Текст книги "По направлению к Рихтеру"

Автор книги: Юрий Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Прилично играл в Лондоне, в Festival Hall ^[212]… минимум потерь, но в «molto animato» такая вдруг сера…

О пьесе Einfach из цикла «Ночные пьесы», ор. 23

Это волшебный фонарь преображает глухие невыносимые стены в разноцветные видения, в предвкушаемые сны… Тень папы на стене. Он как будто крадется, чтобы сказать то, о чем не может сказать при дневном свете.

Этот фонарь и боярышник – вот два знака, которые привели меня к Прусту ^[213].

Брамс

О «Вариациях на тему Паганини», ор. 35

Второе по значению сочинение Брамса для рояля – после Второго концерта.

Тему надо играть так, будто ешь всухомятку. Никакой «романтической педали» – это все убьет. Важно найти «суховатый блеск» в теме, как будто она для рояля написана – не для скрипки.

О четвертой вариации (Первая тетрадь): Опыты в лаборатории. Рвутся колбы, что-то вскипает в чане – все как у Брейгеля-Мужицкого ^[214]. Вообще мужицкое сочинение – его нельзя играть с комсомольским значком или со слюнявчиком.

О восьмой вариации (Первая тетрадь): Человек с похмелья, требующий рассол. Но нет ничего, кроме воды из-под крана. По этому поводу страшное возмущение, гнев.

Об одиннадцатой вариации (Первая тетрадь): Ангел!.. Я однажды ощутил его присутствие. Он ходил по потолку или цирковой проволоке. Я учил именно эту вариацию и довольно четко услышал голос:

– Не поворачивайся, а то грохнусь!

Я разглядел кое-что в отражении – оно читалось на поднятой крышке.

Большой белый лоб, без морщин – как будто никогда не хмурится. Царапина на правой щеке. В самом выражении глаз – молчаливый лучик. Он чуть-чуть касался моей спины. Какой возраст? Ну, примерно такой, когда я еще «ходил в ангелах».

Играть эту вариацию надо так, будто никогда в рот не брал сладкого. Даже вкуса не знаешь. Хотя вы догадываетесь, как я люблю сладости.

О тринадцатой вариации (Первая тетрадь): Искры из глаз!!!

О четырнадцатой вариации (Первая тетрадь): Пере– ' смотрите «Большую жратву» Марко Феррери ^[215]. Помните, когда приходит машина и сбрасывает новые туши?

О десятой вариации (Вторая тетрадь): Как иллюстрация к пословице: «То, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку». Юпитер в гневе, а человек… наг.

Об одиннадцатой вариации (Вторая тетрадь): Пальчики бегают…Но не по клавиатуре. Похоже на зуд, массаж спины.

О двенадцатой и тринадцатой вариациях (Вторая тетрадь): И тут – без излишней выразительности. Надо слушателю доверять: «Кто имеет уши слышать, да слышит!» ^[216]

Эту вариацию играть как бы женскими руками.

О четырнадцатой вариации (Вторая тетрадь): Все вышли на каток. Пусть Сокольники… Или как на «Зимнем пейзаже» у Брейгеля. ^[217]

Кто-то в конце обязательно должен шлепнуться – конечно же, я.

Никто так не писал снег, как Брейгель.

О рапсодии g-moll, op. 79 N-2

С этой рапсодией связан смешной сон. Я вызываю Брамса сразиться на шпагах. Подписываю приглашение… и жду. Он приходит не сразу. Голос недовольный:

– Зачем ты меня вызвал? Ты уже семнадцатый за сегодняшний день… Не даете спокойно поспать. Все время только и слышу… (поет начало д-moll'ной рапсодии). Вот написал на свою голову…

Об интермеццо e-moll, op. 119 № 2

У Юдиной хорошая статья, посвященная Брамсу ^[218]. Знаете, что она пишет об этом интермеццо? – «тревога, переходящая в дрожь»! А Е-dur'ный эпизод этого интермеццо связывает с Пушкиным: «Пора, мой друг, пора…» «Брамс не догадался бы о таком комментарии. Но это несущественно!» – заключает Юдина.

«Тревога, переходящая в дрожь» – правда, ведь замечательно?

Об интермеццо C-dur, op. 119 № 3

Песенка флейтиста-крысолова ^[219]. И я бы под такую музыку приплясывал.

Лист

О «Мефисто-вальсе» № 1 и сонате h-moll

Для меня это больше «Яго-вальс», чем «Мефисто». У Листа шекспировская высота. В лице Яго – все шекспировские злодеи.

В лирической части вижу, как Яго зависает над ложем Дездемоны. Эту часть нужно играть медленно, как бы не соединяя с предыдущей.

Нельзя ничего облегчать (это я про технику). «Скачки» играть сколь возможно быстро – даже если чуть-чуть «не туда». Важнее сжечь за собой мосты. И все больше ускорять. Остановка – гибель!

Вот соната для меня фаустианская. Но не первая часть «Фауста», а вторая. Мое любимое место – «маскарад» (перед возвращением главной темы). Кто на маскараде? – Странный букет, Почки роз, Ропот толпы, Бабья болтовня – это персонажи «Фауста».

Мне нравится ремарка: «Фауст сильно состарился». Гете говорил, что Фаусту в последнем акте – сто лет. Хорошо бы сыграть эту сонату… в девяносто лет!

Соната начинается и заканчивается «темой яда». Весь этот мрак в басах… Мне иногда кажется, что меня кто-то отравит.

Конечно, все субъективно. Самое главное прочитать «Фауста» по-немецки, а в сонате сыграть все ноты. Я, когда играл в Карнеги-Холл, только один раз «смазал». В глупом, совершенно нетрудном месте – просто «зацепил». Надо переписать эту ноту в Студии звукозаписи. Только не проговоритесь!

Об этюдах «Eroica» и «Wilde Jagd»

В «Eroica» человека надувают. Больше, еще больше… Сначала поза, потом уже гордыня. То есть в плане искушений он слаб – легко на все поддается. Обидно другое – что надувает какой-нибудь мелкий бесенок.

«Дикая охота» («Wilde Jagd») – испытание на темперамент. Надо броситься туда, как в кипящую смолу. Отпустить все зажимы – и с головой!

Куда броситься? В рояль – куда же еще?

Шопен

О четырех балладах (g-moll, op. 23, F-dur, op. 38, As-dur, op. 47, f-moll, op. 52)

Когда играешь их подряд, чувство, что поднимаешься в воздух, в какие-то слои атмосферы.

Четыре баллады – четыре неба.

Первая баллада – грешники, грешные души. Это все, что затянуто облаками. Середина очень страстная: каждый вспомнил про что-то свое, свой самый сладостный грех.

В Presto con fuoco подул ветер и тучи разогнал… В 68-ом году на Пражской весне была катастрофа. Так плохо в жизни не играл Первую балладу.

Поднимаемся выше, как на лифте – Вторая баллада. Это небо, которое портят самолеты. Я их ненавижу. Трели перед Agitato – я лечу в самолете и напиваюсь виски. Вы, кажется, один раз встречали? Помните, какой я был? Хорошенький…

Тоже в Праге, но в 60-ом году, – играл все четыре баллады. Не так уж плохо играл. Они не заметили, как кончилась Вторая баллада и не зааплодировали. А потом, когда вдруг кто-то начал, меня уже на сцене не было.

Третье небо в As-dur'e. Девственные духи! Очень внимательные, трепетные… и сказать о них, в общем, нечего. Но в кульминации, когда они на что-то обиделись, становится не по себе, даже опасно.

В четвертом небе (баллада f-moll) – только божьи коровки и музыканты! Кроме них – никого! Почему музыканты – понятно. Небо соткано из клавиатур, а человек из семи нот. Каждая нота что-нибудь лечит ^[220]. Головную боль лучше лечить ре-бемоль мажором. Я Нине Львовне сыграл шопеновскую прелюдию в ре-бемоль мажоре, и ей стало легче. Знаю, что аллергию лечат простым ре-мажором, а сердце – си-бемоль мажором. Только когда у меня болит, Одиннадцатую сонату Бетховена сыграть некому.

В stretto Четвертой баллады приближение к Престолу. Фермату держать долго. Чтобы Престол открылся из-за молочного облачка. А сам Престол пуст.

Коду играть, как обрыв в пропасть. С самой высокой точки кубарем. Это не так плохо, что тебя вышвыривают на землю, скорее – радость! Я всегда буду хотеть жить здесь!

Прежде, чем наброситься на коду, нужно набрать воздух на 47 секунд. Именно за это время ее нужно сыграть – не медленней! Все играть «сверху», «не укладывать» пальчики. И не дышать! Надо, чтобы всех унесло смерчем.

Об этюде es-moll, op. 10 № 6

Я всегда обращаюсь к нему – своему Хранителю. Всегда, когда играю этот этюд. Он откликается: «Готов сделать все, что прикажешь…» Как у Шекспира Ариэль ^[221]. Но я чувствую, что это говорит дух плененный, заколдованный, трясущийся как бес, которого я погружаю в чашу со святой водой ^[222]…

Самое главное – выполнить его условие: перед моей смертью отпустить его на волю.

О мазурках Шопена

Шопеновские мазурки как карликовые пальмы. Пальмовая рощица…

В «Волшебной флейте» есть пальмовый лес, а тут именно рощица.

Мое любимое растение – мандрагора. Опасное! Держал ее в руке один раз. Говорят, если ее выкопать, раздастся человеческое проклятие. Тот, кто его услышит, сойдет c ума или… Поэтому корень мандрагоры как-то окапывают и привязывают к хвосту собаки… Я, конечно, не захотел при этом присутствовать. Но то, что потом увидел, напоминало человеческую фигуру. И знаете, кого? (шепотом) Шопена!..

О ноктюрне e-moll, op. 72 № 1

О каком сочинении Шопена писал Пастернак ^[223]: «Свой сон записывал Шопен/ На черной выпилке пюпитра»? Это е-moll'ный ноктюрн!

Вы знаете, что мой дед был музыкальным мастером, кем-то вроде Иоганна Тишнера, которого восхвалял Глинка?.. Я стоял и наблюдал, как он «строил» рояль. Выпиливал корпус, натягивал струны, стержни молоточков.

Дед Даниил потянул меня за руку:

– Ложись спать, Светик. Ложись вот на этот щит. Я его клеил из разных дощечек. Скоро это будет хороший рояль,

Я заупрямился:

– Мне на нем будет жестко.

– Представь, что это та же ель, которую ты так любишь. Ложись, я накрою тебя теплым одеялом.

Я любил тогда теплые одеяла, вскарабкался и лег. И на жестком сплю с удовольствием – с тех самых пор. И играю иногда жестко – тоже поэтому.

Это такой сон во сне. Мой сон – во сне Шопена.

Франк

О «Прелюдии, хорале и фуге»

Для этой музыки важней не совершенные руки… а совершенные ноги. Не должно быть аппликатуры, рояля – вообще никаких его признаков. Ничего, кроме педалей. Педали це-ло-вать. Почти как женские ножки. Услышать хор пилигримов в хорале. Ничего «освободительного», революционного – в фуге.

Я, перед тем как играть Франка, долго держу в руках холодный крест.

О квинтете f-moll

Франк похоронен на монпарнасском кладбище. Оно маленькое, уютное… Там даже старая мельница сохранилась. Я бы не прочь там залечь…

Как и на любом кладбище – компания пестрая. Сартр с женой-писательницей. Все время к Хрущеву мотался, в Москву. Я это помню. Но на самом деле у него что-то было с русской переводчицей… Есть могила Ивана Пуни. Он вместе с Малевичем упражнялся в «супрематических трактатах». Крест православный… И Мопассан там, и Бодлер. Хорошее кладбище…

Я когда по нему хожу, думаю об одной загадочной истории. Вы догадываетесь, в какую эпоху живете? Догадываетесь?.. (шепотом). В христианскую!Живете… или уже жили. Вот все ждут кого-то, ждут… а его нет. Может, он уже и приходил – а мы проворонили. Это на меня могила Франка навеяла. Не столько могила, сколько его музыка.

Первая часть квинтета – начало, благая весть… потом вторая часть, а сейчас уже финал… Такие мысли только от Франка, Скрябина… и еще Шостаковича. Как мысли черные к тебе придут, откупори…

Только никто из них – ни Франк, ни Шостакович – не говорят, что за эпоха ждет впереди. Вас ждет – не меня.

P. Штраус

Об опере «Саломея»

У «Саломеи» – странная, несколько смазанная инструментовка. У нее гигантские взлеты и падения. У нее почти венский шарм. И странная луна с лужей крови, на которой спотыкается Ирод.

Какая же тут фантазия!.. Эта смесь кошмаров в восхитительных садах, эта красота рядом со смертью. И все это реальней… чем наша жизнь.

Дебюсси

О прелюдии «Танец Пака». Первая тетрадь (записано в 1992 г.)

Слушал, как Кисин играет Шопена. Вальс e-moll, из посмертных, – думаю, лучше невозможно. Опасаюсь двух вещей – что очень рано на это набросился, почти с пеленок. Тут опасность – не сбить себе дыхание, рассчитать весь путь. Вторая опасность – пуантилизм ^[224]. Его почти нет. Наверное, совсем не занимается в темной комнате.

У меня «Танец Пака» тоже не получался. Пока мне не подсунули одну умную книгу ^[225]. Конечно, Нейгауз… Из нее я узнал, что у нашей души в темноте образуется второе зрение, она напоминает лунатика. Что именно в темноте все получает очертания и окраску.

Когда Кисин будет играть Дебюсси, обязательно сходите. Вы сразу поймете, появилась ли в пальчиках изморозь.

Равель

О концерте для левой руки D-dur и пьесе «Лодка в океане» из цикла «Зеркала»

У Равеля фортепьянная музыка «почти гениальна». Кроме леворучного концерта и «Лодки в океане». Это «гениально – сверх».

Мне не важно, кто и что в лодке. Важно – что под лодкой. А там – рыбы. Я тоже рыба, поэтому знаю, как это играть.

Играть совершенно холодными конечностями. Притроньтесь к холодному утюгу и почувствуйте.

В концерте очень много фейерверков. Сначала тривиальных… потом появляются радуга и кометы. При этом цвета матиссовские, яркие ослепительно.

Все фейерверки из окна кареты. А в карете – я. Всеми брошенный. Праздник не для меня.

О пьесе «Ночные бабочки» из цикла «Зеркала»

Если честно, это нельзя сыграть. Если бы кто-то держал мои руки… А играл бы другой. Нет, не играл, а только подул на клавиши.

Это мог бы Пак… Но его в последнее время надо упрашивать. Он уже выше этого.

Пуленк

О хореографическом концерте «Утренняя серенада» для ф-но и 18 инструментов

Пуленк написал балет. Я побоялся окружать себя пачками, канифолью. Балерина может закапризничать и сказать в ультимативном тоне: «Играй, пожалуйста, медленней! Я тут самая главная»

Балет не слишком умное занятие. Но и не слишком глупое. Это ведь упоение телом. Что неплохо само по себе. Упоение собственными костями, которые обшиты дорогой материей. Или недорогой…

Все-таки интересно… Сыграть бы «Четыре темперамента» Хиндемита. И чтоб кто-нибудь танцевал. Четыре танцовщика и четыре пианиста. Шекспировский Меланхолик – конечно, я! Сангвиник – Генрих Густавович. Флегма – если не обидится – Алик Слободяник ^[226]. Все-таки в хорошей компании… Гаврилов – Холерик, вылитый.

Улановой, Шелест я бы аккомпанировал все, что угодно – даже вальс Шопена!

Чайковский

О пьесе «Un poco di Chopin» («Немного Шопена»), ор. 72 № 15

То время, когда Монпарнас имел весьма деревенский вид. Бородатый Макс жил на бульваре Эдгар Кине. В своем ателье писал «улыбки маленьких блудниц» ^[227]. Они были у него под окном – ведь он жил прямо напротив «Сфинкса». «Сфинкс» – это знаменитый бордель. Грех было туда не зайти и не поваляться на никелированной кроватке.

Но Волошин для меня – это и Коктебель, и рассказы о нем, слышанные в семье Габричевских-Северцевых, и его вдова Мария Степановна – «Марципановна» (это ее так звали Габрические). И один момент – когда ночью в башне было темно и царила одна голова царевны Таиах в лунном свете.

Нет, «Немного Шопена» – это только атмосфера бульвара Кине. А почему так – не знаю.

О романсе f-moll, op. 5 и пьесе «Menuetto – scherzoso», op. 51 № 3

Все просто – пушкинская Наталья Павловна из «Графа Нулина». Сначала открыт роман «Любовь Элизы и Армана». Скучно. Почти засыпает. Потом слышит звон – это чей-то экипаж показался у мельницы. Прилив крови, страшное возбуждение. Ну, просто обезумела… А коляска пролетела мимо. Ничего не остается, как снова смотреть «на драку козла с дворовой собакой».

Менуэт – как продолжение «Нулина». Граф заливает насчет парижского двора, насчет песен Беранжера. Хозяйка слушает, раскрыв рот.

Также и меня слушали, когда первый раз вернулся из Парижа. Я все рассказывал, заливал… а потом N… ни с того, ни с сего, очевидно недовольный подарком, осведомился, был ли я на блошином рынке. Я сказал честно: был. Хотя портмоне купил ему, между прочим, в приличном магазине на рю Принца Конде.

О Пятой симфонии e-moll, op. 64

Давно не охватывала такая дрожь – как после Мравинского. Он дирижировал Пятой. Все ведь давно знают: это что-то вальсообразное, милое уху Попахивает детством, первыми походами в филармонию. А в его игре – электрическое потрясение, ничего «милого уху»! Не забуду, как в конце первой части он грянул в воздухе кулаками, и оттого его тень покрыла весь оркестр. Покачнулись люстры – как при подземном толчке, который я однажды уже пережил. В Японии. Все начали меня утешать: всего несколько баллов, несколько баллов… для жизни совсем не опасно! А тут ведь – опасно, страшно опасно!

В финале – марш валькирий, у которых косы как змеи.

Три недостижимые дирижерские высоты (субъективно):

Фуртвенглер – «Тристан».

Мравинский – Пятая Чайковского, Восьмая Шостаковича.

Дезормьер – «Море», «Арлезианка». ^[228]

Рахманинов

О прелюдии fis-moll, op. 23 № 1

Богоматерь Одигитрия. Знаете, что это в переводе? – Путеводительница! Я ей поклоняюсь. Видел эту икону в Эрмитаже. У нее на руке – отрок. Икона плохо сохранилась, поэтому отрок остался без левого глаза. Я смотрел в его открытый правый… и вдруг услышал, как Богоматерь шепчет: «Это я помогла монаху Теофилу!» Еще папа рассказывал эту легенду – как средневековый монах Теофил заложил душу черту, но сделка была отменена. Благодаря чудесной помощи Богоматери. Теперь я знаю ее имя – Одигитрия!

О прелюдии g-moll, op. 23 № 5

Любимая пьеса у Клейста – «Пентесилея» ^[229]. Про амазонок. Вообще, Рахманинов – «амазоночный» композитор.

По их обычаю каждая из амазонок должна покорить воина из числа врагов. Вам жалко Ахилла? (пожимает плечами). Каждый из нас дает кому-нибудь себя покорить.

Совсем другое дело – амазонки Лотрека ^[230]. У них не столько сила, сколько тайна, даже эфемерность. Мне кажется, что все лотрековские певички, проститутки – мои большие приятельницы. Во всяком случае, одна из них – с греческим профилем и смахивающая на Элен Вари – дарила мне хризантемы ^[231]. Желтенькие. И говорила при этом: «Не забывайте, ведь я проститутка! Но буду вашей за мазурку Шопена!»

О прелюдии F-dur, op. 32 № 7

Игры светлячков. Для меня они – эльфы! Иногда зажигаются серебристые огоньки, иногда – огуречно-зеленые. Перемигиваются.

Об этюде – картине d-moll, op. 33 № 5

Белогвардейский. В общем, почитайте «Дни Турбиных».

Об этюде – картине fis-moll, op. 39 № 3

Вронский вспоминает скачки. Как его лошадь повалилась на бок, как он бил ее каблуком. В самом конце – Вронский покидает ипподром.

Лучший этюд у Рахманинова и лучшая картина.

Скрябин

О прелюдии a-moll, op. 11 № 2

По настроению – Восьмой сонет Шекспира ^[232]. Даже поддается подтекстовке.

О прелюдии G-dur, op. 11 № 3

Привет Петру Ильичу. Надо играть очень быстро – как будто ребенок плещется в ванне.

О прелюдии b-moll, op. 11 № 16

У Малевича есть эскизы костюмов к какой-то мистерии ^[233]. Вероятно, только задуманной. Мне понравился костюм Похоронщика. Если б я такого встретил на кладбище… Что-то угловато-средневековое, с фиолетовым лицом.

О прелюдии H-dur, op. 37 № 3

По Розенкрейцерам, – как объяснял А.Г. Габричевский, – си-мажор – основной тон человека. В общем, я не против. Но все равно странно… Ведь в си-мажоре не так уж много музыки.

В этой прелюдии – человек весьма расслабленный, дремлющий.

Во Второй сонате Скрябина побочная тема первой части тоже в си-мажоре. Как экономно он пользуется водой – не то, что Рахманинов!

О прелюдии a-moll, op. 51 № 2

Прелюдия – «прощай, минор», совершенно клейстовская. А я – клейстовский персонаж.

Клейст знакомится с женщиной, которая замужем и смертельно больна. К тому же, в почтенном возрасте. Они где-то уединяются. Сначала Клейст стреляет в нее, и сразу – в себя. Разве этого нет в музыке?

О прелюдии ор. 74 № 1

Скрябин сказал – «невыносимая боль». Болит голова, один из ее желудочков. Вообще, я побаиваюсь играть эту прелюдию из-за того, что на 74-й год мне нагадали что-то не совсем хорошее. И ведь Скрябин после этого ничего не написал – умер А у меня – депрессия, довольно затяжная, малоприятная.

Так что число 74 недолюбливаю. А еще недолюбпиваю 16. Opus 16 у Шумана – «Крейслериана» Не в ладах с этой музыкой, только последние две пьесы нравятся. 16-ая прелюдия Шопена – ни за что! 16-ый концерт Моцарта уговаривали японцы. Хороший концерт, но 17-ый лучше. 16-ая соната Бетховена – для Гринберг и Юдиной. 16-ую мимолетность Прокофьева попробовал… но так и не сподвигся. 16-ую прелюдию и фугу Шостаковича… даже музыки не помню.

Прокофьев

О «Танце», ор. 32 № 1

Мир Дега. Больше всего люблю «Балетный класс» и этого репетитора с палкой ^[234]– посреди класса. В конце он к кому-нибудь палкой приложится.

Лучше Дега никто балет не писал.

О «Легенде», ор. 12 № 6

Тетя Мери на веранде. Подслушивает, как я сочиняю. Это была пьеса «Сон». Очень слабенькая, слишком много унисонов. Подходит мама:

– Какой мальчик… (это она обо мне). Надо срочно заняться воспитанием.

– Нет, он должен быть предоставлен себе! Пусть созерцает – никакой спешки. Вундеркинды – это выскочки. Не люблю тех, кто рано начинает карьеру.

– Ты хочешь, чтобы он навсегда остался с русалками? Надо сделать из него талант…

– Талант – это скучно. Надо сделать из него… Грига.

О пьесе «Мысль», ор. 62 № 3

Мои мысли выглядят совершенно не так.

Хиндемит

О второй части Lebhaft сонаты № 2 (1936)

Концентрация вальсов, танцевальных ритмов. Немножко безумных, немножко несобранных.

Я таким представляю последний танец Нижинского ^[235]. Не в театре, а в каком-то отеле… для непонятной публики. Он соединил движения из разных балетов в один. Импровизация, за которой тщательно скрыто безумие.

Об интерлюдии и фуге in Fis из цикла «Ludus tonalis»

Какая-то игра… мистификация. Пруст на ваших глазах переделывает Альберта в Альбертину ^[236]. Делает это мастерски, но, согласитесь, странная характеристика для женской шеи: «Крепкая, загорелая, с шероховатой кожей». Я читал по-немецки, может это неточность переводчика?

Вообще, такие метаморфозы случаются. Когда я играю С-dur'ную сонату Моцарта, воображаю себя младенцем – с каштановыми кудрями. Когда вальс Шопена – почти кокоткой, Эсмеральдой из «Доктора Фаустуса». Поэтому «Сказки старой бабушки» Прокофьева не играю принципиально.

Шостакович

О прелюдии и фуге F-dur № 23

Прелюдия. Как есть «Дань Гайдну» у Дебюсси, так это «Дань Шекспиру» у Шостаковича. Я это воспринимаю так. Дань розенкрейцеровской маске, дань Тайне.

У писателей есть преимущество – у них не публичная профессия. Фрэнсису Бэкону (не художнику, конечно) достаточно того, что у него свой знак ^[237]. Я его видел. На заднем плане два столба, а на переднем – боров и молодой человек, который этого борова подкармливает. Для тех, кто знал Бэкона, этого достаточно. Остальное погружено в тайну.

Насчет знака Рихтера, я пока в раздумий. У меня было много вариантов, ни на одном так и не остановился. Подскажите, что бы это могло быть…

Фуга. Лировский шут, играющий на дудке. Под ее наигрыш душа Лира вышла из тела и отправилась в путешествие, но тело еще доживает. Это Лир… и уже не Лир. Помните?

– Ты – дух, я знаю. Когда ты умерла? (Это вопрос к Корделии)

– Где был я раньше? Где я нахожусь? Что это, солнце? (Извините, путаюсь в переводах. Но эти строчки точно пастернаковские):

– Моя ль это рука? Не поручусь. Проверю. Уколю булавкой. Колет.

(Видите, как сказал про себя: «Колет». Как будто наблюдает за собой уже сверху).

Стравинский

Об опере «Похождения повесы»

Из тех опер, благодаря которым люблю больше всего… оперу. Больше, чем рояль. Да-да, именно так…

Первое потрясение, когда Том размечтался о Лондоне – его маленькое ариозо. Оно переходит в рукопожатие Тома и Черта. А в музыке такая боль: щемящая, саднящая. Боль Моцарта, Чайковского… помноженная на мою.

У меня такое случилось в Лондоне, перед тем, как играть Восьмую сонату Прокофьева. Я в Лондоне первый раз. Играть не хочу. Почти плачу. До самого концерта хожу по Гайд-парку… и так вдруг захотелось в Станишовку… Даже в глазах потемнело.

Каватину Тома послушайте в день моих похорон! Никаких слов про меня, только эти: про любовь и измену ^[238]. Хотите, я вам сыграю? (Сначала вспоминает, потом, немного путаясь, играет по памяти). Вот скрипки… очень резко, как будто сорвали кожу. Ответ гобоев, фаготов, валторны… А вот самое главное: кларнет и душа.

Мое «строительство ковчега» Кокошка запечатлел. Раз десять фугу сыграл медленно – у него за это время вышло десять эскизов. В том эскизе, что я отобрал, видны все мои муки…

К сожалению, был только один сеанс: первый эскиз к портрету. Это было время, когда Фальк имел доброту направлять меня в моем желании рисовать.

notes

Примечания

1

Н.Л. Дорлиак (1908–1998) – камерная певица, педагог, ученица К.Н. Дорлиак (1881–1945), жена С. Рихтера. О семье Дорлиак писала М. Юдина: «А незабвенная Ксения Николаевна была поистине великой артисткой и на удивление сильной, героической личностью и вместе с тем женщиной, как бы истаивающей в печальной нежности… Неукоснительным трудом, как профессор петербургской консерватории, строила она сама, рано овдовев, свою жизнь и воспитала Нинулю (так звали тогда все Нину Львовну в пору ее юности) и Димочку – красоты неописанной (позже Дмитрий Николаевич Журавлев говорил: «Это уже не лицо, это римская медаль!») – кумира всей семьи (впоследствии молодого актера театра Вахтангова – как известно… безвременно погибшего». (Из статьи «Немного о людях Ленинграда», 1966).

2

Рассказ «Страх» (Рассказ моего приятеля) впервые напечатан в 1892 г.

3

Фортепьянный цикл P. Шумана (1810–1856), ор. 26, в пяти частях: 1.Allegro. 2.Romanza. 3.Scherzino. 4.lntermezzo. 5.Finale.

4

Австрийский график и живописец, представитель экспрессионистического авангарда.

5

Рисунок Эгона Шилле «Младенец», 1910(45,1 х 31,7, акварель, черный мел).

6

Картина Эгона Шилле «Подсолнух», 1909 (149,5 х 30, масло).

7

Т.И. Коваленко (Дорлиак) – жена актера Д.Д. Дорлиака – племянника Н.Л. Дорлиак. «Тутик» – детское имя Н.Д. Журавлевой – актрисы и педагога Школы-Студии МХАТ

8

Об А.И. Трояновской (1885–1977) С. Рихтер писал: «Моя большая приятельница, у которой я провел очень много часов моей жизни, я у нее занимался, я у нее пробовал писать пастелью. Одаренная натура, художница – ученица Серова, Пастернака, Матисса, страстная поклонница Эль Греко, певица – любительница (в домашних концертах ей аккомпанировал Метнер и оставил ей рояль, на котором я и занимался). Истинная москвичка, приятельница дома Шаляпиных, Станиславских. Летала с Юмашевым на фронт.» («Музыкант и его встречи в искусстве». М., 1978),

9

«Путь к Парнасу» – пьеса из фортепьянного цикла «Детский уголок» Клода Дебюсси (1908). Генрих Густавович Нейгауз (1888–1964) – пианист, педагог, создатель крупнейшей пианистической школы, учитель С. Рихтера.

10

Митурич Петр Васильевич (1887–1956) – график, живописец, дизайнер, создатель проектов летательных аппаратов. «Рояль в детской» – 1920 (27x27,4 бумага, цветная литография).

11

Соната Л. Бетховена B-dur № 29, ор. 106. Вторая часть – Scherzo, Assai vivace

12

Бенджамин Бриттен (1913–1976) – английский композитор, пианист, дирижер.

13

Кантикл № 2, ор. 51 для альта, тенора и ф-но на тексты из Честерского миракля.

14

Питер Пирс (1910–1986) – английский тенор, исполнитель всех крупнейших сочинений Б. Бриттена.

15

Рудольф Серкин (1903–1991) – крупнейший американский пианист австрийского происхождения.

16

Последняя песня из вокального цикла Франца Шуберта (1797–1828) на стихи В. Мюллера «Прекрасная мельничиха» (1823).

17

Соната Ф. Шуберта для арпеджиона (виолончели) и ф-но (1824).

18

P. Фальк – живописец, график, театральный художник, член художественных объединений «Мир искусства», «Бубновый валет», «Общество московских художников». Вот что написал С. Рихтер о том времени, когда P. Фальк начал работу над его портретом: «К сожалению, был только один сеанс: первый эскиз к портрету. Это было время, когда Фальк имел доброту направлять меня в моем желании рисовать. От замысла написать мой портрет остался только… набросок».

19

Роберт Рафаилович Фальк (1886–1958). «Жасмин в стеклянной банке», 1940-е. (62,5 х 53,8 бумага, акварель, гуашь, тушь, кисть, карандаш).

20

Прелюдия К. Дебюсси (1862–1918) «Вереск» из Второй тетради.

21

Для Четвертой сонаты А.Н. Скрябин (1871–1915) выбрал тональность фа-диез мажор цвета «синего, яркого» – согласно своей синопсической таблице. Она опубликована в книге В. Дельсона «Скрябин» (М., 1970). Сам С. Рихтер этой сонаты не играл.

22

A.B. Гаврилов (р. 1955) – лауреат 1-ой премии конкурса им. П.И. Чайковского 1974 года. Сыграл с С. Рихтером восемь сюит Генделя. В первый день А. Гаврилов играл 1-ую, 4, б и 7 сюиты. Во второй день С. Рихтер – 2-ую, 3, 5 и 8 сюиты. В третий день А. Гаврилов – 15-ую, 10, 13 и 11 сюиты. В четвертый день С. Рихтер – 9-ую, 12, 14 и 16 сюиты.

23

Прелюдия К.Дебюсси из Второй тетради.

24

Опера по В. Шекспиру, либретто Б. Бриттена и П. Пирса, ор. 64, 1960 г.

25

Прелюдия К. Дебюсси из Второй тетради «Генерал Левайн-эксцентрик».

26

Огюст Ренуар (1841–1919) – французский живописец – импрессионист, график и скульптор, автор «Портрета актрисы Жанны Самари» (1878).

27

Цикл вокальных миниатюр К. Дебюсси («Флейта Пана», «Волосы» и «Могила наяд» на стихи Пьера Луиса (1870–1923).

28

Портрет работы А.И. Трояновской. (40 х 28 бумага, пастель).

29

Портрет работы П.Д. Корина (1892–1967). 1941, (160 х 187 холст, масло). Об этом портрете С. Рихтер писал: «В этой вещи я вижу конфликт внутреннего мира артиста и внешней официальной обстановки, в которой он находится. Игумнов был человеком нежной лирической души, скрытой за внешней сдержанностью, придававшей порой его облику некоторую сухость и призрачность… Павел Дмитриевич Корин – художник блестящего мастерства и острого реального видения. Его портреты предельно досказаны, они… архитектурны, поэтому они так убеждают» («Музыкант и его встречи в искусстве»).

30

Мария Вениаминовна Юдина (1899–1970) – пианистка, педагог, автор многих статей о музыке. Была исключена из преподавателей Московской консерватории за пропаганду «формализма» – творчества И. Стравинского и музыки XX века.

31

Ссылка на стихотворение Бориса Леонидовича Пастернака (1890–1960) из сборника «Второе рождение» (1930–1931) «Годами когда-нибудь в зале концертной…». Стихотворение посвящено воспоминаниям о лете 1930 г., проведенном в Ирпене, и об интермеццо b-moll, op. 117 № 2. Й. Брамса, которое играл Г. Нейгауз.

32

Балет С.С. Прокофьева «Золушка» (либретто Н. Волкова, ор. 87); И.Ф. Стравинского «Аполлон Мусагет» (в двух картинах для струнного оркестра; 1928 г., новая редакция 1947 г.), балет-пантомима Б. Бартока «Чудесный мандарин» (либретто М.Лендьела, 1919 г.).

33

Обсуждалась одна из любимейших книг С. Рихтера – роман Т. Манна «Иосиф и его братья».

34

Об этой «корреспондентке» напоминает ее портрет работы A.B. Фонвизина (1882–1973), (47 х 47 бумага, акварель) и короткое пояснение, сделанное к нему С. Рихтером: «Я получал письма от неизвестной мне корреспондентки… Она себя объявляла ведьмой, знающей мою будущность, предсказывала мне всякие награды и сюрпризы. Письма были очень занятные и экстравагантные. Я ее никогда не видел, а… портрет она мне передала через кого-то как подарок…» («Музыкант и его встречи в искусстве»).