Текст книги "Каменный пояс, 1977"

Автор книги: Юрий Никитин

Соавторы: Юрий Яровой,Лидия Преображенская,Людмила Татьяничева,Семен Буньков,Нина Кондратковская,Рамазан Шагалеев,Геннадий Суздалев,Римма Дышаленкова,Михаил Шанбатуев,Надежда Михайловская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

ПРОБЛЕМЫ, ПОИСКИ, ОТКРЫТИЯ

ЮРИЙ ЯРОВОЙ
ХЛЕБ НАШ НАСУЩНЫЙ…
Очерк

I

Лет пятнадцать назад мне с группой туристов довелось совершить путешествие, о котором я до сих пор вспоминаю с тайной надеждой когда-нибудь повторить. Удивительным это путешествие было прежде всего потому, что маршрут его пролегал по самым, казалось бы, обжитым, заселенным местам Урала – по рекам Сысерти и Исети, где все исхожено «вдоль и поперек». Но Исеть нас все же не разочаровала, даже порогами – один Ревун чего стоит, однако главное открытие и главное диво нас ждало в другом – в красоте и беспрерывной изменчивости природы.

Маршрут начался с крутых, гористых берегов Сысерти, плотно заросших темным ельником и корабельной сосной. К концу дня мы уже обнаружили, что плывем в коридоре белоствольных берез, залитых жарким солнечным светом. Контраст был ошеломляющим: понадобилось полсотни километров, чтобы «угрюмый край, суровый край», воспетый Чайковским в «Зимних грезах», сменился пологими гривами с раздольными березовыми рощами, зелеными пойменными лугами, и лишь на песчаных кручах гордо бронзовели сучковатые, кряжистые сосны. А еще через день и они исчезли, да и вообще от лесов остались лишь небольшие островки – березовые колки… И столько солнца, простора и жаркого ветра!

Но еще больше поражали хлеба. Лето в тот год выдалось шумным, грозовым, хлеба по Уралу поднялись тучные, тяжелые, однако только тут, на границе трех областей – Свердловской, Челябинской и Курганской, в знаменитом «хлебном междуречье» Исети и Тобола я впервые понял, что значит настоящие нивы: от берегов реки и до самого, чуть всхолмленного горизонта, тут и там разрываясь живописными березовыми колками, упругими волнами ходила высокая, по пояс пшеница. Зрелище дивное, врезавшееся в память на всю жизнь, его не смогли затмить ни позже увиденные целинные просторы в Северном Казахстане, ни знаменитые поля алтайских хлеборобов.

Пшеница на Урале выращивается почти везде, за исключением, конечно, северных районов, везде пшеничные поля словно силой вырваны у тайги – скорее обширные поляны, а не поля. Лес сторожкой темной каймой окружает уральские нивы, и только здесь, в лесостепном Зауралье, на прекрасных выщелоченных черноземах она, наконец, становится полновластной хозяйкой земли.

Я помню, как мы, в общем-то взрослые, немало повидавшие люди, затихали в лодках, очарованные красотою приисетских грив – ни на мгновение не прекращающимся прибоем пшеничных полей. Сам воздух, прогретый солнцем, настоянный на аромате пойменных трав, казалось, пах только что выпеченным караваем. И вдруг, словно по мановению, все лодки поворачивались к берегу, утыкивались в песчаную отмель, и мы, подтянув их, чтоб не смыло случайной волной, бежали навстречу этому аромату хлеба – вверх по осыпающемуся откосу, по мелкой, медвяно пахнущей кашке, и замирали, налетев на стену тяжелой, жесткой пшеницы, такой тяжелой, что не каждый ветер посилен ее раскачать, а уж раскачавшись, она долго не может успокоиться – все ходит и переливается золотистым отливом. И даже в руке ее колос казался тяжелым, увесистым, и все стремился высвободиться, покалывая ладонь упругими остьями…

«Мальцевская», – уверенно сказал кто-то, и хотя все отлично понимали, что до мальцевских полей еще два-три дня плыть – за Катайском, за Далматово, у самого Шадринска, но опровержений не последовало. Да и особой ошибки в этом не было, ибо вся история зауральского земледелия в наше, советское время – это, по существу, история жизни самого Терентия Семеновича Мальцева.

Дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии, почетный академик ВАСХНИЛ… Только перечисление этих званий говорит уже о том, насколько это крупная, могучая фигура в современном сельском хозяйстве. Мальцевская агротехника получила настолько широкое признание, что на XXV съезде партии Терентий Семенович Мальцев был назван первым в когорте новаторов советского земледелия; агроприемы и севообороты Мальцева в той или иной степени нашли плодотворное применение практически во всех областях «сухого» полеводства страны, и естественно, конечно, прежде всего в самом Зауралье. Мальцевская агротехника – гордость и слава Курганской области; и когда на всевозможных слетах, встречах и фестивалях от имени Зауралья почетным гостям и победителям соревнований в качестве самого дорогого сувенира или приза вручают макет мальцевского безотвального плуга – это не просто исторический символ и отнюдь не дань прошлому; помимо колхоза «Заветы Ленина», где Терентий Семенович руководит полеводством бессменно вот уже почти полвека, в Курганской области сотни хозяйств, которые в той или иной степени используют мальцевскую агротехнику и его зернопаровые севообороты. У каждого, наверное, кто более или менее близко сталкивается или просто знакомится с жизнью и делом знатного шадринского полевода, возникает вопрос, который и меня самого, когда я впервые увидел эти тучные, дозревающие нивы на приисетских гривах, заставил всерьез заинтересоваться историей уральского хлеба: случайно или закономерно, что именно здесь, в Среднем Притоболье, появилась и выросла фигура земледельца-новатора, труды и идеи которого составили в советском земледелии целую эпоху? Любопытствующий интерес – не более. Однако он-то и привел к систематическому изучению истории горнозаводского Урала – прав М. Блок: «во всех человеческих делах прежде всего достойны изучения истоки», – а затем и к знакомству с самим Мальцевым: жарко натопленные две комнаты, составляющие кабинет-библиотеку, заставленную шкафами и столами, опять же заваленными книгами и журналами, на стенах портреты Ленина, Маркса, Энгельса лишь подчеркивали сам облик хозяина – суховатая, подвижная фигура в гимнастерке довоенного покроя, острый, проницательный взгляд и удивительная для такого возраста память: не просто общая канва событий, а точные факты, точные имена, даты! Да еще коричневые от «вечного» полевого загара узловатые руки, готовящие знаменитый мальцевский чай: в каждый стакан по щепотке отличнейшего – цейлонского или индийского чая, который заливается кипятком шадринской, привозной из райцентра воды, строго дозированный сахар и заварка под консервными железными крышками. Пожалуй, чай – единственная роскошь в этих «хозяйских» комнатах, да еще – столик с телефонами, среди которых бросается в глаза дарственный, с табличкой, от связистов в честь восьмидесятилетия. И отчетливое ощущение, что перед тобой – Учитель, характер и сам облик которого сформирован делом, наложившим такой неизгладимый отпечаток на все, что составляет суть этого человека: его мысли, речь и мудрость, отлично знающая, в чем истинная ценность и смысл жизни.

Более полувека Терентий Семенович совершенствовал агротехнику, и все эти полвека прошли в борьбе за чистые пары. Уникальный, видимо, случай вообще в практике мирового земледелия – пережить столько агрономических бурь, самому в корне сломать (и не раз!) свои собственные представления о почве, механизме ее плодородия, и до конца остаться верным идее, корнями своими уходящей в глубь многовековой истории русского земледелия… Мальцевские пары! Это выражение среди агрономов сейчас стало едва ли не нарицательным, и я думаю, что академик Д. Н. Прянишников, основоположник советской агрохимии и теории интенсификации сельского хозяйства, которого в эпоху травопольного «золотого века» не без оснований упрекали в пристрастии к западноевропейским, беспаровым севооборотам, остался все же верен идее традиционных русских паров во многом благодаря таким новаторам, как шадринский полевод Мальцев.

«Когда я говорю о наиболее совершенных формах хозяйствования на западе, – парировал удары своих критиков Дмитрий Николаевич, – и отмечаю как положительную сторону, что исчез пар, то из этого не надо делать вывод, что лозунг «Долой пар!» тотчас и в той же мере приложим и у нас. На этом примере можно показать, насколько в земледелии все зависит от климатических и почвенных условий каждой страны и нет общих шаблонов…»

Даже беглого экскурса в историю Зауралья достаточно, чтобы прийти к выводу, что Мальцев, как выдающийся агротехник нашего времени, появился здесь, и именно здесь, в центре знаменитого еще в XVII веке Тобольско-Верхотурского земледельческого района, житницы горнозаводского Урала, отнюдь не случайно, а закономерно. А если так, то, очевидно, существует вполне определенная, глубинная закономерность в развитии полеводства и вообще сельского хозяйства этого края страны, которая уже в силу только исторических причин заставляет учение и практику «сухого» земледелия Зауралья развивать дальше, двигаться к следующему рубежу. Услышав мои рассуждения, Терентий Семенович кивнул, давая понять, что мысль ему понятна, однако вместо развития ее, неожиданно вспомнил о старой, казалось, давным-давно уже забытой, встрече с великим преобразователем природы Иваном Владимировичем Мичуриным. А закончил рассказ словами из его знаменитого «завещания»: «Мои последователи должны опережать меня, противоречить мне, даже разрушать мой труд, в то же время продолжая его…» И резко повернул тему разговора совсем в другом направлении.

Этот до позднего вечера разговор, время от времени «смачиваемый» душистым цейлонским чаем, который хозяин готовил и настаивал в «предбаннике», на специальном для этой цели столе, вдруг отчетливо, до деталей всплыл в памяти совсем недавно и там же, в Шадринском районе, по соседству с Мальцевым. Первоначально было такое чувство, что всплыл он чисто ассоциативно – такой же поздний зимний, хотя и мартовский вечер, и тема разговора та же – хлеб наш насущный, да и вопрос по существу тот же – в чем истинный смысл и историческая преемственность мальцевской агротехники. Однако уже через минуту смутное чувство переплавилось в ясное сознание, что на этот раз, в квартире главного агронома Шадринского совхоза-техникума, за столом хлебосольной хозяйки дома собрались не просто друзья-единомышленники, некогда, волею ректора Курганского сельскохозяйственного института профессора Н. Ф. Бугаева поставленные в положение «дерзких мальчиков», вынужденных бросить вызов знаменитым мальцевским чистым парам, а его, Терентия Семеновича, ученики: энергичный, молниеносный на мысль Валерий Овсянников, тихий, полная противоположность, мягкий даже в жестах Геннадий Харин, открыто-доверчивый, располагающий к себе буквально с первого взгляда Юрий Холмов… Я их всех называю по имени, по тем старым, студенческим временам, когда они, вкупе с Григорием Калетиным да еще двумя-тремя соратниками-единомышленниками, в число которых входили и жены Холмова и Овсянникова – Аня и Сталина, и в самом деле выглядели компанией «дерзких мальчиков», рискнувших бросить вызов самому Учителю – так по крайней мере все это выглядело со стороны, особенно со стороны шадринского начальства.

На первый взгляд, решение профессора Бугаева – создать учебное хозяйство института на базе некогда широко известного на Урале Опытного поля, расположенного под Шадринском, выглядело по меньшей мере странным: какой смысл отрывать учебное хозяйство от самого института почти на двести километров? Тем более, что и само Опытное поле, заложенное по инициативе профессора Варгина в 1914 году, как научно-экспериментальное хозяйство было уже переведено под Курган и преобразовано в Опытную станцию, на базе которой позже был организован Курганский научно-исследовательский институт зернового хозяйства. Однако оторванность учебного хозяйства от самого института вполне компенсировалась тем, что рядом была Шадринская опытная станция самого Мальцева, давно уже и прочно завоевавшая славу агротехнического центра Зауралья, и соседство с мальцевскими опытными полями давало возможность, с одной стороны, переносить в учебное хозяйство и подвергнуть всестороннему анализу и экспериментальной проверке все наиболее интересные приемы и идеи знаменитого полевода, а с другой – и, возможно, профессор Бугаев видел в этом главную цель Шадринского учхоза, такое соседство ученых Курганского сельскохозяйственного института просто обязывало в своей научно-исследовательской работе быть «не ниже» Мальцева. И надо заметить, что эта, главная цель была достигнута вполне, хотя оторванность учебного хозяйства от самого института привела к тому, что Опытное поле в конце концов было передано местному техникуму, в результате чего в Шадринском районе образовалось второе не менее уникальное, чем «Заветы Ленина», экспериментальное хозяйство – Шадринский совхоз-техникум. Но начало этому новому направлению в сельскохозяйственной науке и практике Зауралья и Сибири, которое сейчас, спустя пятнадцать лет упорных научно-исследовательских и опытных работ в различных хозяйствах Курганской области, получило, как говорится, не только права гражданства, но и признание, пусть пока еще и не повсеместное, наравне с мальцевской агротехникой, было положено все же в учхозе, при профессоре Н. Ф. Бугаеве.

Профессор Бугаев отлично понимал, что уровень научно-исследовательских работ «не ниже» Мальцева в Шадринском учхозе будет возможен лишь в том случае, если во главе его будут стоять люди широкого кругозора, инициативные, а главное – «с мыслей в голове». Понимал он также, что найти таких людей, особенно на пост главного агронома, среди известных ему специалистов среднего или старшего поколения практически невозможно: одни из них занимают слишком высокие посты, чтобы «спуститься» до уровня руководителя учебного хозяйства, другие же, имея «под боком» такой авторитет в сельском хозяйстве, как Терентий Семенович Мальцев, просто не рискнут выдвинуть и отстоять что-нибудь мало-мальски противоречащее идеям знатного полевода, а именно в этом выдвижении и утверждении новых идей и заключается развитие науки! Вот почему он так настойчиво искал «генераторов идей» среди молодых специалистов – выпускников института, и вот почему на роли руководителей Шадринского учхоза им были подобраны «совсем уж не по летам» молодые агрономы Валерий Овсянников и Юрий Холмов – вчерашние выпускники института.

Не исключено, впрочем, что известную роль в назначении Овсянникова главным агрономом учхоза сыграло то обстоятельство, что сам Овсянников был шадринцем: сын потомственного агронома, он вырос, впитывая с детства мысли, идеи и даже пшеничных полей запахи; да и сам легендарный для большинства ученых и студентов института Мальцев для него был во многом своим человеком, – в Шадринске Овсянников закончил сельскохозяйственный техникум и практику проходил у самого Терентия Семеновича, который сразу же выделил его, возможно и за быстроту, с которой тот осваивал премудрости мальцевской агротехники, и целое лето однажды возил и водил по полям колхоза «Заветы Ленина» в качестве своего помощника, и ни для кого, включая и самого профессора Бугаева, не было секретом, что именно Овсянникова Терентий Семенович считает своим учеником. Но, видимо, все же решающую роль в этом неожиданном назначении вчерашнего студента на пост главного агронома Шадринского учхоза сыграло то обстоятельство, что уже тогда, в институте, у Овсянникова отчетливо проявились черты, которые психологи обозначают мудрым понятием «стереотип лидера». Чего в этом «стереотипе» больше – волевого характера, честолюбия или уверенности в своих силах и знаниях – сказать трудно. Скорее всего в каждом человеке, в котором проявляется этот «стереотип», он складывается по-своему, что-то выдвигая на первый план, а что-то влияет подспудно. Что же касается самого Овсянникова, то в нем, прежде всего, бросается в глаза способность схватить на лету любую мысль, и не просто схватить, а проанализировать, сопоставить с имеющейся информацией и молниеносно из всего этого комплекса сделать нужные выводы. А выводы, если они ему кажутся правильными, превратить в немедленное действие.

Помимо Овсянникова Бугаев направил в учхоз еще двух таких же «зеленых» агрономов – Геннадия Калетина и Юрия Холмова. И вот перед этой-то «троицей» профессор Бугаев, видя, что ничего интересного, «на уровне» мальцевской агротехники его ученики пока предложить не могут, с присущей ему решительностью и склонностью к «волевым решениям» заявил: «Будете работать так, чтобы иметь зерна не меньше, чем у Мальцева, а кормов – больше». А в ответ на естественное недоумение Овсянникова последовало не менее категорическое разъяснение: «Работать будете без пара». Разъяснение, повергшее молодых агрономов в страх и растерянность: как это работать без пара?!

II

Пар, то есть вспаханное, но оставленное на год «под отдых» поле, был и остается основой мальцевской агротехники.

Если проследить исторически, то паровое поле, позволявшее вернуть земле утраченное плодородие и вычистить ее от сорняков, присуще русскому земледелию практически во всех географических зонах, не исключая и Среднего Притоболья. Как гласят архивные и исторические материалы, наиболее распространенной системой русского земледелия, в том числе и на Урале, в XVII—XIX веках была знаменитая трехполка, при которой крестьянин свой земельный надел делил на три поля: одно засевал озимой рожью, второе – овсом, а третье пускал под пар. На следующий год трехполка как бы совершала треть оборота: паровое, чистое, как говорили крестьяне, поле пускалось под рожь, по ржаному полю сеялся овес, а овсяное – пускалось под пар. Таким образом, при трехполке одна треть земли всегда отдыхала, выводилась из полеводства. А если пар не помогал, земля на несколько лет забрасывалась в залежь.

Новые представления о сути плодородия почвы и методах его восстановления приводили к тому, что в разных странах, а также и в нашей, начали вводиться более сложные севообороты, включавшие в себя до десяти различных культур и этапов – как, например, и в самом колхозе «Заветы Ленина». Однако в абсолютном большинстве своем эти новые, научно обоснованные, как принято говорить, севообороты, в основе своей неизменно были ориентированы на традиционный пар, процент которого в разных системах земледелия колебался от тридцати, как в русской трехполке, до десяти-пятнадцати. Понимал значение паров для русского земледелия, особенно в областях «сухого» полеводства, даже такой активный поборник интенсификации сельского хозяйства, как академик Д. Н. Прянишников:

«Наши климатические условия, заставляющие сохранять чистые пары, по существу не мешают нам идти по пути Запада и достигать поднятия продуктивности в 4 раза путем введения правильных севооборотов, увеличения в них процента пропашных культур, более продуктивных, чем хлеба, и введения азотособирателей, повышающих урожаи и хлебов, и пропашных растений».

Нетрудно, конечно, сообразить, что пар – это по сути дела неиспользованный резерв пахотной земли, пустив в оборот который, можно сразу же и значительно увеличить сбор зерна. Но эта истина, как говорится, лежит на поверхности, а многочисленные приемы и севообороты, предлагавшиеся в прошлом разными агрономами и учеными, новая агротехника, которая позволяла бы хозяйству обходиться без парового клина, как показывал опыт, рано или поздно заканчивалась тем, что пахотные земли нищали, безжалостно засорялись сорняками, и в целом сбор зерна в таком «беспаровом» хозяйстве в конце концов становился меньше, чем раньше – с паром. Так было, так утверждал опыт десятилетий, если даже не столетий, и тем не менее поиск интенсивных форм земледелия, основанных на ликвидации пара, продолжается до сих пор и, совершенно очевидно, в будущем именно такие формы интенсивного земледелия в сельском хозяйстве там, где позволят природные условия, займут господствующее положение. Понимал это, конечно, и профессор Бугаев, но, понимая, тем не менее заставил все же идти своих молодых агрономов в учебном хозяйстве на огромный риск: удастся ли сохранить плодородие земель, лишенных пара, на прежнем уровне? Вопрос, ответа на который в то время, в 1961 году, не мог дать ни один ученый-аграрник, больше того, если оглядываться на более чем тридцатилетний опыт Терентия Семеновича Мальцева, работавшего рядом, по соседству, на полях колхоза «Заветы Ленина», то ответ на этот вопрос можно было заранее, едва ли не со стопроцентной вероятностью предсказать отрицательный: лишив свои земли парового клина, молодые агрономы Шадринского учхоза очень скоро, через три-четыре года, должны прийти к резкому снижению урожая, к массовому засорению пашни и, в целом, к банкротству.

Надо сказать, что «дикое», каким оно представлялось в то время даже самим «дерзким мальчикам», решение ректора полностью отказаться от пара в какой-то степени было, если не продиктовано, то вызвано обстановкой, царившей в нашей сельскохозяйственной науке. Подстегиваемая призывами к резкому увеличению производства зерна и кормов, наша агрономия в конце пятидесятых, в начале шестидесятых годов оказалась на некотором распутье: с одной стороны, еще сильны были старые, традиционные взгляды на полеводство, в основе которых лежали идеи чистых паров и сложных севооборотов с вовлечением в них многолетних трав, а с другой, усиленно, в директивном порядке пробивали себе дорогу новые взгляды интенсификации полеводства, среди которых самое широкое одобрение получила пропашная система алтайского ученого Г. А. Наливайко. По времени отказ от паров в Шадринском учебном хозяйстве и начало внедрения пропашной системы Г. А. Наливайко почти совпадают, однако по своей сути это совершенно разные системы, ибо если пропашная предполагает замещение пара такими культурами, как кукуруза или бобовые, то в Шадринском учхозе пошли не по пути замещения, а по пути компенсации, то есть возвращения землям, лишенным пара, утраченного ими плодородия.

Поиски решения задачи, поставленной ректором, неизбежно должны были привести и привели к вопросу, который в конце концов и стал главным стимулом в их работе: а в чем вообще заключается будущее зауральского полеводства? Не сомневаясь в ценности, в прогрессивности мальцевской агротехники, успехи которой они имели возможность наблюдать лично и в течение многих лет, молодые агрономы вместе с тем не могли перебороть в себе искушения, что любая агротехника, в том числе и мальцевская, которая целиком основывается на идее чистых паров, – отнюдь не догма, а беспрестанно развивающийся творческий процесс. Но, с другой стороны, и пропашная система алтайцев, к использованию которой их начали усиленно призывать уже осенью того же, 1961 года, как подсказывал им личный, пусть пока и небогатый опыт, и сама история земледелия в Среднем Притоболье, отнюдь не решение проблемы, ибо, как ни крути, и Мальцев тут абсолютно прав, пропашная система засоряла землю сорняками. Да это было видно даже на полях того же колхоза «Заветы Ленина»: там, где Терентий Семенович отстоял свои улучшенные зернопаровые севообороты, пшеница стояла стеной, ее, казалось, и не трогали ни засушливые ветры, ни сорняки. Но на соседнем поле, где пар, согласно рекомендациям Г. А. Наливайко, колхозники в директивном порядке заняли кукурузой, пшеница после «царицы полей» стала жухнуть и гореть; пар в Зауралье веками использовался не только для уничтожения сорняков, но и для накопления влаги! Выходит, Мальцев прав: брать от земли нужно ровно столько, чтобы не подорвать ее плодородие. Но, и тут уже прав профессор Бугаев, важнейший резерв для интенсификации полеводства, как ни крути, – опять же только пар! Значит, проблема заключается в том, как вовлечь в севооборот пар, чтобы не вызвать тех отрицательных явлений, которые несла с собой пропашная система. Задача ректора напоминала головоломку, в которой предлагается переплыть реку, не замочив ног…

Очевидно, в этом есть вполне определенная закономерность, что любой исследователь, ставящий перед собой задачу найти подтверждение, доказательство своей «сверхсовременной» идее, неизбежно обращается к прошлому, к самой истории. Не поэтому ли такую известность получило крылатое выражение о том, что все новое – это прочно забытое старое? Поставив перед собой задачу найти способ, даже систему приемов обойтись без пара, без ухудшения плодородия пашни, пусть даже и в рамках мальцевской, наиболее прогрессивной агротехники (только как это представить? Дом без фундамента, железная дорога без полотна?..), Овсянников, Холмов и Калетин обратились к исторической литературе: как и когда вообще родилась идея беспарового земледелия?

Первыми начали отказываться от пара в Западной Европе – в странах с густым населением. Произошло это в XIX веке, когда традиционное трехполье в Голландии, Бельгии, Дании и других странах с влажным, мягким климатом стало вытесняться так называемым плодосменным севооборотом, главную роль в котором играл клевер, занявший пар. По подсчетам академика Прянишникова, переход с трехполья на плодосмен позволил в этих странах к середине XIX века повысить урожаи пшеницы с 7 до 16 центнеров с гектара. В два с лишним раза!

Следующий скачок западноевропейское земледелие совершило в первой четверти XX века – с 16 до 30 центнеров зерна с гектара; это произошло, когда в широких масштабах стали вносить минеральные удобрения. Но можно ли западноевропейский плодосмен считать беспаровой системой? На этот вопрос молодые агрономы получили авторитетное разъяснение в лекциях Д. Н. Прянишникова «Введение в агрохимию», которые он прочел в Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева в годы Великой Отечественной войны.

«Когда мы говорим, что в Англии нет пара, то надо учесть, что там нет  л е т н е г о  пара, но в их климате пар в скрытой форме все-таки есть, только он не является летним и не отнимает места от посевов. Что происходит в Англии после того, как там уберут озимые? Там озимые убираются в июле, поле вспахивается и остается незасеянным на зиму, но там длинная мягкая осень, тамошняя зима – талая зима, и то, что у нас называется паром, там осуществляется осенью и зимой. Там почва не замерзает, и можно обрабатывать почву и зимой, поскольку не мешают дожди. Пропашные там убирают в сентябре и октябре – зимой и весной до посева яровых получается подобие пара. Словом, в тех климатических условиях гораздо легче упразднить летний пар, ибо и без него есть время для хорошей обработки почвы и борьбы с засорением».

И как вывод – западноевропейский беспаровой плодосмен применять в Зауралье невозможно:

«У нас же зима наступает рано, почва замерзает, зимой пахать нельзя, весна короткая, словом, нужен явный пар, летний пар».

Отсюда по мнению Прянишникова, и плодосмен в наших условиях неизбежно должен сопровождаться сохранением пара. Собственно, такие плодосменные севообороты давно уже применяются в Центральных областях России: курское паровое семиполье, воронежское восьмиполье…

Но, с другой стороны, именно беспаровой плодосмен, по крайней мере теоретически, сулил такое резкое повышение продуктивности пашни, какое не могла дать даже самая лучшая в России мальцевская агротехника. По подсчетам того же академика Прянишникова, «от плодосмена получалось удвоение урожая хлебов». Но это еще не все, что дал плодосмен, так как в полтора раза увеличилась посевная площадь за счет исчезновения пара: плодосмен в 4 раза поднял общий сбор продуктов, а с минеральными удобрениями общая продуктивность поднялась в 8 раз.

Да, плодосмен был достаточно заманчивой целью. Вопрос был «в малом»: а как его вводить в Зауралье? Вводить в резко континентальном климате, на черноземах, никогда не знавших минеральных удобрений…

Мысль о том, что черноземные пашни не нуждаются в удобрениях, а если и нуждаются, то лишь в небольшой толике фосфорных, сейчас многим, даже неискушенным в аграрных науках, покажется по меньшей мере дичью, наподобие утверждения, что хлеб есть вредно, потому что от него полнеют. И тем не менее эта мысль господствовала не только в трудах, но и в умах абсолютного большинства аграрников – буквально до последних лет. И это несмотря на то, что основные положения химизации сельского хозяйства академиком Д. Н. Прянишниковым были сформулированы еще в двадцатых годах! Правда, и сам основоположник отечественной агрохимии относительно черноземов в областях «сухого» полеводства выражался довольно осторожно, относя эти области к зоне, где требуется детальная проверка эффективности удобрений, особенно азотных. За одним, правда, исключением, о котором Овсянников со своими друзьями узнал уже в 1966 году.

И все же именно Прянишников, его знаменитая книга «Роль азота в жизни растений» и дала толчок к исследовательской мысли «дерзких мальчиков»: а что, если современная аграрная наука просто добросовестно заблуждается? Что, если роль пара заключается не только, а может, даже и не столько в накоплении влаги, сколько в накоплении азота? Ведь совершенно же очевидно, что вместе с очередным сбором урожая из почвы изымается не только фосфор, калий и ряд других элементов, но и азот!

«Вся история земледелия в Западной Европе, – писал Д. Н. Прянишников, – свидетельствует о том, что главным условием, определяющим среднюю высоту урожая в разные эпохи, была степень обеспеченности сельскохозяйственных растений азотом».

Да, конечно, в Западной Европе и почвы другие, и климат более влажный, но означает ли это, что процесс компенсации азота в зоне «сухого» чернозема носит принципиально иной характер? И не означает ли сложившееся, можно сказать, узаконенное мнение о ненужности удобрения таких черноземов азотом родилось опять-таки, как и, скажем, травопольная система, под влиянием авторитетов? Не этим ли, кстати, объясняется, что, когда был провозглашен курс на химизацию народного хозяйства, предпочтение было отдано заводам по производству суперфосфатов? А не азотных удобрений.

Догадки, размышления, споры… Иногда друзья сходились у кого-нибудь на квартире, чаще всего у Овсянникова или Холмова, и спорили до хрипоты, до утренних петухов: где же, в чем решение головоломной задачи, поставленной перед ними ректором? Но, наверное, в том и прелесть молодости, что она не боится риска.

Первые же эксперименты с плодосменной системой земледелия в Шадринском учхозе ясно показали, что земля, лишенная возможности «отдыхать под паром», начинает испытывать острую нехватку в азоте. Насколько эти выводы переворачивали «вверх дном» привычные, годами устоявшиеся взгляды, говорит хотя бы тот факт, что, когда Овсянников добыл и привез в Шадринск несколько вагонов аммиачной селитры для удобрения полей, на него поглядывали, как на сумасшедшего: зачем? Нужен фосфор, а не азот. Стереотип мышления был настолько велик, что даже среди них троих, друзей-единомышленников, по этому, как потом выяснилось, кардинальнейшему вопросу на первых порах не было единодушия: если азот в качестве заменителя пара все же нужен, то сколько его вносить? Никаких в литературе данных! И когда Овсянников передавал хозяйство новому главному агроному, своему же другу Юрию Холмову, тот с неохотой принял десять вагонов аммиачной селитры. Однако именно эти десять вагонов селитры и совершили в сознании аграрников настоящий переворот: лето в тот год – 1964 – выдалось дождливое, по всем признакам для яровой пшеницы неблагоприятное, да так оно и было – лишь на полях Шадринского учебного хозяйства пшеница поднялась в буквальном смысле стеной! И это-то на «обнищавшей», лишенной пара земле!