готов по первому зову броситься на помощь Ленинграду со всей своей мощью сотен орудий и тысячами чистых и верных матросских сердец.

Нам сообщалось, что в течение дня в Ленинграде несколько раз объявлялись воздушные тревоги, но они были напрасны: вражеские самолеты не появлялись.

В городе еще ходили трамваи и в сумерках зажигались витрины некоторых магазинов. Но война неумолимо приближалась, и мирные краски жизни большого города вечером этого дня сразу поблекли. Сначала нам донесли об интенсивном артиллерийском обстреле улиц, а затем о большом воздушном налете. В это время я занимался рассмотрением плана очередных минных постановок на подступах к Кронштадту. Уже совсем стемнело, на окнах мрачно чернели шторы затемнения. В кабинет с шумом, порывисто вошел контр-адмирал Валентин Петрович Дрозд, командующий эскадрой, высокий, худой, с подвижным лицом и резкими движениями.

– Начальник штаба, бросьте ваши дела! Быстро пошли на вышку!.. – И, схватив меня за рукав, потащил за собой.

– Что случилось? – спросил я по дороге, но Дрозд твердил одно:

– Быстрее, быстрее…

Через несколько минут мы оказались на открытом мостике сигнальной вышки, что архитектурно завершала ансамбль здания штаба флота. Сигнальщики, направив бинокли на Ленинград, молчали.

Взглянув на восток, я замер: на далеком горизонте, где обычно вырисовывались знакомые очертания города, сейчас бушевало море огня. Дыма в темноте не было видно, но кровавая полоса пламени то вспыхивала, становилась ярче и выше, то чуть угасала и появлялась в другом месте… Отчетливо доносились взрывы, сливавшиеся в сплошной грохот. Оцепенев, мы наблюдали эту картину; сердце каждого больно сжималось. Пылал наш родной город…

В крепости и на кораблях была объявлена воздушная тревога, ибо в любой миг самолеты могли появиться и над Кронштадтом.

С мостиков больших кораблей, со всех наблюдательных постов люди смотрели на Ленинград, охваченный огнем, У всех создалось впечатление, будто горит весь город.

Адмирал Дрозд вскоре убыл на крейсер «Киров», где держал свой флаг; я же отправился на командный пункт ПВО Кронштадтской крепости.

Под землей было тихо, никакой стрельбы сюда не доносилось, раздавались лишь приглушенные звонки телефонов, пощелкивания приборов и доклады матросов-планшетистов, наносивших обстановку на большие светящиеся экраны.

Вся ночь прошла в напряжении. Из донесений мы узнали, что вражеский налет начался около 19.00. Бомбы посыпались сразу же вслед за сигналом воздушной тревоги. Враг попытался не только разрушить город, но и сжечь его дотла. Самолеты сбрасывали огромное количество зажигательных бомб. В 22.30 – новый налег. Было сброшено двенадцать тысяч зажигалок и около полусотни бомб крупного калибра, от 250 до 500 килограммов. В городе вспыхнуло около двухсот пожаров.

Больше всего от зажигательных бомб пострадал Московский и Смольнинский районы; много бомб упало в районе Финляндского вокзала.

От двенадцати жилых домов остались одни развалины. Разрушен городской водопроводный узел. Более пяти часов пылали продовольственные склады имени Бадаева. Склады эти, деревянной постройки, стояли с 1914 года; противопожарных разрывов между ними не было, поэтому огонь быстро перекидывался с одного строения на другое. Погибло три тысячи тонн муки и около двух с половиной тысяч тонн сахару. Правда, часть горелого сахара была потом использована.

К сожалению, нашлись в городе вражеские и просто злостные болтуны, вечно «знающие» все новости; они пустили слух, будто из-за неразумного хранения продовольствия в одном месте все население разом лишилось двухлетних и даже трехлетних запасов, а потому так быстро и наступил голод… Это была преступная болтовня, рассчитанная на то, чтобы подорвать дух и без того встревоженных людей.

Конечно, досадно было, что мука и сахар не были заранее рассредоточены по различным базам, но мы хорошо знали, что главные городские, флотские и армейские запасы продовольствия хранились совсем в других местах, включая и Кронштадтскую крепость, поэтому голод наступил позднее, независимо от пожаров 8 сентября.

Правдивое описание той трагической ночи мы находим в книге уполномоченного Государственного Комитета Обороны по продовольственному снабжению города и фронта Д. В. Павлова: «Дома, улицы, мосты, люди, скрывшиеся в темноте, озарились зловещим пламенем пожарищ. Густые черные клубы дыма медленно тянулись к небу, отравляя воздух гарью. Приближалась ночь, и казалось, нет такой силы, которая могла бы остановить наступающее огненное море. Пожарные команды, группы самозащиты, тысячи рабочих, несмотря на усталость после трудового дня, кинулись в схватку с огненной стихией, и от их неистового напора пламя слабело и вскоре заглохло, за исключением пожара на складах имени Бадаева, где огонь бушевал более пяти часов».

Совсем поздно, когда над Ленинградом потухло багровое зарево и был получен сигнал отбоя воздушной тревоги, я вернулся в штаб флота и познакомился с важными донесениями. Сообщалось, что противник ведет усиленную воздушную разведку в районе Петергофа, значит, и здесь собираются тучи. Можно ожидать нового наступления. Мы сообщили об этом контр-адмиралу Дрозду на крейсер «Киров» и командирам линкоров, ибо в любой миг от нас могли срочно потребовать огневой поддержки войск.

В донесениях сообщалось, что значительные силы врага, захватив станцию Мга, прорвались к Шлиссельбургу и окончательно захватили город… Наши войска частью переправились на северный берег Невы, усилив тем самым Невскую оперативную группу; частью отошли на восток.

Таким образом, фашистам удалось замкнуть кольцо блокады вокруг города. Сообщение Ленинграда со страной отныне могло поддерживаться только по воздуху или по воде, через Ладожское озеро.

В кольце блокады вместе с населением города оказались Краснознаменный Балтийский флот, 8, 42, 55 и 23-я армии.

Мы понимали, что теперь нужна еще большая централизация распределения всех материальных и технических ресурсов, и прежде всего боеприпасов. Уже на следующий день мы передавали всем командирам соединений приказание расходовать боезапас строго по нормам. Теперь кораблям при постановке огневых задач точно указывалось, сколько можно израсходовать снарядов. Контр-адмирал Грен не раз звонил в штаб флота и просил проверить, сколько выпущено снарядов таким-то кораблем.

– Стреляли отлично, – говорил мне по телефону Иван Иванович. – Но я хорошо знаю, там горячие головы. Прошу, проверь, Юрий Александрович, сколько снарядов они выпустили. Дело серьезное, – деликатно, но настойчиво просил он.

И приходилось проверять. Чуть ли не каждый день на корабли посылались офицеры штаба или тыла. Стреляли корабли действительно хорошо – это правда, мы часто получали благодарность от штабов частей, но и контр-адмирал Грен частенько оказывался прав: он хорошо знал своих подопечных. Нет-нет да и выпускали они то два, то четыре, а то и десять снарядов сверх нормы. Приходилось крепко отчитывать «горячие головы».

Кризис

В эту ночь никто не отдыхал. Едва я прилег на диван, в кабинет вбежал капитан 1 ранга Пилиповский. Из штаба морской обороны Ленинграда сообщали, что в ночь на 9 сентября фашисты пытались вслед за нашими частями переправиться на плотах через Неву на участке Пороги – Шереметьевка с тем расчетом, чтобы по северному берегу Невы двинуться к городу. Видимо, разведали, что наш северный берег Невы слабо еще укреплен. Но они отстали от жизни. «Слабина» была лишь в самом начале битвы за Ленинград. Пять дней назад на станции Манушкино высадилась 115-я стрелковая дивизия, доставленная нами в Ленинград из окружения в районе Койвисто. Наконец, на северном берегу уже развернулась 4-я бригада морской пехоты, прибывшая с северных островов Ладожского озера. Сюда же прибыли отряды, сформированные из рабочих-добровольцев.

Фашисты были разгромлены наголову. Сотни их трупов поплыли вниз по течению Невы, только им и удалось увидеть наш славный город! Ни один фашистский сапог так и не ступил на северный берег Невы!

Между тем противник перешел в решительное наступление по всему Ленинградскому фронту. Отмечалось передвижение войск и танков в районе Сестрорецк – Белоостров. Этот район, как шутили артиллеристы на фортах, был их «подшефный»: они обеспечивали здесь фланг 23-й армии. Флот старался, как мог. На рассвете крейсер «Киров» и северные форты Кронштадтской крепости повели интенсивный огонь по финским войскам. Их наступление на Ленинград быстро захлебнулось.

Главный удар фашисты наносили через Гатчинский укрепленный район на Красное Село – Лигово. Не менее рьяно лезли они и на ораниенбаумский «пятачок» на южном берегу Финского залива с целью захватить наши сильнейшие форты Красная Горка и Серая Лошадь. Эти форты не раз отбивали атаки белогвардейцев и интервентов в годы гражданской войны. И в наши дни мощные батареи «Красной Горки» оставались грозой для противника; в разное время суток они открывали убийственный огонь из своих 12-дюймовых орудий.

Подступы к фортам с сухопутного фронта прикрыли батальоны 2-й и 5-й бригад морской пехоты. 5-я бригада была сформирована всего две недели назад, но ее бойцы дрались мужественно и стойко, как и люди 2-й бригады, созданной еще в самом начале войны.

Положение на «пятачке» нас очень беспокоило. Тут находился Ораниенбаумский военный порт – хранилище большого количества флотского имущества и база легких сил флота.

Захват фашистами Красной Горки был бы для нас смертельным ударом, ибо тогда Кронштадт и весь флот попали бы под прямой огонь противника.

Мы немедленно информировали об обстановке всех командиров соединений и частей, с тем чтобы события, развертывающиеся на южном берегу залива, не оказались бы для них неожиданными. Для принятия на месте необходимых мер в Ораниенбаум вышел на катере начальник тыла флота генерал-майор Москаленко.

Ораниенбаумский район обороняли части 8-й армии, окруженные с суши полукольцом фашистских войск. Вместе с бригадами морской пехоты и батальонами курсантов высших морских училищ они удержали «пятачок», а тем самым Ораниенбаумский порт и все морские батареи южного берега.

Установив связь со штабом ораниенбаумской группы войск, мы в течение дня неоднократно интересовались обстановкой, готовые открыть по врагу мощный артиллерийский огонь флота.

На наших сухопутных флангах дела складывались не так уж плохо. Значительно хуже было на главном направлении наступления фашистов на Ленинград – под Красным Селом и Лиговом. Только в этом направлении флот вел интенсивный огонь из ста девяноста трех орудий калибром до 406 миллиметров; это была, конечно, сильнейшая помощь фронту. Гул артиллерийской канонады не смолкал ни на час, а порой сливался с разрывами крупных снарядов, которыми враг ежедневно обстреливал город.

Радиотехническая разведка и наши дозоры кораблей противника в восточной части Финского залива не обнаруживали. Фашистский флот не делал никаких попыток оказать содействие своей армии и в этом отношении далеко отстал от тактических взглядов, которые существовали тогда на Западе.

Днем над Кронштадтом и Ораниенбаумом появился вражеский воздушный разведчик. Из штабного садика мы невооруженным глазом наблюдали полет фашиста, наш беспорядочный зенитный огонь ему вслед и безуспешные действия звена истребительной авиации. Немецкий самолет кружился над Кронштадтом, за ним по кругу ходили наши истребители, а где-то в стороне эффектно вспыхивали белые облачка разрывов зениток. Мы прекрасно понимали, что за разведчиками пожалуют бомбардировщики и, если мы их так же деликатно встретим, будет много бедствий…

Подобная «карусель» была в тот день и над Ораниенбаумом. Надо было принимать срочные меры. Военный совет немедленно вызвал командиров летчиков и зенитчиков. Состоялся подробный разбор всех ошибок, допущенных при отражении воздушной разведки противника. Командующий флотом дал четкие указания и жестко потребовал активных действий.

Боевой опыт – какая это неоценимая сила на войне! А если его еще нет? Надо срочно приобретать, накапливать. Пока счет 1:0 в пользу фашистских разведчиков. Но это пока…

Большой воздушный бой развернулся над Петергофом. Фашисты впервые бомбили его, но это не прошло им даром. Несколько бомбардировщиков нашли свой конец в холодных водах Финского залива.

Анализ событий за день, особенно в связи с вражеской воздушной разведкой, приводил нас к выводу, что следует ожидать бомбовых налетов на Кронштадт, Ораниенбаум и Петергоф и вслед за тем наступления сухопутных сил врага. Предупреждение об этом мы позднее получили и от штаба фронта. Нужно было срочно менять диспозиции кораблей. Но это было очень трудно сделать. Линкор, крейсер и десятки других кораблей быстро не перевести с места на место, а тем более не укрыть от наблюдения с воздуха.

А вечером со штабной вышки мы вновь видели пламя над Ленинградом. К городу прорвались вражеские бомбардировщики. Но сегодня пожары угасали значительно быстрее, чем вчера. После мы узнали, что тушение пожаров и оказание помощи раненым в эту ночь проводились намного организованнее, в дело включились десятки тысяч ленинградцев, объединенных в команды местной противовоздушной обороны.

Радовало нас также то, что минные постановки на приморском фланге армии, в Копорском заливе и на Сескарском плесе проходят благополучно, а ведь усиление обороны подходов к Ленинграду со стороны моря было возложено на флот, как одна из важнейших задач.

Шел всего десятый день с того момента, как мы вернулись из Таллина, а кажется, будто все пережитое было только вчера, будто на стенном календаре не меняются числа и день не сменяет ночь – так грандиозны были события той горячей поры.

Самолетов для воздушной разведки Финского залива у нас не было по-прежнему. Решили послать с этой целью подводные лодки. 10 сентября командир бригады капитан 1 ранга Н. П. Египко получил от комфлота задание срочно подготовить три «малютки» для разведки района Таллина, Хельсинки и для действий на коммуникациях в Финском заливе.

От комфлота Н. П. Египко зашел ко мне. Мы еще раз уточнили детали предстоящего выхода лодок. Решено было до острова Лавенсари подводные лодки сопровождать специальным эскортом. При возвращении с моря их тоже будут встречать надводные корабли. Таким образом, опыт отправления и встречи подводных лодок, который мы приобрели в Моонзунде, переносился теперь в Финский залив, на остров Лавенсари, сыгравший в дальнейшем очень важную роль в обеспечении действий флота.

Сложное и ответственное дело – определить генеральные курсы развертывания подводных лодок в новой обстановке базирования флота. Часами сидели над картами офицеры-операторы штаба флота, командиры подводных лодок и сам Н. П. Египко, прежде чем удавалось выбрать наиболее удачные варианты. Приходилось детально анализировать все данные об известных нам минных заграждениях и о возможных новых минных постановках противника. В операционной зоне Кронштадтской крепости намеченные курсы движения подлодок тщательно протраливались и охранялись дозорами.

И все же чем бы мы в штабе ни занимались, мысли каждого были у стен Ленинграда. Работая, мы чутко прислушивались к канонаде, стараясь в оттенках ее раскатов найти хотя бы отдаленный ответ на самое главное, что нас волновало: как дела на фронте под городом?

Вот и сейчас после решения всех деловых вопросов Н. П. Египко медлит уходить от меня. Мы разговариваем о положении на сухопутье. Только что сообщили, что фашисты в районе населенного пункта Пелля бросили в наступление большую массу пехоты и чуть ли не две сотни танков, вооруженных огнеметами. На узком участке им удалось прорвать фронт 42-й армии и продвинуться на десять километров. 2-я отдельная бригада морской пехоты спешно направлена в помощь армейцам. В этом районе идут тяжелые кровопролитные бои… Ведь фашисты рвутся к Красному Селу, от которого рукой подать до Ленинграда.

Во время нашей беседы дрожали оконные стекла. Казалось, они вот-вот вылетят из рам. Огонь вели оба линейных корабля и крейсер «Киров». Били по району Красного Села.

Обстановка тревожная. Я прошу Николая Павловича внимательно следить, чтобы подводные лодки подолгу не стояли у плавбазы и после каждого появления вражеского самолета-разведчика немедленно меняли места.

Египко собрал документы, протянул мне руку и мрачно процедил:

– Да, дела, дела…

Я задержал его:

– Скажите, а как настроение у подводников?

– Всяко бывает. На тех лодках, которые готовятся к походу, настроение у матросов и офицеров отличное, все рвутся бить фашистов в море, мстить за Ленинград. А вот у тех, кто на берегу, кто ремонтирует лодки, не всегда ладно на душе… Зарева ленинградских пожаров кого угодно выведут из равновесия. У многих ведь там семьи. Сами понимаете…

Египко ушел, а я задумался над его словами. Наши трудности и поражения в первые месяцы войны на сухопутном фронте, наши потери на море – все это, конечно, действует на людей, кое-кого и выводит «из меридиана», как говорят штурманы. Многие даже внешне осунулись, постарели, стали резче в разговорах с товарищами. Что ж, это понятно. Слишком трагично все происходящее. Мы переживаем за Родину, за Ленинград, за наши семьи. Но надо держать себя в руках.

Мы не сомневались, что наша партия спасет страну, найдет выход из самого тяжелого положения. Это придавало нам силы и упорство в борьбе.

Донесения с фронта поступали одно горше другого. В довершение ко всему фашисты после сильных артиллерийских обстрелов Ленинграда снова совершили массированные воздушные налеты на город. 10 сентября, пожалуй, была самая жестокая бомбардировка Ленинграда, с большими жертвами среди населения и крупными разрушениями. Зарева пожаров многие часы были отчетливо видны в Кронштадте. На город было сброшено шестьдесят девять больших фугасных бомб и около двух тысяч зажигательных. В восьми районах города возникло более восьмидесяти пожаров. Сгорело еще три Бадаевских склада, но на этот раз без продовольствия. Большой пожар полыхал на судостроительной верфи имени Жданова, горел маслозавод «Красная звезда». Убито и ранено более семисот ленинградцев…

11 сентября утром из приемной донесся густой раскатистый бас:

– Начальник штаба один? – С этими словами дверь открылась, и в кабинете появилась знакомая плотная фигура генерала Москаленко.

Митрофан Иванович был сумрачен и неразговорчив, вижу, что и он ночь не спал, заметно осунулся. У него тоже значительно усложнилось управление хозяйством тыла флота, ибо флот находится в Ленинграде и в Кронштадте. И потому определилось как бы два тыла флота, но над ними довлел тыл Ленинградского фронта, все больше и больше прибиравший к своим рукам все флотские запасы продовольствия, топлива и боеприпасов. Этого требовали интересы обороны осажденного города-крепости, но к этому нам трудно было привыкнуть.

Видимо, и у меня был вид далеко не богатырский и менее всего торжественный, ибо Митрофан Иванович, поздоровавшись, глядя в упор, коротко спросил:

– Плохо?

Конечно, можно было бы переспросить, что именно плохо, но понятно, о чем в те дни могла идти речь. Я так же коротко ответил:

– Очень плохо…

Москаленко ни о чем больше не спрашивал, открыл папку и перешел к делам:

– Тыл Ленфронта требует сведения о всех наших запасах продовольствия, топлива, боеприпасов, обмундирования и о минах… Вот ведомости, согласованные с отделами штаба флота.

Передо мной лежали большие квадратные листы, под ними оставалось место для двух подписей – начальника штаба и начальника тыла флота. Теперь, видимо, весь расход этого добра будет строго централизован, а запасы у Москаленко пока ещё большие, они годами накапливались на старинных флотских складах и в арсеналах.

– С углем плохо, – продолжал генерал. – Хотя запасы у нас немалые. Но они хранятся в Угольной гавани Торгового порта, а это сейчас уже всего лишь в трех километрах от переднего края. Фашисты знают, что значит для нас уголь, и все время, мерзавцы, держат склад под артиллерийским огнем. Лишь только появится маленький буксирчик, а они уже открывают стрельбу. Этой ночью усиленно бомбили гавани Торгового порта, и особенно Угольную гавань, сбросили много зажигательных бомб. Хорошо, что начальник участка Мамруков – человек энергичный. Под его руководством быстро справились с огнем, и топливо не погибло.

Доклад начальника тыла прервал оперативный дежурный. Он доложил: командир дозорного охотника сообщил, что его обстреляла батарея на мысу Ино. Раньше ее здесь не было. С Лавенсари доносят, что две канонерские лодки финнов обстреляли наш пост связи и наблюдения на острове Соммерс. Правда, наши торпедные катера заставили врага укрыться в шхерах. Но так или иначе, о появлении батареи на мысе Ино я приказал сообщить капитану 1 ранга Мещерскому, который с отрядом кораблей продолжал почти ежедневно ставить в этом районе минные заграждения. Постановки прошли благополучно и значительно усилили оборону подступов к Кронштадту и Ленинграду в самые страшные сентябрьские дни.

Фашисты истерически кричали по радио, что Балтийского флота больше не существует. И если пока что они не чувствовали особенной боли от атак наших подлодок и от массовых минных постановок, то все больше и больше болела голова у маршала фон Лееба от огня флотских орудий и от яростных атак бойцов морской пехоты.

Все сроки занятия Ленинграда, назначенные Гитлером, оказались липовыми, было от чего бесноваться фон Леебу – такая затяжка ничего хорошего ему не сулила.

Все больше усложнялась обстановка на Моонзундских островах. В очередном донесении от генерала Елисеева сообщалось, что фашисты собрали значительные силы десанта, под прикрытием авиации форсировали узкий пролив и в ночь на 13 сентября высадились на острове Муху. Идут кровопролитные бои. Противник хотя и несет большие потери, но все же может еще подбрасывать резервы, а главное – у него сильная авиация. А у нас никаких резервов. Тяжело было нам, штабным работникам, от сознания, что мы ничем не можем помочь гарнизонам архипелага. Безусловно, немцы приурочили наступление на острова к дням штурма Ленинграда, им позарез нужно освободить свои дивизии в Эстонии и бросить их под Красное Село. Но героические защитники островов крепко вцепились в немецкие дивизии, держат и перемалывают их.

Стало известно, что фашисты усилили морские перевозки между Таллином и Хельсинки и по внутренним шхерным фарватерам на Выборг. Вражеские подводные лодки обнаружены в районе банка Нагаево – остров Гогланд и три сторожевых катера у острова Родшер. Канлодки противника вновь пытались уничтожить наши наблюдательные посты на островах Нерва и Соммерс.

Командующий флотом принял решение послать подводные лодки с задачей поставить мины на рейде Таллина и в Выборгском заливе. В тот же день такое распоряжение было передано командиру бригады подлодок капитану 1 ранга Египко. На разведку района Таллина 12 сентября дополнительно вышла подводная лодка «М-97». На другой день к острову Соммерс направилась «М-77». Поход в район Хельсинки пока был отставлен, так как вернувшиеся из этого района командиры лодок «М-98» и «М-102» докладывали о густом минировании, о большом числе плавающих мин, встретившихся у них на пути.

Комфлот в тот день возвращался из Ленинграда значительно раньше, чем обычно. Я встретил его на штабной пристани в Итальянском пруду – напротив штаба флота – и сразу ощутил: случилось что-то из ряда вон выходящее.

Молча и сумрачно стоял он на пристани, выслушивая рапорты дежурной службы, затем быстро прошел в кабинет. Вызвал меня, начальника оперативного отдела и начальника тыла.

Из разговоров по телефону со штабом морской обороны Ленинграда нам было известно, что Ленинград готовится к уличным боям, к обороне каждого квартала, каждого дома. Создана особая организация – штаб внутренней обороны города, выделены специальные части. Все это мы воспринимали как логичную военную необходимость, как предосторожность. Однако те новости, с которыми прибыл комфлот, были для нас полнейшей неожиданностью…

С карандашами и рабочими тетрадями в руках мы молча приготовились записывать приказания.

Окинув нас взглядом, вице-адмирал сказал:

– Положение на фронте критическое, идут ожесточеннейшие бои. Ленинград будем защищать до последней возможности. Но все возможно. На тот случай, если фашисты прорвутся в город, на предприятиях и военных объектах созданы «тройки» по уничтожению всего, что может захватить враг. Минированы будут все мосты, заводы, предприятия… Если противник ворвется в город, он погибнет под его руинами.

Наступила долгая, мучительная пауза. Комфлот вытер вспотевший лоб и продолжал:

– Ставка требует, чтобы ни один корабль, ни один склад с имуществом, ни одна пушка в Кронштадте не достались врагу. Если обстановка потребует, все должно быть уничтожено. Штабу и тылу флота срочно составить план минирования каждого корабля, форта, склада… Людей перед взрывом будем свозить на берег, формировать в отряды и направлять на фронт. Предупреждаю, – комфлот нахмурил брови, – об этом решении могут знать лишь непосредственные исполнители… Ясно?

Никто никаких вопросов не задавал. Да и что можно было спрашивать?!

Поначалу мы были ошеломлены. В голове бродили разные невеселые мысли. Вот где нужна была вся сила нашей политической работы!

И она дала себя знать.

Военком штаба Л. В. Серебренников созвал коммунистов отделов, которые так или иначе были причастны к разработке этого страшного плана… И как бы каждому из нас ни было горько, все же брало верх сознание, что выполнить приказ Ставки – это наш долг коммунистов.

Вызывались командиры соединений с военкомами, уточнялись всевозможные детали предстоящего дела, подсчитывалось потребное– количество взрывчатого вещества, устанавливался план расстановки на фарватерах кораблей и в каком порядке будут доставляться команды на берег. Важно было подобрать исполнителей– особо выдержанных, надежных коммунистов, в чьи руки вручались рубильники замыкания специальных проводов. Надо было принять все меры, чтобы избежать несчастных случаев, могущих привести к катастрофе.

Меньше всего мы беспокоились о злом умысле, ибо слишком крепка и спаяна огромная партийная организация флота, но бдительность, самая строгая бдительность– вот что требовалось от каждого коммуниста.

Вечером, когда материалы переписывались машинистками и наступила невольная пауза, ко мне зашел начальник тыла Митрофан Иванович Москаленко. По привычке он основательно и плотно уселся в кресло, подальше отодвинул пепельницу, рулоны с картами и хозяйским глазом начал осматривать кабинет, ожидая, пока я кончу говорить по телефону.

– Скажи, чтобы выкинули этот старый диван. Ему сто лет, и он годится только на свалку… – пробасил он.

Такое замечание на фоне трагических событий, которыми мы жили, вызывало улыбку. Я понял: Митрофан Иванович чутьем старого политработника понял, что нужна какая-то разрядка…

И вот в такие трагические минуты мы вдруг стали обсуждать, какой ремонт потребуется зданию штаба после войны…

Вместе с тем трудно было отделаться от мысли, а что, если завтра после обеда мы взорвем весь наш штаб и он рассыплется на кусочки вместе со всей его старой мебелью? Какой тогда нужен будет ремонт?! Но я промолчал.

Вскоре машинистки принесли первые листы плана, и мы принялись тщательно их вычитывать, произнося вслух совершенно непривычные для оперативно-тактического лексикона слова: «взрывается», «уничтожается», «поджигается»…

Уходя, Митрофан Иванович прогудел с тяжелым вздохом:

– Да, ничего себе делишки…

Едва забрезжил рассвет 12 сентября, как на флот посыпались «заявки» с сухопутья на огонь линкоров, крейсеров, береговых батарей… Крепость Кронштадт и корабли вели беспрерывный, все нарастающий огонь. О расходе боезапаса в этот день не думали. Генерал Москаленко, встревоженный необычным гулом канонады, рано зашел ко мне и тревожно спросил:

– А как с расходом боезапаса? Или вы в штабе думаете, будто у меня полные артсклады?

Ничего путного ответить я не мог, ибо мы тоже об этом беспокоились. Я поспешил связаться со штабом морской обороны в Ленинграде, ему там ближе к штабу Ленфронта и виднее. Ответили коротко: на карту поставлено все, и вопрос о нормах расхода боезапаса сегодня никого не интересует.

С 6 часов утра фашисты начали атаки по всему фронту. Гитлер в приказе своим войскам заявлял, что со взятием Ленинграда кончится война…

Значительное преимущество противника в танках, артиллерии и авиации сказывалось на всех участках фронта. Вот почему в эти часы так нужен был огонь флота, всех его кораблей, батарей крепости и железнодорожной артиллерии. И флот громил врага, поддерживая свою армию.

Все же мы оставили Дудергофские высоты – важную командную позицию на подступах к городу. Заняты врагом Пушкин и Красное Село. Держатся Пулковские высоты. Здесь один из участков героически обороняет 1-я отдельная бригада морской пехоты под командой прославившегося еще под Таллином полковника Парафило.

Выйдя с Васильевского острова, бригада с ходу вступила в бой и вела его три дня подряд. В самый напряженный момент среди балтийских матросов появился прославленный герой гражданской войны маршал К. Е. Ворошилов. Это еще больше воодушевило моряков. Они отбили десятки атак. Но резервов не было. И случилось неизбежное: 13 сентября наш фронт был прорван у Лигово. Теперь уже над Ленинградом нависла непосредственная угроза. Фашисты в четырнадцати километрах от города!.. Кровь стыла в жилах при этой мысли, и только мощный гул канонады флота немного ободрял нас, напоминая о том, что есть еще порох в пороховницах…

Конечно, все было брошено в помощь фронту – наша флотская авиация, бомбардировщики, истребители… Даже морские разведчики – тихоходные МБР-2 – и те беспрерывно бомбили войска фашистов, помогая пехотинцам отбивать бесчисленные атаки.