Текст книги "Морской фронт"

Автор книги: Юрий Пантелеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Сердца пылают гневом

На следующий день после возвращения из Койвисто мы с капитаном 1 ранга Ганцовым были командированы в Смольный на совещание по поводу эвакуации населения из Ленинграда. Нам вменялось в обязанность доложить, сколько нужно вагонов для семей военнослужащих флота. Признаться, таких сведений ни в штабе, ни в политуправлении флота не оказалось. Это обстоятельство меня смутило. Но ехать надо, ибо помимо всего мне необходимо установить личный контакт со штабом Ленфронта, уточнить ряд организационных вопросов.

По давно установившейся привычке, мы сначала добрались катером до Ораниенбаума, а далее на легковой машине направились в Ленинград. Штабной гараж размещался на окраине Ораниенбаума. Всего лишь два с половиной месяца не был я на южном берегу Финского залива, а сколько здесь перемен! Ораниенбаум, Петергоф, Мартышкино и другие дачные предместья Ленинграда приобрели ярко выраженный фронтовой облик. По улицам несутся камуфлированные машины с солдатами и воинскими грузами, санитарные фургоны с большими красными крестами. Шоссе уже сильно побито, – должно быть, прошли танки и артиллерийские тягачи. На обочинах дороги валяются поломанные и опрокинутые машины, прицепы. В придорожных домиках не видно людей. Окна либо выбиты, либо заколочены. Видимо, это характерно для войны – вся жизнь, биение ее пульса, сосредоточено на дорогах… Здесь не только беспрерывный гул машин, но и гомон то молодых и звонких, то хриплых, надорванных голосов.

Едем медленно, наш блестящий «ЗИС» что белая ворона в бесконечном потоке запыленных фронтовых машин. Кто-то кого-то толкнул, кому-то мешают проехать, все это не может обойтись без крепких словечек, вот и стоит над дорогой звон голосов:

– Куда лезешь!..

– Осади чуток!

– Давай живее, спать потом будешь!

А то на грузовичке слышна гармонь и залихватская русская песня.

И все на фоне беспрерывной канонады тяжелых орудий флота…

– Вот если бы записать на пластинку всю эту музыку дороги, – пошутил Иван Николаевич.

Движемся вперед все равно что плывем по реке на плоту по течению – ни остановиться, ни свернуть. Старшина 1-й статьи Карнаух, лучший водитель нашего гаража, нервничает. На блестящем кузове машины никогда не было пятнышка, а тут нас уже царапнули основательно. И не один раз…

А вот и Ленинград, мой родной город. Всматриваюсь в него, в знакомые с детства улицы и дома. Хочется спросить: «Ну, старина, как себя чувствуешь?» Впрочем, что спрашивать, если и так все ясно: город прикрыл глаза и сурово нахмурился. Дома на перекрестках улиц превратились в артиллерийские и пулеметные точки. В амбразурах дотов видны стальные дула. Улицы и проспекты перегорожены противотанковыми надолбами. Для проезда оставлены узкие проходы. Зеркальные витрины магазинов заколочены досками и обложены мешками с песком. Не блестят огнями огромные окна знаменитого Елисеевского магазина. Нет коней на Аничковом мосту. Вместо Медного всадника высится гора из досок и мешков с песком…

Народу на улицах стало меньше, все куда-то суетливо, озабоченно спешат.

Подъезжаем к Смольному. Он отлично замаскирован, камуфлирован грандиозной маскировочной сетью. Даже на близком расстоянии трудно различить контуры здания, утопающего в осенней потускневшей зелени.

Поднимаемся по историческим ступеням. Много военных, но везде привычная чистота. В коридоре приглушенная тишина, лишь редко поскрипывают сапоги. Голоса и стук машинок едва-едва слышны за дверями кабинетов.

В морском отделе штаба Ленфлота я встретил друга детства, капитана 1 ранга В. И. Рутковского. Владимир Иванович – прекрасный офицер-оператор. Образованный, с большим опытом работы в Генеральном штабе, он был к тому же очень жизнерадостным, полным юмора и оптимизма. Эти качества выручали его в самые тяжелые дни в Ленинграде, а затем в Крыму, куда он был послан для выполнения ответственных заданий.

Естественно, чтобы разобраться в обстановке, мы прежде всего явились к В. И. Рутковскому. Я поделился с ним своими опасениями о неточности моих сведений насчет количества семей, подлежащих эвакуации. Владимир Иванович поспешил меня успокоить:

– Юрий Александрович, не унывай. Никто ничего толком не знает. С этим делом явно кто-то протабанил… Заходи после совещания, есть разговор.

В большом кабинете командующего Ленинградским фронтом, у стены, стоял длинный стол, покрытый темным сукном. За столом сидел К. Е. Ворошилов. Вид у него был утомленный. Мне показалось, что он чувствовал себя плохо, был простужен и разговаривал не свойственным ему, тихим и вялым голосом. В кабинете собрались много военных и штатских, среди них было несколько женщин. Все вызванные разместились вокруг стола. Окна кабинета были зашторены черным материалом, поэтому в комнате было душно и мрачно.

Кроме маршала, мы никого в лицо не знали. Здесь собрались командиры частей, начальники военных учреждений и предприятий, представители советских и партийных организаций. Из выступлений мы поняли, что план эвакуации населения не выполнен, допущено много досадной путаницы и просто безалаберщины. Многие ленинградцы со своими семьями отказывались покидать родные гнезда и не решались отпустить детей одних. Многих пугала далекая поездка в незнакомые края. Ведь все имущество, годами накопленное, приходилось бросать на произвол судьбы…

К тому же люди помнили ошибки, допущенные в первые недели войны.

Еще в конце июля из Ленинграда отправили 10 эшелонов, в которых было более 15 тысяч детей. Поезда почему-то направили на запад Ленинградской области. А там уже подходил враг. Чуть ли не под дулами фашистских автоматов эшелоны удалось повернуть обратно в Ленинград. Но когда они прибыли в город, большинство родителей детей уехали в эвакуацию. Детей отправили на восток, но долгое время родители даже не знали их адресов.

Выступавшие на совещании рассказывали, что эшелоны с эвакуированными по многу дней простаивали на запасных путях, бесконечно менялось их направление. В общем, было много неразберихи… Это потому, что в свое время мало думали о войне. На совещании кто-то сказал в свое оправдание: «Помилуйте, кто мог предполагать, что враг окажется под Ленинградом?!» Да, об этом трудно было думать. Но тот факт, что финские аэродромы расположены в десяти минутах полета от Ленинграда, известен был давно, это ко многому нас обязывало…

29 августа из Ленинграда ушли последние поезда. Вскоре после этого станции Мгу и Чудово захватили фашисты. Связь города со страной по железной дороге была прервана.

Маршал Ворошилов сурово требовал ответа: почему не выполняется решение правительства об эвакуации? И нам, флотским, досталось за то, что в Ленинграде застряли много семей военнослужащих.

В итоге всех принятых властями мер удалось эвакуировать всего лишь около 500 тысяч ленинградцев, а надо было вывезти в три раза больше. Таким образом, в блокированном городе осталось почти два с половиной миллиона жителей, да в пригородах 343 тысячи. Но что хуже всего, среди оставшегося населения было 400 тысяч детей…

Совещание закончилось довольно быстро и оставило у нас смутное и тягостное впечатление.

На следующий день Военный совет Ленфронта принял решение продолжать эвакуацию в обязательном порядке и в ближайшее время вывезти не менее миллиона жителей через Шлиссельбург. Но осуществить это решение не удалось: через четыре дня Шлиссельбург занял противник.

Лишние люди в городе – лишние жертвы. Очень скоро это стало очевидным для всех.

После совещания мы вернулись к В. И. Рутковскому. Он встретил дружески:

– Чем расстроен, адмирал?

Я поделился своими впечатлениями о совещании. Владимир Иванович перебил меня:

– Это еще ничего, вывезем людей через Ладогу. А вот я тебе другое расскажу…

Мы присели за стол. Порывшись в бумагах, В. И. Рутковский протянул мне несколько листков:

– Наши захватили любопытные документы. Гитлер приказал до наступления морозов взять Ленинград во что бы то ни стало. Лишь после этого он намерен наступать на Москву… Как видишь, здесь мы будем защищать Москву. Ясно?

Рутковский показал нам фашистские листовки, в которых говорилось: «Мы сровняем Ленинград с землей, а Кронштадт с водой».

Многого захотели господа! Поражали нахальство и примитивность фашистской пропаганды. На дураков рассчитывают, не иначе!

Нас интересовало все, связанное с обороной Ленинграда. В. И. Рутковский представил меня своим товарищам – работникам оперативного управления фронта. Они рассказали, как город готовится к обороне. Можно было лишь изумляться тому, как много успели сделать ленинградцы. По зову партийных и советских организаций более 80 тысяч человек трудились на строительстве оборонительных сооружений. За короткий срок было возведено около 400 бронированных точек для орудий и около 700 пулеметных гнезд. Создано несколько тысяч бомбоубежищ, дотов и дзотов. На окраинах выросли баррикады: город готовился к уличным боям.

– Надеемся, что флот поддержит нас артиллерией, – сказал полковник из оперативного управления. – Много у вас ее?

В распоряжении флота было 338 орудий кораблей, фортов и железнодорожных батарей калибром от 100 миллиметров и выше, в том числе 78 орудий калибром от 180 до 406 миллиметров. Цифры солидные.

Стекла в окнах звенели от гула тяжелых орудий, стрелявших на Ржевке с Морского полигона. Могучая музыка.

4 сентября чуть свет в штаб флота прибыл контр-адмирал И. И. Грен – начальник артиллерии морской обороны Ленинграда.

Как многие старые артиллеристы, Иван Иванович был слегка глуховат, однако его друзья посмеивались, уверяя, что вещи ему приятные он слышит лучше, а все неприятное доходит до его слуха с большим трудом… Вспоминали случай в Кремле на приеме военных моряков. Сталин высказал критические замечания по поводу выбора калибра орудий для новых кораблей. Иван Иванович сидел безучастно, по всей видимости, ничего не слышал. Он был тогда в звании капитана 1 ранга. Заметив молчаливого командира, Сталин настороженно спросил, кто это такой. Нарком ВМФ объяснил, что это очень знающий артиллерист, до самозабвения влюбленный в свою профессию и сделавший большой вклад в развитие морской артиллерии. На это Сталин негромко сказал, обращаясь к Наркому: «В таком случае ему надо дать более высокое звание». Иван Иванович при этих словах вскочил и громко отчеканил: «Служу Советскому Союзу!»

На редкость вежливый и предупредительный, И. И. Грен был небольшого роста, худой, почти всегда с приятной, располагающей улыбкой, не любил многословия, говорил тихо, приглушенно, иногда останавливал собеседника: «Говорите, пожалуйста, тише… Я вас хорошо слышу».

На сей раз контр-адмирал Грен прибыл в Кронштадт по весьма важному делу. Требовалось организовать управление огнем нескольких сот орудий флота, а это значит – обеспечить надежную связь, быстро назначать цели, выбирать калибр для их поражения, регулировать расход боезапаса. Еще в августе в Ленинграде было создано управление артиллерией морской обороны Ленинграда. Теперь, учитывая, что весь флот базировался на Ленинград и Кронштадт, это управление укрупнялось до флотского масштаба. Контр-адмирал Грен был назначен начальником артиллерии флота и оперативно подчинялся командующему артиллерией фронта. Все заявки штабов фронта и армий на артиллерийскую поддержку сосредоточивались в этом новом управлении. Командный пункт И. И. Грена располагался в подвальном помещении Военно-морской академии на Васильевском острове.

Сейчас нам предстояло наметить артиллерийские позиции для кораблей и железнодорожных батарей, а также определить районы, по которым будут вести огонь береговые батареи. Нужно было наладить четкую и надежную связь между сухопутными частями и штабами корабельных соединений и фортами, договориться о единых сигналах. Нам очень помог опыт, накопленный при обороне Таллина, и скоро все вопросы были решены. В этой работе кроме артиллеристов участвовал большой коллектив офицеров – операторов штаба, связисты флота, специалисты шифровально-штабной службы офицера Кашина. Чтобы улучшить взаимодействие нашей артиллерии с сухопутными частями, в штаб каждой из приморских армий был назначен в качестве офицера связи морской артиллерист.

И. И. Грен придавал особое значение организации корректировки огня, что опять-таки требовало опытных артиллеристов и связистов. А людей не хватало. Много моряков потеряли в Таллине, еще больше отдали в морские бригады… Пришлось предельно сокращать «аппетит» Ивана Ивановича, он сердился и увещевал:

– Поймите, я хочу стрелять по фашистам, а не по площадям… Давайте мне людей для наблюдательных пунктов!

Мы вздыхали, опять подсчитывали свои возможности и, увы, вынуждены были огорчать И. И. Грена.

Все же почти все корабли и батареи создали по два НП: один, главный, – на переднем крае обороны и второй, запасной, – в ее глубине.

Корабли мы разбили на три группы. Первая группа– Отряд кораблей реки Невы состоял из новых эсминцев, канонерских лодок, сторожевых кораблей, тральщиков и катеров, занимавших позиции между Смольным и Усть-Ижорой. Командовал отрядом некоторое время капитан 1 ранга Чероков, а затем всю осень и зиму капитан 1 ранга Солоухин. В состав второй, Ленинградской группы кораблей входили крейсер «Петропавловск» (недостроенный), стоявший в районе Угольной гавани Торгового порта, крейсер «Максим Горький» (у Хлебного мола) и несколько эсминцев, занявших позиции в районе Торгового порта. Третью группу образовали корабли района Кронштадт – Ораниенбаум: линкор «Октябрьская революция» (на позиции против Стрельны), крейсер «Киров» в Кронштадте, несколько эсминцев и канлодок – в Ораниенбауме и на Кронштадтских рейдах, линкор «Марат» – в ковше Морского канала.

Северные форты Кронштадта представляли собой отдельную мощную артиллерийскую группу с орудиями до 10-дюймового калибра включительно.

И наконец, совсем особую группу составляла железнодорожная артиллерия и артиллерия военно-морского научно-испытательного полигона. Это были десятки батарей с орудиями калибром от 100 до 406 миллиметров.

Такова была схема организации артиллерии флота, находившейся в оперативном подчинении контр-адмирала И. И. Грена. В совокупности это была крупная сила, существенная поддержка сухопутному фронту под Ленинградом.

Весь день в штабе кипела работа по составлению и согласованию документов, необходимых для надежного управления большой массой флотского огня.

– Иван Иванович! Получается, что теперь у тебя огня больше, чем было у нас в Таллине?! – шутя заметил я.

– Могло быть еще больше! – ответил ненасытный Грен. – Весь наш резерв на складах и пушки с «Авроры» мы отдали на фронт. Около двадцати орудий в Пулково, Дудергофе и столько же отправили вместе с отрядом матросов под Москву…

Флот, чем мог, помогал армии, Ленинграду, Москве.

В течение дня наша работа дважды прерывалась срочными донесениями. В двенадцатом часу из штаба морской обороны Ленинграда сообщили, что тяжелая артиллерия противника обстреляла станцию Витебская-сортировочная, заводы «Салолин» и «Красный Нефтяник». Затем пришло донесение об обстреле завода «Большевик» и Пятой ГЭС. Это были первые снаряды, упавшие в Ленинграде. Неожиданный варварский артналет принес большие жертвы. Огонь вели 240-миллиметровые орудия из района Тосно.

Я позвонил по телефону своим родным. Из разговора с ними понял, что первый обстрел произвел на ленинградцев удручающее впечатление. Мой престарелый отец, Герой Труда, потомственный ленинградец, с укоризной сказал мне:

– Что ж, сынок, теперь, значит, и выйти на улицу нельзя? Неужели вы не можете их обуздать, проклятых?..

– Надо было вовремя эвакуироваться…

Старик перебил:

– Я тебе уже говорил: Ленинград – моя родина. Никуда я отсюда не поеду!

И сердито положил трубку.

Так закончился уже не первый наш разговор с отцом насчет эвакуации. И точно так отвечали властям многие тысячи ленинградцев.

Одновременно с централизацией управления огнем артиллерии армии и флота произошла и централизация управления всеми силами и средствами противовоздушной обороны. Истребительная авиация флота, корабельная и береговая зенитная артиллерия включились в единую систему ПВО Ленинграда. Откровенно говоря, такая организация нас тогда не устраивала, о чем комфлот не раз докладывал командующему фронтом. Дело в том, что если корабли, стоявшие в границах Ленинграда на Неве, целиком входили в зону ПВО города и одновременно прикрывались ею, то линейные корабли в Невской губе и Кронштадтская крепость с кораблями не имели достаточной защиты от ударов с воздуха. Жизнь требовала создания здесь самостоятельной системы ПВО флота и крепости. В те жаркие дни наши претензии не принимались всерьез, нас пытались даже обвинять в том, что мы, моряки, всегда находим «специфические» особенности флота и поэтому склонны к своеобразному сепаратизму.

Что же получилось?

Система ПВО города действовала надежно, а корабли в Кронштадте оставались почти беззащитными. Забегая вперед, скажу, что, пока противник не нацеливался на флот, все у нас было хорошо. Но, как только начались воздушные налеты на Кронштадт, мы стали нести весьма ощутимые потери. Но об этом дальше…

Авиация флота в оперативном отношении была подчинена командующему ВВС фронта генерал-майору А. А. Новикову. Ставка считала тогда необходимым все воздушные силы флота и фронта сконцентрировать в одних руках для наиболее эффективной обороны Ленинграда. И против этого трудно было возражать.

И вообще, в те дни было не до споров. В Кронштадте не стихал гром двенадцатидюймовок линкора «Марат». Ему вторили орудия линкора «Октябрьская революция». Корабли Отряда реки Невы стреляли из района Усть-Ижора. Они вели огонь по фашистским войскам, подошедшим уже к Ивановским порогам. Две канлодки беспрерывно поддерживали войска 23-й армии в районе Сестрорецка.

Гитлеровцы пошли на страшную подлость. Они обрушивали на город сотни снарядов утром, когда рабочие отправлялись на работу, и вечером, когда люди возвращались с заводов. Так было 5 сентября. Сотни мирных жителей были убиты и ранены. Многие дома на Роменской и Глазовой улицах превратились в руины. Это было дикое варварство. Только оголтелые враги человечества могли решиться на такое. Ненависть и жажда мести за невинные жертвы жгли сердца советских солдат и матросов.

Морская разведка установила, что фашистские артиллеристы стреляли по городу вначале из района Тосно, но, опасаясь нашего возмездия, быстро перекочевали в районы Стрельны, Урицка, Володарского и Пушкина. Звоню И. И. Грену:

– Долго еще гитлеровцы будут безнаказанно обстреливать город?

– Не беспокойся. Мы разработали надежные методы контрбатарейной борьбы. Скоро фашисты запищат. Будь уверен!

Грен зря слов на ветер не бросал. После разговора с ним на душе стало немного легче.

Под Ленинградом разыгрывались крупные события, обстановка непрерывно менялась, и командующему флотом приходилось почти все время проводить в штабе фронта. К тому же добрая половина наших кораблей стояла на Неве. Лишь поздно вечером В. Ф. Трибуц возвращался на катере в Кронштадт, выслушивал доклады, давал указания на следующий день и утром вновь уходил в Ленинград.

Комфлот, используя большой штаб морской обороны Ленинграда, базировавшийся в городе, часто вынужден был давать приказания непосредственно кораблям в Неве и Ладожской военной флотилии. Явно чувствовалось, что наличие двух штабов – морской обороны Ленинграда и штаба флота в Кронштадте – в создавшейся обстановке было лишним. Но напряженная обстановка не позволяла нам тогда заниматься решением каких-либо организационных проблем, поскольку все силы были сосредоточены на том, чтобы остановить врага, спасти Ленинград.

Как-то поздно вечером, вернувшись из Ленинграда, вице-адмирал Трибуц подошел к сухопутной карте.

– Да, все так… – медленно проговорил он.

Я понял, что он вспоминает карту обстановки, которую видел в штабе фронта, и сличает ее с нашей.

– Как дела на фронте? – спросил я.

– Прет, дьявол. Подтягивает новые силы. Хотя и молотим его, но пока лезет…

Я понял, что такой вопрос можно было и не задавать: трудно на него отвечать, к тому же все фронтовые дела были ясно отражены на нашей карте…

Рано утром комфлот вновь на катере уходил в Ленинград. Я провожал его на пристани и предупредил, что вчера на Петровском фарватере обнаружена мина, ее еще не подорвали. Кроме того, в Ленинграде опять артобстрел… В ответ на мои предостережения он только улыбнулся и махнул рукой.

Быстроходный катер рванул с места и скоро исчез за молом. Виднелась лишь двигавшаяся над каменной стеной невысокая мачта и на ней ярко-красный флаг с тремя белыми звездами.

Получили донесение от генерала Елисеева с тревожным сообщением: противник начал наступление на Моонзундский архипелаг. Следовало ожидать, что враг сосредоточит значительные силы и создаст превосходство не только на земле, но и в воздухе. Наш гарнизон на островах едва превышал двадцать три тысячи бойцов. Это же меньше двух дивизий! При совершенно слабой ПВО из двадцати пяти – тридцати зенитных орудий. А мы ничем не могли помочь гарнизонам островов. Вся флотская авиация использовалась фронтом для отражения врага, наступающего на Ленинград. Не было у нас и свободных войск, Одна надежда – на героизм наших солдат и матросов. Мы узнали, что гарнизон маленького острова Осмуссар, где стояла всего лишь одна батарея, отбил вражеский десант, подошедший на двадцати катерах и мотолодках.

Батареи на островах Моонзундского архипелага и на полуострове Ханко вместе с минными заграждениями закрывали врагу путь в Финский залив и тем самым прикрывали Ленинград на дальних морских подступах. Мы понимали, что гарнизоны Моонзундских островов и Ханко оттягивают на себя большие силы противника, которые могли быть брошены на Ленинград.

Наши корабли нарушали коммуникации противника в Финском и Рижском заливах, срывали питание фашистской армии. Бомбардировки Берлина, проводившиеся с аэродромов Эзеля, наводили панику в Германии. В этом и был смысл обороны Моонзунда и Ханко, хотя они и оказались в глубоком тылу у противника.

Фашистское командование бесновалось. Оно торопилось захватить острова. Пятьдесят тысяч солдат насчитывала группировка, участвовавшая в этой операции. Ее поддерживали шестьдесят самолетов, легкие силы флота и авиадесантные части.

Гитлеровцы начали наступление с востока, с той стороны, где всего слабее была наша противодесантная оборона (ведь мы готовились отражать противника с запада!).

Донесения с Моонзунда были немедленно доложены комфлоту в Ленинград.

7 сентября город подвергся первой воздушной бомбардировке.

Фашистские самолеты и раньше не раз пытались прорваться к Ленинграду, но их встречали и рассеивали наши истребители. А вот сегодня не удалось этого сделать. «Юнкерсы» оказались над городом. Бомбы взрывались на территории фабрики «Пятилетка», на Литовской улице, разрушили большой дом на Невском. Ленинград понес первые жертвы воздушной бомбардировки. Враг рассчитывал, что он сломит этим волю советских людей. Но просчитался. Варварские налеты на город вызвали не растерянность, а лишь еще большую ненависть к врагу и стремление сражаться до конца, до победы. Люди еще больше сплотились в единую монолитную силу, имя которой стало синонимом доблести и славы – ленинградцы!

Но не одни горести свалились на наши плечи. Ночью мы получили ободряющие сведения из штаба фронта; войска 8-й армии в районе Петергофа остановили фашистов. Вместе с армейцами героически дрались здесь части морской пехоты. Особенно самоотверженно и стойко сражались курсанты Высшего военно-морского инженерного училища имени Ф. Э. Дзержинского. Попытка фашистов прорваться кратчайшим путем в Ленинград была отбита с большими для них потерями.

Южная группировка противника хотя и вышла к Неве в районе Шлиссельбурга, но тоже не прорвалась к Ленинграду. На обоих направлениях нашим сухопутным войскам большую помощь оказала артиллерия флота.

Варварские обстрелы и бомбежки города, хотя и с опозданием, сдвинули с мертвой точки проблему эвакуации. На следующий день мы отправляли в тыл многие семьи моряков. Путь их стал сложным и длинным. Все железнодорожные пути были отрезаны, поэтому эвакуированных направляли к маяку Осиновец на Ладоге и оттуда на баржах, буксирах и кораблях Ладожской флотилии доставляли на юго-восточный берег озера. Далее они на грузовых машинах ехали к железнодорожной станции Волховстрой. Если к этому добавить, что противник отчаянно бомбил наши корабли на Ладоге, то сложность такого «путешествия» становится очевидной…

Я получил указание проверить организацию эвакуации последнего эшелона и проводить его за пределы города на Выборгской стороне. В этом эшелоне уезжала и моя семья, за исключением отца. Старик категорически отказался покинуть Ленинград.

За неделю, что я не был в городе, он стал еще более суровым. На улицах появились баррикады, бетонные надолбы, проволочные заграждения. На площадях и в садах стояли зенитные батареи. Стало меньше машин, хотя улицы по-прежнему были людные.

Проводив колонну автобусов и грузовиков с женщинами, детьми и стариками, я заглянул в штаб фронта. Нас беспокоило зенитное прикрытие кораблей, стоявших в Неве за городом. Они стреляли целыми днями, поддерживая наши сухопутные части, но сами оставались плохо защищенными с воздуха, так как все силы ПВО были обращены прежде всего на оборону города. Об этом я и хотел поговорить в морском отделе и в оперативном управлении штаба фронта. Мой приезд в Смольный был на сей раз неудачным. В коридоре я встретил члена Военного совета фронта секретаря горкома партии Алексея Александровича Кузнецова, заметно похудевшего за это время, но по-прежнему приятного, мягкого, внимательного. Я доложил, зачем приехал и что делал в городе. Алексей Александрович, как партийный руководитель, всегда помогал флоту и пользовался среди моряков уважением. Он встретил меня доброй, обаятельной улыбкой, на ходу пожал руку и сказал, извинившись:

– Как жаль, что нет времени поговорить. Обстановка накаляется. Рекомендую спешить в Кронштадт. Привет комфлоту и всем товарищам…

И все, кого я встречал в широком коридоре, были озабочены, куда-то спешили. В морском отделе почти все офицеры были «в разгоне».

– Что случилось, Владимир Иванович? – спрашиваю Рутковского.

В ответ услышал то же самое, что сказал Кузнецов:

– Юрий Александрович! Давай скорее в Кронштадт, тут тебе делать нечего…

– А в чем же дело?

– Фашисты начали наступление на красногвардейском направлении. Видимо, опять полезут на Красное Село и через Урицк на Ленинград. Сегодня противник вошел в зону огня кораблей Ленинградской группы… Только что открыли огонь крейсера «Горький» и «Петропавловск». Видимо, будет стрелять «Марат». Ладожская флотилия перешла из Шлиссельбурга в Новую Ладогу. Все начальство разъехалось по частям. Обстановка предельно накалена… Ясно?

С тяжелым чувством я вышел из кабинета и поспешил в Кронштадт. Проезжая Автово, я хорошо различал гул 180-миллиметровых орудий крейсера «Максим Горький», стоявшего в районе Хлебного мола Торгового порта. Линейный корабль «Марат», находившийся в голове Морского канала, заглушил крейсер басом своих 12-дюймовых пушек… И чем ближе к Ораниенбауму, тем канонада становилась все более грозной. А вот и вспышки в Кронштадте кораблей, стреляющих на рейдах. Бьют и северные форты. И как ни волнующа эта картина для военного сердца, все же давила тревога за город, за наш Ленинград. Лавина стали из сотен орудий должна остановить врага. А вдруг не остановит?.. Гоню прочь такие мысли. Не может этого быть. Стараюсь прислушиваться к грохоту канонады, свидетельству нашей силы.

И вот мы в Кронштадте. Город живет и напряженно работает. Ежедневный огонь мы ведем и днем и ночью с кораблей и северных фортов, поддерживая фланги наших армий. Только по северному берегу флот за неделю выпустил 2100 тяжелых снарядов. Армейцы благодарят и уверяют, что финны окапываются и переходят к обороне на линии старой государственной границы. Эти сообщения нас радуют и ободряют.

Хуже дела в Моонзунде. Новое донесение генерала Елисеева хотя и выдержано в оптимистических тонах, но, по существу, положение там трагическое… Фашисты высадились на острове Вормс, начали обстреливать остров Муху и район Куйвасте. Очевидно, что это подготовка к высадке десанта на Эзель. Наша артиллерия отвечает, гарнизон подготовился к упорным боям, но он так малочислен в сравнении с армией противника…

Еще и еще раз обсуждали мы в штабе, чем и как помочь островам, но, к сожалению, не было ни сил, ни возможностей.

А погода стояла не отвечающая нашим думам и настроениям – сухая и ясная. Золотая осень, или «бабье лето», как принято называть… Сады и парки в Кронштадте оделись в сказочный наряд. Расцветился осенними красками и штабной садик. Было так тепло, что днем мы даже открывали окна.

Все командиры жили в штабе, в своих кабинетах. Работа шла беспрерывно, грани между днем и ночью стирались, чередовались лишь свет и темнота. Отдыхали урывками. И мы по наивности считали себя в безопасности, хотя огромное белое здание штаба и политуправления флота с его старинной башенкой возвышалось над окрестными домами и, залитое солнцем, наверное, прекрасно было видно противнику с южного берега залива.

8 сентября утром комфлоту доложили план перехода подводной лодки «П-1» на Ханко. Она должна доставить военно-морской базе медикаменты и боеприпасы для полевых пушек. План был утвержден, и командир подлодки приступил к подготовке похода. До острова Гогланд лодка должна была идти с охранением, а дальше самостоятельно.

Для поддержки частей 8-й армии в район Шепелевского маяка вновь ушла канлодка «Красное знамя» в охранении тральщиков и сторожевых катеров. Экипаж этого корабля накопил большой опыт ведения огня по берегу в поддержку нашей пехоте. Армейское командование часто сообщало нам: «Пришлите обязательно канлодку „Красное знамя“. Она отлично стреляет».

Из разговора по телефону с командующим ВВС флота генерал-майором М. И. Самохиным я понял, что на особо интенсивную разведку морского сектора в эти дни рассчитывать не приходится. Михаил Иванович, обычно добродушный, всегда был несколько упрям: к этому я привык. Но сегодня его добродушие было чем-то нарушено и в голосе ощущалось раздражение.

– Юрий Александрович, – говорил он, нервничая, – я понимаю, ты отвечаешь за разведку моря. Но пойми мое положение. Сегодня ночью мы бомбили скопление немецких войск в деревне Систо-Палкино. Ты знаешь, кого мы посылали на бомбежку? Гидросамолеты! Понимаешь, до чего дошло – гидросамолеты на это дело пускаем! Тебе ясно?!